Текст книги "Аберацио Иктус"

Автор книги: Димитр Пеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Ты называешь это «принципом», – спросил Антонов, – причем оригинальным?

– А как бы ты поступил на моем месте?

– Точно так же, как и ты, только без «оригинальных принципов».

– Значит, ты не вкладываешь всю душу в нашу работу.

– Пардон! Не душу, а руки, хочешь сказать. И нужно заметить, что я одобряю наказание, которое на тебя наложили.

– Я его тоже одобряю. Но вместе с тем заявляю: если еще раз встречу подобного гада, с ним случится то же самое. Пока не кончатся звездочки на моих погонах.

– Ну ладно, не кипятись! Мне однажды, очень давно, один подследственный плюнул в лицо. Но я только умылся. Даже не стал его «топить». В заключение подчеркнул и все возможные смягчающие его вину обстоятельства. А такие были. Этим я ему показал разницу между нами.

– Ну, не все могут быть такими христосиками, как ты. Жизнь без щепотки соли становится безвкусной.

– Ладно, мы поняли друг друга – вы будете «соль земли», а в нас станут плевать… Сейчас же надо посмотреть, что нам делать с Сивковым. Ждать, пока он сам изволит вернуться, или же предпринять что-либо?

– Если еще не поздно!

* * *

Антонов отправился сам докладывать полковнику Биневу. Консулов идти не захотел, да и Антонов не настаивал. Ему было неприятно постоянно находиться между молотом и наковальней. А с Биневым он всегда находил общий язык.

Полковник выслушал его внимательно. И он, как и Консулов, не усомнился в том, что Сивков убийца. Поэтому решил: «Нечего с ним церемониться». Бинев сказал, что он сам позаботится о том, чтобы пограничники ГДР не позволили тому покинуть страну в «западном направлении», если он сделает такую попытку. Тогда можно отправлять его «по этапу» в Болгарию, а можно и дождаться возвращения. Полковник сказал, что он свяжется с нашим представительством «Балкан» в Берлине, дабы они уведомили их, когда Сивков сядет в самолет. «Из аэропорта – прямо к нам!» Антонов возразил, что более целесообразно позволить ему возвратиться самостоятельно и некоторое время понаблюдать за ним в Софии. Но Бинев был непреклонен. Он вообще любил действовать «прямолинейно и решительно». «Нечего за ним наблюдать, – ответил он на предложение Антонова, – забирайте его в аэропорту и сразу же, пока не опомнился, – на допрос. Так он сразу поймет, что нам уже известно все и отступать ему некуда, а затем и расколется», «Не так уж все нам и известно», – подумал Антонов, но спорить не стал. Полковник редко когда менял свое решение, а в данном случае оно, по его мнению, наверняка было самым правильным. И все-таки Антонов не удержался, чтобы не задать колкий вопрос:

– Вы что же, даете ордер на его задержание? А если он не пожелает идти с нами, тогда каким образом мы его доставим?

– Пойдет как миленький. Увидишь. Это будет первым сигналом его вины.

– Если он виновен, то, возможно, уже на Западе…

– Я же тебе сказал: приму необходимые меры.

* * *

На следующий день перед обедом Бинев неожиданно вызвал Антонова и сообщил, что Сивков вылетел из Берлина в Софию на болгарском самолете. Хорошо, что Консулов был с Антоновым. Ему было бы неприятно идти одному на встречу с Сивковым и препровождать его в управление, тем более что Сивкова он не знал. Консулов же видел его фотографию в отделе кадров.

На пути к аэродрому в машине они молчали. Даже словоохотливый Консулов не произнес ни слова. Этот поворот дела его явно не устраивал. Он ожидал более сенсационного развития событий – бегство в Западную Германию или хотя бы задержание виновника и принудительное возвращение в Болгарию. Однако Сивков сразу же после завершения своей работы в Айзенахе поспешил вернуться на родину. Как всякий человек с чистой совестью.

– Ты узнаешь его, Крум?

– Будь спокоен. Когда мы к нему подойдем?

– Сразу же после таможенного досмотра. На выходе. Как это и положено встречающим. Или нет, там может случиться скандал. Лучше после проверки паспортов.

