Текст книги "Гиблое место. Служащий. Вероятность равна нулю"

Автор книги: Димитр Пеев

Соавторы: Матти Юряна Йоенсуу,Штефан Мурр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Все уставились на дверь, в которую вошел Рёпке. Он бросил на стол стопку материалов и заявил, что не нашел ни малейшей зацепки, по которой можно было бы заключить, каким образом Сандра Робертс попала в лодочный сарай.

– Она влетела туда на крыльях, – сказал он смиренно, – опустилась на воду и утонула. Естественно, многочисленные отпечатки ее пальцев на лодках. Шофера тоже. Но ведь это не удивительно. Сенатора тоже, и это не удивительно. А больше ничего.

Они помолчали. Наконец комиссар поднялся.

– Ну что ж, тогда я попробую вытянуть что-нибудь из своих овечек, – сказал он, взял пальто, шляпу и вышел из кабинета шефа. Хорншу придержал ему дверь.

Комиссару Кеттерле обычно помогало, когда с людьми, попадавшими в узкий круг его профессиональной деятельности, у него устанавливались своего рода товарищеские отношения.

– Садитесь, – сказал он доктору Брабендеру. – Хотите сигарету?

И подал фройляйн Клингс знак большим и указательным пальцами. Она уже знала, что это означает не одну, а две чашки кофе.

– Итак, не будем больше говорить о событиях сегодняшней ночи. Вы остаетесь при показании, что собирались сообщить сенатору о нашем разговоре вчера вечером. Это я могу понять. И то, что вы испугались, когда его нашли, – тем более после того, как я объяснил вам особую сложность вашего положения, – я тоже могу понять. Так что давайте останемся при этой версии. Кроме того, ее все равно нельзя опровергнуть. В настоящий момент установлено уже точно, что вы единственный человек, который побывал сегодня ночью на Ратенауштрассе! Вам придется привыкнуть к мысли, что смерть настигла вашего тестя в миг, когда он услышал ваши шаги на лестнице. Нами так же точно установлено, что в полицейский участок действительно позвонил какой-то лодочник, заметивший сквозь решетку утопленницу в сарае. Лодочника уже разыскали. Таким образом, я констатирую, что к этой стороне дела вы не имеете никакого отношения. Подчеркиваю, только к этой. А имеете ли вы отношение ко всей истории, зависеть будет от того, сумеете ли вы мне подтвердить минута в минуту, что были в ночь с субботы на воскресенье заняты другими делами.

Секретарша принесла кофе, потом вышла в канцелярию и, вернувшись, положила на стол перед Кеттерле конверт с фотографиями. А еще дневной выпуск гамбургской газеты, раскрытой и отчеркнутой на том месте, где сообщалось об убийстве. Комиссар быстро пробежал заметку, затем отложил газету и придвинул Брабендеру сахар и молоко.

– Позвольте высказать одну просьбу, господин комиссар, – сказал Брабендер. – Я готов собрать значительную сумму в качестве залога. Не могли бы вы отпустить меня? Даю вам слово...

Комиссар сделал движение рукой.

– После того как сегодня ночью в ноль часов тридцать минут вы стали одним из наследников сенатора Робертса, залог в обычных размерах вряд ли удержал бы вас от попытки исчезнуть в дальних странах, если бы вы этого захотели. И кроме того, практика внесения денежного залога в делах, связанных с убийством, не применяется.

Голова у Брабендера затряслась.

– Да, положение серьезное, – сказал Кеттерле, – однако, со своей стороны, даю вам слово, что двери тюрьмы распахнутся через десять минут после того, как мы проверим ваше алиби и сочтем его правдивым. Большего я не могу для вас сделать. Итак, в субботу утром, примерно около десяти, вы отправились в Бремен...

– Да. Я прибыл туда в одиннадцать. Конгресс заседал в здании медицинской палаты. Многочисленные коллеги могли бы подтвердить мое присутствие на всех докладах и рефератах, на дискуссии после обеденного перерыва, а также на совместном ужине.

Комиссар Кеттерле включил магнитофон.

– Не могли бы вы произвольно, на память, назвать несколько имен, ну, скажем, пять или шесть?

