Текст книги "За кулисами"

Автор книги: Дитер Болен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Но мы с Губи хотели только одного – домой. Наконец, через 10 дней наступил день возвращения. «Двадцать тысяч долларов, пожалуйста!» – с такими словами молоденькая девушка из администрации «Рио Палас» выписала нам счет. Ну да, все правильно. Мы с Губи все это время хорошо питались. Иногда прихватывали бутылочку шампанского. Я положил на стойку свою золотую карточку «Амекс».

«Нет, мы не принимаем кредитные карты при оплате крупных сумм!» – объяснила мне девушка, – «Не более пяти тысяч долларов. Иначе нам придется заранее отправить запрос в Ваш банк». И она вернула мне кредитную карточку.

«О'кей, о'кей," – сказал я раздраженно, – «в таком случае, сделайте, пожалуйста, пересчет на немецкие марки!»

У меня с собой была большая сумма немецкой наличности. За стойкой на некоторое время воцарились замешательство и растерянность. Девушка спорила со своими коллегами и нерешительновертела в руках калькулятор. Время шло и шло, а я трясся от страха, что мы можем опоздать на самолет. Еще один день в этой ловушке для туристовя бы не выдержал.

«Я тороплюсь. Мне нужно ехать!» – крикнул я девушке – «Меня ждет такси».

Наконец, через пять минут она покончила с расчетами: «ммм, хорошо… семь тысяч марок!» – вежливо доложила мне она.

Я думаю, что никогда в своей жизни я не выплачивал с такой охотой семь тысяч марок. Как вы мне, так и я вам! – думал я. Отольются кошке мышкины слезки! И, отсчитав деньги, я передвинул их через стойку.

В следующий миг мы с Губи уже сидели в такси. Во время поездки, я то и дело оглядывался, высматривая погоню, и прислушивался, не воют ли где полицейские сирены. Пройдя регистрацию, мы заорали: «Пропустите! Это срочно!» и принялись протискиваться сквозь толпу ожидающих. Из зала ожидания мы сразу ринулись в туалет, и сидели там, пока не объявили наш рейс. А потом стрелой помчались на борт.

Едва я, двадцать четыре часа спустя, оказался на вилле Розенгартен, раздался телефонный звонок. На другом конце провода «Рио Палас». Они, разумеется, хотели получить свои деньги.

«Как бы ни так! Держите карман шире!» – ответил я – «Больше денег вы от меня не получите!» В наказание мне, конечно, запретили въезд в Рио. Ну, ничего страшного! Все равно, меня туда больше не тянет. Одного раза вполне хватило. Едва ли я видел в Рио хоть одну женщину, которая бы здорово выглядела. Один вечер в Гамбурге в «Клиффе» в пятьсот тысяч раз урожайнее. В Рио все женщины, которых мы видели, были жутко накрашены и разодеты. Сексуальное Рио – это иллюзия. Такое существует лишь в воображении мужчин. Там все вертится не вокруг эротики, а исключительно вокруг денег. Тот, до кого это не дойдет, будет горько разочарован. Во всяком случае, я излечился от Сахарной Головы.

1998

Вольфганг Йоoп или аппетитные шоколадные попки

Однажды мне позвонила Сибилла Вейшенберг, редактор «Бyнтe» и спросила:

«Вы не хотели бы вместе с Toмacом Андерсом поехать в Монако? Вольфганг Йоoп приглашает Вас от всей души. Мы смогли его заинтересовать тем, что он прямо на месте возьмет у Вас интервью. Эксклюзивно, для нас! Это должно выйти сверхвесело и сверхостроумно! Талантливейший модельер встречает талантливейшего продюсера! Вы не хотите?»

Ясное дело, я хотел! Если кто–нибудь оплатит мне авиабилет до Монако, я, конечно, согласен. Но если бы дама потрудилась хоть немного разузнать, ей было бы известно, что мы с Вольфгангом оба были из Гамбурга и, вообще–то, постоянно виделись. Он ходил вечерами в те же клубы, что и я, и, к примеру, частенько околачивался в «Гала».

Ну, хорошо, почему бы и нет? И мы все вместе полетели развлечься денек на Средиземном море.

