Текст книги "Уснуть и только"

Автор книги: Дина Лампитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Глава семнадцатая

Время жатвы, вилланы и арендаторы с равным усердием попеременно сжимают в руках то серпы и косы, то кувшины с элем. Воздух отдает первым осенним ароматом созревших яблок; поля покрыты еле заметной, почти неуловимой дымкой, свойственной концу лета, но на самом деле эта дымка говорит о том, что год стремительно катится к концу.

Архиепископ в сопровождении блестящей свиты выехал из славного города Йорка; в сиянии золота и пурпура они движутся по всей Англии, через города и деревни, мимо пшеничных полей и зеленых лугов, днем – быстрая скачка под реющим над ними крестом, ночью молитвы и чаши с вином, и, наконец, в один прекрасный день оказываются на границе владений архиепископа, на древней и таинственной земле Суссекса. После почти годичного отсутствия, в течение которого он верой и правдой служил королю, исполняя обязанности канцлера и главного советника, архиепископ возвращается в свой старинный дворец.

«Как приятно, – подумал он, – вновь вдыхать эти острые, свежие осенние запахи Мэгфелда». А затем он задумался о своей невестке Ориэль, о младенце, которого она вот-вот должна произвести на свет, о той странной смеси любви и ненависти, которую он испытывает к своему несчастному сумасшедшему брату, об искуплении своей вины, обо всем, что он уже сделал и что еще предстоит сделать ради счастья и благополучия Колина.

Из кухни доносился запах жарящегося на вертеле мяса, пряной, приправленной травами похлебки, свежих овощей, выращенных здесь же, под теплыми розовыми стенами, и Стратфорд понял, что действительно возвратился домой. Улыбаясь, он окликнул.

– Эй, кто там! Веврэ! Где вы все?

Тотчас же началась толкотня и суматоха, все обитатели дворца, все слуги спешили поскорее приветствовать милорда архиепископа Кентерберийского Лошадей расседлали и отвели в конюшню, седого, как лунь, монаха, исполнявшего, несмотря на свои восемьдесят лет, обязанности секретаря Стратфорда, бережно опустили на землю.

Узнав о приезде архиепископа, спустились из своих комнат и Колин с Ориэль, первый вприпрыжку бежал впереди, радостно восклицая «Джон! Джон!», жена вперевалку шла следом за ним. Она дохаживала последние дни беременности, и ей уже не терпелось поскорее освободиться от тягости и прижать к груди дитя Маркуса.

С этими мыслями Ориэль сошла с последних ступеней каменной лестницы и снова, после стольких месяцев и стольких событий, увидела застывшее лицо и поблескивающие ледяные глаза своего всемогущего деверя.

Ориэль с трудом сделала реверанс и почувствовала на своем локте руку Стратфорда, помогающего ей подняться.

– Ты здорова, дитя мое? – спросил он.

– Да, благодарю вас, милорд.

– А ребенок?

– Он двигается внутри, милорд. Акушерка говорит, что уже совсем скоро.

Стратфорд бесстрастно взирал на нее, и Ориэль вдруг подумала, а не догадывается ли он об ее тайне.

Как будто прочитав ее мысли, архиепископ сказал.

– Я слышал, что Флавьс покинул дворец и многие считают его умершим.

Ориэль, уверенная, что это западня, ничего не ответила, и Стратфорд продолжал.

– Веврэ постоянно сообщал мне обо всех происходящих в Мэгфелде событиях. Он прекрасный корреспондент, и мало что может ускользнуть от его внимания.

И хотя лицо его даже не дрогнуло, Ориэль была убеждена, что в его словах было заключено адресованное ей тайное послание.

– Я очень рада, милорд.

Она видела, что он вновь готов был заговорить, но тут, к счастью, появился Колин, которого посыла ли на поиски Поля д'Эстре.

– Милорд, – проговорил рыцарь, преклонив колено и приложившись к Кентерберийскому перстню.