Доктор Брабендер сделал это без запинки, и Кеттерле выключил магнитофон.

– И до какого времени вы были с ними?

– До окончания ужина, примерно до восьми. Потом я отправился в отель. Я выпил пару рюмок шерри и не хотел в таком состоянии ехать в машине. Я заранее предусмотрительно заказал номер.

– Когда?

– В пятницу вечером.

– В какое время?

Брабендер хотел было ответить. Но промолчал.

– Ну? – настаивал Комиссар.

– Это могло быть примерно в половине десятого или без четверти десять.

– Хорошо. Что было дальше?

– Около половины десятого я еще раз вышел из отеля, вечер был прекрасный и безветренный. Я хотел выпить еще немного виски. Собирался отправиться прямо в кафе «Эспланада», но встретил по дороге одну знакомую. Мы выпили еще немного, а потом я проводил ее до дома. Там она сварила кофе, и мы немного поболтали.

– Когда вы возвратились в отель?

Брабендер внимательно разглядывал свои руки. Ему все это действительно было крайне неприятно.

– Было примерно половина седьмого утра, – сказал он.

– Кто эта дама?

Врач назвал фамилию и адрес. Комиссар Кеттерле взял несколько снимков со своего стола и разложил в ряд, не глядя.

– Ваша жена знает об этой связи?

– Нет, конечно, нет. Может быть... Я полагаю, что это настолько интимное дело...

– Послушайте, доктор Брабендер, – сказал комиссар, – вы часто встречаетесь с этой дамой?

– Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос, господин комиссар.

– Но это важно. Судите сами, вы предусмотрительно заказываете номер в отеле, потому что собираетесь остаться в Бремене на ночь, а потом случайно встречаете старую знакомую, которую провожаете до дома. Тут кое-что не согласуется, признайтесь. А ведь насколько разумнее было бы ограничить себя в алкоголе и спокойно отправиться вечером домой. Тем не менее вы предусмотрительно заказываете номер. Неужели все на самом деле было так?

– А вам очень необходимо узнать обо мне самые интимные вещи?

– В ваших же собственных интересах, доктор Брабендер.

Брабендер глубоко вдохнул пару раз и снова закурил сигарету.

– Это останется между нами?

– По возможности.

– И все-таки я надеюсь на вас. Конечно, это отдает дурным вкусом, но у меня было желание в тот вечер в Бремене немного развлечься. Это правда. Я знал ее поверхностно. В тот вечер она не работала, и все получилось само собой. Я, собственно, так и рассчитывал. Никто бы ничего не узнал. Я ведь не мог предположить, что в ту ночь исчезнет Сандра Робертс.

Брабендер казался растерянным, словно старшеклассник, которого впервые застигли в ночном заведении.

– Ну хорошо, – сказал Кеттерле к большому его облегчению, – мы проверим ваши показания. Где работает эта дама?

– Она обслуживает бар позади ресторана Рейнхардта. Добротное заведение для избранного круга с небольшим ассортиментом развлечений после десяти. Вполне серьезное, поэтому по субботам бар закрыт.

Брабендер наивно полагал, что хотя бы уровень заведения подправит то нелестное представление, что создалось о нем у комиссара. Кеттерле кивнул. Потом передал ему через стол пачку фотографий.

– Взгляните сюда.

Брабендер уставился на снимки мертвой Сандры Робертс, сделанные в лодочном сарае.

– Что вы на это скажете?

Брабендер был потрясен.

– Это ужасно, – прошептал он.

– Она утонула, – сказал комиссар.

– В это невозможно поверить, – сказал Брабендер, просмотрев всю пачку. Некоторые он задержал, сравнивая с остальными.

– Почему невозможно?

– Да взгляните на ее позу. Так не тонут. Во всяком случае, не тогда, когда все тело находится в воде.

Кеттерле задумчиво смотрел в течение нескольких секунд на Брабендера.

– Ваше мнение совпадает с мнением судебного врача, – сказал он и проверил, не остыл ли кофе. Потом снова отставил чашку и поискал другой снимок.

– А что вы на это скажете?

Темный угол, грубо приколоченная к бревенчатой стене раковина, окрашенная в черный цвет, с примитивным медным краном.