– Скандал может произойти в любом месте. Но его не будет…

Когда еще шел таможенный досмотр. Консулов показал Антонову Сивкова. Это был высокий, крупный и красивый мужчина с густыми длинными бакенбардами и еще более длинными усами. В коричневой шляпе и плаще того же цвета, он выглядел элегантно и самоуверенно. А через несколько минут, подумал Антонов, между ними начнется борьба, как говорится, не на жизнь, а на смерть, борьба вокруг погребенного уже трупа, в которой Сивков будет отстаивать свою свободу, а возможно, и саму жизнь, а он, Антонов, – закон. Нет, не только закон, но и справедливость. И прежде всего – правду!

Сивков появился только с одним чемоданом. Таможенник отметил декларацию, не заглядывая в чемодан. После этого Сивков вышел из здания аэропорта и начал высматривать такси. Однако свободных машин не оказалось. Консулов приблизился к нему сзади и сделал знак их водителю. Когда машина остановилась перед ними, Консулов открыл дверь почти перед Сивковым и любезно сказал:

– Пожалуйста, товарищ Сивков, мы вас отвезем.

Только сейчас Сивков его заметил. И посмотрел удивленным взглядом.

– Кто вы?

– Капитан Консулов из милиции. А это подполковник Антонов. За вами мы и прибыли.

Сивков заметно побледнел.

– Но… что это значит?

– Садитесь в машину и не бойтесь. Чтобы не разговаривать нам на людях. Давайте-ка ваш чемодан.

Сивков как-то безвольно протянул чемодан. Водитель взял его и поместил в багажник. После этого все трое сели в машину, позади шофера, Сивков в середине. Если это игра, то уж пусть идет по всем правилам. Психологически сейчас это было оправдано.

Все трое молчали. Едва выехали на бульвар Ленина, Сивков проглотил слюну и спросил:

– И все-таки объясните мне, куда мы едем и что все это значит?

– Не беспокойтесь, без объяснений не обойдемся, – сказал Консулов. – И мы вам объясним, и вы нам объясните… только потерпите немного.

Больше никто не сказал ни слова до самого управления.

Когда они вышли и перед Сивковым предстали мрачные каменные стены, внутри его что-то взбунтовалось. Отчаянно оглядываясь, он как бы обдумывал возможность бежать, а может быть, думал о чем-то совсем другом – о своей погубленной жизни, через которую он сейчас перешагнет и которая сразу же кончится за порогом караульного помещения. Да, контраст был разительным – из Берлина сразу за решетку! Он автоматически взял протянутый водителем чемодан и сделал первый шаг.

Сивкова посадили на привинченный к полу стул перед столом следователя. Он было поставил рядом чемодан, но Консулов сразу же взял его и перенес в один из углов комнаты, будто хотел этим сказать: «Нет, дорогой, не думай, что сейчас ты встанешь и пойдешь домой». После этого Консулов расположился сбоку от стола, рядом с Антоновым.

– А сейчас вы мне скажите, что все это означает? – Сивков уже взял себя в руки, и его голос обрел былое спокойствие, хотя в нем и проскальзывали неуверенные нотки.

– У нас принято, что первыми задаем вопрос мы, а если есть возможность, то и отвечаем.

– Хорошо, спрашивайте.

Антонов начал с обычной формулы – кто он, где работает, чем занимается, где был, по каким делам, когда уехал… На первый взгляд все выглядело легко и непринужденно: нет ничего более простого в том, чтобы задавать вопросы. Спрашиваешь, а подследственный отвечает тебе. Однако это совсем не значит, что следователь может спрашивать все, что ему взбредет в голову, не говоря уже об этической стороне вопросов. Например, не следует удовлетворять нездоровое любопытство. Все вопросы должны быть целенаправленными, ведущими к раскрытию истины и только истины, которая интересует следствие. С другой стороны, вопросы не должны быть и слишком «открытыми», как говорится, «лобовыми». Хотя из-за внезапного возвращения Сивкова Антонов не успел как следует продумать план допроса, его богатый опыт подсказывал, что в данном случае он должен заставить его «потонуть» в своей лжи, а после этого эффектно разоблачить и «переломить». А уж он-то знал, что Сивков будет лгать, изворачиваться. Но он никак не ожидал, что тот скажет, будто уехал в понедельник двадцать первого.

