Текст книги "За кулисами"

Автор книги: Дитер Болен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

У фирмы, которую возглавлял этот тип, лежали на счету десятки миллиардов монет. А сам он явно (уж в этом–то я специалист) не имел о маркетинге ни малейшего понятия. И все–таки я дал уговорить себя приобрести акции этого общества дураков. Я просто не могу удержаться, если предчувствую убытки.

Курс еще немного подрос, а потом сразу упал на самое дно. Сегодня у меня остались лишь громадные убытки.

Через несколько месяцев я совершенно случайно ел лапшу с чесноком у моего любимого итальянца «Ла терраса» в Тетнсене. На террасе сидели я, Эcтeфaния и «суперзвезда» – победитель Алекс. За соседним столиком сидел некто, при взгляде на кого я подумал: Черт возьми, Дитер, да ты же с ним знаком!

И я вспомнил: это же после–последователь Рона Соммера. Новый Бог на пьедестале «Телеком» – Кай Уве Рике.

Подойти, что ли, к нему и пожаловаться, куда, дескать, подевались мои миллионы? – раздумывал я. А потом сказал себе: нет, оставь это, Дитер! Дело того не стоит! Не нужно устраивать рок–н–ролл в Тетенсене.

Я наблюдал за тем, как мужчина, совершенно расслабленный, спокойно сидел в кругу своей семьи на солнышке и уписывал пиццу. Н-да, если бы у меня были многомиллиардные долги, я, думаю, не смог бы проглотить ни кусочка.

Через полчаса Кай – Уве, его жена и двое детей, словно команда «Телеком» вскочили на свои велики. В тот миг я испытал облегчение. Я наконец–то узнал, куда подевались все мои деньги.

Все четверо Рике ездили на велосипедах, купленных на деньги «Телеком». Я сразу это понял. Дело в том, что у меня в подвале стоит точно такой же. Цена за штуку: 1 500 евро.

Дешевый будильник

Я уверовал в свою идею с оригинальными мелодиями для телефонов. И хотя я потерпел неудачу со старомодным «Телекомом», мне не хотелось долго оставаться неудачником. В конце концов, в телефонии был еще один провидец – «Moбилкoм». Третья история успешной деятельности акционерных обществ – биржевых супер–обманщиков Германии, наряду с «ЕМ. ТВ» и «Телеком».

Владелец – Герхард Шмидт, бывший хозяин лавки по прокату автомобилей, который со своим концерном стоимостью в семь миллиардов заседал в дыре под названием Бюдельсдорф с населением в 10 487 человек. Он был знаменит своими инновациями, в частности, тем, как нокаутировал конкурентов своими демпинговыми ценами. По телефону я договорился с ним о встрече.

В противоположность расфуфыренным братьям Гаффав их шикарных костюмах, сшитых на заказ, и пыльному Киндерфатеру в обывательскую полосочку, Шмидт видимо действовал по рецепту успеха новой экономической программы: джинсы в деревенском стиле, никаких пиджаков, никаких галстуков, рукава рубашки закатаны. Его офис был маленьким стеклянным ящиком, слегка возвышавшимся посреди большого конторского помещения. Отсюда он видел толпы своих сотрудников. Все кружилось в водовороте бизнеса. Везде мелькали ноутбуки. Что создавало такое впечатление, будто в Бюдельсдорфе начинается экономический бум, и у них земля горит под ногами. Здесь, среди полей, вдруг начинало казаться, что ты находишься на Уолл–стрит.

Несколько менее внушительными выглядели наручные часы Шмидта: какой–то тайванский будильник с логотипом «Moбилкoм». Я увидел их, когда он приветственно пожал мне руку:

«Добрый день, господин Болен! Чем могу служить?»

«Ну, господин Шмидт, у меня есть идея, которая могла бы Вас заинтересовать. Что Вы думаете об оригинальных мелодиях для Ваших мобильных телефонов? Я мог бы писать их» – ответил я на его вопрос.

Пока я говорил, Шмидт поддакивал: «Ах, о–о–о! Да–да! Так–так! Это выглядит очень, очень интересно!» – повторял он. Еще не договорив, он схватил маркер и принялся рисовать на листе бумаги закорючки, шары и круги. Это выглядело невероятно сложным, впечатляющим и важным. Я стоял рядом и думал: позвольте, что же это значит? Он хочет рассказать мне о новом виде мобильных телефонов?