– Вы полагаете...

Комиссар пожал плечами.

– Можно ли представить такое?

Брабендер содрогнулся.

– По-моему, нет.

– И все-таки было нечто в этом роде. Ну, хорошо.

Кеттерле встал и нажал на кнопку звонка.

– Я распоряжусь сейчас доставить вас обратно. И тут же дам знать, как только мы проверим ваши показания.

В сопровождении вахмистра Брабендер покинул здание на площади Карла Мука. Как двое добрых друзей, они зашагали напрямик через парк к следственной тюрьме. Комиссар посмотрел им вслед, потом снова уселся за письменный стол, разложил фотоснимки перед собою в ряд и просидел над ними с четверть часа.

Время от времени он помешивал кофе, отпивал глоток и покачивал чашку, чтобы лучше растворился сахар.

С утра она занималась тем, что примеряла всю имеющуюся у нее одежду черного цвета. Она еще больше оттеняла мертвенную бледность лица. Примерно в половине двенадцатого она позвонила в полицай-президиум. Естественно, у нее было желание нажать сразу на все рычаги. Ей сказали, что комиссара Кеттерле в данный момент в президиуме нет. Быть может, она желает поговорить с комиссаром Хорншу? Но она велела соединить ее прямо с господином Зибеком.

– По этому вопросу я могу сообщить вам немногое, фрау Брабендер, – ответил Зибек. – Следствием руководит комиссар Кеттерле. Только он один может решить, выдать ли вам разрешение на посещение мужа. Насколько я в курсе, он как раз собирался проверить его алиби. И пока это не будет сделано, я не могу вам что-либо обещать.

Эрика прибегала к всевозможным доводам и клятвам, но он только вежливо и даже вполне искренне повторял:

– Я весьма сожалею, фрау Брабендер.

Теперь она сидела на софе, уставившись перед собой, и раздумывала, к кому бы ей еще обратиться. Ханс-Пауль отпадал. Он всегда держался особняком, и никаких влиятельных связей у него не было. Папа́, конечно, знал сенатора по вопросам юстиции, а также нынешнего сенатора по внутренним делам. Но оба они были социал-демократы, и Эрика могла представить, что сказал бы ей папа́. Для них это будет хороший предлог обратиться впоследствии к консерваторам с просьбой о каких-нибудь особых уступках. Социал-демократы относятся к консерваторам, быть может, с уважением, но уж ни в коем случае не с симпатией.

– Ведущееся расследование, деточка, – сказал бы папа́ в этом случае, – может иметь далеко уводящие последствия. В такой ситуации люди выглядят иногда нелепо.

Вот она и поставила бы себя в нелепое положение, предприняв подобный шаг.

Снова и снова размышляла она о том, откуда у Реймара такой страх перед возможной проверкой его алиби. Она слишком хорошо знала его склонность к точному расчету, чтобы поверить всерьез, будто он имеет какое-либо отношение к смерти Сандры Робертс. Но, с другой стороны, разве можно ручаться даже за близкого человека?

Его растерянность, когда она сообщила ему о звонке папа́, испугала ее. Она убеждала себя, что преувеличивает его реакцию, но это было не так. В минуты, когда она имела мужество трезво взглянуть на ситуацию, она точно припоминала, каким растерянным он тогда выглядел.

Поначалу у нее было намерение вообще не открывать, когда раздался звонок в дверь. Но, когда позвонили во второй раз, а потом и в третий, она встала, привычным движением поправила волосы перед зеркалом в коридоре и отворила дверь. Комиссар в плотном пальто какого-то неброского цвета почти полностью заполнил дверной проем. Сначала он что-то пробормотал о соболезновании.

– Я увидел, что внизу стоит ваш автомобиль, фрау Брабендер, – добавил он. – Вполне могу представить, что вы никого не хотите сейчас видеть, поэтому я и позволил себе позвонить несколько раз. Вы ведь еще ночью хотели со мной поговорить.

Он снял шляпу и положил ее на вешалку в прихожей. Потом расстегнул пальто. Эрика сделала было движение, чтобы помочь ему раздеться.

