Текст книги "Аберацио Иктус"

Автор книги: Димитр Пеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Баста, на сегодня хватит! Пойдемте по домам.

– Почему так по-чиновничьи, старик? Мы же ничего не решили!

Консулов явно намеревался провести ночь в спорах, да и Хубавеньский был удивлен.

– Чувствую потребность проветрить свою голову. Она полна у меня гипотез и контргипотез…

Разошлись лишь на трамвайной остановке. Антонову показалось, что Хубавеньский кем-то ангажирован на этот вечер (наверное, свидание!), но не решается, видимо, ретироваться. Он ушел вместе с Консуловым. Тот способен был таскать его всю ночь напролет по городу и обсуждать детали операции. Впрочем, и Антонов был не лучше. Разве в его голове сейчас могло найтись место для других мыслей?

…Дома никого не было. Антонов давно не возвращался так рано. Он переоделся, сел в свое любимое кресло и закурил. Решил ни о чем не думать, а просто отдыхать. Даже не стал включать телевизор. Сигарета – которая уж за день! – горчила. Он встал, достал из бара бутылку с вишневкой, которую жена изготовила еще в прошлом году. Настоящая настойка из вишни и черного винограда, вкусная и ароматная. Это была последняя бутылка из прошлогодних запасов и та наполовину пустая. Он прямо из горлышка отпил несколько глотков вина.

Он услышал, как кто-то вставил ключ в замок, но не смог открыть – он оставил свой ключ внутри. Позвонили. Антонов открыл. Это была жена – как всегда, с традиционной сеткой с продуктами в руке, полной до предела.

– А ты… Почему так рано?

– Так, пришел. Где же мне быть?

– Ужин еще рано готовить.

– Знаю. Я спешил не потому.

Ничего больше не спрашивая, жена прошла на кухню и стала разбирать продукты. Вскоре появилась снова.

– Павка, ты чем-то расстроен. Что случилось?

– Что может случиться?

– С детьми?

– С нашими ничего не случилось. С другими может случиться что-то плохое…

– Сделать тебе кофе?

– Можно, один кофе. Лучше станет.

Через некоторое время Милка принесла две чашечки кофе и села рядом. Ни о чем не спрашивая, она внимательно, с каким-то состраданием б глазах посмотрела на него. Антонов не выдержал, коротко рассказал о деле, о своих тревогах и надеждах – не раскрывая имен, только самое важное. Милка молча слушала, не задавая вопросов, не перебивая. А в конце сказала:

– Если бы все зависело от меня, я не стала бы преследовать этих, видимо, хороших людей, которые так охраняют своего ребенка. Они ведь социально неопасны – кажется, так вы говорите. Подумай, а если бы кто-то попытался отнять наших детей? Я сделала бы все, чтобы сохранить их…

– Но наши дети – это наши дети, и мы их прямые родители. В этом же случае…

– Да, здесь другая носила плод, другая родила – и только. А остальное – девять лет забот, надежд, мук и любви) Именно это делает их родителями по праву.

– А ты бы убила?

– Не знаю, до сих пор не приходилось. Но если нужно, то боролась бы всеми доступными мне средствами… Сочувствую им, понимаю их… И ты тоже должен их понять! Подумай и о последствиях. Что станет с ребенком?

– Сам только об этом и думаю. Ты полагаешь – я их не понимаю, не сочувствую им? Но это совсем не оправдывает Доневых, раз уж они посягнули на чужую жизнь, совершили убийство. А закон – и над ними и надо мной… Разумеется, суд примет во внимание все смягчающие вину обстоятельства.

– Да, я знаю, что все это не зависит от тебя, поэтому ничего другого тебе не остается, кроме исполнения служебного долга. Что бы я тебе ни говорила, ты его выполнишь, даже если перевернется мир…

– Мой долг – разоблачить преступников и передать дело в суд. Раздавать милости направо и налево я не имею права. Именно потому, чтобы мир не перевернулся.

– От тебя я слышала, что вы – юристы – имеете такое правило: пусть восторжествует закон, даже если мир перевернется. Как это звучит по-латыни, раньше ты мне говорил?

