Текст книги "Гиблое место. Служащий. Вероятность равна нулю"

Автор книги: Димитр Пеев

Соавторы: Матти Юряна Йоенсуу,Штефан Мурр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

– Наверное, крепкий орешек, – сказал Кеттерле в машине, когда они свернули на Миттельвег.

– А иначе он не стал бы сенатором, – ответил Хорншу, обгоняя трамвай. – Те, кто действует с оглядкой, сенаторами не становятся. В этом преимущество нашей чиновничьей жизни.

– То есть как это? – спросил Кеттерле.

– Достаточно выслуги лет и старания, – проворчал Хорншу. – Жестокость оказывается излишней.

– Вы слишком молоды для подобных констатаций, Хорншу, – недовольно пробурчал Кеттерле.

– И все-таки вы должны признать мою правоту.

Комиссар вздохнул. Он вспомнил Зибека, когда Хорншу въехал на мост через Альстер.

Вскоре после этого они свернули на Ратенауштрассе.

Дом поражал роскошью. Клинкерный кирпич, полукруглые лестницы по бокам. Гранитные колонны словно охраняли выходную дверь из мореного дуба с начищенными до блеска тяжелыми бронзовыми кольцами.

Засунув руки в карманы пальто, криминалисты поднялись по лестнице.

Хорншу оглядел портал.

– Прямо страшно звонить, – сказал он и нажал на сверкавшую медную кнопку звонка.

На двери не было таблички с фамилией. В Гамбурге и так знали, что здесь живет сенатор Робертс.

Одна половинка двери открылась словно сама по себе. До этого не было слышно ни единого звука. Экономка явно была старой школы. Ей было около пятидесяти, одета в длинное черное платье с передником и кружевной наколкой.

«Как в городском театре», – подумал Кеттерле. Сестра как-то пригласила его в театр по случаю своего пятидесятилетия.

С достоинством и церемонностью, выработанными долгими годами, экономка пригласила их войти.

– Господин сенатор ожидают только одного господина, – сказала она холодно и молча показала на вешалку.

В доме, где бывают судовладельцы, страховые маклеры, директора банков и почетные консулы, чиновникам уголовной полиции не помогают снять пальто.

Экономка вынула руку из кармана передника, только чтобы открыть покрытую белым лаком застекленную дверь в холл.

Обшитая темно-коричневыми панелями дубовая лестница вела на второй этаж. Здесь было все: старинный глобус, французские напольные часы, каждые полчаса отбивающие «бим-бом», флетнеровский медный чайник.

Приглушенный свет лился сквозь круглое окно, украшенное витражами. В глубине была открыта дверь в зимний сад, из которого можно было попасть прямо в парк.

Они пробирались через Исфаган завлекающих красок к двери, которую распахнула перед ними экономка.

Кеттерле, слегка смутившись, оглядел себя сверху донизу. На нем был не самый лучший его костюм. И даже если бы он знал, что сенатор Робертс не придает одежде ни малейшего значения, это не поколебало бы его представления, как следует являться в дом сенатора.

Сенатор вышел из-за письменного стола.

– Господин Кеттерле? Комиссар?

– Старший комиссар, господин сенатор.

Вопросительный взгляд в сторону Хорншу.

– Комиссар Хорншу.

Сенатор кивнул и указал на два тяжелых, обтянутых бархатом кресла.

– И в каком же отделе вы работаете, господин старший комиссар?

– Два дробь три, господин сенатор. Я начальник первого отдела расследования убийств.

Человек, через руки которого за всю его жизнь прошли миллиарды и из этих миллиардов миллионы остались при нем навсегда, даже при самых поразительных сообщениях не позволяет дрогнуть ни единому мускулу на лице.

Сенатор молчал всего две секунды.

– Садитесь, – сказал он.

И поскольку он снова замолчал, с абсолютным спокойствием рассматривая Кеттерле, комиссар спросил:

– Прежде чем я сообщу вам тревожную весть – знаете ли вы, где ваша жена?