«Вот это да, это действительно здорово, то, как вы это делаете, честное слово», – на всякий случай похвалил его я. Шмидт по–настоящему вошел в раж. Он торопливо рисовал стрелочки, которые шли во все стороны и даже загибались на другую сторону.

«А здесь», – он широким жестом поставил маленький крестик в левом углу в самом низу, – «здесь я мог бы представить себе совместную работу с Вами». В тот миг я понял: он сделал набросок переплетений всей своей фирмы. И я не мог отделаться от ощущения, будто его сложная диаграмма, которую он только что нарисовал, впечатляет его сильнее, чеммои новые клевые мелодии для сотовых.

Когда я через два часа, совершенно расстроенный, покидал Бюдельсдорф, я был уверен: можешь покончить с этим Шмидтом.

Я был сыт по горло этими биржевыми учителями, миллиардерами–акционерами и историями об успехе нового экономического курса. Это не мой мир. Мне начало казаться, что они все спятили. Я бы предпочел в одиночку дальше писать в Тетенсене свои маленькие хиты. Я решил раз и навсегда похоронить свою мечту о собственном акционерном обществе Дитера Болена.

Кстати, Шмидт тем временем не совсем добровольно уволился из «Moбилкoма». Здесь посодействовала прокуратура. С ним умер последний динозавр новой экономической программы.

1982

Фалько или я думаю о тебе

Я пытаюсь учиться на ошибках других музыкантов. Знакомство с Фалько оставило на мне неизгладимое впечатление. Он был моим примером, моей путеводной звездой, моим безмолвным спутником. И он канул в никуда. Он – доказательство того, как высоко можно взлететь. И как шоу–бизнес сжигает человека, высасывает его и выбрасывает пустую оболочку.

Его судьба – одно из самых трагичных, самых трогательных переживаний, которые мне довелось испытать в моей музыкальной жизни.

Впервые я повстречал Фалько в начале восьмидесятых в Гамбурге. Я был тогда совершенно незначительным мальчиком на побегушках в музыкальном агентстве «Интерсонг».

А Фалько? Он был сияющей звездой, величайшей звездой фирмы звукозаписи «Варнер»: его «Комиссар» везде был хитом номер один, даже на Гватемале, и был распродан многомиллионными тиражами. Я был исполнен благоговения. Германо–говорящий певец, которому удалось добиться международного признания. Он был там, куда я хотел попасть. Моя мечта.

Я чуть в обморок не упал, когда услышал, что Фалько приедет в Гамбург. Цель приезда: вручение золота и платины за громадные успехи в Германии. Место: легендарная сцена ресторана «Дядюшка По». Я до тех пор пытался окрутить нашу секретаршу в «Интерсонг», пока не вытянул у нее драгоценный входной билет.

Фалько следовал главнейшей теореме из старого пособия для школы шоу–бизнеса: звезда опаздывает на тридцать минут. Минимум. Фалько приподнял эту планку. Ему потребовалось полтора часа. Когда наконец–то открылась дверь, и он вошел в зал, его встретили по–королевски:

Все захлопали, все ликовали, все напирали вперед. И я, с покрасневшим лицом и влажными ладонями, где–то с самого краю. И единственными мыслями, которые пришли мне в голову, были: первая – как бы мне подойти к нему? И вторая – как бы мне подойти к нему?

На меня производил впечатление каждый его жест. Вау! – думал я. Так двигается суперзвезда. Так она говорит. Так она выглядит. Волосы он намазал гелем и уложил на голове, словно шлем. Вместо приветствия он поклонился с чрезмерным подобострастием. Примета старого дворянина. А затем начался спектакль: Фалько говорил с широко раскрытыми глазами, при этом широко размахивая руками и куря одну сигарету за другой. И все это без перерыва, как заведенная машина. В то же время по его щекам стекали огромные капли пота.