– Фиат юстиция, переат мундус^[12]. Но это не наш принцип!

* * *

План исполнения операции в последнем варианте оказался солидным сочинением из двадцати страниц убористо исписанного текста. Полковник Пиротский два раза возвращал его на доработку, открывая им все новые и новые возможности операции. Например, о том, как Доневы могли бы узнать о смерти Пепи. А они, Антонов и Консулов, должны были обдумывать «закрытие подобных информационных каналов».

Предложение Консулова явиться Доневым в образе Полова, хулигана Мери, и разыграть роль новоявленного отца и шантажиста, который в конце концов «решает жениться на Пепи», все-таки не прошло. Подобные эскапады были не в стиле народной милиции, и полковник Пиротский не разрешил Консулову «сыграть эту роль». В общем, указание было одно – не утверждать открыто, что Пепи жива. Причем допрос должен был вестись так, чтобы из обстановки и косвенных улик Доневы сами бы сделали выводы для себя. Или, как правильно сказал Консулов, они должны были руководствоваться формулой «и волки сыты и овцы целы», при этом он не упустил возможность по-консуловски пояснить поговорку: «волк – следствие, закон – овца»…

Разработка операции была усложнена еще и тем, что предполагала множество вариантов, которые должны были быть самостоятельными и параллельно исполненными. Поэтому операция оказывалась весьма многоплановой. Только «проблема возвращения» Доневых насчитывала четыре варианта: приезжает один Донев, возвращаются муж и жена Доневы, они прибывают всей семьей и, наконец, не возвращаются все вместе. Каждый из этих вариантов был разработан самостоятельно. Особенно сложным было то, как Доневы (каждый по отдельности, все вместе или через третьи лица) могли бы узнать о смерти Пепи. Еще более сложным был вопрос блокировки этой нежелательной информации.

Первой задачей явилась ликвидация многочисленных некрологов, написанных «от любящего супруга Дики», то есть Дикрана Бедросяна, и обильно расклеенных им вокруг квартиры в «Молодости». Потом решили не убирать их (поскольку это могло бы показаться подозрительным; кроме того, считал Антонов, с некрологами так не поступают), а пришли к выводу наклеить на них новые, фиктивные. И хотя эта задача была возложена на Хубавеньского, Консулов почему-то охотно взялся за ее исполнение. А на другой день, сияющий, он появился в отделе со свежеотпечатанной грудой листов бумаги и с гордостью положил ее на письменный стол Антонова.

– Вот, полюбуйся!

И в самом деле, было чем любоваться. Все экземпляры были отлично исполнены: с крестом и с портретом сердито, даже зверски смотрящего мужчины с вислыми усами и бородкой «а-ля Наполеон III», с полагающимся в таком случае четверостишием о весне и опавших дорогих листьях, сорванных жестоким осенним ураганом, – от «вечно скорбящей вдовы Муци». «Покойничек» именовался… Кочо Мангаловым^[13].

– Откуда ты выкопал этого типа?

– Вырезал портрет из старого французского журнала. Разве тебе он не нравится? Посмотри, какой красавец!

– Ты не мог бы придумать лучшего имени?

– Как, ты не ценишь мою жертву? Я же своими руками убил своего лучшего друга, Кочо Мангалова. Учти, только в служебных целях! Да и кого другого я мог принести в жертву. Ивана Петрова? А если я нападу на его родственников, да они увидят некролог, то упадут в обморок… Сейчас же такой опасности нет!

– Что же ты станешь делать без своего приятеля?

– Придумаю другого.

– Хорошо, хорошо, только клейте получше, чтобы не отвалился.

– Будь спок, старик, мы работаем с отличным клеем…

Единственный некролог, который они сняли, был с дверей квартиры Пепи. Пришлось отклеить и полосу белой бумаги с печатью жилищного управления.

Самым простым для Доневых было позвонить в салон, где работала Пепи. Но телефон находился только в кассе. Сменных кассирш решили не привлекать к операции, поэтому их временно заменили: руководство поменяло им объекты, а на их место направили оперативниц из управления милиции. Те получили специальную программу, как им отвечать на возможные вопросы о Пепи, и имели круглосуточную связь с Антоновым и Консуловым.