– Нет, нет, спасибо, – сказал Кеттерле и первый прошел в большую гостиную с цветами на окнах, выходивших в сад.

Они жили так, как живут люди среднего сословия. Мягкая мебель, журнальный столик, письменный стол, все среднего качества. Не дорогое, но и не дешевое, не уродливое, но и не красивое. У них был большой стереокомплекс под красное дерево. Доктор Брабендер наверняка любил Шумана и Моцарта, а его жена – оперные арии. «Аида», подумал Кеттерле, завораживающе прекрасные образы, а может, еще «Риголетто» или «Трубадур». Картины маслом в вычурных барочных рамах с искусственной патиной изображали рыбацкие лодки, вечер на море, облака, сквозь которые пробивалось солнце, А еще цветы. Картин было, пожалуй, чересчур много. Обеденный стол сделан под чиппендейль, у стульев спинки плетеные и округлые. Он сел напротив нее.

– Вы его уже допрашивали?

– Я только что разговаривал с ним, фрау Брабендер.

Кеттерле сложил руки на столе и принялся внимательно их разглядывать.

– А что, собственно, намеревался делать ваш муж вчера вечером?

– Он сказал, что приедет поздно. Профессор Вольман оперировал, и он собирался посмотреть. Это в самом деле так, поскольку, когда я в половине десятого позвонила в клинику, сестра Ангела ответила, что он просил не вызывать его из операционной. Что он хотел потом на Ратенауштрассе, я при всем желании не могу вам сказать, Со мной он об этом не говорил. А такое бывает редко.

– В самом деле?

– Да.

– А у вас самой есть какие-нибудь предположения на сей счет?

– Нет. Но разве сам он вам ничего не сказал?

– Кое-что.

– Почему же тогда вы спрашиваете меня?

– Это важно. Дело не в том, знаете ли вы причину, а в том, говорил ли он с вами об этом.

– Подобные нюансы мне понять трудно.

– В самом деле трудно, – сказал комиссар. – Представьте себе, он скрыл от меня, что в последний раз видел Сандру Робертс не на балу в Альстер-клубе, а в пятницу вечером.

Эрика нервно теребила кружевную скатерть, сквозь которую просвечивала полированная поверхность стола.

– Не верю, – сказала она, – нет ничего такого, что касалось бы Сандры и о чем Реймар не говорил бы со мной. Это исключено.

– Но он признался.

Она покачала головой.

– И чего же он от нее хотел? – спросила она неожиданно.

Вдруг ей вспомнились бесконечные вечера, которые Реймар проводил в клинике, ночные дежурства, операции, конгрессы, мужские вечеринки.

– Это она хотела от него помощи, – услышала Эрика. – Она ждала ребенка.

Эрика перестала теребить скатерть.

– Должно быть, для нее это была катастрофа, – сказала она тихо, без всякого выражения в голосе. – И почему только такое всегда случается с теми, кто ни в коем случае не хочет детей?

– Вот именно. Потому она и обратилась к вашему мужу.

– Ну, об этом он не имел права разговаривать и со мной. Такие вещи относятся к области профессиональной тайны.

Комиссар кивнул.

– Он соблюдает ее даже по отношению к вам?

– Естественно, – сказала Эрика. – Реймар чрезвычайно добросовестен и корректен. Особенно в таких вещах.

– Ну да, и тем не менее он собирался ночью поговорить об этом с вашим отцом. Возможно, он ничего не знал о шоке, который за несколько минут до этого испытал сенатор в лодочном сарае. Но в любом случае его шаги принесли сенатору смерть.

Эрика не начала всхлипывать, гримаса не исказила ее бледное прозрачное лицо. Но она не могла остановить слезы, покатившиеся вдруг по ее щекам.

– Это ужасно, – прошептала она, не предполагая, насколько тщательно оценивает комиссар в этот момент искренность ее потрясения.

– Вопрос звучит несколько странно, фрау Брабендер, – сказал он, – но существовали ли между вами и вашим отцом по-настоящему близкие, доверительные отношения?

Даже вытирая слезы, она следила за своими движениями, отличавшимися грациозной элегантностью, – следствие хорошего воспитания.