Наконец к нему пробилсяфанат Дитер Б. из Х. Х.и попытался втянуть звезду в разговор:

«Эй, Фалько, отличное достижение! Я восхищаюсь тобой и твоими успехами», – начал я, – «кстати, я работаю в «Интерсонг» и пытаюсь утвердиться как продюсер. Меня зовут…» – я не договорил.

«Вот как?» – изрек Фалько. А потом обернулся к следующему собеседнику, и обо мне забыли.

«Эй, Фалько!» – воскликнул тот, – «воистину замечательные достижения! Просто сенсация! Твоя музыка, твое звучание! Такого я не слышал за все тридцать лет, что я работаю в музыкальном бизнесе! И если тебе вдруг понадобится хороший продюсер – просто спроси Уве…»

Так было и с третьим собеседником, и с девяноста девятым. Параллельно с этим слюнопускательством Фалько несколько рассеянно произносил свой собственный текст: «У меня абсолютный слух! В шест лет я уже мог исполнить по крайней мере тридцать эстрадных песен. Я всегда говорю закоснелым сволочам из студии звукозаписи: 'Валите ко всем чертям' Я знаю лучше, как все делается! Я испробовал все возможные профессии! Я сыт по горло тем, что старые дуралеи из венской филармонии Австрии – наша единственная рок–н–ролльная группа».

Я стоял все это время неподалеку, навострив уши. Возможно, в моем мозгу отыскалась одна–единственная клеточка, в которой мелькнуло: да они же его совсем не понимают! Все чака–чака. Но остальная часть меня была ослеплена и плавилась в благоговении. Я радовался, что имею право находиться в одном помещении с Фалько.

Много позднее я понял: величайшая проблема шоу–бизнеса состоит в том, что «звезда» – это не та профессия, которой можно научиться. В принципе, все они – самоучки, перед которыми вдруг встает вопрос: Как же, черт побери, ведут себя VIP-персоны? Как мне это различить? Как мне объяснить людям, что я другой? Ведь хочется соответствовать своему новому статусу. Рецепт Фалько был понятен: я покажу себя хвастуном, лакированным, заносчивым, надменным. Чтобы я в любом случае был уверен в себе. И за этими высокими стенами никто не увидит моего подлинного «Я», никто не узнает, как оно действительно выглядит. Мои страхи, моя неуверенность, остаются в тайне. И я уже не столь раним.

Здесь начинается собственный трагизм Фалько: для своих сограждан он не был каким–то там задирой, он был законным преемником Моцарта. Со времен «Маленькой серенады» и «Женитьбы Фигаро» они не далеко ушли вперед в музыкальном плане. Для Австрии Фалько был чем–то вроде настоящей сенсации. Своего рода конец света и воскрешение из мертвых. Наконец–то Австрия снова заняла местечко в истории музыки. Люди еще сильнее утвердили Фалько в его мании величия.

Но с другой стороны, это корни Фалько, круг его друзей и коллег – специфическая тайная политическая сцена Мы Против Всех. Об успехе здесь можно было только мечтать втихомолку. Но ни в коем случае нельзя былодобиться его. Потому что успех – это же коммерция! А коммерция? Это же проституция!!! Ваш Иоганн Гельцль – звезда мировой величины? В глазах своих друзей он сразу стал главным продажным капиталистическим паршивцем–бюрократом.

Результат – бедняга Фалько сразу оказался между двух огней.

Старые приятели сторонились его, как чумы. Остальные австрийцы ждали, чтобы он продолжал усердно создавать свои хиты. А его новые приятели были типичными пиявками. Для них он был хорош, пока оставался «Фалько». Они бы даже задницей на него не взглянули, когда он как безымянный музыкант играл в рок–кабаре «Драдиваберл».

Прошло восемь лет, прежде чем мы встретились вновь. На этот раз при сменившихся обстоятельствах. Тогда я уже стал человеком. А Фалько находился на последней ступеньке своего пути в никуда. Вот уже пять лет в музыке он терпел провал за провалом.

Я как раз снимал в Вене видео для «Блу Систем», как вдруг он возник рядом со мной и поздоровался. «Вот это да, Дитер», – сказал он, – «я слышал, что ты в городе. И я подумал, мы могли бы поговорить».