Вольфик принципиально старается быть классным. Его шмотки – просто класс. Но интервью, которое он у нас брал, оказалось самым ужасным, что когда–либо выпадало на мою долю.

Едва мы приземлились в Монако, как выяснилось, что вся эта затея – просто приключенческое путешествие. Никто ни о чем не имел никакого понятия. У редактора «Бyнтe» не было даже номера мобильного Йоoпа. Кто–как–где-кого встречает? Мы стояли с потерянным видом в аэропорту Ниццы. В конце концов, я оказался единственным, кому, после нескольких телефонных звонков окольными путями удалось выведать номер и договориться о времени встречи:

«…да, привет, Вольфганг,… да, окей… да, тогда мы приедем к тебе домой… да, в десять часов». Дом Вольфганга оказался пентхаусом высшего сорта, расположенный в чудесном месте прямо у парусной гавани Монте – Карло. С видом на море, в котором он купался каждое утро. Здесь он жил на двухстах квадратных метрах со своим любовником Эдвином.

Я сверхпунктуален, а потому решил поднажать на газ. Мы с Toмacом оказались у дома первыми, еще раньше Сибиллы Вейшенберг и фотографов.

Мы позвонили.

Дверь открылась, и я уставился на окаймленную чем–то махровым зеленую маску для лица с кусочками огурца, за которой я предположил наличие лица Вольфганга. Под маской начинался купальный халат, а ноги были обуты в шлепанцы.

«Вольфганг?» – спросил я.

«Да, Господи, Боже мой, тот самый Дитер», – привидение весело со мной поздоровалось, – «Скажите на милость! Ах, ты, противный! Звонишь в дверь, а крошка Вольфганг еще не готов».

Потом он молча понесся назад в ванную и массировал, наносил гримм, бальзамировался так, как это привыкла делать любая нормальная женщина. Он втирал крем под глаза, и я слышал вскрики разочарования, когда он находил морщинки, которых вчера еще не было. Герои «Клетки дураков» – просто мачо по сравнению с ним.

Мало–помалу подтянулись остальные: Редактор «Буте», фотограф, ассистент–осветитель, ассистент ассистента–осветителя. Не прошло и двух часов, как Вольфганг тоже присоединился к нам. Я был совершенно ошарашен: все думают, что настоящий дизайнер – это тот, кто в смысле шмоток упакован самым лучшим образом.

Но Вольфганг оказался полной противоположностью.

Когда он встал передо мной, я подумал: Ммм! Странно! Все это выглядит так, будто куплено на Блошином рынке: брюки на семь размеров больше. Свитер совсем короток, слишком мал, как будто он спер его у трехлетнего ребенка. Короче: в таком наряде мой садовник не стал бы даже газон подстригать. Если бы Вольфганг встал где–нибудь в конце улицы, я уверен, ему бы подали франка три. Но кто знает? Быть может, Вольфганг просто предвидел тенденции 2003 года и потому уже в 98‑м расхаживал с голым пузом.

Вольфганг находился в прекраснейшем расположении духа и весело сказал нам с Toмacом: «Раз такое дело, пойдемте, милые очаровашки, я сейчас покажу вам мою маленькую резиденцию».

Кругом стоял антиквариат вперемешку с какой–то ерундой в постмодернистском стиле и африканскими охотничьими трофеями на фоне кроваво–красных стен. Кроме того, вокруг сновала парочка лохматых гав–гавов, шпицев, чьи крошечные попки, казалось, сейчас слипнутся от шоколада.

«Идите к мамочке! Вы мои сладкие!» – выкрикивал Вольфганг.

В конце концов мы добрались до террасы на крыше, где Вольфгангсвесился через перила и принялся злословить: «Там, внизу, в этой ужасной квартире, похожей на сортир, там живет старая Лагерфельдиха. А на той стороне – видите? Как ужасно!! – там ютится эта мелкая зубастая Рудольфа Мосгаммер, торговка из бутика».

Должен сказать, его манеры показались мне забавными и жутко веселыми. У меня создалось впечатление, что даже мой маленький Toмac расцвел в такой атмосфере.

Редактор «Бyнтe» хотела поскорее покончить с этим делом, и она присоединилась к нашей экскурсионной группе: «Итак, господин Йоoп, как Вам идея прямо сейчас начать интервью?»

