Текст книги "За кулисами"

Автор книги: Дитер Болен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Самым замечательным было то, что мы с Эстефанией чувствовали себя при просмотре видео привилегированными особами. Другим по окончании передачи приходилось целую неделю ждать продолжения. А мне нужно было сказать только: «Эй, Эcтeфaния, сползи–ка вниз, да вставь следующую кассету!» – и мы могли видеть продолжение.

Мы были словно прикованы. Мы жаждали «Поп–идола». Мы не могли оторвать глаза от экрана.

Сморщи попу, и вперед!

В начале сентября наконец–то поступил долгожданный звонок: «Йеееес, Дитер! Команда готова! Мы собрали вместе наших кандидатов. Живо в Кельн».

В конференц–зале отеля «Хайят» собралось двадцать человек. Делегаты RTL, UFA и BMG. И к тому же сливки четырехмесячного процесса выдвижения жюри и модераторов.

На полу уселась женщина ростом метр восемьдесят в выразительных очках в роговой оправе, удобных стоптанных туфлях и старой юбке в яркий цветочек. Шона Фрезер. Музыкальный журналист.

Подле ходячего обаяниия Тим энд Струппи и очков обер–учителя восседал Toмac Буг, радио–модератор. У него по кончику носа было видно, что он лучше сдохнет, чем поставит в своей собственной радиопередаче песню Дитера Б. Недостаточно интеллектуально и притязательно.

Черт, гром и молния, а что вот это за люди? Их я точно не видел ни разу в жизни. Так это они и есть те крутые открыватели новых тенденций, молодежные поп–идолы? Кумиры, весело и непринужденно болтающие перед камерой? А теперь никто из никто из них рта раскрыть не решается. На помощь!

Дитер, как тебе выйти из договора? Выйти, выйти, выйти, просто уйти, и – привет! Это была моя первая мысль.

А вторая: тебя должен вытащить твой адвокат! За что мужик получает свои деньги?

Я забыл упомянуть, что все, начиная с моих родителей, и заканчивая моей тринадцатилетней дочерью, заранее осуждали меня: «Папа, оставь эту передачу. Это дрянь!»

Ну, дело обстоит так, что моя семья настроена, в принципе, против всего. Напишу–ка я книгу? «Нет, папа, нет!»

Не создать ли мне фильм?«Оооооооооооооооооооооооооооо, нееееееееееееееееееееееееееееееееееееет!»

Охотнее всего они посадили бы меня в саду за домом с кляпом во рту. Каждый новый проект – и они в ужасе от меня. Для них я только «О, Господи Боже, снова папа начинает!»

В тот самый миг перед моим воспаленным взором предстала голова с растрепанными волосами: «Пип… пип–пип–пип… пип… Кристоф Терфер… э… Керфер», – передал мой головной мозг. Экс–редактор «Бильд по субботам», теперь пресс–представитель RTL. «Ах ты дрянь!» – рявкнул я на всю комнату, – «Если еще и ты будешь сидеть в жюри, тогда я уйду!» Ведь для него все, что я выбрасывал на музыкальный рынок, было акустическим загрязнением окружающей среды. Каждые выходные он с убийственной пунктуальностью спешил вывалять меня в грязи.

В зале повисло тяжелое молчание. Все присутствующие прикинулись мертвыми и, наверное, ждали, чтобы кто–нибудь другой первым подал голос. Я глубоко вздохнул. Окей, Дитер, ягодицы вместе, и вперед, – сказал я себе. Должен сказать, в тот миг я ни за что бы не поверил, что своим шоу мы привлечем восемнадцать миллионов зрителей.

«Да ладно, вы, сони», – я попытался приподнять всеобщее настроение, – «считайте, что это шутка! Теперь рассказывайте! Что же вы здесь делаете?»

Снова ни звука. Мне показалось, что я говорю по–киргизски, к тому же задом наперед. Зато я представил себе, какая мысль копошится во всех головах: только этого мачо нам не хватало. Еще и он устроит свое шоу. А потом, надеюсь, быстренько уберется вон.

И, как это всегда бывает, когда я замечаю, что совсем никому не нравлюсь, я продолжаю в том же духе и начинаю пакостить по–настоящему.

