Текст книги "Увечный поручик или приключения советского сержанта в 19 веке (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Дмитрий Алексеев
Увечный поручик или приключения советского сержанта в 19 веке

«И оглянулся я на дела мои, которые сделали

руки мои, и на труд, которым трудился я… все —

суета… и нет от них пользы под солнцем!»

(Екклезиаст 2:11).

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Жизнь обычного мужчины легко укладывается в несколько этапов: детство, учеба, служба в армии, женитьба, работа, воспитание детей, пенсия и все. У особо талантливых особей добавляется тюрьма, любовницы, разводы с женами, пьянство и другие развлечения. И так ведется уже много поколений.

Данила Сазонов, родившийся в 1952 году, мало отличался от других самцов человека разумного, будучи средним во всем, включая рост и ум. Его отличала от большинства только близость к природе, да и то потому, что жил в деревне Буссевка на Брянщине. Отца он не знал вообще, а мать умерла то ли от холеры, то ли от дизентерии. Данила воспитывался в семье дяди Егора Викторовича, мужичка себе на уме, который пользовался племянником как бесплатным работником. Видимо поэтому Данила преуспел больше в физическом развитии, чем в науках. Однако десятилетку он окончил и рванул в областной центр поступать в институт, не испытывая никаких сожалений от расставания с семьей дяди. Поступить ему удалось на непрестижный механический факультет и продержаться целых два курса, после чего был выгнан за групповую драку со старшекурсниками на Новый Год. Данила – деревенский парень и опытный в разборках, поэтому сумел сломать одному ребра и троим носы, за что и назначен был козлом отпущения. Вскоре начался весенний призыв в армию, и Данила отправился в Вологодскую область в мотострелковую часть, а именно, в авторембат, где по уши в мазуте ремонтировал двигатели и ходовую часть. Через год его отправили на курсы сержантов, затем вернули дослуживать уже в чине сержанта. В апреле 1974 года за два месяца до дембеля в увольнении он умудрился попасть под грузовик и закончил свое существование, без потомков и не успев понять, зачем жил.

Январь 1878 года

«Ничего не помню, только грузовик, удар и тьма. Как же все болит, неужели не могут вколоть что-нибудь болеутоляющее, мы же не в прошлом веке, черт», – в голове Данилы медленно ворочались мысли, но сказать он не мог ничего от слабости и боли. – «Как глупо, теперь станешь инвалидом в 22 года. Господи! Хоть руки-ноги на месте?».

Он попытался пошевелить руками и ногами, однако ничего не вышло. Туман перед глазами медленно развеивался, но сосредоточить взгляд не получалось. Комната кружилась в равномерном танце, и тошнота подступила к горлу. Данила несколько раз открыл и закрыл глаза, танец комнаты остановился.

– Доктор! Поручик пришел в себя, – услышал Данила тягучий голос и над ним склонились два силуэта, один явно мужской с бородатым лицом и второй женский в каком-то белом платке с повязкой с крестом на рукаве. Данилу подташнивало, и он никак не мог остановить взгляд.

– Как вы себя чувствуете, Евгений Львович? – откуда-то сбоку донесся удивительно противный голос.

«Кого он спрашивает? Почему бы этому эскулапу не поинтересоваться моим самочувствием, тем более что оно весьма мерзкое?» – пронеслось в голове Данилы – ртом он смог изобразить лишь шипение. Доктор продолжал расспрашивать неведомого Евгения Львовича, а Данила старался обматерить непонятливого собеседника, но язык не слушался. Доктор взял его руку и стал считать пульс.

– Уже лучше, пульс всего 85, похоже наш герой выкарабкается, хотя и с потерями. Дайте ему еще морфия, – донесся до Данилы тот же голос.

– Интересно, что этот гусь подразумевает под потерями, – это оказалось последней мыслью Данилы на сегодня.

Николай Васильевич Склифосовский приложил руку к лицу раненого:

– Ну что же почти нормальная температура, раны затягиваются нормально, очень жаль, что такой молодец останется бездетным. Княгиня, поглядывайте за ним и когда опять придет в себя позовите меня.

Человек без сознания не чувствует времени, поэтому, когда Данила открыл опять глаза прошли сутки, а ему казалось мгновение. Почти сразу над ним склонилась женщина лет 30 с приятным усталым лицом и попыталась улыбнуться:

– Меня зовут княгиня Виктория Степановна Некрасова, как вы себя чувствуете, Евгений Львович?