Вольфганг задал нам свой первый вопрос, и, что самое смешное, этот вопрос звучал 20 минут. Мы с Toмacом ответили кратким «Да!», а затем последовал новый вопрос продолжительностью в 45 минут. Дама из «Бyнтe» безмолвно сидела напротив и только ловила ртом воздух, будто золотая рыбка.

В один вопрос Вольфганг запихивал все, что он прочитал или передумал за последние 380 лет. И все–таки, он хорошо подготовился. Не какие–то спонтанные вопросы, высосанные из пальца, а страничные пометки в блокноте, аккуратненько помеченные стрелками, кружочками и восклицательными знаками. Так все и шло, доклад за докладом. Даже как–то мило. В письменном виде это выглядело так:

Йоoп: «Недалекое мышление и дискриминация позволяли предпринимать попытки контроля над другими людьми. Все это давно позади. Тенденции грядущего века таковы, что исчезнет само понятие дискриминации. За бытовой и культурной эволюцией стоят сексуальные мотивы, как мы это наблюдали на примере таблеток. Но с виагрой, скорее всего, дело дальше не пойдет, потому что в обществе, лишенном эмоций, мужчины будут просто констатировать, что жизнь стала тяжелее».

Болен: «Только не я».

Йоoп: «В 18 веке считалось вульгарным обходиться без макияжа. Не накрашенными ходили только шлюхи».

Болен: «Понятия не имел. Я не жил в те времена».

«Как Вы думаете, может, сделать несколько фотографий?» – слабым голосом вмешалась редактор «Бyнтe».

«Без проблем», – кивнул Вольфганг.

В тот самый миг из спальни закричал Эдвин: «Эй, Вольфганг, иди сюда, ты не можешь фотографироваться! Иди, переоденься!»

«Ну, каков, этот Эдвин? Он всегда такой настойчивый!» – прогундосил Вольфганг голосом соблазнителя, потом ушел и вскоре вернулся в безукоризненно сидящих рубашке и брюках.

Фотографу пришло в голову, чтобы Toмac, Йоoп и я должны все вместе по–хозяйски устроиться на зебровой шкуре. Конечно, это выглядело сверх гомосексуально, как будто мы фотографировались не для лайф–стайл–журнала, а для гей–прессы. И снова Вольфганг меня удивил. Он оказался супер–профессионалом, он совершенно точно знал, как ему позировать, как глядеть, как улыбаться, чтобы это вышло хорошо. По нему было видно, что он в этом разбирался превосходно. Но хороший вид сам по себе – это еще далеко не все. Нужно правильно повернуться к свету, повернуться к камере лучшей своей стороной, разместиться с выгодой для себя. Все это он умел преотлично. Было здорово, наблюдать за ним в такие минуты.

Мы с Toмacом договорились с ним и Эдвином поужинать вечером за счет «Бyнтe» в шикарном ресторане неподалеку от казино. Ни одна бутылка вина не казалась нам слишком дорогой. За нас было кому заплатить. После восьмой бутылки стоимостью в 300 евро мы решили, что «Бyнтe» – просто супер. Вольфганг рассказал нам обо всем, чем он занимался или увлекался. Должен честно сказать, это был самый занятный вечер, который я когда–либо проводил со знаменитостью. Этот человек был столь остроумен, оригинален и интересен, что у меня почти все время в глазах стояли слезы смеха. Любой репортер, вздумай он подслушивать нас, обзавелся бы материалом на следующие 48 лет.

Так мы просидели вместе часов, наверное, до пяти, и каждые полчаса Вольфганг бегал в туалет, и каждый раз возвращался в еще лучшем настроении.

Единственный недостаток таких вечеров – это возникающее ложное чувство: да мы же друзья навек! Но когда наутро вы случайно встречаетесь, то говорите друг другу «Привет!» и идете дальше, потому что нет никакого повода завязать дружбу. Это был искусственный островок в ночи. И это – лучший день. И, по совести говоря, ты совсем не знаешь человека, что сидит перед тобой.