Сивков закончил свой рассказ, и когда Консулов записал последнее его слово, Антонов сказал:

– А сейчас прочтите протокол и, если все записано правильно и верно отражает ваши слова, то подпишитесь.

Сивков прочел и расписался.

– А теперь я второй раз вас спрашиваю: когда вы выехали в Берлин? Дата и день отлета.

– Я уже сказал вам. – Сивков заколебался, но в тот же миг овладел собой и повторил: – Двадцать первого апреля этого года, в понедельник.

– Так и запишем: «На повторный вопрос я отвечаю – в Берлин улетел в понедельник, двадцать первого апреля сего года». Распишитесь заново.

– Под каждой строчкой ли я должен расписываться?

– Под каждой ложью. Так что я прошу вас расписаться…

– Отказываюсь расписываться!

– Почему, так сразу? Впрочем, и от этого есть лекарство, и притом очень эффективное. Запишем: «Свидетель отказался расписаться».

– Разве я свидетель?

– А в какой роли вы себя видите? Если вы будете продолжать нам лгать, то действительно превратитесь в обвиняемого. Вас с самого начала предупредили об ответственности за дачу ложных показаний. Или вы полагали, что это пустая формальность, не заслуживающая внимания?

Сивков расписался в протоколе.

– Дайте мне ваш паспорт, Сивков, увидим, что там написано.

Сивков нехотя подчинился и вытащил из внутреннего кармана толстый кожаный бумажник, извлек желтоватый служебный паспорт. Антонов взял его, нашел нужную страницу.

– Так, так. Что здесь написано? Оказывается, двадцать второго. А сейчас потрудитесь мне объяснить, почему вы нас обманули. Вы же вылетели в Берлин во вторник, двадцать второго, утром, с болгарским самолетом и отмечены в списке пассажиров, как об этом свидетельствует копия вашего билета.

Сивков опустил голову.

– Почему вы не отвечаете? Разве вы до сих пор не придумали ответа?

– Дело очень простое… Я пропустил свой рейс, и мне пришлось переоформлять билет…

– Дайте-ка этот билет!

Сивков покорно вытащил из кармана пиджака синий авиабилет. Антонов раскрыл его и предложил Сивкову:

– Посмотрите здесь. Он не перерегистрирован, а отмечен за двадцать второе, сразу же…

– Да, верно, это так. Но… видите ли… за этот вечер…

– Минуточку, мы не записали ваши показания.

– Но я от них отказываюсь.

– И все же мы должны их записать, как и то, что вы от них отказались. Таков у нас порядок. Вот здесь, распишитесь…

Сивков отчаянно махнул рукой – а, была не была! – и заново расписался.

– А сейчас продолжайте. Но теперь думайте, что вы будете говорить и за что расписываться.

– Вот, – сказал Сивков после краткого колебания, – в этот вечер я условился с друзьями встретиться на нашем мальчишнике. Но моя жена ужасно ревнива. Поэтому я воспользовался случаем, как уже делал это не раз… Я ей сказал, что уезжаю в понедельник, чтобы освободить себе вечер, а вылетел во вторник…

– А эти, ваши приятели, вы их предупредили?

– О чем?

– Как о чем? Что вы все вместе были в понедельник вечером.

Сивков замолчал, не зная, что ответить.

– Эх, Сивков, Сивков… Вы должны нам назвать имена этих ваших «друзей». Мы спросим их сейчас же по телефону, пока вы не успели их предупредить, и тем самым сэкономим время на проверке вашего очередного лжесвидетельства.

– Готово, можно расписываться, – сказал Консулов, ведший протокол допроса.

Но Сивков не пошевелился, будто ничего не слышал. Затем он как-то сразу, в состоянии транса, механически начал расписываться в протоколе.

– Перестаньте расписываться под каждой строчкой. Сивков, что вы делаете, опомнитесь, возьмите себя в руки!

– Я знал, что наш Внешторг не укомплектован одними только гениями, – не удержался Консулов, – но настолько… элементарные интеллекты я не ожидал там встретить. Вы… дурак или нас считаете дураками?