«Ну видно же, что вы все ни черта не понимаете. Сейчас я вам расскажу, как я себе это представляю». Возможно, мне стоило бы издать брошюру: «маленький путеводитель по гадостям – как я довожу людей от нуля до ста восьмидесяти?» Миллион советов от и с Дитером Боленом.

С другой стороны, я не так уж и ошибался в своих опасениях. Ни у кого из присутствующих действительно не было настоящего плана шоу.

«Итак, попрошу внимания», – говорил я, – «мы устраиваем соревнования по пению. Они пройдут город за городом, раунд за раундом. Мы будем придумывать, перепридумывать, пере–перепридумывать».

«Ага! Так–так! Правда? Нет, как здорово!» – обрадовалась сексапильно выглядящая блондинка из первого ряда – Мишeль Гунцикер. Было видно, что до сих пор она не прочла ни единого сценария. Я мог бы с тем же успехом сказать ей, не сходя с места: «Послушай, крошка. Это передача, в которой поют песни. И можно выиграть богатый ассортимент йогуртов».

И здесь произошло то, что мне пришлось сто пятьдесят тысяч раз испытать во время шоу: стоило только заговорить с Мишeль, как гарантированно начинал чесаться язык у кого–нибудь другого:

«Эй, прювет, Дитер, старина! Здорово, что ты здесь, приятель! Эй, мы же знакомы!» – потребовал слова Гарстен Шпенгманн.

Я с этим уже знаком, стоит мне прийти куда–нибудь, как меня обступает толпа «друзей». Мы с Гарстеном знакомы по ночной жизни в Гамбурге, у нас были классические отношения: «Привет–ты–тоже-здесь–тра–ля–ля–пока–я-пошел».

Общее время нашего разговора за три года – два часа. Милая, невинная душа.

Кастинг.

Четыре недели спустя в Кельне начались первые кастинги. Все решающий вопрос совести звучит всегда одинаково (и никак его не обойти): есть у тебя хороший голос или нет? Я знаю, что между мной и кандидатами всегда возникают небольшие противоречия.

Чтобы было совсем ясно, скажу: у тебя есть прекрасный голос, если так захотел Господь Бог при твоем зачатии. Звук, который выходит из голосовых связок, должен звучать красиво. Но только этого не достаточно. Потому что ты должен учить, тренировать свой голос и ухаживать за ним.

Когда ты в конце концов открываешь на кастинге рот, есть только два возможных ответа: «Попадает в тон» или «Не попадает в тон». Нет никаких «Возможно, попадает» или «Немножко попадает».

Природным талантам вроде Александра легко начать, они точнехонько споют, когда на радио или на телевидении идут какие–нибудь песни. А для людей вроде Даниеля Кюбльбека есть только учение, учение и учение.

Конечно, это другой вопрос, какой голос считать «приятным». Один говорит: «Мне нравится, когда голос звучит плаксиво – как в случае с Bee Gees». Другой говорит: «Это же ужасно!» – слушая горловые трели Монсеррат Кабалье.

Поэтому: даже если у тебя божественный голос. Даже если ты натренировал его до рвоты; прекрасное пение это а) дело вкуса и б) немного зависит от другого пункта – твоей нервозности. Даже величайшее дарование может спеть однажды, как снаряд, разорвавшийся в дуле пушки. Вот в этом месте оказывается востребованным талант жюри. Выискивать хорошие голоса на таком соревновании – это что–то из области интуиции, удачи и везения. Здесь должен воскликнуть внутренний голос: Послушай, Дитер, вот там стоит кто–то, что–то в нем есть!»

Джудит Лефебр – как раз такой случай. Она стояла передо мной и пела так страшно и ужасно, что у всех нас уже готово было сорваться с губ: «Ты вылетела!». Но все–таки что–то в ней было: сияние глаз, сила, исходящая от нее. Я несколько беспомощно посмотрел на своих товарищей, а потом, повинуясь внутреннему импульсу, сказал:

«Ты можешь спеть что–нибудь еще?» Она начала петь «The greatest love of all» Уитни Хьюстон. На низких высотах. И вдруг показалось, что перед нами стоит совсем другой человек. И все сочеталось: теплота голоса, звучание, ритм. И чем дольше она пела, тем сильнее я дрожал: ой–ой–ой. Сейчас пойдут высокие тона. Она не справится с этим!

Но она поднимала свой голос все выше. Просто супер.