– Лучше, – прошептал ошарашенный Данила.

«Какая княгиня?» – пронеслось в голове, – «Опять из прошлого века глюки? Это уже не смешно».

Данила действительно чувствовал себя терпимо и боль стала мягче. Повязка на голове частично закрывала глаза, и он шепотом попросил поправить ее. Сестра отодвинула повязку выше на лоб, и Данила почувствовал резкий запах карболки от ее рук.

– Что у меня с головой? – с некоторым страхом спросил он.

– Осколок, но мозг не поврежден, а рана почти затянулась.

– Почему же я ничего не помню?

Тут подошел доктор и представился. Даниле стало смешно, несмотря на боль:

– А больница в Москве не ваша?

Доктор явно не понял, о чем речь, а Данила прикусил язык – надо быть осторожнее, а то угодишь в той же Москве, но не в Склифосовского, а в Кащенко.

– Можете сказать, что вы помните? – осматривая рану на голове спросил Склифосовский.

– Таблицу умножения – точно, а вот про остальное – ничего от слова совсем, – настроение Данилы при виде симпатичной медсестры переполняло организм, впрочем, и мочевой пузырь тоже.

– Да? Семью семь?

– Доктор это же просто: 5х5=25, 6х6=36, 7х7=47!

– Ага, продолжаем шутить. Ну а имя и фамилию скажете?

– Ну раз не помню, пусть будет Романов.

– Евгений Львович! Вы, конечно, герой, но насмешничать над монаршей фамилией не пристало, тем более наследственному графу!

– Ладно, Николай Васильевич, проехали. Не помню ничего, ни родителей, ни командиров, ни жены, ни детей.

– Хорошо, насчет жены и детей мы поговорим, когда у вас будет не столь игривое настроение, а вот звать вас граф Евгений Львович Аркадьев и родовое поместье у вас в Курской губернии. Я знаком с вашей тетушкой, Анной Семеновной, с вами, правда, не встречался до войны.

«Ни хрена себе – граф! А что это он там намекал про жену и детей? Их что несколько?» – забеспокоился Данила, пока доктор осматривал его раны, которых оказалось немало. Когда же тот стал озабоченно осматривать щупать промежность, Данила похолодел: «Точно, под ноль срезало, вот так повоевал».

Николай Васильевич вздохнул:

– Ладно, говорить так все сразу. К сожалению, из-за осколка нам пришлось удалить яички, иначе вы бы не выжили, поэтому ваша семейная жизнь под вопросом. Сочувствую, но жизнь не закончилась.

Доктор еще некоторое время осматривал раны, а затем его позвали из операционной, а Данила по-прежнему открывал рот и пытался что-то сказать, но получался только хрип. Пока он служил в армии сержантом, у него был регулярный секс с одной ветреной женой старшины и лишаться такого удовольствия было катастрофично.

Выйдя на другой день из шока, Данила подробно допросил Викторию Степановну и узнал, что сейчас 1878 год и идет война с турками за освобождение славян, на которой он заслужил два ордена и чин поручика. Обстоятельств ранения она не знала. На одной ноге у него перелом от удара осколка и заживать будет не меньше четырех месяцев, кроме того, раны в паху, голове и задет правый бок. Ну и раненых скоро начнут вывозить в Россию на санитарном эшелоне. Военные действия уже не ведутся, но начались эпидемии, а это страшнее войны. Виктория Степановна принесла его окровавленный мундир, на котором прикреплены два ордена. Естественно, Данила не имел никакого представления, что это за ордена и каким образом их получил. Княгиня объяснила, что это орден святого Владимира и орден Георгия Победоносца 4 степени. По логике, хозяин тела должен испытывать гордость за эти награды, но Даниле было все равно. Он опять прикинулся потерявшим память и с недоумением смотрел на мундир и награды.

Оставшись один, Данила внимательно осмотрел новое тело и остался недоволен, не по причине ранений, а состоянием мышц, уж слишком хлипкими они показались. Попросив зеркало, он немного успокоился: на него смотрело молодое волевое лицо с классическим профилем, но очень измученное.

– Помнишь, как хотел приключений, убегая в самоволку, вот и получил приключение на всю жизнь да еще с отрезанными яйцами; но зато граф, а до революций еще далеко – лежи и плюй в потолок, – рассуждал Данила, начав прогуливаться на костылях по госпиталю.