– Я уже знаю, что вы хорошо следили, за домом в мое отсутствие, д'Эстре. Я слышал также, что при весьма загадочных обстоятельствах вы лишились Флавье. Есть ли надежда, что он еще жив?

Поль тяжело поднялся.

– Пока не обнаружено тело, милорд, надежда остается. Но, очень хорошо зная Маркуса, я не могу поверить, что он мог по доброй воле уехать, не сказав мне ни слова.

Архиепископ кивнул, промолвив.

– Мы еще поговорим об этом. Зайдите ко мне в кабинет. Дадим молодежи отдохнуть перед вечерней трапезой.

Он проплыл мимо них и начал стремительно подниматься по лестнице. Д'Эстре не поспевал за ним, и к тому времени, когда рыцарь добрался до кабинета, архиепископ уже успел сбросить с плеч плащ, багряным холмиком упавший на пол, и теперь стоял спиной к Полю – одинокая, застывшая у окна прямая фигура в черном облачении.

– Сэр Поль, – не оборачиваясь, отрывисто заговорил Стратфорд, – если вы дорожите своим будущим, то должны быть со мной предельно честны и откровенны. Существует ли хоть малейшая вероятность того, что мой брат – отец ребенка, которого ждет его жена?

Испытывая невыразимые муки, гасконец смущенно переминался с ноги на ногу.

– Говорите же! Я должен знать правду. Вы были здесь все те месяцы, что я провел в Йорке, служа нашему королю. И хотя ни один мужчина не может быть причастен к интимным тайнам другого, есть способы узнать такие вещи. Скажите же мне вес, как есть.

Архиепископ наконец отвернулся от окна, и Полю на мгновение показалось, будто могущественный примас всей Англии лишился рассудка. Лицо архиепископа было белее снега, глаза остекленели, на виске пульсировала набухшая вена.

– Ну же, говорите! Это был Флавьс, не так ли? Это он сыграл роль, которую не в состоянии был исполнить Колин?

– Милорд, – с горечью отвечал выбитый из колеи сэр Поль, – неправильно, нехорошо, что вы спрашиваете меня о подобных вещах.

– Это правильно! – прошипел святой отец. – Одни поступки являются следствием других. Мне необходимо знать все до конца!

– В таком случае… Насколько мне известно, отец ребенка, которого носит ваша невестка, – Маркус де Флавьс.

На лице архиепископа появилось странное выражение – смесь торжества, отчаяния и облегчения.

– Так я и думал, – кивнул он. – Да свершится воля Господня. Вы никогда и никому больше об этом не скажете. Пусть в глазах всего мира отцом этого ребенка будет Колин.

В комнате было прохладно, и Поль почувствовал, что его пробирает дрожь. Как когда-то его сын, он на мгновение заглянул в сущность Стратфорда и увидел черную душу заговорщика, свергающего короля и возводящего на престол принца, увидел участника черных дел, которые Господь, в милосердии своем, никак не мог бы одобрить и оправдать; но одновременно, к своему удивлению, увидел и великого провидца, человека, ни перед чем не останавливающегося ради достижения той цели, которую он считает праведной.

– Что я могу сказать, милорд? – вздохнул Поль. – Меньше всего на свете я хочу, чтобы люди трепали имя Маркуса, равно как и имена вашего брата и Ориэль. Я уже очень давно понял, как важно уметь держать язык за зубами.

– Еще кто-нибудь знает?

– Только мать Ориэль, но из любви к дочери она будет молчать.

– Тогда так тому и быть. Мы должны забыть Флавьс и думать о будущем. – Казалось, теперь Стратфордом овладело приподнятое настроение.

– Разумеется, мы будем думать о будущем, милорд, что же до того, чтобы забыть Маркуса… Я никогда не забуду его.

– Да-да, конечно, – рассеянно повел худыми плечами архиепископ. – Благодарю вас, д'Эстре.

Одной фразой закончив разговор, архиепископ не оставил Полю иного выхода, кроме как раскланяться и удалиться, размышляя о странностях характера первого в Англии слуги Божьего.