Доневы, разумеется, могли позвонить и Бедросяну. Пришлось провести с ним «доверительный разговор». К счастью, оказалось он еще не сообщил родителям о смерти Пепи, дабы не обеспокоить стариков перспективой «потерянной квартиры». Его же самого весь день не было дома, а если Доневы позвонят ему вечером, Дикран обещал не говорить им о смерти Пепи, а сказать, что она живет отдельно от него, в «Молодости». Бедросяну объяснили, что таким образом он поможет разоблачить опасных преступников. Кроме того, ему сказали, что с него окончательно снимаются все подозрения.

Намного сложнее было с соседями по квартире, поскольку они знали о смерти Пепи, весь большой квартирный блок. Здесь существовало несколько вариантов: дать возможность Доневым узнать о смерти и построить допрос на их «нездоровом интересе» к судьбе Пепи, или же действовать по методу «летучего отряда» – оперативники представятся Доневым вместо соседей с услужливым вопросом «кого вы ищете?» Существовала и возможность получения информации Доневым из соответствующей службы районного Совета – способ весьма грубый и рискованный. Но и он тоже был взят под контроль.

Так каждая деталь операции была продумана, оперативники хорошо подготовлены для встречи Доневых, которая могла бы на практике и не произойти. Целыми днями они разыгрывали различные варианты, пока не решили, что исчерпали все возможности, или, как говорил Консулов, «дошли до полного идиотизма» Тем не менее Антонов отдавал себе отчет в том, что у преступников есть много других возможностей, оставшихся непредвиденными и неразработанными ими.

Когда все было подготовлено для «встречи», полковник Пиротский задействовал механизм вызова Донева. В дело был посвящен только заместитель министра, остальные по прежней работе Донева должны были играть «с закрытыми глазами», в полной уверенности в том, что его приезд действительна нужен. Из министерства Доневу сообщили в пятницу, что в понедельник он должен прибыть в Софию на важное совещание, дабы у него оказалась возможность подготовить не только свой отъезд, но и отъезд жены, если она захочет последовать за ним.

Когда в субботу Антонов и Консулов в последний раз просматривали все детали операции, они с удовлетворением признали – «все идет как надо». Все, что могли, они сделали.

* * *

Донев прибыл самолетом в понедельник. Один. Элегантно одетый, с маленьким портфелем в руке. На аэродроме среди встречавших находились и Антонов с Консуловым. Просто так, чтобы взглянуть на него. Он производил впечатление интеллигентного, самоуверенного и делового человека, с живыми умными глазами. Одним словом, как решил Антонов, – «твердый орешек».

Когда Донев сел в автобус, а они – в машину, Консулов сказал:

– И все-таки, хотя и один, но приехал. Как ты это понимаешь?

– Никак. Это естественно. Сын учится в Вене, жена недавно была в Болгарии, кроме того, Донева вызвали по служебным вопросам всего на несколько дней. Естественная реакция… Ох, Крум, боюсь, что это будет его не последняя «естественная реакция».

Донев оставил портфель дома и сразу же отправился в министерство. В конце рабочего дня он вышел из здания в окружении товарищей. Ужинали вместе. Потом он направился домой. Совещание было назначено на следующий день. Утром Донев сделал мелкие покупки в соседнем магазине и поехал в министерство. Там он провел весь день. Обедал в министерской столовой. Вечером пошел в гости к Козареву – доценту-химику. Наверное, они были друзьями. Когда он направлялся к ним, в руках у него был небольшой пакетик, когда же возвращался, то уже был без него. Явно это подарок. Но кому? Пришлось взять под наблюдение и Козаревых. Совещание в министерстве закончило свою работу. На третий день пребывания заместитель министра пригласил Донева к себе после обеда. Первую половину дня Донев не выходил из дому (наверное, занимался хозяйством). После встречи в министерстве он ужинал один и вновь вернулся домой. На следующий же день Донев должен был улетать назад, в Вену, поскольку срок его пребывания заканчивался и у него уже был билет… Донев не ходил в «Молодость», не звонил ни в салон Пепи, ни Бедросяну. Не обращался ив районный Совет. Ни он и никто другой не интересовались Пепи. Пора было решать, что с ним делать…