– Хорошо, – тяжело вздохнул Сивков. – Я вам расскажу правду. – Он помолчал еще немного, как бы собираясь с силами. – Я был, ну… у одной женщины, хорошей моей знакомой. Не хотел вам об этом говорить. Поверьте, только из чувства мужского достоинства я обманул вас… В общем, мы уговорились встретиться в понедельник вечером у нее. Она была одна.

– Когда вы с ней условились об этом?

– Когда узнал о командировке. Так мы делали много раз.

– Когда же вы сообщили ей об этом?

– Еще в пятницу. А в понедельник, после обеда, я вновь позвонил ей: нет ли каких изменений в ее планах?

– Имя этой женщины?

– Нельзя ли без имени?

– Нельзя, Сивков, нельзя!

– Пенка Бедросян, но все ее зовут Пепи… Я с ней познакомился несколько месяцев тому назад. В парикмахерской, что на бульваре Витоша. Я туда хожу подстригаться и бриться. Это мне по пути на работу. Однажды перед очередным отъездом за рубеж я решил сделать себе маникюр. Оказался у нее. Так мы и познакомились. Начали встречаться… Жене и коллегам говорил, что отбываю после обеда. Потом выходил из дома с чемоданом и шел к ней… Ну а в случае, если бы жена позвонила в министерство, там никто ничего не знал…

– Жена настолько ревнива?

– А что здесь особенного, как и всякая женщина, понимаете. Вы ведь и сами…

– И мы, и мы сами… умеем хранить тайны.

– Благодарю вас.

– Не за что. Продолжайте.

– На этот раз мы условились о семи часах вечера… Я вышел из министерства в два часа дня. Нужно было целых пять часов бродить по городу. Я зашел на вокзал и сдал чемодан в камеру хранения, чтобы не нести его с собой… С четырех пошел в кино. Смотрел «Американскую ночь». После этого заново отправился на вокзал, взял чемодан и на тринадцатом автобусе отправился в жилой район «Молодость». Она там живет. Пришел несколько ранее, чем условились. Она что-то готовила на кухне. Так мы договорились – будем ужинать вместе и… я останусь у нее до утра. Я тоже кое-что принес с собой в портфеле – бутылку виски «Тичэр» и большую коробку конфет. Ужинали вместе. После этого она включила магнитофон, чтобы потанцевать. Мы слегка выпили, были навеселе, в хорошем настроении. И тогда…

Сивков замолк, задумался, будто вспомнил нечто неприятное. После этого продолжал глухим голосом:

– Сразу кто-то позвонил. Раз, второй, третий. Продолжительно и настойчиво. Пепи испуганно замолкла. Выключила магнитофон. После этого погасила свет. Так в темноте мы сидели молчали минут пять. Это было где-то в половине девятого. Ужасно перепуганная, она шепнула мне, что, наверное, внезапно вернулся ее муж…

– Она разве замужем?

– Разведена, но фиктивно.

– Как это так, фиктивно?

– Ну… развод, так сказать, по закону о гражданской собственности, чтобы сохранить квартиру. Ее муж заезжал к ней, но у него не было ключа. Она очень испугалась – он был ужасный ревнивец, готовый не только к шумному скандалу, но и к вульгарной драке… Я совсем не хотел скандала, в моем-то положении… Поэтому решили, что я уйду… Мне хотелось остаться у нее – в надежде, что он больше не вернется. Но она настояла. «С тех пор, как мы развелись, – сказала она, – он стал еще ревнивей. Он может меня убить. А так он подумает, что я опоздала или где-то задержалась. Но он непременно вернется снова – проверить, а уж если я тогда ему не открою, поднимет на ноги весь этаж, соседей…» Перед уходом она положила мне в сумку и бутылку виски и конфеты, чтобы не осталось следов моего пребывания. Выходил я с большим страхом – опасался встречи с мужем где-нибудь на лестнице или в подъезде. Но никого не встретил. Благополучно сел в автобус и… что делать? Вернуться домой было нельзя, а договориться с каким-нибудь приятелем я не догадался. Ночь провел на вокзале – пока не наступило время моего рейса. Так и улетел… Это все, товарищи, стыдно или не стыдно мне признаваться. Вы не сердитесь на меня за обман в начале нашего разговора. Сейчас мне стало легко.