Часом позже, сидя за столом в большом зале, гасконец имел возможность наблюдать еще одну его грань. Перед зрителями теперь появился гостеприимный хозяин, блестящий и остроумный, легко смеющийся собеседник. Звучным голосом произнося слова молитвы, он давал понять всем тем, кто слушал его, смиренно склонив головы, что он человек из плоти и крови, что он готов с пониманием отнестись к их маленьким слабостям и простить мелкие грешки, что он любит их и сострадает. И когда он сошел с помоста, чтобы собственноручно оделить сдои самых нищих и убогих, мало кто сомневался, что видит перед собой великого человека, подвижника, истинного посланника Божьего.

И только Ориэль в его присутствии чувствовала себя неуютно. Она понимала, что после первого короткого приступа храбрости, вызванного отчаянием, у нее уже недостанет сил, чтобы и дальше обманывать своего всесильного деверя. Она сидела, как готовая лопнуть почка, в своем широком, специально сшитом, но вес равно уже туго обтягивающем ее платье, и не могла заставить себя есть. Несмотря на то, что по случаю торжественного события в зале сделали уборку, от пола исходил застарелый отвратительный запах мочи и блевотины, вызывающий у Ориэль дурноту.

Сидевший рядом с женой Колин то и дело ветревоженно заглядывал ей в лицо и поминутно утирал ей выступающую на лбу и верхней губе испарину. Только он видел, что ей не по себе, и Ориэль повернулась к нему, страдальчески, но благодарно улыбаясь, когда Колин взял ее руки в свои.

– Скоро мы сможем пойти к себе, – шепнул он, и Ориэль подумала об их прохладной, тихой спальне, где теперь она одна занимала всю кровать, а Колин, как слуга, спал у нее в ногах.

Прошлой зимой они спали вместе, обнявшись, как дети, чтобы не замерзнуть, но сейчас она сделалась такой огромной, что Колину уже не хватало места.

– Только бы поскорее, – взмолилась Ориэль, и в это мгновение по ее телу прокатилась теплая волна, возникшая где-то в глубине ее чрева и заставившая ее выгнуться.

Дыхание Ориэль участилось и стало громче. Поль д'Эстре, стоявший позади кресла архиепископа, заметил это и, наклонившись, прошептал что-то на ухо хозяину. Ориэль почувствовала на себе взгляд прозрачных холодных глаз.

– Тебе нездоровится, Ориэль? – понизив голос, спросил Стратфорд.

– Да, немного. Вы позволите мне удалиться, милорд?

– Это связано с ребенком?

Она не в силах была ответить, но увидела, как Поль снова что-то зашептал, после чего Стратфорд еще раз повернулся к ней и кивнул.

– Можешь потихоньку идти. Я велю передать твоей матери, чтобы шла к тебе в спальню, а служанка сходит за акушеркой Джоан.

Колин поднялся на ноги одновременно с женой, и Стратфорд, увидев это, бросил:

– Останься здесь, брат. Это тебя не касается.

– Раз моя жена уходит, то и я уйду, – вдруг с вызовом заявил Колин.

Ориэль почувствовала, как все в зале, особенно Стратфорд, напряглись и замерли. У нее началась новая схватка, и, не заботясь о том, что о ней подумают, Ориэль еле слышно прошептала.

– Колин, пожалуйста, пойдем со мной.

Прикусив нижнюю губу, Колин твердо взглянул на брата.

– Да, я пойду с тобой. – И затем во весь голос объявил: – Это я вложил туда ребенка силой своей любви.

В любое другое время Ориэль не знала бы, куда деваться от стыда, но сейчас ей было уже все равно, лишь бы поскорее добраться до своей спальни. С трудом взбираясь по лестнице, она почувствовала, как между ног у нее заструилась вода.

– Что это? – испуганно воскликнула Ориэль.