– Нет, – ответил сенатор. – У меня нет привычки держать ее на привязи. Но почему вы спрашиваете?

Кеттерле уперся обеими руками в подлокотники кресла.

– Ваша супруга в ночь с субботы на воскресенье между двадцатью тремя и часом ночи при совершенно тихой, безветренной погоде совершила прогулку по пляжу, с которой не вернулась до сих пор.

Робертс не шевельнулся. Потом слегка вытянул свою могучую голову с белыми прядями волос и выдвинул вперед подбородок.

– Откуда вам это известно?

– Нас известили.

– Кто?

– Полковник в отставке по фамилии Шлиске, проживающий в пансионе на побережье.

– А ему это откуда известно?

– Вчера утром за завтраком в пансионе установили отсутствие фрау Робертс, и полковник счел разумным сразу позвонить в Гамбург.

– А какое отношение имеет к этому отдел расследования убийств? Моя жена обожает всевозможные причуды. Ей доставляет удовольствие ставить людей в тупик. Когда происходит нечто подобное, она веселится до смерти. Вы можете оказаться в этом деле в дураках, господин старший комиссар.

Кеттерле внимательно наблюдал за сенатором.

– Вчера мы были там с оперативно-технической группой, специальной машиной, собакой и девятью полицейскими. Местная полиция собрала сорок человек, чтобы обыскать песчаное мелководье. Для этого были все основания.

– Какие же?

– Фрау Робертс отправилась на прогулку вдоль пляжа. Была тихая, абсолютно безветренная погода, и следы остались хорошо видны на песке. Но в определенном месте...

К удивлению своему, комиссар заметил, что глаза у Риха Робертса остекленели. Он замолчал. Сенатор не шевельнулся. И все же комиссар почувствовал, как напряглось все его тело под белоснежной рубашкой.

– ...след уводил прямо в море и обрывался, – закончил сенатор начатую комиссаром фразу.

Кеттерле хорошо помнил потом, что в тот миг у него было ощущение, словно произнесенные им потом слова «если хотя бы было так», разворошили такой пласт в судьбе Риха Робертса, что даже сам факт исчезновения его жены казался теперь незначительным.

Молчание было тяжелым, почти невыносимым, часы в холле били, казалось, бесконечно. Но сдержанное поведение сенатора не позволяло полицейским обнаружить свое изумление.

– Ну и что же дали ваши расследования? – спросил этот крупный мужчина, не сделав больше никакого движения, мгновение спустя он заложил руку за лацкан пиджака.

– Ничего, – сказал Кеттерле. – Поэтому я и пришел к вам.

Сенатор несколько раз глубоко вздохнул. Последний вздох завершился еле слышным хрипом. Только теперь Кеттерле стало ясно, что этот гигант страдает сердечной недостаточностью, и он упрекнул себя за то, что безо всякой оглядки жестко выложил ему все факты.

– Что же вы собираетесь теперь предпринять?

– После того как мы выяснили, что местопребывание вашей жены было вам неизвестно, я полагаю также, что вы не отправляли ей телеграммы, господин сенатор.

Рих Робертс медленно покачал головой.

– Конечно, нет. Но почему вы спрашиваете об этом?

– В пансионе «Клифтон» вчера в первой половине дня была получена телеграмма, отправленная по телефону от абонента, – Кеттерле вытащил из кармана записку и прочел, – 99-37-73 в Гамбурге. Это ваш номер.

Сенатор молчал. Потом он с трудом оперся на подлокотники и наконец встал.

Он подошел к окну, раздвинул немного шторы, выглянул в сад.

– Моя жена была одна? – спросил он оттуда, не поворачивая головы.

– Разумеется, господин сенатор, – сказал Кеттерле, который только в этот момент по-настоящему ощутил, какое множество проблем, помимо тех, что имеют прямое касательство к полиции, вытаскивает на свет божий эта история.