Он быстро уставал, но чуть отдохнув, отправлялся в новый поход. Все врачи и сестры милосердия были страшно перегружены, а госпиталь напоминал военный лагерь из калек и раненых, поэтому Данила ни к кому не приставал с расспросами.

На четвертый день в их палату зашел здоровяк с двумя «Егориями» и костылем в руке. Он увидел Данилу, и хромая подошел к нему, отдал честь и смотрел, улыбаясь явно не по уставу.

– Что скажешь, братец? – Данила пытался вспомнить хоть что-то из жизни Аркадьева.

– Не признали, вашбродь? Я Михаил Кузьмин из вашей охотничьей команды. Мы же с вами все время в разведку ходили.

– Извини братец, после ранения в голову ничего не помню, так что лучше ты мне все рассказывай.

Целую неделю Кузьмин приходил к Даниле и рассказывал ему про подвиги команды. Рота входила в состав передового отряда под командованием генерал-адъютанта Гурко Иосифа Владимировича и прошла под его началом всю войну до взятия Пловдива. Аркадьев был ранен при разрыве бомбы во время взятии Софии и сам Гурко проводил раненого в госпиталь. В отряде прекрасно знали, что поручик Аркадьев и его разведчики были любимцами генерала, а по храбрости и бесшабашности никто с ними не мог сравниться.

После разговоров с Кузьминым Данила решил привыкать к новому образу и даже в мыслях стал обращатся к себе как к Аркадьеву, чтобы случайно не проговориться. Да и имя Евгений ему нравилось, не то, что старомодное Данила. Теперь оставалось только сдать экзамен перед родственниками, главной из которых была тетя Анна Семеновна. Через неделю Кузьмин привел четверых солдат из взвода Аркадьева. У всех были георгиевские кресты и радостное настроение. Видимо, Мишка рассказал о потере памяти командира, потому что каждый кратко говорил о себе, называя фамилию и имя. Евгений вначале чувствовал немного скованно с ними, но после нескольких веселых историй они совершенно подружились, а, так как рота стояла недалеко, визиты солдат стали регулярными, из чего поручик решил, что солдаты его уважали.

В феврале 1878 года в госпиталях, расположенных в Болгарии и Румынии, начались вспышки дизентерии, холеры и тифа, поэтому раненых срочно перевозили в Киев, Петербург и Москву.

Аркадьев попал во второй санитарный эшелон вместе с Кузьминым, оказавшимся отличным собеседником и заботливым другом.

– Не бойтесь, вашбродь, доставлю вас в лучшем виде в имение, а потом и сам домой. У нас с вами на двоих две ноги целых и три руки – справимся! – балагурил Михаил в душном санитарном поезде.

– А ты откуда родом? – поинтересовался Евгений.

– Откуда родом – там не ждут, а вот жена с сыновьями в деревне Софьино, рядом с Саратовом.

– Не бывал. Если найду время выберусь посмотреть на Волгу – всегда мечтал.

– Места отличные. Я вот полмира повидал за службу, а лучше не видел.

Евгений уже неплохо чувствовал себя, если бы не сломанная нога в гипсе, которая лишила его мобильности. Он старался побольше читать, особенно газет, чтобы не попасть впросак перед тетей. Про родителей он ничего не знал и надеялся на Анну Семеновну. Его уволили из армии по ранению, сохранив пенсию равную жалованью, т. е. 55 рублей, но эти деньги вряд ли будут иметь решающее значение для графа, хотя до имения надо еще добраться.

Дорога утомила однообразием, но на третьи сутки они с трудом выбрались из поезда в Курске. Кузьмин старательно поддерживал командира, хотя сам еще сильно хромал.

– Пойду расспрошу, как добраться. Как вы сказали деревня называется? – спросил Кузьмин, усадив поручика на скамью.

– Да вроде, Климово, судя по записи на конверте, – неуверенно сообщил Евгений. – Спрашивай имение Аркадьевых, должны знать.

Не успел Михаил сделать и двух шагов, как к ним рванулся невысокий мужик с козлиной бородой, снимая на ходу картуз.

– Никак, барин, Евгений Львович, ваше сиятельство?

– Да, это я, – отозвался Аркадьев.