Внешний вид и шмотки на кастинге не имеют никакого значения (хотя мне никто и не поверит). Все это можно обстряпать позднее со стилистом. Наилучшие примеры: Джо Кокер, Род Стюард, Мит Лоаф. Все они довольно непривлекательны. Даже Мадонна не накрашенной выглядит, как младшая сестра Оззи Осборна: темные круги под глазами, волосы, свисающие сосульками. Но после того, как ее полечит парочка визажистов, она выглядит, как топ–модель. Даже женщина–вамп Джулиет во время первых кастингов выглядела, как норвежская кобыла: толстые вязаные свитера, изжелта–белые жесткие волосы, иссиня–черные полоски вокруг глаз.

Чтобы никто не понял меня неправильно: я не собираюсь утверждать, будто меня оставляет равнодушным мини–юбочка, из–под которой выглядывает пара красивых ножек.

И все–таки, в своих суждениях я стараюсь не давать кандидатам воздействовать на меня. Ни сексапильными ходулями, ни слезами, ни обещаниями спеть хорошо в третий раз.

И все–таки я лежал ночами без сна и спрашивал себя: правильно ли ты решил, Дитер? Осуждаешь человека жестко и отправляешь его домой. А позднее узнаешь, что этот кандидат проехал пятьсот километров, и вся семья выпотрошила копилку, чтобы купить ему новую одежду. Это наводит на размышления. Лежишь в постели и думаешь: Дитер, разве это правильно?

«Хо–хо–хо!» и «Ух–ух–ух!» слышалось от моей маленькой Эстефании, когда попадался особенно привлекательный юный кандидат: «Ты видел его глаза, Дитер? Глаза!»

«Черт возьми!» – отвечал я каждый раз, – «Я музыкант, а не офтальмолог».

Самыми хитрыми и проворными оказались стюардессы «Луфтганзы». Они сперва протягивали мне стакан апельсинового сока, а потом говорили: «Господин Болен, Вы непременно должны пропустить в следующий тур того–то и того–то. Он ведь так хорошо поет!».

Шона и Toмac.

Также как и кандидатам, жюри тоже следовало привести себя в надлежащий вид и взять нужный тон.

По началу мы были словно упряжка толстозадых лошадей, которые тянут во все стороны и ржут. А в конце мы предстали четырьмя благородными конями, которые скачут элегантным галопом. Это потребовало некоторой внутренней коррекции курса.

С Toмacом Штейном у меня не было таких проблем. Мы познакомились сто лет тому назад и прекрасно знали, что на уме у другого, и как нам обходиться друг с другом. Иначе было с Шоной и Toмacом II:

«Ты ничего не можешь, по–моему, мрачные перспективы!» – стандартный ответ Toмacа кандидатам. Он любил еще задвинуть: «Ты поешь так же плохо, как Toмac Андерс!».

Он встал мне поперек горла.

«Послушай, Буг», – перебил его я, – «ты просто ничего не понимаешь! Я всю свою жизнь ничем другим не занимался, только оценивал людские голоса. А ты сидишь все время на своей радиопередаче и получаешь готовые песни!».

«Нет», – тупо повторял Toмac, – «это же слышно! Он ничего не может!»

Так дело продолжалось еще тридцать шесть часов. А потом у меня терпение лопнуло слушать его неквалифицированное нытье.

«В твоем голосе нет ни капли чувства!» – он как раз изничтожал нашего Алекса. Ох, как мне хотелось поставить его на место.

«Послушай–ка, Буг», – пригрозил я ему, – «Еще одно слово – сломаю тебе челюсть! Перестань строить из себя умника! Даже на радио ты мелешь одну ерунду».

В конце концов мы сошлись на том, что я перестал называть его радио–умником, а за это он оставил в покое Toмacа Андерса и претендентов. «Слушай, ты на самом деле многое можешь!» – был теперь его постоянный ответ.

Другое дело моя маленькая мисс Денежка она же Шона Фразер: «Зато ты хорошо уложила волосы!» – она все время пыталась найти в кандидатах еще что–то хорошее. Даже если бы мы все лежал мертвыми на полу оттого, что от воя из–под наших задниц выбило стулья. В противоположность Бугу – Вугу она всегда была невероятно мила и заботлива.