– И что же было в телеграмме?

Робертс вернулся и уселся за свой тяжелый письменный стол.

– В телеграмме было два слова: «Не выйдет». И никакой подписи.

Робертс облокотился на письменный стол, положил подбородок на скрещенные руки.

– Куда не выйдет? – спросил он. – И кто? Кто этот второй? Или кто должен был быть вторым? Можете вы мне это объяснить?

Комиссар Кеттерле взглянул на Хорншу. Потом тяжело закинул ногу на ногу и снова взглянул на Робертса.

– До сих пор мы задавали себе вопрос так: «Что́ не выйдет?» Но признаю, его можно понять и по-другому.

– Поскольку вы тут говорили о прогулке, моя версия кажется мне более правильной, господин старший комиссар. Ну и что дальше? Вы намереваетесь вести расследование убийства или будете исходить из предположения, что моя жена жива? Сыграйте в судьбу, господин старший комиссар. Она в ваших руках.

– Она не в моих руках. Как только фрау Робертс объявится, необходимость в расследовании отпадет сама собой. Но пока этого не произошло, мы сделаем все, что в наших силах, и постараемся не упустить ни единой мелочи. Надеюсь, вы разрешите задать вам несколько вопросов, а потом познакомиться с людьми, которые близко общались с фрау Робертс. Я имею в виду прислугу в доме и членов вашей семьи...

– Значит, я должен пригласить сюда детей? У меня две дочери, от первого брака, понятно. Я могу связаться с ними по телефону. Или с их мужьями. К сожалению. По крайней мере, в одном случае, к сожалению.

Вот так и получилось, что телефон почти в одно и то же время зазвонил у Реймаров и у Ханса-Пауля, вызвав тем всеобщее замешательство.

– Но что он имел в виду? – прошептал Хорншу, пока сенатор говорил по телефону. – Откуда он мог знать, господи, о всей этой чертовщине со следом?

– Он расскажет сам, – сказал Кеттерле. – Значит, вы тоже заметили его ужас?

– Этого нельзя было не заметить, – тихо сказал Хорншу, когда Робертс уже возвращался.

– Что вы хотите узнать от меня? – спросил сенатор и остановился перед Кеттерле. – Предупреждаю, вопросы личного характера не вызывают у меня энтузиазма.

– Быть может, комиссар Хорншу немного осмотрится пока в доме? – спросил, помолчав, Кеттерле.

Сенатор понял.

– Значит, все-таки личные? Фрау Матильда на кухне, господин комиссар. Это прямо напротив.

Хорншу ушел.

– Ну, спрашивайте, – сказал Робертс, усевшись на свое место и разглядывая ландшафт Ван Дейка над камином.

Кеттерле проследил за его взглядом.

– Когда обычно ваша жена стирала с лица косметику? – спросил он, не глядя на Робертса.

Тот молчал.

– Послушайте, однако, – пробормотал сенатор наконец, и комиссар встретился с ним взглядом.

– Поверьте, у меня достаточно веские основания для этого вопроса. Иначе я не задал бы его вам, господин сенатор.

– А что вы вообще имеете в виду?

– Видите ли, женщины в том, что касается косметики, следуют раз навсегда установившейся привычке. Ваша супруга стирает косметику до того, как раздевается перед сном, или после?

Сенатор покачал головой с отсутствующим видом.

– Я не могу ответить на ваш вопрос, – пробормотал он затем, – я этого просто не знаю.

– Но вы же должны были... я полагаю, вам случалось...

Робертс взглянул на комиссара. Сенатор выглядел усталым и одряхлевшим.

– В тех случаях она всегда была безукоризненно накрашена. Что и требуется для пожилого мужчины. – Сенатор принялся рассматривать ногти на руках. – Тут я не могу вам помочь. Спрашивайте дальше.

– Когда вы женились на ней?

– Ровно шесть лет назад. Ей было тогда двадцать три, мне шестьдесят шесть.