Бинев и Антонов явились на доклад к Пиротскому в конце рабочего дня. Бинев уже информировал того обо Есем, что было, поэтому оставалось только решить дальнейшую судьбу Донева. Полковник Пиротский сообщил, что заместитель министра в курсе дела, и получил его согласие на задержание Донева. Но это следовало сделать перед вылетом самолета, чтобы дать ему «последнюю возможность»…

– Непонятно, почему он не интересуется тем, что же случилось с Пепи? – сказал Пиротский. – Это убийство, а не игра в лотерею. Вероятно, он все-таки знает. Или… мне приходит в голову мысль, может быть, он не убийца?

– В принципе его поведение подтверждает это, – согласился Антонов. – А; если он так действует намеренно? Или – или, другого у нас нет, товарищ полковник.

– Почему же он тогда не проявляет никакого интереса к судьбе Пепи? Это ненормально, не по-человечески!

– Зато это единственно умное поведение в такой щекотливой ситуации. Кроме того… еще есть время до отлета в Вену.

Но и до самого последнего момента Донев так ничего и не предпринял. Заказанное им такси пришло вовремя, а по дороге к аэропорту он не заезжал в «Молодость». Оставалась единственная возможность – позвонить с аэродрома.

Антонов вновь связался с управлением и приказал сообщить «дежурному кассиру» в салоне, что, если кто-то будет спрашивать Пепи, тому можно сказать: «Сегодня она работает после обеда. Позвоните ей после двух».

Самолет Донева вылетал в 11.45, так что у него уже не оставалось возможности «позвонить ей после двух». С другой стороны, ему было особенно выгодно связаться с ней в самый «последний момент». Значит, если «есть что», то он поднимается в самолет и улетает в Вену… Пора было решать его судьбу.

Но и из зала ожидания Донев не позвонил! Когда подошла его очередь на таможне, у него взяли паспорт, а затем пригласили в комнату к начальнику пункта.

– Но я уже прошел таможенный досмотр.

– И все-таки вы должны пройти со мной, – сказал оперативный сотрудник.

– А самолет? Билет…

– Это предоставьте нам. Мы все сделаем.

– Но на каком основании, товарищи?

До этого момента Консулов находился неподалеку, вместе с Антоновым они наблюдали за Доневым. Сейчас Консулов приблизился к нему и сказал:

– Допускаете ли вы, инженер Донев, что народная милиция станет без достаточно серьезных на то оснований задерживать ваш отъезд?

– Тогда я ничего не понимаю.

– Прибудете к нам и все поймете.

Через пять минут после того как Антонов вошел в кабинет, появился и Консулов.

– Доставлен целым и невредимым. Сейчас сидит в кабинете Босова и горюет.

– Как он держался по дороге в управление?

– Молчал. Только когда увидел стену нашего милого учреждения, спросил: «Куда вы меня привезли?»

– А ты?

– В следственное управление народной милиции. Куда еще? Если бы я ему сказал, что мы его привезли в оперу, он все равно бы не поверил А так звучит более благозвучно по сравнению, скажем, с центральной тюрьмой. Ты готов, старик? Мы тебе нужны?

– Нет, Крум. Предпочитаю вести допрос один. Хотя бы первый раз… Как-то более интимно выглядит. А вы с Хубавеньским идите и слушайте по динамику, что здесь творится.

– Давай, Пенчо, двигай! Нам не место на празднике жизни.

* * *

Милиционер ввел Донева и вышел. Антонов пригласил его сесть.

– С кем имею честь беседовать?

Вот так, а не иначе. Его пребывание в Вене явно оставило свои следы.