В том, как он это сказал, не осталось ничего от заносчивого самодовольного вожака из «Дядюшки По». Нормальный человек, очень милый, очень вежливый. В этом–то и состоит своеобразие шоу–бизнеса: как только лифт едет вниз, скромность и понимание возвращаются назад.

В качестве места для съемок была выбрана территория заброшенного промышленного предприятия в восточной части города.

Как раз был перерыв, поэтому отделились от съемочной группы и отправились прогуляться по рельсам. Стоял замечательный жаркий летний день. Мы присели в тени старого вагона и принялись болтать. Я сидел с героем из моего прошлого и внимал ему. Мне хотелось раскрыть тайну Фалько, раскрыть, понять и заново постичь то, что раньше казалось таким замечательным.

Но у Фалько больше не было тайны.

Он начал жаловаться. «Все выпотрошили меня и использовали! От тех денег, что я получил за «Комиссара», у меня гроша ломанного не осталось. И даже бабы стремятся обчистить меня» – эта тема в особенности не давала ему покоя, – «Девчонки видят во мне холопа, который бросается деньгами. Я слишком доверчив. Я все время обманываюсь».

Я сразу заметил, Фалько невероятно тоскует по всему нормальному, по человеческой близости. Его роль надоела ему хуже горькой редьки. У него не было ни малейшего желания изображать Джеймса Бонда.

«Послушай», – сказал Фалько тихим голосом, – «я решился изменить всю свою жизнь! Я как раз познакомился с одной женщиной. Я хочу завести еще детей. Я хочу огромную семью. Мы с моей новой как раз переезжаем в новую квартиру. Это стоило мне несколько миллионов. Это начало моей новой жизни».

А я вдруг подумал: Черт возьми, Фалько! Ты говоришь так убежденно, так вдохновенно. «Раз уж ты заплатил столько денег», – воскликнул я, – «Твоя новая конура, наверное, клевая? Она должна быть просто супер за такие бабки».

«Ну-у», – ответил Фалько, – «все–таки лучше всего я чувствую себя, если мне случается переночевать у старых друзей. Они живут просто и обыденно. Тогда и я становлюсь самым обычным Гансом. Тогда я чувствую себя дома, тогда я счастлив. И когда моя маленькая дочь смотрит а меня своими большими глазами, я знаю: она – часть меня. Она любит меня. Она любит меня таким, каков я есть».

Вау, вот это слова от чистого сердца, – думал я. У меня возникло ощущение, что я вижу перед собой настоящего, не лгущего Фалько. И он действительно открыл мне свое сердце.

В тот миг подошел фотограф «Браво» Фридерик Габович. Он с камерой сопровождал нас на съемках «Блу Систем». Едва он увидел меня и Фалько, как крикнул восторженно: «Эй, парни, вы так здорово сидите! Выйдет классное фото! Мистер Австрия встречается с мистером Германия! Придвиньтесь–ка поближе друг к другу!»

Мгновение, и – как будто кто–то открыл окошечко и вставил в спинку зайцу батарейку «Дюраселл». Я не знал, верить ли своим глазам.

Фалько принялся рьяно позировать, провел рукой по волосам, осклабился своей стандартной улыбкой, обнажив белые зубы, словно комиссар. Едва фотограф ушел, как из него, словно из воздушного шара, – «Пффф» – выпустили воздух. Он сидел, погруженный в себя, словно маленький мальчик, который хочет на ручки.

«Скажи–ка», – поинтересовался он, – «Как было у вас с Модерн Токинг, когда вы были на гребне успеха?»

«Ну», – ответил я, – «в начале мы были для людей самыми лучшими, самыми клевыми, величайшими. Босс из любой фирмы звукозаписи, любой проныра с телевидения, – все лезли нам в задницу. А потом мы с Toмacом расстались, и я остался совершенно не у дел. Конечно, это был отвратительный опыт. Меня застали врасплох. Безо всякого предупреждения».

Казалось, Фалько нравилось слушать это: как известно, разделенное горе – пол горя, как частенько говаривала бабушка Болен. Я был для него подтверждением того, что и другим не всегда везет. Я сидел перед ним, как живое доказательство того, что можно снова встать на ноги, и в конце концов все будет хорошо.