– И еще один вопрос, господин сенатор. Ваше состояние ведь весьма значительно.

Робертс подтянул ноги ближе к столу.

– Оно значительно... В самом деле.

– Как распорядились вы им в завещании?

– Я, – сказал сенатор Робертс, – назначил согласно договору о наследовании мою законную жену единственной своей наследницей, с обязательством, однако, выплатить моим детям определенный им процент, который несколько превышает часть, полагающуюся им по закону. Я сделал это из деловых соображений, дабы моя жена с оставшимся неразделенным капиталом смогла и дальше вести мои дела, в доходах от которых должна участвовать также в известной мере и моя дочь Эрика от первого брака. Если вам нужен адрес моего адвоката...

– Благодарю, – сказал Кеттерле, вынув записную книжку и сделав несколько пометок.

– Достаточно ли суммы, остающейся на долю второй вашей дочери, для обеспеченной жизни?

– Нет, – ответил сенатор, – но так вопрос и не стоял.

Тон его ответа не позволил комиссару спросить о причине.

– А кому известно о вашем завещании?

– Никому. Моя жена тоже этого не знала.

– Ваш первый брак был расторгнут по закону?

– Да.

– Когда?

– Четырнадцать лет назад. Причиной была не Сандра, если вы это имеете в виду.

– Учтена ли в завещании каким-либо образом ваша первая жена, чтобы ваши дети могли на что-то рассчитывать и с этой стороны?

– Нет, – ответил сенатор, продолжая рассматривать голландский ландшафт над камином, – к тому же моя первая жена погибла 27 марта 1956 года. В последнее время она проживала в Виккерсе на Лонг-Айленд. Она спустилась из своего дома вниз на пляж. И там внезапно ее след оборвался.

– Вы что, всерьез полагаете, будто моя экономка, моя уборщица или мой шофер могут послать моей жене телеграмму загадочного содержания? – спросил сенатор после того, как комиссар выразил желание задать несколько вопросов прислуге. – Но если это так необходимо...

Он подошел к телефону.

Вместо Матильды в дверях появился Хорншу.

– Я уже побеседовал с ней, – сказал он, – она тоже не знала, куда собралась ехать фрау Робертс. Та просто объяснила, что не хочет несколько дней никого видеть и слышать.

– А как, собственно, она узнала о существовании «Клифтона», Хорншу? – задумчиво произнес Кеттерле. – Над этим вопросом мы ведь до сих пор не задумывались.

– Насколько я понимаю, – сказал Робертс, – мы получили рекламный проспект. Погодите-ка... Сандра нашла этот дом восхитительным. В отличие от меня ее всегда привлекала деревенская романтика, соломенные крыши... у этого дома ведь соломенная крыша? Верно? Ну вот видите, самая простая загадка в нашем деле. Если вам интересно, не исключено, что проспект у меня еще сохранился...

Комиссар покачал головой.

– Нет, нет, это не настолько важно. У вас есть шофер?

– Да. Новотни. Эмигрант. Очень старательный. К тому же он следит за садом, лодками, отоплением и прочими вещами.

– Кадулейт номер два, – пробормотал Хорншу.

– Он живет в доме?

– Нет, у него своя квартира поблизости. А в течение дня его можно застать в гараже. Там у него небольшая каморка. Лучше покончить с этим сразу же. Остальные должны сейчас подойти.

Сенатор Робертс приподнял безупречной чистоты манжет над своими часами. Тяжелый золотой браслет обтягивал покрытое волосами и совсем еще не дряблое запястье. Он остался сидеть за письменным столом, отвечая на вопросы комиссара, оттуда же он следил за беседой своего шофера с полицейскими.

– Да вы садитесь, Новотни, – подбодрил он водителя, который нерешительно стоял в центре комнаты, и Новотни неловко присел на краешек кресла.