Зато она любила покапризничать, если дело касалось самолетов. Она могла отказаться сесть в самолет с определенным серийным номером. А потом пропеллер по правой стороне стал причинять ейбеспокойство. Иногда мы вообще не могли найти самолет, который отвечал бы ее настроениям.

Меня очень приятно удивило то, как она работала над своей внешностью: ничего похожего на экологически чистую физиономию. За ночь она превращалась в англичанку–вамп. И даже Бу – Бу пользовался гримом. Я не знал, верить ли своим глазам: у моей дорогой серой мышки вдруг появились реснички и э… волосяной покров.

«Да–да», – подтвердила мне его визажистка, – «я крашу их ему!» Кроме того, в его гардеробную иногда шмыгалиспециальные консультанты по гриму и очкам.

Теперь, по прошествии стольких месяцев, я сказал бы, что мы дрим–дрим–дрим–дрим-тим. Мы любим друг друга и здорово друг друга дополняем. В будущем я не исключаю того, что мы все попереженимся.

Советы папы-Болена к кастингу.

И под занавес несколько советов от чистого сердца моим будущим кандидатам. Итак, что же делать на кастинге?

Вот четыре железных правила:

1. Выберите нужную песню! Во время кастинга мне попалось сорок пять Уитни Хьюстон, двадцать три Дженис Джоплинс и пятьсот Мараи Кери. Все сплошь претенциозные трехоктавные голоса. На месте кандидатов я бы сразу обосрался. А я постоянно хватаюсь за голову и думаю: «Почему они это делают? Возможно, они думают: споешь по возможности трудную песню, и это приведет жюри в восторг. Неправда! Лучше спеть «Героя» Энрике Иглесиаса или «Life ist a roller coaster» Ронана Китинга или «On angels wings» Вестлайф.

И даже Нектариос перед выбором победителя спел не ту песню. Величайший талант, мощнейший голос. Слушая CD Superstars думаешь: «О, кто же это?» – так это точно он. Но на Мотто–шоу он спел какую–то дрянную песенку Ксавье Наиду и тем самым сам себя выкинул за борт. Или Алекс, этот едва не вылетел с немецкой версией «Starlight Express».

2. Будь критичным к себе. Если тебе кто–нибудь говорит: «У тебя нет таланта!», ты не можешь ответить: «Но я же десять лет учился пению!» Это все равно что тридцать лет кряду учить германистику, но так и не научиться писать. Запомни: это только наполнило портмоне твоего учителя пения, И ничего больше.

3. Если ты получаешь второй шанс, – черт возьми! – используй его. В общем: держи про запас вторую песню. Потому что я часто прошу кандидатов: «Послушай, спой еще одну песню!» – и слышу в ответ: «Я не могу спеть другую песню! Я же не знал, что нужно готовиться».

Тогда мне в голову закрадывается подозрение: вообще–то он собирался в бассейн. А по дороге ему взбрело на ум: ах, не зайти ли на кастинг.

4. Принимай комментарии и суждения как то, что они есть на самом деле: часть работы, которая более жестока, чем все, с чем ты связывался до сего дня. Не думай, что в этом есть что–то личное. И правда, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Если ты хорош, то тебя и так заметят. Если ты плох, то, надеюсь, это заставит тебя образумиться.

2003

Даниель Лопес или сексуальные фотки в мобильнике.

Из всех десяти финалистов у Даниеля Лопеса, по–моему, был наибольший звездный потенциал: прекрасный голос, клевый внешний вид, замечательные выступления. Короче говоря, просто марципан на двух ногах. К сожалению, он поставил рекорды и в отрицательную сторону: в отношении лизоблюдства, расталкивания локтями и глупого торгашества он обошел всех остальных на несколько корпусов.

Впервые я смог заглянуть в его душу, черную, как кофейная гуща, в октябре за кулисами «Суперстар».

Шли пробы, и мы оба ждали их окончания. Вокруг нас сновали звукооператоры, занятые установкой микрофонов. А еще техники, операторы и стилисты, накладывавшие последние штрихи. Вдруг речь зашла о Джулиет. Он как раз только сошелся с ней:

«Черт возьми, у нее такие ужасные силиконовые груди!» – затянул Даниель, – «Когда я впервые взял их в руки, мне казалось, я не смогу их охватить! Эй, ну если уж делаешь себе искусственную грудь, то почему не сделать ее еще на размер больше?»