Донев был широкоплечим крепким мужчиной среднего возраста, со скуластым энергичным лицом и серьезными серыми глазами. Его взгляд, манера держаться никак не говорили о страхе или смущении. Он выглядел не только физически, но и духовно сильным человеком, готовым к борьбе. Да, если он нападет на меня, подумал Антонов, я с ним явно не справлюсь. Хотя пусть дойдет до этого, а там посмотрим…

– Подполковник Павел Антонов, старший следователь управления народной милиции. Вы доставлены сюда для допроса. – Он легко сделал ударение на слове «допрос».

– Я пробыл в Софии три дня. Разве вы не могли провести допрос заранее, не снимая меня с самолета?

Антонов молча посмотрел ему в глаза долгим и пристальным взглядом. Чем сейчас он располагал против этого крепкого болгарина, прошедшего нелегкий путь от своей родной деревни до Вены и ставшего крупным научным работником? Одной лишь неожиданностью – главный свидетель «жив»1 Расчет строился на том, что Донев, если не раскусит «игры», то не будет знать – где ему лгать, а где говорить правду. Мало, очень мало! Антонов чувствовал, что движется по скользкой обледенелой дороге, и каждый неловкий шаг может привести его к потере одного-единственного шанса в этой борьбе.

После того как он предупредил его об ответственности за дачу ложных показаний, Антонов начал задавать самые общие вопросы, расспрашивать Донева о его работе в Вене, семье, биографии – где учился, работал, с кем дружит. Сейчас перед ним не стояла задача «отвлечь внимание» подследственного – на это он и не рассчитывал. Скорее Антонов в самом деле хотел познакомиться с Доневым. Тот отвечал спокойно, не нервничая, не протестуя. Означало ли это, что он готов был признать себя виновным или же, напротив, считал себя вне подозрений? Донев рассказывал подчеркнуто подробно и обстоятельно. Видимо, хотел сказать: «Вот вам, если уж вы интересуетесь столь праздными делами, то слушайте на здоровье». Но он ничего не говорил ни о Пепи, ни о своем посещении института. Неужели Донев выбрал путь утаивания информации и обмана? Если это так, то он, вероятно, все же верил в то, что Пепи мертва. Правда, рано было делать какие-либо выводы…

– И это все? С другими людьми вы не встречались, нигде больше не бывали?

– Я встречался и с другими, например, со знакомыми по улице. Посещал и кафе, которые и сейчас не пропустил.

Ответ Донева был не лишен сарказма. Рискуете, Донев, рискуете! Скоро вам будет не до сарказма!

– Не упустили ли вы какой-либо весьма важной встречи, имевшей для вас решающее значение? Не забыли ли вы о каком-нибудь событии, которое запоминается на всю жизнь? Подумайте, чтобы потом не говорили: «а я не знал», «я случайно забыл об этом».

Да, в первый капкан Донев залез сам. Маленький, но все же капкан!

– Нет, ничего подобного. Я не понимаю, на что вы намекаете вашими «роковыми вопросами»?

– Я вовсе не намекаю, я спрашиваю вполне ясно и понятно. Я говорю о событиях вашей жизни, имеющих решающее значение для вас, для благополучия вашей семьи и… других людей.

– Повторяю вам – нет. Я ничего не пропустил.

Антонов не стал задавать вопрос: «Знаете ли вы Пенку

Бедросян?» – еще было слишком рано. Поэтому он решил прервать невольную ассоциативную связь, которая сложилась и могла навести Донева на мысль о Пепи, и заполнил паузу «нейтральными вопросами». Впрочем, не настолько уж и нейтральными… Спросил его о связях с министерством, химиками, своим бывшим институтом.

– А в институте вы были?

– Нет. Он далеко находится.

– И все-таки – вы были там или нет?

– Да, кажется, был один раз.

– Когда?

– Точно не помню.

– Но в какой из ваших приездов?

– Кажется, в последний.

– В какое время дня?

– Разве это имеет значение? Думаю, это было в обеденное время.

– Только думаете или же точно?

– Да, в обеденное время. Заехал к товарищам, чтобы пообедать вместе.

Пора было приближаться к главному в их разговоре. Антонов уже знал, каков будет ответ Донева.