На нем был комбинезон, в руках замасленная кепка. Но Кеттерле вполне мог представить, как респектабельно он смотрелся в своей прекрасной форменной одежде, со слегка тронутыми сединой пышными волосами и лицом, выражение которого весьма мало соответствовало седине.

– Чтобы сразу ввести вас в курс дела, Новотни... – начал было сенатор из-за своего стола, и шофер обратил на него внимательный взгляд.

Комиссар Кеттерле поднял руку и сделал из-за спины Новотни знак сенатору.

– Господин сенатор, позвольте, пожалуйста, задавать вопросы мне.

Рихард Робертс пожал плечами.

– Как вам будет угодно, – сказал он и откинулся в кресле. Огромный нож для разрезания книг выглядел в его могучих руках перочинным.

Кеттерле обратился к шоферу:

– Несколько вопросов, которые я хотел бы задать вам, одобрены господином сенатором. Поэтому можете отвечать на них без колебаний, ясно?

– Конечно, – сказал шофер, пребывавший, очевидно, в полном неведении, о чем должна идти речь.

– Сколько автомашин имеется в доме?

– Три. «Кадиллак», «Мерседес-190 СЛ» и «карман-гиа» уважаемой госпожи.

– Вы обслуживаете все три?

– Да, все три.

– В чем состоит ваша работа?

– Я слежу за их внешним видом, мою, произвожу мелкий ремонт, регулярно отгоняю на техническую профилактику. Такие задачи у любого домашнего шофера.

– Вы водите все три?

Новотни кивнул.

– Да.

– Где находятся документы на автомобиль, когда вы сидите за рулем?

– В «кадиллаке» в правом боковом кармане, в двух других – в левом боковом кармане.

– И ни в одной – в отделении для перчаток?

– Нет. На этот счет имеется строгое указание господина сенатора. Отделение для перчаток в машине – это все равно что ящик его письменного стола.

– Иногда там остается письмо или какой-нибудь документ, – сказал Робертс, – и пришлось указать шоферу...

– Понятно, – сказал Кеттерле. – Положение сиденья водителя во всех машинах соответствует вашему росту?

Сенатор Робертс скривился и покачал головой.

– Уважаемая госпожа очень... – Новотни подыскивал нужное слово, чтобы выразиться с достаточным почтением, – изящна. И в большинстве случаев она выдвигала сиденье вперед до отказа.

– Благодарю, – сказал Кеттерле. – Вы водите машину в перчатках?

Кристоф Новотни ответил на этот вопрос не сразу, и Хорншу удивился, почему комиссар оставил его напоследок. Какое-то время шофер вглядывался в лицо Кеттерле с бо́льшим напряжением, чем до сих пор.

– К форменной одежде полагаются перчатки из серой замши, – ответил он наконец, – господин сенатор придают этому большое значение.

Кеттерле кивнул.

– И последний вопрос. Вы, конечно, тоже ничего не знаете о телеграмме, которая была отправлена отсюда вчера ночью по телефону? Текст ее: «Не выйдет», она была без подписи и адресована госпоже Сандре Робертс.

– Нет, – сказал шофер, – да и как бы мне пришло такое в голову? Когда была отправлена телеграмма?

Комиссар достал скомканную записку из кармана пиджака и назвал точное время.

– В девять часов семь минут.

– Ровно в девять господин сенатор позвонили мне на квартиру и сообщили, что я им больше не нужен.

Шофер взглянул в сторону сенатора, который как раз положил нож для разрезания книг на письменный стол.

– Верно, – сказал сенатор, – это было ровно в девять. По телевизору кончили передавать соревнования по теннису. Я помню точно.

Новотни встал и переложил кепку в другую руку. Комиссару бросилось в глаза, что, несмотря на все свое уважение к господам, в нем не было и следа приниженности.

– Господин сенатор, вы позволите мне вопрос?

– Да, Новотни.

– Неужели уважаемая госпожа попала в аварию? Я имею в виду – мне не хотелось бы упрекать себя в недостаточном уходе за машиной... Это просто немыслимо...