Вот это да, вот это да, – думал я. В то время, конечно, еще никто не знал, что ее грудь была не совсем настоящей. В то же время я удивился, что он так легко разбалтывает посторонним о тайне Джулиет, как если бы речь шла о двух мозолях на пятке.

Даниель все не мог успокоиться. При этом он говорил так громко, что это слышал каждый, кто находился за сценой:

«Ну, эта история с сиськами – то еще дельце. А в постели я испытывал и кое–что получше. Не очень–то у нас получилось. Я даже не знаю, я ожидал большего».

Он говорил, как разочарованная домохозяйка, которая вообще–то собиралась купить «Сливовый мусс Швартау», а вместо этого ей впарилив «Шпар» банку черешен. Это было так не похоже на все его интервью в «Бильд» и «Бyнтe», где он изображал романтического мечтателя с нежным голосом и сильной харизмой, который был, ах, так влюблен в свою Джульетту.

«Ну», – изрек я, – «ну… Может, вам стоит подумать о том, чтобы расстаться? Может, вы просто не подходите друг другу».

«Нет, не беспокойся, Дитер!» – поучал меня Даниель, – «Я же не дурак! У меня есть в запасе еще несколько вариантов. Это с Джулиетт, это все равно только увлечение».

В доказательство он достал свой мобильный телефон, которым можно было фотографировать. С важным видом он нажал на кнопку. А потом гордо сунул мне под нос дисплей. А на нем его личная фотография.

«Видал?» – торопливо спросил Даниель, – «это я». А потом забрал мобильник, снова щелкнул кнопкой и сунул мне под но следующую фотку с торжествующим «Как тебе это?».

Так оно дальше и пошло. На его мобильном были десятки фоток. Все новые женщины, все новые позы. Сзади, спереди, сбоку, слева, справа, во все места – в прямом смысле слова.

«Послушай, где ты это скачал?» – интересовался я, – «Из какого это порно?»

«Нет–нет, ты что, ненормальный?» – Даниель прикинулся оскорбленным, – «Это не порно! Это все правда. Это все я! Посмотри на конец на фотографии».

Я пригляделся повнимательней. На каждой фотографии, словно сертификат подлинности, виднелся конец Даниеля. Основание украшала маленькая татуировка, наподобие тех, какие любят носитьсутенеры в Южной Америке.

«Черт, черт, черт!» – отвечал я в шоке, – «Да, ты постарался… А что, собственно, говори по этому поводу Джулиетт?»

«О», – торопливо изрек он, – «я и ее фотографировал. Нужно показать бабам, кто главный. Главное – не трепаться с ними долго!»

Я, правда, не меланхолик. Но это мне показалось уж слишком.

«Послушай, Джулиетт», – я использовал первую возможность поговорить с ней с глазу на глаз, – «Слушай, ты думаешь, это правильно, то, что происходит между тобой и Даниелем…?»

«Ох, знаешь», – сказала она преувеличенно небрежно, и было заметно, что она не хотела говорить на эту тему, – «меня не интересует, что говорят другие. Они все пытаются замарать Даниеля. Он клевый парень. Он хорошо выглядит. Ясное дело, все пытаются сделать ему гадость, потому что они ему завидуют».

Незадолго до того, как Даниель в начале января вылетел из шоу, он здорово поцапался с Даниелем Кюбльбеком. Оба все время подсознательно держались натянуто и не упускали случая подколоть друг друга. Дело в том, что Даниель Л. понял, что у Даниеля К. сложились чудесные взаимоотношения с публикой. Что сильно разозлило его, ведь это не укладывалось в его мировоззрение:

«Ты всего лишь мелкое жалкое ничтожество», – он ревниво насмехался над своим маленьким тезкой, – «ты вообще петь не умеешь! Как ты выглядишь?»

«Оставь меня в покое! Ты, наглая хрень! Я тебе ничего не сделал! Перестань клевать меня!» – отвечал Даниель К. и, плача, бежал в свою комнату.

«Если бы ты побыл денек в моем теле, ты бы знал, как это круто!» – язвительно кричал Даниель Л. ему вдогонку.