«Я сейчас записываю новый сногсшибательный альбом», – вдруг сообщил он с радостью в голосе, – «Это просто мега! Это произведет эффект разорвавшейся бомбы! Мой менеджер тоже считает: вещь – супер! На ней записано по меньшей мере двенадцать хитов. Среди такого количества хитов мы даже не знаем, какой выбрать в качестве первого сингла».

Мне это показалось дерьмовой ерундой. Потому что если певец утверждает: «В моем альбоме двенадцать супер–хитов!», это кажется весьма и весьма подозрительным. Так хорошо не поет ни один человек, даже Мадонна. Тут не хватает хорошего менеджера, который скажет: «Парень, живо в студию! Давай еще разок поработаем над этим!» Это подходило к тому, что я слышал о менеджере Фалько. Должно быть, он был порядочным тупицей. Один из многих двуличных подлипал на его шее, который не видел разницы между детской дудочкой и духовыми инструментами, и лишь заговаривал Фалько зубы. Дело в том, что он все время боялся: если я сейчас скажу что–нибудь ему наперекор, он отошлет меня назад, туда, откуда я вышел – на медиа–рынок, к моим картонным коробкам. Уж лучше сказать: «Это так грандиозно, то, что ты делаешь! Вместе мы сильны!» (+глупы=мы идем ко дну).

«Скажи–ка, Дитер», – размышлял Фалько, – «ты и я! Собственно, мы могли бы сделать что–нибудь вместе. Как тебе? Хочешь?»

«Ну», – уклонился я от ответа, – «в принципе, почему б и нет. Но для этого ты должен приехать в Гамбург, ко мне в студию. На пробы».

Самокритика, которой Фалько недоставало, его слепота все–таки немного настораживали меня. Дитер, лучше держись от него в стороне, крошка, – казал мне мой внутренний голос. С таким винегретом – менеджер Фалько плюс дуэт продюсеров из Голландии Голланд энд Болланд, которые плели интриги на заднем плане, – я не желал иметь какие–то дела. Опробуй сперва этих парней, думал я. И если после этого ты будешь все еще не против, ты знаешь, где меня найти.

К тому же, музыкальный стиль Фалько был не по моей части. Он не умел петь, он только читал рэп. А о таком здесь–и–сейчас-я–прочитаю–вам-рэп я не имел ни малейшего понятия.

Возможно, я все–таки попытался бы, в глубине души я все еще оставался фанатом Дитером Б. Из ХХ. Да и сама идея поспособствовать успеху Фалько привлекала меня. Но если меня что–то и отпугивает, так это опаздывающие и те, кто забывает о назначенной встрече. Уж в этом Фалько был королем. В этом отношении его слава в бизнесе была непререкаема.

Фалько так и не приехал ко мне в Гамбург. Он не позвонил. Все было так, словно и не было этого двухчасового разговора на рельсах в Вене. Как и было объявлено, через два месяца вышел его альбом» Data De Groove». Это был высший мега–супер провал года. В карьерном плане Фалько окончательно канул в никуда. Все прошло.

Через три года я услышал, что у него отняли даже его любимую дочь. Его бывшая залетела не от него. И теперь он должен был доказывать свое отцовство, пройдя паршивый тест.

Его явно водили за нос, как маленького мальчика. И ребенок, которого он любил, стал частью обмана. Только настоящий мужчина может справиться с этим. Мне было страшно жаль Фалько. Я был крепко убежден в том, в тот миг в нем умер борец. Признаю, и со мной могло быть то же самое.

У нас поговаривали, что с того момента он стал выкуривать в день по четырнадцать или шестнадцать сигарет. Он пьянствовал, нюхал и курил наркоту что было мочи. Как у певца у него не было ни единого шанса.

Зловещий принцип музыкального бизнеса гласит: мертвый преуспевает сильнее, чем живой. Привет от Ван Гога. Он голодал при жизни. А теперь за его картины коллекционеры платят бешеные деньги, десятки миллионов долларов.

А Фалько? Когда он погиб в автокатастрофе с 1,5 промилле алкоголя, 2604 нанограмма кокаина и щепоткой марихуаны в крови, его альбомы разобрали, как горячие пирожки: «Out of the Dark», его последнее, незавершенное творение, был распродан еще до релиза.