– А в валютный магазин «Кореком» вы заходили?

– Зачем, я ведь живу в Вене…

Именно этот вопрос задал бы ему Антонов, если бы Донев вдруг сказал, что действительно бывал там. Но и на этот раз Донев его обманул.

– Значит, вы утверждаете, что ничего никогда не покупали в «Корекоме»? Ничего и никогда?

– Да.

– А ваша жена?

– И она там не бывала. В противном случае я знал бы об этом… Ведь ей пришлось бы брать у меня валюту на покупки.

Действительно, Донев выбрал определенную линию в своих показаниях – остерегаться всякого прикосновения к «скользкой теме». Его поведение было не лишено внутренней логики, но далеко не умным. Вслед за этим Антонов задал Доневу целую серию вопросов о его финансовом положении: какую зарплату он получает, дорога ли жизнь в Вене, что они там себе приобрели и что привезли с собой в Болгарию. Допрос явно принимал «таможенный оттенок», и поэтому Донев, не чувствуя себя виновным, окончательно успокоился Напрасно! Из его ответов становилось ясным, что они еще ничего не привозили из Вены, а привезут тогда, когда окончательно вернутся на родину. Антонов начал уточнять, напомнил и о цветном телевизоре. «Да, он у нас есть, но в Вене», и о стереопроигрывателе, и о транзисторах, спросил даже о соковыжималках и кофеварках. На все тот отвечал «нет» и «нет». Донев не мог не понимать, что Антонов перечисляет ему те «подарки», которые они приво зили Пепи (или же покупали их для нее в «Корекоме» за валюту!). Донев продолжал упорствовать, хотя в его взгляде Антонов все чаще и чаще замечал некоторое смущение и колебание. Он все отрицает потому, сделал вывод Антонов, что твердо убежден в смерти Пепи, а поэтому уверен: подтвердить, откуда она получила эти вещи, некому!

После того как Донев прочел свои показания и подписался под ними, он спросил:

– А сейчас объясните мне, что означает этот допрос?

– Мы его еще не закончили. Скорее только начинаем… В конце концов вы все сами поймете… А сейчас скажите мне, какие отношения сложились у вас с Пенкой Василевой Костадиновой, по мужу Бедросян? Кажется, она была дочерью одной из дальних родственниц вашей жены?

Точнее этот вопрос Антонов не мог поставить, чтобы не возникло колебаний и дополнительных вопросов типа «какал Пенка Бедросян» или «не знаю никаких дальних родствен ниц» и так далее… Донев посмотрел на Антонова долгим настороженным взглядом.

– Вы что-то долго обдумываете свой ответ, Донев.

– Мне нечего думать. Чудно все это…

– Видимо, все же есть что обдумывать! Итак, я жду.

– В каких отношениях я могу находиться с одной из маникюрш, этой легкомысленной родственницей моей жены?

– Ну, например, не только вы, но и ваша супруга.

– Да, я и моя жена..

– Значит, вы не имеете никаких «особенных» отношений с нею? Хорошо. Тогда давайте-ка мы все это зафиксируем в протоколе, а вы поставите внизу свою подпись.

На этот раз Донев, явно заколебавшись, все же подписал свои показания. Дорога к отступлению была отрезана… Антонов посмотрел на часы: они сидели вот уже три часа. Но голода он еще не чувствовал. Наверное, и Донев не ощущал, что время обеда давно истекло. Пришел момент «подтянуть струны».

– А сейчас объясните мне, почему вы так старательно избегаете всего, что касается личности Пенки? И то, что вы встречались с нею, пока были здесь в марте, что вместе ходили в «Кореком», делали ей столько подарков. – Антонов сознательно подчеркнул слово «подарки». – Все эти вещи я видел своими глазами…

Донев смотрел на него каким-то отсутствующим взглядом, как человек, не знающий, что ответить. И молчал. Долго.

– Да, я вас хорошо понимаю. Здесь у меня много людей молчали, но это не освободило их от ответственности… Итак, вы долго еще намерены молчать?