Я рассказываю эту историю вовсе не для того, чтобы расплакаться в этом месте, а только потому, что такова среда, в которой я живу. Ты думаешь, что ты думаешь, что ты знаешь, кто есть кто. А на самом деле это только пьяный угар. Никакой разницы с Карлом Шульце. Если он, упившись в баре на Майорке, мычит своему собутыльнику: «Эй, увидимся в Германии!», это значит, что они больше не встретятся.

В Монако именно это, именно фактор опьянения сказался в случае с Вольфгангом и со мной. Совершенно ни к чему не обязывающая встреча. И все же, когда мы на утро расставались, то поклялись друг другу в вечной дружбе. «Знаешь, Дитер», – сказал Вольфик – «мы никогда не должны терять друг друга из виду. По любому, давай встретимся за ленчем, окей?»

И я, кретин, понял это слишком буквально. Потому что, когда я позвонил в оговоренное время, на проводе оказался Эдвин. Он сообщил мне, будто у Вольфганга высокая температура, и он лежит при смерти.

У нас с Вольфгангом сложилась своеобразная дружба притом, что мы видимся два раза в год. Мы то и дело сталкиваемся на каких–нибудь вечеринках, иногда созваниваемся, обязательно с торжественным «Приветик!» и тысячей «Ах, Господи, Дитерхен!»

Недавно он, крайне взволнованный, позвонил мне из Нью – Йорка: «Дитер, Дитер, у меня здесь сидит мой новый русский друг. Ему бы очень хотелось услышать твой голос. Поговори с ним».

А я подумал: «Как так? У меня здесь что, секс по телефону?» Но все–таки сделал одолжение. Это было одно из его классических спонтанных мероприятий, от которых не знаешь, чего и ждать. Но все они, так или иначе, очаровательны.

К таким вот деяниям можно отнести стишок, выпорхнувший однажды из моего факса:

Вот Дитер Болен наш идет,

Ему никто зад не надерет

Силен, велик назло врагам,

Не лезет за словом в карман,

Он композитор самый лучший,

Все прочие – навоза кучи.

Он всех прекрасней во сто крат

Мой милый soul, мой милый heart,

Вот так держать, всегда вперед,

И пусть Наддель с тобой идет,

И в день рожденья Ди – Ди зайца

Расцелует его золотые… локоны.

Да–да, тот самый Вольфганг. Мне он нравится.

1986

Стефани фон Монако или как я чуть было не, почти, эвентуально, возможно, и все–таки, не стал принцем Гримальди

Впервые я повстречал Стефани фон Монако в начале 1986 года. Это было в Кельне, за кулисами популярной передачи на АРД. Мадмуазель Гримальди должна была впервые выступить на немецком телевидении со своим мегахитом «Irresistible». Модерн Токинг как раз начинал с «Brother Louie».

До того момента я наивно верил, что я и Модерн Токинг – звезды. Но вот тогда–то мне и было продемонстрировано, что значит на самом деле быть знаменитым. Вошла Стефани, и раздался такой шум, как будто Боинг 747 приземлился в палисаднике на окраине провинциального городка. Доселе я не видел ничего подобного: в центре принцесса, будто королева пчел. Подле нее громадный круг придворных слизняков. Десять телохранителей. Десяток менеджеров. Десяток персональных провожатых. И дюжина танцоров в придачу. Никто не мог приблизиться к девушке даже на двадцать метров.

Норочка, женушка Toмacа, совершенно разволновалась и испытала сильный жар. Ее мечтой маленькой девочки было пожать однажды руку живой принцессе. Знатность рода, вот что было для Норочки олицетворением крутизны. Это было заложено в ее белокурый микрокосм самим Господом Богом. Она охотно отдала бы за это левую ягодицу и свои двадцать пять цепочек от Картье в придачу. Главное – поговорить со «Стеф».

Даже у Toмacа дыхание участилось. Он сидел в своей костюмерной и повторял как робот: «Нельзя ли как–нибудь сделать так, чтобы Норочка и я познакомились с этой Стефани фон Монако? Наверное, можно как–нибудь устроить, чтобы мы познакомились! Итак, может, мы с ней познакомимся? Я уверен, ей тоже было бы приятно». Это было почти невыносимо.