Через несколько недель на одной вечеринке в Кельне мне довелось поболтать с новым менеджером Даниеля Лопеса, моим старым приятелем, Графом Гердом Бернадотт. Толстячок, который выглядит весьма невинно в своих очках с восьмью диоптриями, и в то же время о нем говорят, как о любителе стриптиза и знатном пройдохе. Что касается его профессиональных деяний, то это он в свое время показал в телепередаче «Банзай», как Наддель взвешивают левую грудь.

«Знаешь», – с радостным бульканьем в горле рассказал мне Граф, всегда расположенный выболтать чужие секреты, – «знаешь, в тот день, когда Лопес вылетел из передачи, он сразу же прибежал ко мне: 'Эй, Герд, дай–ка мне быстренько тысячу евро, я хочу заказать в номер парочку шлюх''".

И снова я подумал: «Давай, Дитер! Ты должен предостеречь Джулиетт. Ты должен открыть ей глаза. Но попробуй, объясни женщине, которая верит, что это величайшая любовь, что парень всего лишь кормит ее обещаниями. Скажи–ка ей: «Послушай, он не принимает тебя всерьез! Он вовсе не хорош для тебя! Он только использует тебя! Он строит тебе глазки, потому что ты нужна ему, чтобы петь в дуэте».

Вот это мне и пришлось узнать в последний раз: занавес вниз. Закрыть уши и разум. Нет на свете такого языка, на котором можно было бы втолковать этоДжулиетт.

Я счел аморальным то, что вытворял Даниель. Но, в конце концов, я не мать Тереза Тетенсенская. Так что я подумал: Ну, ладно, пусть они оба поступают так, как считают нужным. Они же взрослые люди. Кроме того, мы же только пишем вместе музыку, и не собираемся пожениться.

Но в том, что Даниель Лопес – мастер заговаривать зубы, мне довелось убедиться на собственной шкуре.

Мы вместе с другими финалистами «Суперстар» собирались записать в моей студии в Тетенсене альбом «United».

В прессе как раз мелькали дряные слухи вроде «Даниель Лопес – изнасилование, фиктивный брак, мертвый ребенок».

«Спасибо, спасибо, Дитер! Как здорово, что ты разрешил мне работать с тобой!» – страстно произнес он, – «Спасибо за то, что ты не бросил меня, несмотря на всю грязь, которой меня обливают в газетах. Знаешь что, теперь мы друзья на всю жизнь. По–моему, ты просто замечательный! Я был бы рад, если смог бы многое делать вместе с тобой!»

А потом – ну, известно же, как мужчины это делают, – мы столкнулись в рукопашную, как олени рогами.

Давай, Дитер, – думал я, – может, ты действительно поступаешь несправедливо с ним! Но ты же знаешь, каковы репортеры. Они бы и из пальца все высосали. Я уже практически видел его новым членом клуба «Пострадавших от Дитера Б.», в котором женщины то и дело пытаются навешать мужчинам лапши на уши.

Я все подготовил для записи первой песни «Freedom», которую должны были петь все вместе. Через полчаса я бросился созывать моих овечек. А где же был Даниель? Он лежал, свернувшись калачиком, на полу студии, покрытом грязным войлоком, и спал. То есть, мне показалось, что он спал. С тем же успехом он мог бы считать клещей в покрытии. Точно сказать было трудно.

Батюшки, парень–то совсем выдохся, – решил я. Я ведь на самом деле беспокоился о нем.

«Ш–ш–ш-ш-ш! Не орите так! Уменьшите громкость!» – сказал я Нектариусу, Ванессе, Грасии и компании, которые, гогоча, возились с регуляторами микшерного пульта в операторской, – «Вы же видите, ваш товарищ выбился из сил! Поберегите его. Пусть он поспит! Ему это нужно».

А потом я из чистого сострадания снял свою кожаную куртку, свернул ее трубочкой и положил под голову Даниелю.

Он не двигался с места четыре часа подряд. Когда мы пытались разбудить его, он только бормотал что–то нечленораздельное. Словно в бреду. Наконец, часов в четырнадцать, Даниель закончил свою сиесту. Он резко вскочил, потянулся с громким «Уууахх!» и снова пожаловал в наш мир. И снова пошло–поехало с нескончаемым потоком «спасибо!»:

«Спасибо, Дитер, что ты меня поддерживаешь! Спасибо, что ты за меня! Спасибо, что ты дал мне немного отдохнуть».