– Я ее не видел… мы с ней не встречались… я ей не делал никаких подарков… мы не ходили с ней в «Кореком»… – Донев незаметно повысил голос, он почти кричал.

– Спокойно, Донев, спокойно, я не глухой. Все слышу, но не могу понять, почему вы отрицаете очевидные факты, которые подтверждают свидетели. Объясните мне, пожалуйста, как все это понимать?

– Никаких свидетелей у вас нет.

– Хотите сказать – «уже нет»! Есть Донев, есть. И в этом ваша фатальная ошибка! Вы меня понимаете? Но прежде мы вновь запишем ваши свежие показания.

Антонов начал записывать, изредка поглядывая на Донева. На этот раз тот даже не скрывал своего волнения, поминутно стискивал руки, покрывался красными пятнами…

– Готово, расписывайтесь!

– Ничего больше не стану подписывать… Это какой-то шантаж, какое-то издевательство. Отказываюсь!

– Отказаться вы имеете право. Но пользы от этого никакой. Так и запишу в протокол: «Отказывается подписать свои показания». И пойдем дальше… Предупреждаю вас: я не хочу так поступать, причем исключительно в ваших же собственных интересах… А сейчас, Донев, слушайте внимательно все, что я вам скажу, а потом решим, как быть. Вы, наверное, с тех пор, как мы задержали вас в аэропорту, не перестаете думать – почему, за что? Как это наша милиция «позволяет себе» задерживать уважаемого гражданина, такого способного научного работника?.. Вы сами себя спрашиваете об этом и не можете дать ответа. А ответ прост. Мы никого зря не задерживаем. Мы все знаем о вас! И как вы себе «родили сына», и все, что произошло за последние годы с вашей семьей, и что было в марте этого года, и что – в апреле… Мы знаем все, что знаете вы, но вы не знаете того, что знаем мы. Вы разоблачены, Донев, понимаете ли вы это?

– Вы настаиваете на том, чтобы я подписал свои прежние показания?

– Это зависит от ваших следующих показаний. Я убежден, что скоро вы сами пожелаете собственноручно написать все заново.

Донев обреченно кивнул, либо примиряясь со своей судьбой, либо в знак согласия, и начал подробно рассказывать, как он выразился, «историю усыновления Виктора» и обо всех последующих событиях. Она звучала почти так, как ее излагал доктор Каролев. Сейчас Донев признавал и подарки Пепи, и все встречи с ней, и ее шантаж… Только об антиконе он не обмолвился ни словом.

– Вот из-за этой истории с нашим сыном я и не хотел говорить вам об этой негодяйке, – закончил свой рассказ Донев. – Ведь Виктор, вы знаете, не наш родной сын… Я боялся, что в своей злобной мстительности она не остановится ни перед чем и в конце концов попытается взять его к себе…

– Донев, – перебил его Антонов, – вы меня поняли, но не до конца. Не притворяйтесь несведущим! Мы доставили вас сюда не для того, чтобы выяснять причины и детали усыновления Виктора. Вы не юрист, но и как химик должны знать, что этот вопрос носит чисто гражданский характер и милиция им не станет заниматься… Кстати, когда вы захотели, чтобы я вам представился, я забыл вам сказать. что я следователь отдела, занимающегося только… убийствами. Не вопросами усыновления, Донев, а убийствами! Вы это понимаете?

– Не понимаю.

– Разве вы еще не поняли?! Тогда скажите мне, почему вы продолжаете лгать, что были в вашем институте в обеденное время, а затем ушли с коллегами? Двадцать первого марта вы провели в институтской лаборатории целых два часа, и притом после окончания рабочего дня. Что вы там делали, один в лаборатории?

Склонив голову, Донев молчал.

– Ответьте же мне, объясните толком! Только не изворачивайтесь и не говорите, что вас там не было. У нас есть свидетели… Молчите! Хорошо, подумайте, посмотрим, что вы там придумаете. А сейчас скажите: вы регулярно, каждый раз привозили подарки Пенке? А на этот раз вы ей привезли?

– Нет.