Я счел это кривляние излишне манерным (конечно же, потому, что сам себя чувствовал таким маленьким, крошечным, незначительным). Вот, признался! Тогда эта леди выглядела, прямо как сладкая куколка: супер–миленькое личико, супер–хрупкая фигурка. Маленькая, милая принцесса на горошине, будто только что из сказки. (Сейчас почти забываешь, как круто она выглядела, стоит только поглядеть на нее: мужицкие плечи подводного диверсанта. Тысяча татуировок. Дешевые походные шмотки. Тогдашняя Стефани, напротив, сверкала так, будто непосредственно за «Мисс Диско» следовал конкурс на лучший костюм конца света).

Но правда заключается еще и в том, что вся эта шумиха была зверски несправедлива. Хотя, в Монако и во Франции «Irresistible» все–таки была мега–хитом. Но в Германии она находилась на втором месте после моего маленького «Brother Louie». И вдруг – мы не интересуем ни одну собаку. Я и мой Модерн Токинг словно и не существовали больше.

Признался! Собственно говоря, «Irresistible» была клевой песней. Каким бы сверхъестественным не было появление принцессы Стефани, ее голосбыл не менее сенсационно пискляв: она верещала своим тонюсеньким слабеньким голосочком «Ми–ми–ми», совершенно не попадая в тон. Сегодня, конечно, это не было бы проблемой. Одно нажатие кнопки, и современные саунд–компьютеры аккуратно украсили бы ее «ми–ми–ми» всякими там «брумм–брумм–брумм».

Тогда же продюсеры Стефани спасались тем, что тысячекратно копировали ее «ми–ми–ми» и накладывали друг на друга. И к тому же записывали хор, подпевавший во все горло. Получался премилый звуковой клейстер на любой вкус.

Но, в конце концов, это не было решающим фактором для успеха «Irresistible». Намного важнее было то, что здесь пела самая настоящая двадцатиоднолетняя принцесса на выданье, прямиком с французской Ривьеры. Дочь Грейс Келли. Сестра несчастной–разнесчастной Каролины. Которая так жестоко–прежестоко была обманута этим гадким–прегадким Филиппом Жюно. Нечто подобное восхищает какую–нибудь домохозяйку с юга Германии посильнее, чем появление президента Кеннеди.

В конце концов, Toмac и Норочка решили проблему встречи с принцессой в свойственной им манере. После того, как они безо всякого успеха поупрашивали всех менеджеров, перепробовали все возможные варианты, чтобы прицепиться к объекту своей страсти, они просто вылепили свою собственную правду.

«Так какова же принцесса? Вы разговаривали с ней?» – интересовался репортер у Модерн Токинг.

«Да», – сказал он, глазом не моргнув, – «замечаааательная женщина! Такаааая очаровательная! Мы с Норой великолеееепно с ней побеседовали. С глазу на глаз. В уюууутном кругу» – здесь он сделал многозначную паузу, – «Даааа, я думаю, мы как–нибудь навестим ее в Монако!..»

Я думал, что ослышался. Это был величайший абсурд всех времен и народов. Как хорошо, что принцесса не знала немецкого! Совершенно точно, что этого маленького Мюнхгаузена она в глаза не видела.

В следующий раз я встретил Стефани несколько месяцев спустя на совместном концерте в Париже.

К сожалению, «Irresistible» оказалась хитом–однодневкой, и в европейские чарты Стефани был путь заказан. Ну и начхать. Во Франции она, как и прежде, была суперзвездой. В этом отношении домохозяйки к северу от Парижа ничем не отличались от домохозяек с юга Германии.

До меня в то время частенько стали доходить слухи, что принцесса очень любит вечеринки. В этом отношении на слухи, которыми полнится эта отрасль шоу–бизнеса, вполне можно положиться. Поговаривали, что леди меняет мужчин, как перчатки. Этого я не мог понять. Возможно, она делала это для самоутверждения. Или готовилась к олимпиаде по какому–то неизвестному мне виду спорта.

Вот так часто и случается. На время передачи в Париже каждому музыканту был предоставлен домик на колесах в качестве костюмерной. Уборная Стефани совершенно случайно оказалась справа от моей. Не успел я к полудню перебраться на новое место жительства, как по соседству тоже рьяно принялись за дело: резиденция ее высочества раскачивалась, тряслась и ездила туда–сюда. К тому же слышалось учащенное дыхание и стоны, так что я не мог ни на чем сосредоточиться. И пока я наслаждался представлением и думал: «Ага! Так–так! Черт побери! Круто! Кто бы подумал?», у соседа слева лопнуло терпение. Он в сердцах постучал в дверь к принцессе и заорал, чтобы она вела себя потише.