– Папа́, – сказала она, – папа́ придерживался всегда точки зрения, что семья не является основой любви. Он ценил тех, кто ему нравился, даже если они не принадлежали к семейному кругу. А тех, кто не нравился, он отвергал, даже если они были членами семьи. Разумеется, к самому себе он требовал от всех подобающего уважения.

– Следовательно, у него был тяжелый характер?

– У всех людей, которые разбогатели сами в результате жестоких усилий, тяжелый характер.

– А вашего мужа он ценил?

– Быть может, это звучит странно, но папа́ ценил ученость. Он даже сожалел, что люди, которые так много учились и так много знают, никогда не достигают в жизни чего-нибудь стоящего. Под этим он имел в виду миллионы. Но как бы то ни было, папа́ всегда утверждал, что наука – замечательная вещь. Правда, историю искусств и тому подобные вещи, чем занимался Ханс-Пауль, он считал глупостью, финтифлюшками, так он выражался.

– Выходит, он относился к вашему мужу не очень доброжелательно, однако ценил его.

– Да. Примерно так.

– Распространялись ли его представления о семье и любви и на жен?

– Сандра, – сказала Эрика и обхватила руками красивое колено, – Сандра была для него великолепным украшением. Представьте себе только, как выглядела она на скачках в новейших и безумных шляпках только что из Парижа, в норковом палантине, в куртке из крокодиловой кожи и тому подобных вещах! Если папа́ отправлялся в театр или на концерт, то только затем, чтобы показать Сандру. И каждый знал, что до этого она была секретаршей в приемной референта по культуре и происходит из очень простых слоев. Любил ли он ее – не знаю. Есть мужчины, которые полагают, что любят женщину, поскольку гордятся ее внешностью.

Комиссар именно так все и представлял. Иначе быть не могло. По его мнению, человек мог тратить свою жизнь либо на то, чтобы зарабатывать миллионы и потом купить на них красивую жену, либо любить по-настоящему одну или даже нескольких женщин, но зато отказаться от миллионов.

– Должно быть, из-за этого и расстроился его первый брак, фрау Брабендер?

– Мама, – сказала Эрика, – это было нечто совсем другое. Мама была из очень хорошей семьи, которая потеряла свое состояние во время кризиса в тридцатые годы. Но зато она открыла ему двери в деловые круги Америки, а это ему было необходимо. Мама была для него инструментом, чтобы достичь величия, Сандра – украшением добившегося всего человека. У папа́ все всегда было последовательно.

– Как вы думаете, вашу мать он тоже любил?

Она вздохнула.

– Вам лучше исходить из того, что папа́ вообще никого никогда не любил.

– И разумеется, неудовлетворенная материнская любовь сосредоточилась на вас двоих?

– Да, – сказала Эрика, – временами это бывало невыносимо. Но у нее все всегда шло от сердца.

– В таком случае ваши отношения с мачехой после новой женитьбы отца должны были быть весьма скверными?

– Мы обе были замужем, когда все произошло. Это затронуло нас лишь косвенно.

– Ну, не скажите, фрау Брабендер, – возразил Кеттерле, – огромное состояние, которое вдруг уплывает в другие руки, это ведь не из разряда тех вещей, что затрагивают лишь косвенно.

Эрика, задумчиво глядевшая в окно, вспомнила вдруг, что ее муж находится в следственной тюрьме, и обратила лицо к комиссару.

– Вы ведь говорили о любви, – сказала она. – Состояние – совсем другое дело. Все было, конечно, нелепо, но в этом весь папа́.

– Ваш отец утверждал, что никто не знал содержания его завещания.

Быстрая улыбка Эрики была почти торжествующей.

– Ему так казалось. Однако он заключил в свое время с мамой договор о наследстве, и расторжение его потребовало огромной юридической переписки. Естественно, мама первая по секрету ввела нас в курс дела.

– Ваш муж знал об этом?

– Разумеется. Тем самым улетучились его мечты открыть когда-нибудь большую частную клинику. Он ненавидел Сандру и как наследницу, и как человека.

– А почему вы так откровенно говорите об этом со мной?

– Потому что абсолютно убеждена: Реймар не имеет никакого отношения к ее смерти, господин комиссар. Если б я пыталась что-то скрыть, это только привело бы вас к ошибочным выводам.