– Это твой ребенок просится наружу, – раздался рядом с нею голос Поля. – Пойдем, Ориэль, нужно поскорее уложить тебя в постель.

– Как, уже началось?..

– Да, но не нужно бояться. Сейчас придут женщины.

Накатила новая волна боли, и Ориэль кое-как добралась до постели и рухнула лицом вперед, почти потеряв сознание. Чьи-то заботливые руки сняли с нее башмаки, стянули мокрое платье, надели чистую сорочку. Открыв глаза, Ориэль увидела наклонившуюся над ней встревоженную Маргарет, а чуть повернув голову, заметила, как в дверях Колин пытается вырваться из рук акушерки, тщетно старающейся выставить его вон из спальни.

– О, позвольте ему остаться, – выдохнула Ориэль. – Мне легче, когда он здесь.

Маргарет и Джоан обменялись недоуменными взглядами, но, в конце концов, мадам Шарден сдалась:

– Ну, хорошо, пусть пока сидит за дверью. Но потом ему все равно придется уйти.

Ориэль не смогла ответить – гигантская волна прокатилась по ней, оставив ее раздавленной и трепещущей. Когда боль немного отступила, она крикнула:

– Поиграй для меня, Колин. Поиграй, чтобы помочь мне, моя маленькая любовь.

Она успела в последний раз увидеть его родное испуганное лицо, когда он вбежал в комнату за гитарой, прежде чем его вытолкали из спальни и дверь за ним захлопнулась. И столько любви, столько сострадания было на этом лице, что Ориэль изумилась тому, как много нежности довелось ей уже испытать за ее короткую жизнь, и порадовалась, что двое мужчин любили ее так сильно и нежно. А потом все мысли исчезли, потому что снова пришла боль, накатила новая незваная волна, и бросала, и трепала о камни ее хрупкое тело.

Зазвучала, сначала тихо, но постепенно набирая силу, музыка и Ориэль поняла, что никогда еще Колин не играл так, как сегодня. Из-под его смешных коротких пальцев выходила неслыханная по красоте и печали мелодия, колыбельная для ребенка дорогого потерянного друга и возлюбленной подруги. Из-под сомкнутых век Ориэль заструились слезы, в то время как боль продолжала безжалостно терзать ее.

Никогда в жизни она не представляла, что человеческое существо может так невыносимо страдать. Ее носило по бушующему океану, и ей не за что было ухватиться; ее швыряло в бездну, и ледяная вода накрывала ее с головой; чудовищные волны подбрасывали ее, беспомощную, в поднебесье, и она падала с головокружительной высоты. Из бездны доносилось пение сирен, их голоса присоединялись к гитаре Колина, а Ориэль плакала и стонала, пока ее кружило в бесконечном водовороте…

Откуда-то издалека донесся голос Маргарет:

– Ради Бога, пошлите за сэром Полем. Может быть, он сумеет чем-нибудь помочь.

Из темноты ей ответила Джоан:

– Что-то не то с этими родами. Удел всех женщин – страдать, но таких мучений мне не доводилось видеть…

Где-то открылась дверь.

– Ориэль, – сказал Колин, – я здесь. Больше им не удастся выгнать меня. Я останусь с тобой, пока не появится ребенок.

И он снова заиграл, но теперь это был реквием. По ком – кто знает? Потом послышался голос сэра Поля:

– Ребенок чересчур крупный. Он тащит за собой мать.

– Спасите ее! – произнес голос, отдаленно похожий на голос Маргарет. – Пожертвуйте ребенком, убейте его, если это необходимо.

– Я ничего не могу сделать, – отвечал Поль. – Она такая маленькая, он сильнее ее.

Звук гитары рос, заполняя все вокруг, а потом вдруг раздался тоненький крик младенца. Слабо улыбнувшись, Ориэль вложила руку в ладони маленького смешного человечка, который рыдал, скорчившись возле ее ложа, как будто его сердце разбилось…

Полночь; мерцающие свечи и перешептывания по углам; двое братьев, каждый в своей часовне, заняты совсем разными делами. В комнате над порталом, где лежит Ориэль, слышны только рыдания Колина. В месте сокровенных молитв Бекета Джон де Стратфорд, держа в руках сына Маркуса, совершает обряд крещения.