– Смотри, ему стало легко! Нет, дорогой, еще слишком рано… А если правда такова, если Сивков действительно вышел, а смерть наступила после его ухода по какой-то другой причине, не связанной с ним?

– Значит, уходя из квартиры, вы не встретили никого?

– Никого. Никто мне не встретился, и ни с кем я не разговаривал.

– А мужа Пепи вы знали лично?

– Нет, я никогда его не видел.

– Плохо.

– Почему?

– Потому что, судя по вашему рассказу, вы являетесь последним человеком, кто видел Пепи живой.

– Как живой?! Что вы хотите этим сказать? Разве она мертва?

Антонов посмотрел ему в глаза.

– На другой день ее нашли мертвой в квартире. Отравленной. А вы ужинали вместе с ней…

– Вы меня подозреваете? Меня?

– А кого же подозревать?

– Но я же… – Сивков начал оглядываться, будто искал в комнате аргументы для доказательства своей невиновности. – Я… правда, изменял своей жене… У меня было намерение провести и эту ночь с Пепи. Но почему я должен был ее убивать? Она была жива, жива и здорова, когда я уходил… Хотя и очень испугана.

– Допустим, что она была жива. Многие яды действуют с запозданием…

– Нет, нет, я не давал ей никакого яду. У меня нет такого. Откуда?.. Да и зачем мне?.. Для этого ли я пришел к ней на ночь, чтобы отравить ее? Это какая-то бессмыслица!

– Хотя, – Антонов продолжал, словно не слыша его слов, – вы могли уйти после убийства Пепи…

– Нет, – начал повышать голос Сивков. – Нет! Это неправда!

– Что здесь неправда?

– Что я ее убил!

– А то, что вы ушли после «того»?

– И это неправда. Она была здоровой, совсем живой…

Как это так, может ли быть человек «совсем живым»?

А почему бы и нет? Человек, которому дали яд, уже не «совсем живой». Но не об этом сейчас подумал Сивков. Консулов взглядом указал ему на протокол. «Давай заново распишемся, покажем ему, что он снова врет». Так они с Антоновым поступали не раз. По его едва уловимой улыбке было видно, что он доволен допросом и что он не сомневается в виновности Сивкова. Разве для этого не было оснований?

А если… если он невиновен? Если он в самом деле не врет? Разве это невозможно? Почему невозможно? Муж его опознал, звонил, ждал его и увидел. Но не открылся ему. В этом тоже есть своя «мужская логика»: «Почему бы мне не воспользоваться этим случаем? Каждый бы воспользовался этим. И я тоже. А эта сучка так платит мне за все, что я для нее сделал!» Да, но Бедросян был во Врачанском округе. Тогда кто-то другой, бывший любовник, брошенный Пепи? Возможно ли это? Возможно, но крайне неприятно Для следствия. Насколько спокойнее идти к Биневу, взять ордер на арест, а потом, если Сивков окажется невиновен… приносим наши извинения, сожалеем! Да, спокойно для Антонова-подполковника, а для человека Антонова? Не будет ли он потом чувствовать себя подлецом, который ради своего личного служебного спокойствия действовал по-чиновничьи?

Сивков смотрел на него с напряженным ожиданием. Да, он хорошо понимал, что сейчас решается его судьба… Антонов долго и пристально рассматривал его, пока Сивков не отвел взгляд в сторону. В его глазах Антонов не нашел ничего. Может быть, какое-то покорство – либо перед судьбой, либо перед силой?

С тех пор как его «взяли» в аэропорту, они непрерывно атаковали Сивкова вопросами, молчанием, изобличением во лжи, угрозой судебной ответственности за дачу ложных показаний. Сейчас этот красавец, с усами и бакенбардами, этот покоритель женских сердец, чувствовал себя как загнанный зверь. Может быть, дать ему время подумать, прийти в себя? Но о чем здесь думать? Разве не пора «кончать» с ним? Подвести его к самопризнанию? А если ему не в чем сознаваться?..