– С приездом, ваше сиятельство. А я Захар, кучер графини Анны Семеновны. Она послала к поезду встретить вас, вон мой экипаж стоит.

Евгений с Михаилом, хромая, загрузились и экипаж тронулся. К счастью, погода была не ветреная и Евгений всю дорогу наслаждался деревенскими видами, по которым соскучился за время срочной службы.

– Захар, далеко ли до имения? – поинтересовался Евгений.

– Никак забыли за пять-то лет? 15 верст до Климово, а Вяземское еще дальше. Но, их сиятельство, Анна Семеновна велела везти в Климово. В Вяземском в господском доме никто не живет, как вы уехали служить.

Глава 2

Так уж повелось в сословном обществе, что судьба женщины целиком зависит от удачного замужества, даже если сама женщина – верх незаурядности. А дальше все зависело от случая и карьеры мужа. Анне Семеновне в этом смысле перспектив было мало: она была младшей дочерью полковника в отставке Иловайского и приданого почти не было. Однако тут в нее влюбился вице-губернатор Аркадьев Лев Германович, схоронивший год назад умершую в родах супругу. Лев Германович только справил 50-ти летний юбилей и считался любвеобильным повесой, несмотря на высокий чин, так что, увидев юную сочную девицу, он заскакал вокруг нее породистым жеребчиком. Родители Анны Семеновны с облегчением благословили новобрачных и поспешили скончаться, устроив более-менее приличную жизнь четырем дочерям.

Положение жены статского советника мало изменили характер и привычки Анны Семеновны, которую никогда не баловали в семье. От замужества она не ждала развлечений, стараясь угодить мужу, но Лев Германович был увлекающейся натурой и успешно совмещал семейную жизнь с похождениями на стороне. Анна Семеновна быстро поняла это, но не стала устраивать сцены, надеясь найти счастье в материнстве. Она родила мальчика и всю себя посвятила ему, но судьба решила по-своему, и годовалый малыш умер от кори. Удар был настолько сильным, что она думала уйти в монастырь, но затем занялась наведением порядка в имении, которым Лев Германович совершенно не занимался. Он предпочитал жить либо в столице, либо в Курске, редко наезжая в Климово.

Последующие усилия забеременеть не увенчались успехом. Лев Германович скоро охладел к супруге, довольствуясь обществом молодых актерок. Видимо, разгульная жизнь подточила здоровье и через шесть лет он скончался, оставив молодой вдове имение и титул графини. Понятно, что никакого сожаления о смерти супруга Анна Семеновна не испытывала, однако воспоминания о смерти своего ребенка не позволяли наслаждаться жизнью богатой вдовушки. И в 30 лет она ушла от светских развлечений, полностью сосредоточившись на ведении большого хозяйства. Сына Льва Германовича от прежнего брака воспитывала мать его первой жены и с Анной Семеновной он почти не виделся, хотя жили всего в 20 верстах.

Когда Анне Семеновне исполнилось 36 лет, бывшая теща Льва Германовича умерла, а Евгений уже учился в Киевском пехотном училище. После его окончания и получив чин подпоручика Евгений почти два года служил в армии, не утруждая себя письмами к мачехе. Затем война, а потом сообщение о приезде раненого пасынка. Материнские чувства проснулись в стареющей женщине, дав мощный импульс энергии. В усадьбе последнюю неделю все готовились к приезду Евгения.

Лев Германович весьма разумно еще при жизни поделил свое состояние между сыном и женой, наученный постоянными распрями наследников. Сыну он сразу отписал соседнее село Вяземское, где тот и воспитывался бабушкой, а основную усадьбу, село Климово, оставил по завещанию Анне Семеновне. Когда Евгений пошел служить, он оставил доверенность мачехе на управление Вяземским.

Естественно, что ничего этого Данила в теле Евгения не знал, поэтому ехал, думая, что едет к тете, а оказалось к мачехе. Хотя что это меняло: кроме имени-отчества он о своей родственнице ничего не знал.

Под плавное покачивание открытого экипажа Кузьмин задремал, а вот Евгений пытался вызвать в душе какие-нибудь воспоминания о родных местах, но ожидаемо вспоминал село Буссевку из 1970 года. Сравнение было в пользу нынешнего времени, особенно количеством леса и тишиной. Час с небольшим промелькнули незаметно и вдали показалось обширное село, довольно хаотично застроенное крепкими бревенчатыми домами, кое-где даже двухэтажными. Типовая церковь куполами возвышалась над строениями и садами, чтобы никто не заблудился, идя на свидание с богом. Проехав церковь Евгений увидел удлиненное двухэтажное каменное здание с обширным парком и решетчатым забором.