Специально для Даниеля я написал песню, имеющую все шансы стать хитом: «Today, Tonight, Tomorrow». Состав: мешанина испанских слов, барабаны, гитара и соус из румбы, джаза и боссы новы.

«Да, здорово, давай же начнем!» – сказал Даниель, отправился в комнату для записи, взял наушники, нацепил их себе на уши и подал знак – «все окей». Я ответил ему таким же «окей» и включил мелодию фонограммы.

«… teeeeeeeeeeeeeeeeeeeee qumimiimmmnnnnmmmero

… muuuuuuuuuuuucho

Dooooooooooloreeeeees…!» -

Завыл Даниель. Это длилось тридцать, сорок секунд. Потом Ванесса взглянула на меня. На меня взглянула Грасиа. На меня глянул Нектариос. И у всех в голове была одна и та же мысль:

Черт, это же звучит отвратительно!

Я остановил фонограмму и по микрофону сообщил из операторской в студию: «Эй, Даниель, послушай–ка! Если у тебя проблемы с мелодией, попробуй разогреться с «ун!» «дос!» «трес!». И чтобы увула при этом вздрагивала! Такое «тррррес!», понимаешь? Ну, как Рики Мартин! Знаешь, о чем я? Такое эриба–ля–биба–карамба! Ну, по–испански!»

«Нет, я не могу!» – донесся ответ Даниеля, – «Я же не испанец, я из Португалии!»

«Откуда, из Португалии? Какая разница. Ты же сможешь произнести «уннн!», «дозззз!» «тррес!».

«Нет, не смогу» – настаивал он.

«Ну, тогда попробуй что–нибудь другое!» – я свернул дискуссию. Ведь мне по опыту известно – волноваться в студии ни к чему. В конце концов, нельзя принудить человека спеть хорошо.

«Да, но», – последовал ответ, жесткий, как жвачка, – «я не могу вспомнить ничего другого…»

«Как насчет 'Эй, детка! Чака–чака'?» – я пытался помочь ему выйти из положения и извивался всем туловищем, подбадривая его, – «Давай, я покажу тебе: 'эээээй… чччака!!!'"

Несколько безуспешных попыток, похожих на шипение беззубой старухи «хеее… ша–ша», и я бросился ему на выручку: «Послушай, Даниель, оставь это! Пока достаточно! Я состряпаю из этого что–нибудь в стиле латино».

В глубине души я был невероятно разочарован. Я ожидал большего от Даниеля и его голоса. А в тот миг мне стало ясно: «из него никогда в жизни не выйдет второго Рики Мартина, в лучшем случае Мартин Рики. И не более того.

Отгадку головоломки, почему сеньор Лопес спел с таким скрежетом, я узнал по телефону несколько дней спустя.

«Угадай, где сейчас наш маленький дружок Даниель!» – такую викторину устроил мне Граф.

А я на это: «Что ты хочешь сказать? Где же ему быть?»

«Итак, как раз в этот момент он стоит в студии Фариана на Майами и записывает музыку в стиле латино», – по–дружески разболтал мне Граф.

Бац, и в точку. Это уж было слишком. Этого я понять не мог. Я потерял дар речи от разочарования. Не прошло и сорока восьми часов после того, как мы с Даниелем махали кулаками друг на друга, как он запихнул свою задницу в самолет, чтобы записать CD с Франком Фарианом.

А то, что он отправился именно к Франку Фариану, делало все еще ужаснее. Ведь для меня Франк – что–то вроде образца для подражания, герой минувших дней. Раньше, будучи маленьким незаметным продюсером, я мечтал о его успехе: хит номер один с «Бони М», хит номер один с «Милли Ванилли». Не было человека, более трудолюбивого, чем он. Настоящий трудоголик.

В 1985 году мы познакомились на Ибице, на съемках видео клипа Blue System «Love Is Such A Lonely Sword». Я весь день сидел на вертящемся табурете в холодной воде и играл на горящем рояле. Потом мы были приглашены к Франку на веселую горячую «круговую чарку».

Когда мы пришли, у него уже сидело два человека: слева – его подружка Милли. Особые приметы: а) огненно–рыжие волосы б) белоснежная кожа в) доброе сердце, которое легко прощало, если ее золотцу случалось поупражняться в пении с парочкой молоденьких мулаток.