Но едва он ушел, как все продолжилось с прежней громкостью. Время от времени до меня долетали отдельные слова, смысла которых я не понимал, потому что, к сожалению, разговор велся на французском. Но подавляющая часть беседы все равно велась на внеязыковом уровне.

Через 20 минут Стефани, вся взъерошенная, выглянула из своего домика на колесах и с довольным и как бы полупьяным выражением на лице. Она слегка оправила платье и пошла на репетицию. Я стал дожидаться появления парня, который добился таких нечеловеческих результатов. Но он так и не показался.

Через полчаса принцесса вернулась. Едва дверь домиказа ее спиной захлопнулась с громким «клак!», как все началось по новой. Следующий раунд самбы–румбы. То же качество звука, та же частота вибрации. Вот только занавески, к сожалению, оставались задернутыми. Как и прежде, это поразительное представление оставалось чисто акустическим.

А в мой домик на колесах как раз приперся безжалостный болтливый шеф из звукозаписывающей компании WEA. «Слушай, прикуси–ка язык!» – наехал я на него, – «Я хочу понять, что там происходит».

Вот так занимательно пролетел вечер. Мне, конечно, тоже нужно было идти репетировать. Но я старался каждый раз, когда выпадала такая возможность, быстренько возвращаться назад, чтобы не пропустить увлекательное продолжение.

Как ни жаль, и принцессе трижды приходилось уходить. Но каждый раз она возвращалась, зверски голодная.

Как же радовался я тому, что мне тогда все чаще приходилось наведываться во Францию! А все потому, что мы с Модерн Токинг, словно по абонементу, не слезали с первого места в чартах. Почти каждый второй уик–энд мы сидели на какой–нибудь телепередаче рядом с Жан – Полем Бельмондо и Катрин Денев и пели «Atlantis is calling» или «Cheri Cheri Lady».

В этом месте не могу не отпустить едкую колкость в адрес французского BMG. Если бы все всегда было так, как думают эти сони из парижского офиса, мы бы вообще никогда не попали на рынок.

«Нон, нон, все плевать хотели на такие песни! Сто процентов! Ничто подобное у нас не пройдет!» – возбужденно качали они головами. После чего их конкурент фирма WEA захапала себе права и продала аккурат миллион синглов.

Перед началом грандиозного Субботнего – Вечернего-Семейного – Телешоу нас, музыкантов, устроили на первом этажепарижской телестудии. По пути к своей костюмерной я прошел мимо распахнутой двери моей старой доброй подруги Стеф из Монако. Должен признать – дамочка оказалась на уровне. Она меня не разочаровала. На этот раз ее высочество в причудливой позе восседала прямо на столе вместе с каким–то типом. К сожалению, на этот раз мне не долго пришлось наслаждаться спектаклем. Потому что, когда парочка меня заметила, кто–то из них захлопнул ногой дверь.

Как уже было сказано, дама показалась мне достойной внимания, и я счел, что за нее стоило бы побороться. Конечно, она меня очаровывала. А тому, кто сейчас удивится, отчего это я не сразу взял след, поясню: я ведь правда, правда, правда, очень робок! Я никогда в жизни не заговорил бы просто так с посторонней женщиной. В этом смысле я туго соображаю. И уж приблизиться к принцессе я бы и вовсе не осмелился. Даже если бы это была распоследняя женщина на целой планете.

И все–таки в конце концов я получил великолепный шанс стать принцем Гримальди. На вечеринке после шоу Monaco Music Awards ее королевское высочество явилось на танцплощадку без телохранителей и придворных слизняков. Она пристроила свой благородный зад на расстоянии вытянутой руки от меня, бросила на меня исподволь кокетливый взгляд и подмигнула: тинк–тинк, тинк–тинк, тинк–тинк. А я только подумал: Вау! Она имеет в виду тебя! Теперь твоя очередь!