Кеттерле кивнул.

– У вас есть дети? – спросил он неожиданно.

– Пока нет, – сказала Эрика, – но скоро это время настанет. Родители не должны быть слишком старыми для своих детей. Реймар уже начал собирать статьи по данному вопросу.

– Так-так, – сказал Кеттерле и принялся рассматривать медную подставку, из которой торчали бамбуковые рукоятки всевозможных совочков, лопаточек, грабель для ухода за домашними цветами.

– Ваш муж часто не бывает дома?

Инстинкт подсказал Эрике, что тут начинается главное.

– Не очень часто, – сказала она. – Иногда ему нужно на конгресс, иногда на заседание, чтобы встретиться со знаменитым хирургом. Примерно раз в квартал.

– А в Бремене он бывает регулярно?

– Нет. Сказать, что регулярно, нельзя. Он весьма боялся по поводу своего алиби. Если полиция узнает о завещании папа́, так ему казалось, всем нам необходимо алиби. И, естественно, у всех нас его нет, мы ведь были в собственной постели. Это же смешно, сказала я ему... Ни один человек и не должен находиться нигде, кроме собственной постели, и не только потому, что в этот момент кого-то убивали.

– Это проблема, которой занимаются полицейские всего мира со времен Хаммурапи, фрау Брабендер, – сказал Кеттерле. – Но если дело обстоит так, то эти постели, по крайней мере, должны быть очевидными, как божий день. В гостинице это выяснить намного легче, чем дома. Гараж, портье, телефонные разговоры, чистильщик обуви, официант, подавший утром в номер завтрак. Мы как раз проверяем его показания. Но пока они не подтвердятся, я не могу, к сожалению, его отпустить.

– А он рассказывал об этом? Я уж боялась... Я думала... все ведь возможно, вы понимаете?..

– Ах это, – пробормотал Кеттерле, – увы, бывает и такой вариант. Нам часто приходится сталкиваться с подобным. Конечно, вам это не доставило бы приятных минут.

Эрика встала и поправила складки на безупречно висящих гардинах. Потом бессильно опустила руки и выглянула в сад.

– Лучше уж что-нибудь в этом роде, чем вообще никакого алиби.

– А в принципе у вашего мужа есть склонность к супружеским изменам?

Она оглянулась.

– Еще когда мы только поженились, я заявила ему четко и ясно, что прочную интимную связь на стороне буду рассматривать как оскорбление и повод для развода. Но почему вы спрашиваете, если в данном случае все обстоит по-другому?

Кеттерле тоже встал.

– Прошу меня извинить, фрау Брабендер, – сказал он, – но это был личный интерес, я допускаю, что совершил бестактность. Скажите, а от кого, собственно, вы узнали об этом деле?

– От папа́, – сказала она. – Вы ведь были там, когда он звонил. Я сама подошла к телефону.

– А как воспринял известие ваш муж?

– Он был в ужасе и очень подавлен. Позже у меня даже создалось впечатление, будто он чего-то боится.

– Когда позже?

– Не сразу. Позже. Я не знаю, как это объяснить...

Комиссар повернулся к ней.

– Может, вы все-таки постараетесь вспомнить?..

Как часто слышала Эрика эту фразу в детективах, хороших и плохих! И вот теперь она тоже должна постараться вспомнить. Да возможно ли вообще такое? В течение десяти минут она напряженно рылась в памяти, перебирала сказанные тогда фразы.

– Да, – сказала она затем и распахнула дверь в прихожую, – думаю, что его испугало место, где она исчезла. Я в этом абсолютно уверена, господин комиссар.

Комиссар отказался пройти в операционную, где врачи судебно-медицинского института обычно проводили вскрытия. Вместе с Хорншу он дожидался в облицованной кафелем комнатке, служившей для написания отчетов, переодевания и мытья рук. Оба изучали надписи на рекламном календаре какой-то фармацевтической фирмы. Затем Кеттерле подробно осмотрел содержимое стеклянного шкафчика с пришедшим в негодность инструментом и наконец, широко расставив ноги, уселся в кожаное кресло возле письменного стола.