Справа – модератор «Формулы 1» Кай Бекинг, похожий на Toмacа Фритча в молодости, так вот этот Кай с первой секунды стал для меня что соринка в глазу, потому что а) он был слишком красив и б) он явно понравился Наддель.

Я первым делом позволил себе выпить пивка.

Прикончив еще три бокала пива и пять шампанского, я обнаружил острую потребность приласкать кого–нибудь (как всегда, когда я напьюсь). А раз уж Наддель все время сидела рядом с этим глупым Каем, я прихватил в утешение Милли, вытащил ее на свежий воздух, и мы немножко подвигались.

Наддель все это совершенно не интересовало: краем глаза я мог видеть, как они с Каем сидели в своем углу и хихикали, словно два влюбленных подростка.

Я не из тех мужчин, которые подходят и заявляют: «Говорите громче, мне же ничего не слышно!»

Но все же с того момента у меня начало портиться настроение. Я размышлял, может ли предположительно Наддель с этим, ну, и вообще… Но нет, Дитер, она же любит тебя – пытался я сам себя успокоить.

О, да… о ведь никогда нельзя знать наверняка, говорил другой голос в моей голове. Может, и не любит…

Десять минут размышлений – и я вернулся в то же состояние, из которого пытался выйти: я неистово ревновал.

Я был вне себя от бешенства, как вдруг поймал глазами сердитый взгляд Фариана: Ах, ты, свинья, ты лапал мою подружку! – эти слова можно было прочесть в его глазах. Это потрясло меня еще сильнее. Я хочу сказать, я скорее стал бы педиком, чем отбил бы девушку у бедного, стареющего, обнищавшего друга. Остаток вечера я только пил.

Было шесть часов утра, когда мы с Наддель снова оказались в нашем отеле. С нами был Бекинг, старый скользкий угорь. Совершенно случайно он проживал в том же самом отеле. В стельку пьяный, я сказал: «Я не пппоеду на лифттте, я пойду пппешком!» Я предпочел бы сдохнуть, только бы не стоять в тесной кабине рядом с этим Бекингом.

В тот же миг Наддель с Каем – ррраз! – вошли в лифт и крикнули мне через плечо: «Пока, Дитер! Увидимся наверху!»

Я первым поднялся на пятый этаж. После множества неудачных попыток мне удалось, наконец, открыть дверь. С тяжелой головой я повалился на кровать и – хрррр! – моментально уснул.

В пол–седьмого я проснулся, потому что кто–то стучал в дверь номера – Наддель.

«Ччччерт возьми», – у меня заплетался язык, – «гггггде ты была?»

«Да», – ответила она с готовностью, – «Кай и я… мммы… застряли в лифте…»

Я по сей день не знаю, что там где застряло. Во всяком случае, между нами разгорелась грандиозная дискуссия, которую Наддель закончила очень просто – она улеглась в постель и уснула.

Но вернемся к сеньору Лопесу: не говоря уже о том, что его новый диск противоречил всем договорам, заключенным с РТЛ, это было огромным свинством по отношению к другим финалистам «Суперстар». Ведь им так долго приходилось ждать выхода своих собственных дисков, ждать, пока пластинка победителя не пробудет на рынке полгода. Чтобы не оспаривать его первенство. Даниеля, казалось, это не колышет. Они с Франком решили тайком собрать сливки с «Германия ищет суперзвезду». Не считаясь ни с чем.

Кажется, теперь стало ясно, почему Даниель не мог прощебетать «ун, дос, трес!» Почему он вообще пел так плохо, что запись с ним никуда не годилась. Заранее подготовленная игра. Он хотел сохранить себя для Фариана. Ведь речь шла об эксклюзивном альбоме.

Какое малодушное коварство. Вот он смотрит мне в глаза и говорит: «Мы лучшие друзья на всем свете! Давай работать вместе следующие десять лет!» – и ровно через семьдесят два часа он, быть может, говорит то же самое Франку Фариану.

Позднее я узнал, что Франк Фариан расставил свои обычные сети: забрал татуированного Лопеса из аэропорта на роллс–ройсе стоимостью в двести тысяч евро. Потом отвез его в студию стоимостью в миллион евро. Потом принялся в красках рассказывать, что он сделает из него не Рики Мартина «Ун, дос, трес!», а Энрике Иглесиаса «Ах, оооо, ах!»