Восемьдесят процентов людей из шоу–бизнеса пьянствуют или принимают наркотики. Не потому, что это весело. А из–за боязни, что у тебя снова все отнимут. Как у Фалько.

1992

Эва Герман или рыба в малиновом соусе

Чтобы сразу все прояснить, скажу, что я не лежал в постели с Эвой Герман. Зато нас связывают крепкие платонические отношения, в которых всегда речь почему–то заходит о мужчинах и жратве. Началось все с того, что мы совершенно неромантично повстречались за кулисами ток–шоу на НДР (северо–немецкой радиостанции), говоря точнее, в тамошней столовой для сотрудников. Тогда здесь можно было поесть за несчастных восемьдесят пфеннигов, хотя в супе было подозрительно много блесток жира, а все блюда выглядели довольно вредными для здоровья.

Основание для моего нахождения там: я был приглашен на шоу в качестве гостя. Дело в том, что на «шоу НДР» нужно приходить аж к семи, даже если передача начинается в десять. Почему – никто не знает. В результате, самое позднее, через двадцать минут приходится спускаться в столовую и убивать время там.

Через три столика от меня сидела Эва с чашкой кофе и тоже ждала, в данном случае, когда ее муж закончит работу. Хотя в том, что касается мужей, с Эвой легко запутаться, в то время ее супругомбыл пухленький обладатель роскошных усов по имени Хорст – Вольфганг «Вольфи» Бремке. Этот Вольфи по совместительству был в НДРне только спонсором курсов Эвы для дикторов новостей, но и ведущим ток–шоу НДР. И теперь я ждал, чтобы он вызвал меня к себе. Манера Бремке брать интервью была всегда одна и та же: он подвешивал большой микрофон, строил из себя эдакого хитрюгу, мальчишку типа «господин учитель, я кое–что знаю». Возможно, он чувствовал себя великим, если мог помучить своих гостей. Что у него, впрочем, получалось не очень. Короче говоря, тип был – бее, мерзость!

После того, как Эва в пятый раз выдоила кофеварку, ей вздумалось заговорить со мной: «Привет, Вы случайно не Дитер Болен? Я Эва Герман, мне приятно познакомиться с Вами! Мне очень нравится Ваша музыка».

«Привет, фрау Герман!» – ответил я с просто суперправильным произношением. Дело в том, что я, к счастью, вовремя заметил, что она выговариввает «Герман» как «Герман», а не как «Херрманн». Два года назад Эва из соображений имиджа смягчила произношение своего имени, вырезав одно «р» и одно «н».

Мы заговорили и сразу понравились друг другу. Между нами определенно могло возникнуть нечто такое… Но для меня она – как раз тип такой женщины, с которой можно только дружить. Так началась моя роль жилетки, в которую Эва плакалась, и ее личного консультанта в отношении мужчин.

«Приходи со своей подругой Надей к нам на ужин!» – предложила она. Причем наше с Эвой второе увлечение после коллекционирования партнеров – поесть (как практично, что оба слова начинаются на «п»).

Через четыре недели мы с Наддель, как и договаривались, заявились к ней домой, в ее трехкомнатную квартиру где–то на нейтральной полосе междугамбургским Сити и пригородом Бланкенезе.

К тому времени мы с Эвой установили крепкие телефонные контакты: она любила звонить, я любил звонить, мы рассказывали друг другу новейшие новости, короче говоря, встретились две болтушки.

На приготовление ужина для нас и этого моржа Бремке Эва здорово потратилась: несколько перемен блюд, белые льняные салфетки, и дорогие серебряные приборы. Довольно мило, но, к сожалению, излишне старательно. «Кстати, очень, очень, очень хорошие приборы!» – попыталась Эва обратить мое внимание на ценности, лежащие передо мной. И так далее. Мы начали есть, торопливо постукивая пресловутыми серебряными приборами, как вдруг в воздухе зазвучали названия животных:

«Мой медвежонок, моя мордашка–заечка, не мог бы ты быть столь любезен и передать мне соль?» (Эва)

«О, без проблем! Держи, мой сладенький мышонок! Ты моя дорогая–милая крошка–лапочка!»(Хорст – Вольфганг).

Так они и трещали без умолку, и мне казалось, что я в зоопарке.