Иногда, если ты мужчина, ты просто понимаешь: эта женщина только и ждет, чтобы ты заговорил с ней. Если бы я вел себя по–другому! Ведь была тысяча разных возможностей!

А я, идиот, конечно, не смог выдавить ни слова и стоял, дурак дураком. Да и как я должен был с ней заговорить? А что, если она знала только французский? Французским я не владел. Потому что этот язык, как правило, раньше учили только девчонки. Прошло минуты три, потом моей Стеффи это надоело, и она свалила. Что за невезение!

Я и впрямь несколько недель злился сам на себя за то, то не смог прыгнуть выше головы. Известно же, кто смел – тот и съел. Но кто знает? Возможно, я избавил себя от множества страданий. Невозможно представить себе, чтобы Стефани вышлаза меня. Моя золовка, Каролина фон Монако, гарантированно считала бы меня чернью. И, возможно, Эрнст Август постарался бы отгородиться от меня стеной потолще.

Да и вообще, нужно ли это мужчине, быть «галочкой» на спинке кровати? Слева от «галочек» пятнадцати торговцев рыбой, поверх сорока трех слуг и двенадцати дрессировщиков слонов? Нет, не нужно.

Вот вам мое убеждение: если кто хочет быть действительно несчастной в этой жизни, той непременно нужно стать принцессой. Это как тюрьма, только без тюремщиков.

2002

Смертельная боязнь России или тяжелая новогодняя ночь

В новогоднюю ночь 2002 года я пытался угнаться сразу за двумя зайцами. И, конечно, из–за недостатка времени попал в неловкое положение.

С одной стороны, Модерн Токинг был заказан на два ночных концерта в Москве. С другой стороны, я поддался на уговоры РТЛ, выступить в первый день нового года на лыжном трамплине Гармиш Партенкирхен. Ровно в полдень «суперзвезды» должны были спеть небольшую серенаду. А я – аккомпанировать им на фортепиано.

И преодолеть расстояние в две тысячи километров по прямой через Белоруссию, Польшу и Чехию.

«А мне обязательно нужно присутствовать?» – пытался я отговорить телевизионщиков с РТЛ.

«А как же!» – услышал я в ответ, – «Всенепременнейше! Абсолютно!»

Тогда я поспешил к Toмacу и попытался договориться с ним: «Мы что, действительно должны выступать на этих смешных концертах в Москве?»

Но и здесь мне не дали договорить. «Ну да, слушай, это же легкотня! Всего лишь два маленьких концертика. Для тебя это не труднее, чем шевельнуть левой ягодицей, Дитер. Фанаты радуются. И при этом под конец у нас будет куча денег».

Единственной возможностью успеть на оба мероприятия было арендовать частный реактивный самолет на рейс Гамбург – Москва-Гармиш.

Toмac с Клаудией полетели в Москву рейсом из Кельна, а Эстефанию и меня тридцать первого декабря по полудни ожидала в аэропорту Гамбурга «Cessna Citation». Самый безопасный самолет из тех, что в настоящее время имеются в этой местности: два реактивных двигателя, скорость 760 километров в час, стоимость шесть миллионов.

Когда мы приземлились в Москве, было двадцать два часа, минус сто градусов мороза и вокруг громоздились сугробы. «Вы загоняете самолеты на ночь в ангар?» – поинтересовался я у пилотов, как только мы выбрались на улицу.

«Да–да», – ответили они, – «ясное дело, мы загоняем их в ангар».

«Окей», – напомнил я им еще раз, – «значит, мы вылетаем завтра в шесть».

В «отеле князя Гранафова Таковского – Растаковского» мы столкнулись с Toмacом и его женой Клаудией. Отсюданам предстояло ехать на двух замученных «Ладах»: одна, белая, как снежная королева, (для Toмacа и его кисоньки), а другая черная, как врата ада, (для меня и Эстефании). Все это устроил Toмac и его менеджер Лутц.

«Эй, а вообще, как долго нам придется ехать?» – поинтересовался я.

«Ох, минут десять, Дитер», – ответил мне Toмac, – «это почти здесь, за углом». И он уселся в свою колымагу.