Ориэль умерла тихо, ее крики и рыдания стихли после того, как Поль д'Эстре помог ребенку появиться на свет. Ее конец не был мучительным, ибо сэр Поль облегчил ее последние страдания своими чудесными снадобьями. Но, как будто ему передалась ее агония, Колин кричал и бился на полу. Пришлось перенести его в часовню, где теперь он бодрствовал возле легкого тела своей юной жены.

Выйдя из кабинета, архиепископ отдал распоряжения относительно похорон и, забран ребенка у кормилицы, заперся там, где он мог остаться наедине со своими мыслями. Джон де Стратфорд смотрел на спящего младенца с обычным, уже ставшим его частью застывшим выражением. Потом он перекрестил сына Маркуса и, окунув пальцы в сосуд со святой водой, окропил ею детское чело.

– Господь прощает мне убийство твоего отца, – прошептал он. – Слишком опасно было оставлять его в живых. После твоего рождения он мог бы не выдержать и заговорить. Но иногда приходится совершать небольшое зло ради конечного добра.

Как это оказалось несложно – подстеречь ничего не подозревавшего оруженосца, а потом навеки скрыть его тело, замуровав его в стене недостроенного заброшенного дома, спрятанного в никем не посещаемом глухом месте возле лесного пруда.

Младенец мирно спал, и, уложив его в колыбель, Стратфорд вернулся туда, где до него молился Томас Бекет.

– Господи, прости мне эту смерть, – молился он. – Так было нужно для будущего Господи, позаботься о том, чтобы оба они – и Маркус, и Ориэль – обрели покой.

Встав, он прошел в большую церковь и там молился вместе со всеми – за тех, кто уже ушел, и за всех, кто остался и кому еще предстояло страдать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КОЛДОВСКАЯ ДОЛИНА

Глава восемнадцатая

С вершины Бэйнденекого холма можно было разглядеть приближающуюся к дому высокую худощавую фигуру. Издалека трудно было определить, мужчина это или женщина, но при резком повороте головы по плечам рассыпались густые длинные черные волосы, и стало ясно, что это молодая женщина идет по тропинке, подоткнув юбку, с корзинкой в руке, срывая длинными пальцами цветы и что-то напевая.

Поравнявшись с домом, девушка помахала рукой, но, не дождавшись ответа, продолжала путь в сторону Мэгфилда. Тропинка круто пошла вверх, и девушка слегка замедлила шаги, но не стала останавливаться, когда женщина, стоявшая в дверях одного из домиков с младенцем на руках, окликнула ее: «Доброе утро, Дженна!» Наконец, слегка запыхавшись, девушка достигла вершины холма, откуда открывался вид на всю деревню, и на мгновение остановилась. Широкая проселочная дорога, делившая деревню пополам и исполнявшая роль центральной улицы, вела к красивому дому, построенному для сэра Томаса Грэхема тридцать четыре года назад, в 1575 году. Это жилище выглядело гораздо более импозантно, чем старый Мэгфилдский замок, оказавшийся теперь не много в стороне от основной дороги.

Пройдя под аркой ворот, Дженна обогнула дворец и направилась в сторону кухонь. Из распахнутых дверей доносились обычные утренние запахи свежеиспеченного хлеба, парного мяса, только что достав ленной во дворец рыбы. Войдя внутрь, Дженна взяла в руки острый нож и без промедления атаковала гору лежавших на деревянной доске овощей. Попав в привычную обстановку, она успокоилась и почувствовала себя счастливой. Атмосфера Мэгфилдского дворца всегда так действовала на нее; самым ранним ее воспоминанием было то, как, сидя на плече у отца, она запрокидывает голову, чтобы полюбоваться аркой ворот. Дженна очень хорошо помнила, какая буря всколыхнулась у нес в душе, когда она впервые увидела благородные очертания каменных стен бывшей резиденции архиепископов Кентерберийских. Ни тогда, ни сейчас она не способна была объяснить это чувство – чувство неразрывной внутренней связи с этим строением.