– А сейчас распишитесь.

На этот раз Сивков расписался без каких-либо вопросов и колебаний.

– Когда вы были у Пепи, сколько раз звонили в дверь?

– Но я вам уже сказал: три раза.

– Хорошо, распишитесь заново. Ясно…

Сивков поколебался, ему ничего не было «ясно»:

– Не удивляйтесь, мы действуем по правилу: под каждой ложью подпись.

– Почему вы мне не верите! Только один раз звонили – три длинных звонка. Я распишусь…

Этот Сивков был плохим артистом. До сих пор он так горячо не отстаивал своих показаний. Означало ли это, что сейчас он говорит правду?

– Вы хотите что-либо добавить к своим показаниям?

– Нет. Я сказал все. Это правда, поверьте мне!

– Попробуем…

– А сейчас что со мной будет? Вы меня арестуете?

– А вы как думаете?

– Я невиновен.

– Невиновные не лгут. Запомните это хорошенько, Сивков!

– Я обманул вас по глупости. Но, поверьте мне, я ни в чем не виноват…

– Это не доказывается частным повторением одного и того же. Будущее покажет… Если же вы действительно невиновны, то помогите и нам убедиться в этом. Ваше поведение пока что свидетельствует совсем о другом. Несмотря на то, что у нас есть все основания задержать вас, мы пойдем вам навстречу и отпустим. Разумеется, при условии, что вы не будете пытаться скрыться от нас. Ваш паспорт пока останется у нас.

– Но он мне нужен для отчета о командировке.

– Когда будет нужно, мы его вернем. Только позвоните мне по этому телефону, – Антонов протянул ему карточку с номером своего служебного телефона. – И еще одно условие: вам не следует покидать Софию без моего разрешения.

– Я вас понял, – с готовностью и облегчением произнес Сивков.

– А теперь поймите самое главное – вы должны прийти к нам по собственной инициативе и рассказать всю правду.

Сивков попытался вновь что-то добавить, но Антонов остановил его жестом:

– Слушайте, Сивков, слушайте внимательно и запоминайте то, что я вам скажу. Не радуйтесь сейчас своей кажущейся свободе – она относительна. Еще меньше вы имеете оснований для самоуспокоения. Мы знаем об этом деле гораздо больше, чем вы подозреваете. Но для вас, понимаете, для вас, а не для нас сейчас самое главное – рассказать все, что вы знаете. А чтобы вы вновь не подумали, что это пустая формальность, скажу только одно. Следы остаются всегда, даже если их кто-то постарался тщательно уничтожить. Вы понимаете? Больше я вам ничего не скажу… А сейчас идите. Этот товарищ проводит вас до выхода.

Когда Консулов вернулся, Антонов читал протокол допроса.

– Читаешь, да? Читай, читай! Я думал, что ты уже у Бинева на докладе.

– Зачем спешить? Пусть Сивков отойдет хотя бы на два квартала. А то… чего доброго, Бинев пошлет нас догонять его.

– Почему ты отпустил его? Зачем ты рискуешь так?

– Определенный риск всегда есть, как и в каждом деле. Но Сивков не тот человек, который способен на «что-то». Риск лишь в том, что он дурак. Он способен при думать какую-нибудь глупость, и тогда действительно придется его задержать. А если у него остался здравый смысл, то он придет сам и признается в том, как все было на самом деле.

– Я не понимаю тебя. Ты все же думаешь, что он умный и явится с признанием, что убил Пепи…

– Нет, это ты так думаешь, а не я. Он не убивал Пепи.

– Понимаю. Можно высказывать сомнение в этом, но не так уж категорично. Зачем ему тогда лгать, выкручиваться, если он ее не убивал?

– К счастью… мне это подсказывают неумолимые законы психологии. Этот Сивков – либо гениальный преступник, либо испуганный заяц, кому жизнь уже показала свои зубы. Но на гения он явно непохож, значит… Врет, говоришь? Так способен врать только человек, потерявший ум от страха. Любой мальчишка способен врать и выкручиваться умнее, нежели он.

– А если он сознательно корчит из себя дурака?