Очень утомительно. Я уловил сигнал тревоги: внимание, Дитер! Благодаря Toмacу и Норочке я уже получил соответствующиезнания о излишне откровенных влюбленных парочках. Мое впечатление: значит, там какая–то ложь, дерьмо под маской счастья.

«Ш–ш–ш», – толкнул я Наддель, когда оба воркующих голубка отправились на кухню, – «Скажи–ка на милость, куда мы попали? Я не верю во все это!» На тот момент милый ангелочек Эвочка в 134 раз сменила своего покровителя.

На другой день я, конечно, схватился за телефон и позвонил Эве. «Скажи–ка», – спросил я ее после вступительной болтовни, – «Вы все время так?»

«Куда ты клонишь?» – раздалось из трубки.

А я на это: «Ну, не будем называть имен!»

Но Эва: «Тебе это, что, мешало? Мы не делаем из наших чувств тайны за семью печатями. Мы любим друг друга!»

«Ну, если это так! Но честно, Эва, я думаю, это не продлится долго между тобой и твоим парнем. Я предчувствую это», – ответил я.

«Ах, вздор!!!» – возразила Эва тоном глубочайшего убеждения, – «Несусветная чушь! С этим мужчиной я состарюсь!»

Ну–ну, – думал я. И в придачу еще несколько раз: ну–ну, ну–ну, ну–ну, ну–ну. И едва я додумал последнее «ну–ну» до конца, как прочел в газете:

Ведущая «обзора событий дня» Эва Герман

И ведущий ток–шоу НДР

Хорст – Вольфганг Бремке -

Развод после пятнадцати месяцев супружеской жизни.

В качестве причины развода был назван переохлажденный нордический характер моржа Бремке. Ну, должно быть, я видел обоих в момент последнего гормонального всплеска. Я был немного горд собой. Разве я не напророчил? С того времени я взял привычку не держать рта на замке, стоило Эве завести нового парня.

Прощай, дорогая–милая крошка–лапочка Вольфгангхен, здравствуй, Уве Бан! Как и Хорст – Вольфганг, Уве зарабатывал деньги на НДР. Как радио–ведущий он носил всегда очень веселые галстуки. Возможно, он хотел, чтобы им заинтересовались на телевидении. Но, к сожалению, никто ему не сказал, что в его микрофон не встроена камера. Вечерами я встречал его там и сям на вечеринках. По принципу: дорогу, пехота, идет великий Уве. Но когда ему случалось говорить с кем–то важным, он поджимал хвост. Поэтому он и НДР идеально подходили друг другу. Ведь три буквы из названия расшифровываются как Нагни голову перед начальством– Добавь подобострастия и – Ругай подчиненного.

Конечно, мне перепало чудесно–странное развлечение сходить пообедать вместе с Эвой и Уве. Было это так:

На НДР мне объявлен негласный радиобойкот (он длится по сей день). Добровольно они не включают ни одну мою песню. Выгодно мне это тем, что мои песни не затирают до дыр, как Фила Коллинза или Мариуса Мюллер – Вестернхагена. И все–таки мой приятель Энди регулярно предпринимает попытки убедить старичков из НДР в том, что это ошибка, не исполнять песни самого преуспевающего композитора Германии. Поэтому он пригласил всю шайку на бесплатную обжираловку и обпиваловку за счет BMG в один из самых шикарных ресторанов Гамбурга.

«Оставь это, Энди! Это бессмысленно!» – предостерегал я его, – «Это НДР, это же социалистическая организация. Они не обращают внимания на какой–то там успех. Чихать они на него хотели!»

Но Энди не дал сбить себя с толку, ведь он наивнее всех наивных в нашем бизнесе: «Знаешь, что, мы напоим их, и дело пойдет!» – он был уверен.

Итак, там сидели телеведущий Лутц Акерманн, Уве Бан с особо ярко размалеванным галстуком, Эва, Энди, я и обычная орда попрошаек с НДР. Место действия: ресторан «Рыбная Гавань», самый изысканный и дорогой в Гамбурге из тех, в которых можно подавиться только рыбьей костью. Тут же, прямо на тротуаре, гнездится вид особых птиц – панельных ласточек. Возможно, именно из–за этого заведение столь популярно среди деловых людей.