Долгое время эта и другие странности в поведении Дженны оставались предметом семейных шуток, до тех пор, пока ее мать, лежа на смертном одре, не шепнула отцу: «Не повторяй того, что говорит девочка. Вспомни Алису». Упоминание о его покойной тетке заставило Даниэля Кэсслоу замолчать.

Отец часто рассказывал Дженне, как, будучи маленьким мальчиком, он вместе с другими жителями деревни стоял у дороги, наблюдая прибытие королевы, приехавшей навестить своего придворного сэра Томаса Грэхема. Как, вместе со всеми, он подпрыгивал, кричал и махал руками, как высокая, сверкающая драгоценными камнями женщина повернулась, чтобы взглянуть на своих смиренных верноподданных, показав им бледное напудренное лицо, странно контрастировавшее с рыжими, усыпанными жемчугом волосами. Даниэль клялся, что синие острые глаза королевы выделили его из толпы и остановились на нем, и что он успел разглядеть в них силу и уверенность, позволившие ей так долго и мудро править Англией. Но теперь век славной королевы Елизаветы кончился, и вот уже шестой год на английском троне сидел шотландец, король Джеймс.

Раздавшийся грохот оторвал Дженну от мыслей о великой королеве-девственнице, ночевавшей в спальне, где когда-то жили принесшие обет безбрачия архиепископы. Девушка бросилась на помощь подруге, стоявшей на коленях посреди рассыпанных столовых приборов.

– Ты поставила на скамеечку чересчур тяжелый поднос, вот она и сломалась, – назидательно произнес старший повар. – Пожалуй, следует тебя нака ать.

Но другой голос возразил:

– Здесь сейчас Бенджамин Мист, он ремонтирует стул из гостиной миледи. Отнесите ему скамеечку, пусть починит.

При одном упоминании имени молодого плотника руки Дженны задрожали, а сердце забилось быстрее. Ее щеки порозовели, и девушка низко наклонила голову, чтобы никто не заметил ее изменившегося лица. Достаточно было известия о том, что они с Бенджамином находятся под одной крышей, чтобы так взволновать Дженну – ибо, сколько она себя помнила, она была влюблена в Бенджамина Миста.

Даже когда они оба были детьми, ее тянуло к нему, но вместе с пробудившейся женственностью к Дженне пришло понимание того, что это не просто дружеская привязанность. Она любила его, любила так страстно и неистово, что порой дикая и необузданная сторона ее натуры одерживала верх, толкая на безрассудные поступки, как, например, в тот раз, когда Бенджамин поехал на ярмарку вместе с Деборой Вестон. Дженна подкараулила соперницу и столкнула ее в ручей возле Кокин-Милл.

К счастью, все закончилось сравнительно благополучно: Дебора отделалась простудой, а Дженна – нагоняем и ремнем Даниэля, но с тех пор Бенджамин начал избегать ее. При ее приближении взгляд мечтательных и немного сонных глаз плотника становился твердым и колючим, а несколько раз при виде Дженны он сворачивал в сторону, лишь бы уклониться от встречи. Поэтому сейчас она с готовностью предложила:

– Может быть, я отнесу скамейку, пока он не ушел? Где он работает?

– В конюшне. Но не вздумай тратить время на болтовню. Дел по горло, и миледи будет вне себя, если мы не управимся к возвращению сэра Томаса.

– Я только на минутку, – заверила Дженна, подхватив сломанную табуретку и торопясь выскользнуть за дверь, пока повар не передумал.