– Это уж из другой оперы. Off же по природе глуп. Давай оставим все это… Ты, Крум, помнишь семь основных заповедей криминалистики?

– Конечно: что, где, когда, кто, каким образом, с какой целью, почему?

– Почему, говоришь? Так дай же мне ответ сейчас: почему? Он собирается в пятницу посетить красотку Пепи, обманывает жену и товарищей, болтается целый час по городу только для того, чтобы увидеться со своей любовницей – красивой, ласковой женщиной, разведенной к тому же… Она одна в квартире, приготовила великолепный ужин, как это не раз уже бывало. Его ожидает волнующая ночь, а на другой день – приятная поездка за рубеж. Потом… новые любовные переживания… А он вместо этого отравляет ее принесенным ядом. Правильно он сам заявил – это абсурд, бессмыслица. Так скажи мне – почему?

Консулов задумался, прижав ладонь ко рту.

– Думаешь? Думай, Пенчо, думай, Крум, я скажу, о чем ты думаешь. Она мечтает выйти за него замуж, а он не собирается разбивать свою семью. Думаешь ты и о дочери его, которую тот, возможно, любит. Поэтому-то Сивков и принимает решение «убить ее» вместо того, чтобы, как положено в подобных случаях, сказать банальное «арриведерчи Рома». И сам себе сейчас ты отвечаешь – бесспорно, слабо. Или, например, так: она знает что-то по службе, что может разоблачить его в чем-то. А он, чтобы спасти себя и свою карьеру, убивает ее. Что? Это тоже тебе не подходит? Высосано из пальца. Откуда она, маникюрша, будет знать его служебные тайны и окажется способной их обнародовать? Ты отбрасываешь и этот вариант, продолжаешь думать… Думай, Крум, думай!

– А еще говорят, что не существует телепатии!

– Есть она или нет, но ты не ответил ни на один мой вопрос.

Раздался звонок телефона. Звонил Бинев, приглашая явиться к нему с докладом. Антонов быстро собрал протоколы допроса и направился к двери, а затем с сожалением произнес:

– Опоздал. Нужно было сделать это раньше. Сейчас он подумает, что я затаился, отпустив Сивкова.

* * *

На следующий день первым вопросом Консулова было:

– Ну, как! Долго тебя пропесочивали? Сивков еще не арестован снова?

Антонов пожал плечами.

– Ничего подобного. Он в принципе принял этот вариант спокойно. Только обвинил меня в интеллектуализме и даже в достоевщине. И подчеркнул, что вся ответственность при этом лежит на мне. В целом же он признал мои доводы справедливыми. Я же говорил, что Бинев совсем не дурак, не настолько…

– Ты хочешь сказать, насколько я?

– Не настолько, как ты о нем думаешь.

Явился Хубавеньский.

– Где ты шляешься, некого по делам послать… – еще у двери встретил его Консулов.

Но Хубавеньский только загадочно улыбнулся и начал докладывать о результатах своей командировки. Независимо от сотрудников Врачанского отделения милиции он лично прошел по маршруту Бедросяна, представляясь кругом как «клиент телемастера», который разыскивает его, чтобы починить телевизор. Хубавеньский снова проверил алиби Бедросяна. У кого в понедельник вечером тот работал, у кого ночевал, не отлучался ли куда-нибудь…

– Все это очень хорошо, – похвалил его Антонов. – Но нужно ли это, если у нас уже имеются все сведения?

– Да, нужно. Окружное управление сообщило, что Бедросян был в Папратове и что там он ночевал, ремонтировал до поздней ночи телевизор в одном доме. Впрочем, это сказал и он сам. Я же решил уточнить – у кого он «работал до конца телепрограммы».

– И что выяснил?

– Я установил, что у местного бригадира полеводов он был где-то до восьми вечера, а потом его следы теряются.

– Как так теряются? Куда он делся, где ночевал? – не выдержал Консулов.

– Да ночевал-то он у агронома Стояна Дачева, это его старый клиент и друг. Но вот…

– Не мотай мне нервы, – не сдержался Консулов. – Что означает это зловещее «но вот»?