Шеф–повара заведения зовут Рудолф Ковальке. «Да, и это! Как вкусно! Просто сногсшибательно!! Сделать для Вас мое Коронное блюдо?» – принялся он хлопотать, едва наши задницы коснулись стульев с темно–розовой обивкой. С того момента взяла старт невезуха. Нам принесли «коронный сюрприз», и – вот это да! – я не мог поверить своим глазам, – это была рыба в малиновом соусе. Я отважно подцепил кусочек на вилку и попробовал. Какой был вкус? Соленая рыба в сладком малиновом соусе. Брр! Такая гадость!

Едва тарелка с рвотным средством опустела, как прибежал Ковальке и возжелал услышать, что он единственный и величайший повар во всей Германии: «Ну, вам понравилось? Разве было не вкусно?» – он хотел, чтобы его похвалили.

«Да–да, супер, чудесно, просто превосходно, как Вам это удалось?» – все восторгались излишне старательно и строили из себя великих гурманов.

«Нет, это полное дерьмо», – прервал кто–то дружный хор. Разумеется, это был я. Нет, я, конечно, знаю, чего нельзя делать в дорогих ресторанах. Но это было действительно ужасно на вкус.

Эва поглядела на меня, как громом пораженная, потом вдруг встала и пересела за другой столик. Я неуверенно последовал за ней, потому что я не знал, была ли она оскорблена или ей тоже стало плохо.

«Да как ты мог?» – зашипела она на меня, – «Ты же ничего в этом не понимаешь! Я разбираюсь в этом! Ресторанное дело у меня в крови! У моих родителей был отель! Это самая обалденная вещь, которую ты ел!»

«Да, мне жаль», – я пытался ей объяснить, – «но если мне действительно не понравилось? Пусть он выдумывает в своей кухне для других все, что хочет. Я хочу есть жареный морской язык, а не под малиновым соусом».

Мы снова сели за наш столик. «Этт…тто сссснова… вы… зздесь», – поприветствовал нас Лутц Акерманн из–под стола, – «хоррррошшо ббыл…ло?»

Результат всего вечера: мы все упились в стельку, на галстук Уве налип малиновый сироп, Энди получил к оплате огромный счет более двух тысяч марок, а НДР все–таки не стала играть мою музыку. И когда бы теперь я ни шел в ресторан «Рыбная Гавань», я прямо у входа хватаю Ковальке за шиворот и навожу его на путь истинный: «Так, мастер, сочинять – моя компетенция, а ты позаботься о своих сковородках!»

После Вольфи, который был старше ее на двенадцать лет и ровесника Уве, Ева в третий раз устроила охоту на мужчин с НДР. На этот раз она выудила Тома Окерса, младше ее на два года, сценариста и режиссера на радиостанции. Это так похоже на Эву и ее менталитет домохозяйки: мамочка уже все делает, я его заполучу. Теперь она явно возжаждала молодой крови. В нем она видела настоящий рок–н–ролл. Мне парень показался чопорным, самоуглубленным и любителем потрепаться. Ничего толкового я от него не добился.

«Я уверена! Он и никто другой!» – Эва сияла от счастья, в ее глазах мелькали маленькие красные сердечки, когда мы встретились, чтобы попить кофе в «Централь Парк», забегаловке со сценой в гамбургском городском парке. Она приехала на роликовых коньках и вообще, как раз пребывала в стадии «у–у–у, мне шестнадцать!». «Это мужчина всей моей жизни!» – клялась она.

«Черт возьми, ты это серьезно? Вы как–то вообще не подходите друг другу», – я был настроен скептически, – «Что касается парней, ты ловишь не в том пруду». Ведь я всегда смотрю на Эву со стороны серьезного пожилого бизнесмена с характером и морщинами, как у Ули Викерта. Мужчины, с которым можно прогуляться по лесу и пойти в оперу. Хотя в глубине души Эва супермила, но все–таки она не в своем уме. Эва и Том вместе, это выглядело, как будто они были старшей сестрой и младшим братом.

«Нет–нет», – гнул я свое, пока мы пили кофе, – «настоящей удачи с этим человеком у тебя не будет!»