Но прошло еще добрых четверть часа, прежде чем доктор Штёкель наконец отворил дверь и сразу же направился к умывальнику. Один из санитаров стянул с него резиновые перчатки.

Комиссар бросил взгляд в распахнутую дверь. Накрытое простыней безукоризненной чистоты до самого подбородка, тело лежало на высоко поднятом операционном столе, потонув в зеленовато мигающем неоновом свете. Это был сенатор Рихард Робертс, которого его противники прозвали толстяком. Кто же из тех, что прозвали его толстяком, нанес этот удар, подумал Кеттерле. И самым плохим было то, что удары готовились в ближайшем окружении.

– Ею я занимался сегодня утром. Она, безусловно, утонула. Возможно, в лаборатории уже исследовали пробы воды из легких. А с Робертсом с самого начала все было ясно: сердечный приступ.

Он вытер руки и набрал номер телефона.

– В остальном вы были правы. Она была беременна, примерно на втором месяце, – сказал он, держа в руках телефонную трубку. – Алло? Штёкель. Уже готовы? Ну и как? Нет, скажите только главное. Полиция все равно потом получит отчет.

Несколько минут врач слушал, что ему говорили по телефону, изредка перебивая говорившего короткими вопросами или же непонятными «так-так» и «да-да». Потом положил трубку.

– Выходит, соли там нет, Кеттерле, – сказал он, – это установлено точно. Сомнения исключены. Соленая и пресная вода отличаются при анализе друг от друга как святая вода из кропильницы от ямайского рома. Вода в легких пресная. Частично она соответствует консистенции той воды, в которой мы ее обнаружили, однако имеются незначительные примеси соды и натрия. Все другие примеси вполне могут содержаться и в воде Альстера. Но сода и натрий могли выделиться только из остатков мыла.

– Значит, можно утверждать, что в воде, обнаруженной в легких, имеются остатки мыла? – спросил комиссар.

– В смысле юридического доказательства, нет. Вы должны это понять, Кеттерле. Достоверно лишь то, что исследованная субстанция содержит некую составную часть, которая одновременно является составной частью мыла, конкретнее, ядрового мыла.

Комиссар встал.

– Можно ли утверждать, что данная вода находилась в каком-то объемном сосуде, в котором имелись, пусть незначительные, остатки мыла? – спросил он.

– Не исключено, – сказал врач и с удовольствием закурил сигарету, извлеченную им из ящика письменного стола. – Однако в минимальных количествах сода и натрий могут появиться еще и оттого, что выше по реке стирали белье, как раз когда она наглоталась той же воды.

– Я не верю, что кто-то в верховьях Альстера стирает белье, – сказал Хорншу. – Мы можем спокойно исключить этот вариант.

– Допустим. Я тоже в это не верю. Думаю, вы можете с соответствующими оговорками исходить из того, что в любом случае здесь действительно замешана какая-то большая посудина с остатками мыла. Но я еще раз обращаю ваше внимание на то, что не отпадает и другой вариант: воды Альстера в момент, когда она утонула, были по неизвестным причинам насыщены частицами соды и натрия. Понятно, что в тех пробах воды из Альстера, которые мы взяли, эта насыщенность была бы уже недоказуема.

– И не доказана?

– Нет.

Комиссар, у которого за весь день так и не было времени побриться, взглянул на себя в зеркало.

– А что такое ядровое мыло? – спросил он врача, однако выглядело это так, будто он задает вопрос собственному отражению в зеркале.

– Ядровое мыло? Ну, химически объяснить это сложно. Ядровое мыло является твердым хозяйственным мылом в противоположность мылу жидкому или туалетному.

Кеттерле обернулся.

– Один совсем уж бредовый вопрос, доктор, – сказал он. – Вы случайно не помните, каким мылом мыли руки сегодня ночью в лодочном сарае?

Штёкель затянулся сигаретой, потом поднял ее вверх, чтобы видеть сквозь дым лицо комиссара.

– Это был кусок ядрового мыла, он лежал рядом с раковиной, – сказал он. – Помню абсолютно точно. Но в конце концов после этого я тщательно сполоснул руки, так что следы не могли остаться.