– Сами подумайте… Соседка Дачева говорит, что в три часа ночи залаяла во дворе собака, раздался шум мотора. Она встала, подошла к окну. Из машины вышел какой-то мужчина и поднялся по ступенькам в дом. Сам ключом отпер дверь. Но это был не агроном. Тот – длинный, худой, а этот был среднего роста, плотный и коренастый. У Дачева есть «Москвич» – светлый. Эта же машина была темного цвета, возможно, вишневого, как она сказала.

– Судя по твоим словам, – сказал Консулов, – он просто там не ночевал, а откуда-то вернулся на машине около трех часов утра. Спрашивается – откуда?

– Конечно, из Софии, – ответил Хубавеньский. Он явно был горд тем эффектом, который произвел его доклад.

– Если так понимать, то еще рано судить о том, где он был, но случай надо проверить, – отметил Антонов. – А сейчас расскажите поподробнее, как вы пришли к этому открытию?

Гордый тем, что его сведения были отмечены как «открытие». Хубавеньский рассказал следующее. После того как ему не удалось установить, где работал Бедросян после восьми вечера, он решил собрать сведения у соседей о том, где ночевал Бедросян. И напал на словоохотливую соседку, которая рассказала ему все наиподробнейшим образом.

Хорошо, примем за основу, что из Папратова он мог добраться до Софии за два часа. Значит, где-то к десяти вечера. В это время Сивкова уже не было у Пепи. В квартиру вошел Бедросян. Каким-то образом дал ей еды и питья, соблазнив Пепи чем-то, что она любит. А когда она умерла, он возвратилстя назад. Возможно. Но кто помыл посуду? Пепи? Но почему не всю, а ту, которую необходимо? И не оставила отпечатков на ней. Странно! И все-таки сведения, которые принес Хубавеньский, были очень интересными, а возможно, и очень важными.

Позвонил Сивков и сказал, что у него есть дополнительные сведения к его прежним показаниям.

– Что это значит? – спросил Консулов.

– Ты не догадываешься?

– Только не говори мне, что он намерен признаться.

– Именно намерен признаться. А в чем – увидишь сам. Именно в том, что в первый раз его страшно испугало. Я же говорил тебе, он заяц.

Только через полчаса милиционер ввел Сивкова. Сейчас тот выглядел более спокойным. Или, может быть, не совсем спокойным, а уверенным в себе. Как только Сивков сел, то сам же задал себе вопрос, с которым явился к ним:

– Если сейчас я вам все расскажу, как это произошло, всю правду, вы… вы уничтожите первый протокол?

Конечно, этот Сивков – совсем не умный человек. Сперва он заявил, что обманывал, что только сейчас скажет правду, а потом еще ставит и условия. И притом кому – следователю! Антонов посмотрел ему прямо в глаза. Нет, таким образом они не станут разговаривать, торговаться с ним. Он должен знать свое место.

– Если вы пришли к нам торговаться, то вы не туда пришли.

– Мы – не торговое объединение, – не выдержал Консулов.

– Я ожидал, что вы придете к нам рассказать все чистосердечно, – продолжал Антонов. – А вы предлагаете нам сделку, совершить должностное преступление, уничтожив официальный документ.

Сивков, смущенный, молчал. Антонов хорошо знал, что сейчас, после того, как Сивков явился с повинной, тот расскажет все, что знает, и без всякой сделки. Но все-таки он решил его поощрить.

– Я должен вам объяснить, если вы пришли к нам добровольно, чтобы официально отказаться от своих прежних показаний, пока против вас не возбуждено уголовное дело, – а такого еще не произошло, – то по закону, если вы действительно невиновны, все будет забыто, никакой ответственности вы не понесете. Кроме моральной, разумеется… Самое важное для вас сейчас – рассказать нам всю правду. И теперь советую вам: не пытайтесь лгать заново. Ничего путного из этого не выйдет.

Сивков помолчал еще немного, словно бы собираясь с духом, затем решительно поднял голову и начал говорить:

– Хорошо, пусть будет как будет. Лучше правду, какая бы она горькая ни была. Да, я видел, как Пепи умерла. Она скончалась на моих руках, и я как последний подлец не решился ни вызвать «Скорую помощь», ни сообщить о случившемся в милицию. Я просто убежал…