Утренняя прохлада и свежесть уже рассеялись, яркое весеннее солнце окрасило каменные стены в розовый цвет. Дженна остановилась возле конюшни и прислушалась. Из крайней двери доносился равно мерный стук молотка, и сразу же в такт ему забилось сердце Дженны. Ладони девушки увлажнились, она нерешительно двинулась вперед и остановилась в дверях, чтобы потихоньку полюбоваться своим избранником, пока он ее не заметил.

Бенджамин стоял спиной к ней на коленях. Перед ним лежал любимый резной стул леди Мэй. Дженна замерла, в восторге глядя на небольшие ловкие руки, некрупную, но крепкую и гибкую фигуру Миста, на завитки блестящих каштановых волос, опускавшихся на шею.

Дженну захлестнул такой мощный порыв любви, что из ее груди вырвался звук, похожий на рыдание. Бенджамин обернулся, доброжелательно улыбаясь, но когда он разглядел, кто это, улыбка сразу померкла.

– А, это ты, Дженна, – равнодушно произнес плотник.

Дженне показалось, что она видит себя со стороны – раскрасневшуюся, неловкую, высокую, худую, с растрепанными черными волосами.

– Извини, что побеспокоила, Бенджамин. Просто у нас на кухне сломалась табуретка, и старший повар послал меня узнать, сможешь ли ты ее починить.

Бенджамин встал и обтер ладони о штаны.

– Ну-ка, дай взглянуть.

Шагнув вперед, Дженна вручила ему табуретку, беспокоясь в этот момент только о том, что ее необычно высокий для женщины рост может показаться гигантским мужчине среднего телосложения.

– Да, это легко исправить, – сказал Бенджамин, повертев в руках обломки.

Дженна замешкалась, чувствуя, что плотник хочет, чтобы она ушла, но не желая сдаваться.

– Как раз вчера мой отец жаловался, что давно тебя не видел. Он велел узнать, может, ты захочешь как-нибудь зайти поужинать с нами.

Бенджамин молчал так долго, что, если бы на его месте был кто-либо другой, Дженна уже вспылила бы. Наконец он ответил.

– Хорошо. Передай Даниэлю, что я благодарю его за приглашение и зайду как-нибудь на днях.

– Завтра? – настаивала Дженна. – Или послезавтра? Когда?

– Послезавтра.

– Мы будем ждать тебя.

– Ладно, – буркнул он, отворачиваясь. – До свидания, Дженна.

Дженна бегом возвратилась на кухню, опасаясь, что Бенджамин окликнет ее и откажется от приглашения. И только оказавшись в хорошо знакомом помещении с высоким потолком, уже наполненном изысканными ароматами жарящегося на вертеле мяса, сладкого печенья, заварного крема, она пришла в себя.

Девушка, разбившая табуретку, лукаво поглядела на нее.

– Что сказал Бенджамин? Сможет он починить ее?

Погруженная в свои мысли, Дженна не ответила.

– Бенджамин, твой приятель. Починит он табуретку?

– А-а… Да. Он взял ее.

– Говорят, он скоро женится?

– Что?! – Дженна с таким ужасом взглянула на подругу, что та рассмеялась.

– Моя сестра видела, как он гулял в Бивелхэмском лесу с Деборой Вестон. Она говорит, что они целовались.

– Люси, ты говоришь это, чтобы досадить мне?

Лицо девушки смягчилось.

– Нет, это правда. Мне кажется, Дебора давно ему нравится. Если ты хочешь заполучить его, Дженна, тебе следует поторопиться.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты должна отбить у нее Бенджамина!

– Но как?..

– Уж, наверно, есть способы. – Люси понизила голос. – Разве ты не можешь приворожить его?

– Не смей даже говорить об этом. Ты не хуже меня знаешь, какое наказание за это полагается.

– Да, но кто узнает? Воспользуйся тем, что твоя тетка владела всеми этими тайнами!

Дженна поглядела в окно.

– Моя тетка умерла в тюрьме. У меня нет желания повторить ее судьбу.

– Тогда тебе нужно придумать что-нибудь другое. Иначе он достанется этому лакомому кусочку мяса.