Наш автомобильный караван, скользя и качаясь, двинулся в путь. Справа и слева громоздились метровые айсберги. Мы все ехали и ехали. Постепенно фонарей становилось все меньше, а темнота все гуще. Водителям с трудом удавалось удерживать машины на дороге. В довершение всего еще и печка была при последнем издыхании. Мы с Эстефанией сидели, прижавшись друг к другу, словно брат с сестрой из Фильма «Рудольф, северный олень».

И вдруг у меня в голове пронеслось: «Дитер, никакая это не концертная поездка. Это похищение!» В тот же миг обе машины выехали куда–то чуть правее края света. Водители выскочили и в голос заспорили: «Родельдомский, Шнавомский, бу–бу–бу». Ясное дело, речь шла о верной дороге.

Я, совершенно замерзший, выскочил из машины и постучал в окошко Toмacу: «Скажи–ка», – рявкнул я, – «и как это здесь начнется этот странный концерт? Да здесь же кругом настоящие пампасы. И почему это мы с Эстефанией сидим в этой салатнице, а не в вездеходном джипе? Такого дерьма, как здесь, мне и даром не надо! Я этого не просил! Вы все здесь с ума посходили!»

«Да–да», – успокаивал меня Toмac, – «все вышло немножко глупо. Но мы сейчас будем на месте».

Прошло битых полчаса, – до полуночи оставалось всего ничего – прежде чем мы добрались наконец до цели нашего путешествия – жуткого вида стеклянному многоцелевому павильону на каком–то Шиотри – Нивотни-Нярске где–то в заднице у дьявола.

Мы пошли в комнату отдыха на первом этаже. Я нахмурился. В тот же миг Клаудия впала в истерику, будто Норочка II: «Я совсем не понимаю, что с тобой, Дитер! Не валяй дурака! Все не так уж плохо!». А потом скомандовала Toмacу: «Пойдем! Давай спустимся вниз в VIP-зал. И наплевать, что будут делать эти двое!»

VIP-пространство оказалось всего–навсего столом в зале, битком набитом пьющими веселящимися русскими. Здесь Клаудия с Toмacом ложками уплели гору красной икры, причем на халяву.

И вот, час по полуночи. Наш выход. А потом мы с Эстефанией снова залезли в наш черный холодильникна колесах, чтобы ехать на следующий концерт. Якобы, тоже в десяти минутах езды. Сюрприз, сюрприз! Мы снова проехали, трясясь, полтора часа по бездорожью.

Вот до чего дошло «это же легкотня, Дитер! Как левой ягодицей шевельнуть».

Едва покончив со вторым концертом, я выловил Эстефанию. Мне нужно было только одно – поскорее в машину и в аэропорт. Было уже пять часов утра. Время поджимало.

Я издалека увидел самолет. Он стоял не в ангаре, а прямо так, посреди летного поля, намертво замороженный. И напоминал скорее домик–иглу на колесах, чем самолет. Плевать, думал я. Только бы убраться отсюда. Визжа и скрипя спустился трап, и мы с Эстефанией, насквозь промерзшие и смертельно уставшие, забрались внутрь.

«Послушайте, вы могли бы хоть отопление включить» – крикнул я в озлоблении пилотам. К тому времени я уже 36 часов беспрерывно был на ногах.

«Будет сделано!» – донеслось в ответ. Потом я услышал скребущий звук – это пилот еще раз вышел наружу, чтобы проделать себе глазок в обледенелом стекле. Наконец моторы завелись, мы развернулись на летном поле, но никакого отопления до сих пор не чувствовалось. Мы взлетели, поднялись на сто метров, двести, триста…

Мы с Эстефанией сидели и терлись друг о друга, как ненормальные, чтобы согреться. Кусачий мороз, по сравнению с которым холод, пережитый нами в автомобиле, показался почти ерундой. Мы не могли стучать зубами с той же скоростью, с какойзамерзали. «Что за дерьмо», – думал я, – «когда такая машина взлетает, как правило, становится тепло. Почемуна этот раз все не так!»

Наконец, через три четверти часа, мы ощутили первые теплые струйки воздуха. И в тот же миг Эcтeфaния вскрикнула: «Я вижу дым!»

А я в ответ: «Ну да, вот еще, дым она углядела!» Но потом и я учуял типичный запах, который появляется от горящего кабеля. «Верно!» – я принюхивался, – «воняет довольно своеобразно».