– А вы полагаете, что, кроме вас, там никто больше не моет рук?

– Значит, все-таки ее связали? – заметил Хорншу.

– Брабендер был в Бремене. При условии что его показания подтвердятся.

– А Новотни?

Кеттерле откашлялся.

– У Новотни сейчас самое надежное алиби в мире. Он был в «Клифтоне» и держал там в руке стакан.

– Но разве он не мог... Ведь каким-то образом, черт возьми, она должна была попасть с побережья сюда.

– Теперь я уже почти готов поверить, что Новотни прибыл в «Клифтон», когда ее там уже не было. Он подождал, а когда она не появилась, уехал обратно.

– А телеграмма?

– Телеграмма? Вспомните, что в Половине десятого вечера сенатор еще раз позвонил Новотни, чтобы сообщить, что не нуждается в нем в воскресенье. Стало быть, до этого Новотни рассчитывал, что в воскресенье может понадобиться сенатору. Вы помните, Сандра Робертс спрашивала о телеграмме, когда приехала в «Клифтон»?

– Каким же образом Новотни мог попасть в ее комнату?

– Через окно. Окно было открыто, когда я впервые увидел Кадулейта. Ему нужно было только вскарабкаться с вымощенного участка двора. И это вполне объяснимо, поскольку они встречались в большой тайне.

Комиссар подумал.

– Возможно, это было так, Хорншу, – сказал он после паузы, – сначала он дал телеграмму с отказом. Потом, узнав, что на следующий день не будет нужен сенатору, все-таки поехал. Но прибыл позже, чем она его ждала, ведь о телеграмме она еще ничего не знала. Поэтому она уже стерла всю косметику и собралась ложиться спать. По тут по вымощенному участку двора к окну подошел убийца и договорился с ней о встрече на пляже. Она снова оделась, пошла к тому месту и... Н-да, а что произошло потом, все еще покрыто глубоким мраком. Во всяком случае, это был кто-то, кого она знала. Кстати, Новотни мог побывать в ее комнате и после этого.

– Мог? И вы полагаете, что Новотни с ходу нашел нужное ему окно? Особенно если в комнате никого не было? – возразил Хорншу. – До сих пор я не верил в колдовство. Но вот уже в который раз любые наши разумные рассуждения обрываются на том месте, где обрывается след.

– Колдовства не бывает, – сказал врач, погасив сигарету.

– И тем не менее это так, – сказал Кеттерле, надевая шляпу. – Пришлите мне ваши отчеты, как только будут готовы.

Они уже прошли почти весь длинный коридор, когда доктор Штёкель снова открыл дверь.

– Санитару при вскрытии бросилось в глаза, что босоножки у нее были надеты не на ту ногу. Может, это для вас важно? – крикнул он вслед уходящим.

Комиссар оглянулся.

– Может быть, – сказал он. – Большое спасибо, доктор.

На улице он внезапно остановился. Хорншу обернулся.

– Но ведь когда она шла по пляжу, босоножки на ней были надеты правильно, – сказал комиссар и покачал головой. – Это же неоспоримый факт.

Из судебно-медицинского института они зашли пообедать в пивную Хайнриксена. Потом заглянули в парикмахерскую и, откинув головы на мягкие валики, по очереди побрились.

Дожидаясь своей очереди, Кеттерле пробежал в дневных газетах сообщения о таинственном убийстве. Большинство содержало самые немыслимые домыслы. Арест известного терапевта Реймара Брабендера всюду подавался крупным шрифтом.

«Врач подозревается в убийстве» – напечатано было аршинными буквами в десятипфенниговой «Бильд»[5] 5
  «Бильд» – дешевая иллюстрированная газета, принадлежащая издательскому концерну Шпрингера, отличается стремлением к броской сенсационности и явной дезинформацией читателей.


[Закрыть], далее следовало:

«Семейная драма в доме сенатора. Рихард Робертс зверски убит. Прогнившие отношения в высших сферах. «Бильд» требует самого беспристрастного расследования, невзирая на лица и закулисные мотивы».

– Это еще счастье, что есть газеты, которые открыто пишут о таких вещах, – сказал парикмахер, натачивая на ремне бритву.