– Это что, мужчины ее так называют?

– Да. Мои братья говорят, она такая аппетитная, что хочется ее съесть.

Дженна отвернулась.

– Хватит! Ненавижу ее!

Люси хихикнула.

– Я думаю, ты могла бы и ее заколдовать.

– Ах, перестань, пожалуйста, – вздохнула Дженна, пряча одинокую слезу.

Закончив работу, Бенджамин Мист аккуратно сложил в мешок инструменты и те куски дерева, которые еще могли ему пригодиться, и вышел из дворцовых ворот.

Справа от него, неподалеку от главного Мэгфилдского тракта, располагались жилые дома, слева – хорошо протоптанная тропинка спускалась с холма и, минуя несколько домишек, направлялась дальше, в Кокин-Милл.

Бенджамин в нерешительности топтался на месте. Если он без приглашения явится к Деборе Вестон, угостят ли его ужином? Или, учитывая, как сильно он проголодался, лучше вначале забежать домой и поесть? В конце концов Бенджамин решил пожертвовать желудком ради любви и, взвалив на плечи мешок, повернул налево.

Заходящее за его спиной солнце расцветило небо розовыми и синими полосами. На разные голоса щебетали и пели птицы, и вдруг над самой головой Бенджамина вознес гимн закату певчий дрозд. С реки дул прохладный свежий ветерок, приносивший с собой аромат полевых цветов. Это был самый пре красный весенний вечер, какой только мог себе представить Бенджамин Мист, и навстречу ему бежала Дебора Вестон.

Она была нежной, изящной и хрупкой, как под снежник, миниатюрной блондинкой с копной золотистых волос и сине-фиолетовыми, как весенние фиалки, глазами. И даже кожа у нее была бархатистой и нежной, как лепесток розы.

Когда она подошла ближе, Бенджамин взял руки Деборы в свои и прижал их к груди. Из дверей коттеджа раздался голос ее матери.

– Дебора, кто это пришел? Бенджамин? – и на пороге показалась матушка Вестон – крупная, сварливая, смуглая женщина, полная противоположность своей изящной дочери.

Бенджамин вежливо поклонился, она широко улыбнулась в ответ, при этом ее лицо покрылось сетью из тысячи мелких морщинок. С минуту они стояли, глядя друг на друга и улыбаясь, она думала о том, какой славной добычей для ее дочери будет Бенджамин, с его унаследованным от отца добротным домом, а он – о том, правда ли, что с возрастом дочери становятся похожими на матерей, и какой же в этом случае через двадцать лет станет Дебора.

Однако подобные мысли не помешали ему прошептать, как только мамаша Вестон вернулась к своим кастрюлям:

– Ты по-прежнему уверена, что хочешь выйти за меня замуж?

Дебора слегка насупилась.

– Ты же знаешь, что да. Но есть кое-кто, кто готов меня за это прикончить.

– Кого ты имеешь в виду? Кто это?

– Эта дьяволица, Дженна Кэсслоу. Она так ревнует, что уже пыталась утопить меня.

– Я знаю. С тех пор я обхожу ее стороной.

– Она пылает к тебе страстью, Бенджамин. Молю Бога, чтобы она не попыталась отомстить.

– Что она может мне сделать?

– Тетка ее отца была ведьмой и умерла в тюрьме.

– Но это не значит, что Дженна унаследовала ее силу.

– Моя мать говорит, что это передастся в семье, как сумасшествие. Ох, Бенджамин, я так боюсь!

Он уверенно сжал руками ее плечи.

– Предоставь мне разобраться с Дженной Кэсслоу. Обещаю, она пальцем не посмеет тебя коснуться.

– А сам ты разве не боишься ее?

– Кого? Эту кобылу? – сердито отозвался Бенджамин. – Разве ее можно принимать всерьез? Она не сумеет навести порчу даже на полевую мышь.

– Я в этом не уверена, – покачала головой Дебора и, держась за руки, они вошли в дом.