– Почему так? Правда, вы ей обещали. – Антонов решил, что может теперь спокойно рисковать. Едва ли в марте Пепи «помиловала» супругов и вряд ли не шантажировала. – Почему же на этот раз вы ей не привезли подарка?

– Не успел. Меня срочно на три дня вызвали в Софию…

– А почему вы ей не позвонили?

– Зачем мне ей звонить? Чтобы она мучила меня? Если бы все зависело только от меня, то я вообще никогда бы с ней не встречался… Для чего мне нужно было ей звонить!

– У вас что, не было времени? Хотя бы антикон ей передать. Ведь он в каждой аптеке Вены продается… Почему на этот раз вы не привезли ей антикона, Донев? Отвечайте!

– Какой антикон? – На этот раз в глазах Донева мелькнул настоящий страх.

– Давайте, давайте, но не делайте из себя незнающего… Или, быть может, ваша жена передавала ей антикон в марте, когда вы были в Софии?

Донев расслабился, опустил взгляд. Он уже перестал и слышать и видеть.

– Вам не пришло в голову, Донев, что антикон может попасть и в чужие руки, не по адресу. А той, которой он был предназначен, не достался. И она может остаться всего лишь… свидетельницей! – Допев подавленно молчал. – Разве вы не подумали о том, что антикон может быть использован и другой женщиной, например, подругой Пепи. Но с тем же результатом! Вы догадываетесь, что я имею в виду не противозачаточный эффект? Речь идет о двадцать первой пилюле, которая была изготовлена в… лаборатории! Итак, вы или ваша жена дали антикон Пенке Бедросян?

– Я.

– Хм-м. Разве вы еще не заметили – сколько часов разговариваем! – что я задаю вам только такие вопросы, на которые знаю истинный ответ? – Антонов решил еще раз рискнуть таким двусмысленным способом. Ему необходим был еще один психологический толчок к цели. – Вы или жена?

– Антикон дала мне жена. Та его попросила. Интимные женские дела… Но она ничего не знала, не подозревала. Жена ни в чем не виновата!

– Допустим. Говорю вам это вполне искренне – меня это радует.

Донев смотрел на. Антонова с нескрываемым удивлением.

– Что, не верите мне? Думаете, если я следователь, то не пойму ваших чувств и мотивов?.. Не могу вам не сочувствовать. Если ваша жена и в самом деле не участвовала…

– Я говорю чистую правду. Она даже не подозревает. Она ничего не знает об этом!

– Хорошо. В таком случае она одна может воспитать вашего сына, которого вы так оба любите…

– Что с ним теперь будет?

– Об этом поговорим потом. А сейчас расскажите мне все подробно. Где достали фосотион, каким образом изготовили пилюлю, как вложили ее в упаковку антикона… Все. Подробно. И точно!

– Хорошо… Подробно… Точно… Все, – как эхо отозвался Донев. – Дайте мне стакан воды… Очень хочу пить.

– Воды – пожалуйста. А не хотите ли крепкого кофе?

– Можно ли?

– Конечно, можно, почему нельзя.

* * *

Допрос закончился чуть ли не в семь часов вечера. Сразу, как только отвели Донева, вошли Консулов и Хубавеньский. Они находились рядом и слушали весь допрос по внутренней трансляции в соседнем кабинете.

– Ты все же ему не сказал, что Пепи умерла, – были первые слова Консулова. – Даже тогда, когда он жалел, что из-за него «пострадал невинный человек».

– Придет черед – узнает. Более важно то, что я ему не сказал, что она – «жива».

– Да, но ты ему намекнул.

– Едва ли это можно назвать намеком. Просто я только подсказал ему возможный вариант развития событий.

– А как вы себе объясняете, товарищ подполковник, – спросил Хубавеньский, – что он так легко во всем сознался?

– Легко ли! Хм-м… Я что-то не заметил.

– Пока я слушал признание Донева, – задумчиво сказал Консулов, – то все время размышлял: почему этот в общем-то неглупый человек решился на такое страшное преступление? Могу понять родительскую любовь и ее патологические формы, даже по отношению к усыновленному ребенку, но… убийство? У них же были вполне законные средства для защиты…