– Тут и без адреса понятно, что графья-эксплуататоры живут, – самокритично подумал Данила, но новая его оболочка добавила:

– Ну и что? Давай-ка без зависти.

При виде экипажа не меньше десятка человек высыпали к парадному крыльцу и Евгений порадовался, что успел пошить новый китель взамен истерзанного на войне. Кузьмин первым вышел из экипажа и помог выбраться Аркадьеву. Со ступенек буквально слетела худощавая женщина в длинном платье и завитыми волосами. Она с разгона ткнулась головой в грудь Евгения и расплакалась настолько натурально, что он тоже раскис. Понятно, что это и была Анна Семеновна, но Евгений благоразумно молчал, давая событиям развиваться постепенно. Только вдоволь нарыдавшись женщина увидела ногу в гипсе и костыли и чуть-чуть отпустила поручика. Такой экспрессивной встречи он не ожидал, но было приятно. Анна Семеновна выглядела сногсшибательно и дать ей 40 лет мог только невежа. Недолго думая, Евгений, опираясь спиной на карету обнял свою родственницу совсем не по-родственному и поцеловал в губы, неожиданно сам испытав неземное блаженство. Анна Семеновна, выдержав театральную паузу, показала всем, что так и задумывалось. Потом Михаил помог командиру подняться на костылях по ступеням, а зрители оценили ордена, кресты и медали на воинах.

После размещения гостей, Евгений попросил Анну Семеновну о разговоре тет-а-тет. Выпроводив слуг и сказав, где разместить Михаила, она устроилась на диване напротив Евгения, который с трудом подавлял волнение. Наконец он заговорил:

– Анна Семеновна! Я не буду ходить вокруг и около, а скажу прямо: меня ранило под Софией и осколок, попав в голову совершенно лишил меня памяти. Я не помню ни вас, ни родственников. Даже однополчан, с которыми воевал последний год не помню. Про события на войне мне все восстановил Кузьмин, а здесь я как новорожденный щенок и мне нужна ваша помощь и участие, иначе пропаду.

Женщина вскочила и порывисто прижала голову Евгения к своему животу:

– Бедный мальчик! Тебе так больно! Я все силы приложу, чтобы поднять тебя! Ты будешь мне как любимый сын!

Честно говоря, Евгений не очень воспринимал эту соблазнительную даму в качестве матери, но статус инвалида позволял пока только пускать слюни. Они проговорили еще полтора часа до ужина и Евгений немного разобрался в прошлом своего реципиента. Причем, в порыве сыновней благодарности он не отпускал рук с ее довольно тонкой талии, чего она совсем не замечала, ввиду полного отсутствия опыта обольщения.

Несколько дней промчались, наполненные визитами дальних родственников и даже губернских чиновников, решивших засвидетельствовать уважение к герою войны. Оказалось, про отряд генерала Гурко была большая статья в журнале «Нива», где довольно подробно описаны и подвиги команды Аркадьева. Прочитав подробности, Евгений вынужден был признать, что прежний хозяин тела был изрядный храбрец и авантюрист.

Проводив Михаила в его родную Саратовскую губернию, Евгений остался долечиваться в имении мачехи, тем более что обнаружил огромную библиотеку бывшего вице-губернатора. Естественно, что он не читал беллетристику и античную дребедень, а сосредоточился на научной и технической литературе, решив по осени продолжить учебу в университете, либо в техническом институте. Он обоснованно надеялся, что кавалера двух боевых орденов примут без экзаменов, но выглядеть среди студентов неучем не хотелось. Он и так совершенно не воспринимал латынь, что для выпускника гимназии и пехотного училища не совсем логично. Оставалось использовать свой козырь – амнезию после ранения.

Английский язык он долго учил в советской школе и институте, и, естественно, говорить на нем не мог совершенно, хотя перевести текст был в состоянии. Узнав его планы, нареченная мамаша взялась помогать со всей энергией женщины, не обремененной мужем и детьми. Она заставила говорить с ней только по-английски и первое время очень веселилась, слушая его произношение.