– В этом смысле вы можете быть совершенно спокойны, Новотни, авария не имеет никакого отношения к делу.

– И все-таки... Если господин сенатор мне доверяют...

Робертс устало махнул рукой.

– Хорошо, хорошо, Новотни. Радуйтесь, что вы ничего об этом не знаете.

Шофер опустил голову, повернулся и пошел к двери. Комиссар Кеттерле достал из нагрудного кармана шариковую ручку и сжал ее в самом низу двумя пальцами.

– Кстати, господин Новотни, – сказал он, когда шофер был уже у двери.

Новотни вздрогнул.

– Да?

– Не могли бы вы оставить мне свой адрес и номер телефона? На всякий случай.

Шофер вернулся, взял шариковую ручку, бумажку комиссара и, склонившись над столом, записал свои данные. Потом, подумав, вытащил из кармана тряпку и тщательно протер ручку.

– У меня руки в масле, – сказал он извиняющимся тоном. – Вы можете испачкать костюм.

Когда Новотни пересекал холл, доктор Реймар Брабендер как раз открывал входную дверь.

Шофер пробормотал приветствие и удивился, что молодые господа прямо в пальто и шляпах, не раздеваясь, прошли через холл.

– Папа́! – крикнула Эрика. – Папа́, что случилось? Это так ужасно!

Она быстро обняла отца, потом посмотрела на полицейских, которые при ее появлении встали. Сенатор позволил и Зигрид обнять себя, затем поздоровался с обоими зятьями коротким кивком головы. И только после этого представил их чиновникам.

– Хорошо, хоть ты наконец сбрил свою богемную бороду, Ханс-Пауль, – сказал он, когда все уселись. – Если бы ты еще избавился от своих богемных привычек...

Сенатор терпеть не мог рубашки без галстука, куртки английского образца и вельветовые джинсы, но больше всего он терпеть не мог самого этого человека за род деятельности, которая вместо ясных цифр выражалась непонятными оттенками красок на каких-то непонятных набросках.

– Не донимай ты его вечными упреками, папа́, – сказала Зигрид. – По крайней мере сейчас нам всем нужно держаться вместе.

Презрительный смешок Рихарда Робертса продемонстрировал, как отнесся он к этому заявлению, он-то хорошо знал, как воспринимали его дети Сандру Робертс.

Сенатор выказал весьма мало любезности, быстро введя их в курс дела:

– Вы должны это знать: ваша мать бесследно исчезла с лица земли на пляже Лонг-Айленд. Три месяца спустя ее тело обнаружили в устье реки Гудзон. Ваша мачеха точно так же, ночью, исчезла на пляже Северного моря, оставив после себя только след. До сих пор ее не нашли. Мне не хотелось бы три месяца пребывать в неведении относительно ее судьбы. У полиции нет никаких отправных данных. Поэтому прошу вас точно отвечать на вопросы, которые задаст старший комиссар Кеттерле. Хочу подчеркнуть, что в течение сорокапятиминутной беседы с ним старший комиссар завоевал мое полное доверие во всех отношениях.

Одним движением руки он отмахнулся от всего, что собирались сказать молодые люди.

– Задавайте вопросы, – обратился он к Кеттерле и откинулся в кресле, сцепив пальцы рук.

– Возможно, я не так уж много смогу узнать от вас, – комиссар обратился к доктору Брабендеру, – но скажите, все вы знали подробности случившегося на Лонг-Айленд?

– Да, – сказал Реймар. – Все. – Он был бледен и нервно выдернул из пачки сигарету. – За исключением папа́, – сказал он извиняюще и закурил. – Это ужасно, господин комиссар, и, должен признаться, зловеще. Какие силы могут быть заинтересованы в том, чтобы сломить папа́, убирая его жен?

– Ну, – сказал Кеттерле, – ваша теща к тому времени, как она утонула, уже не была женою господина сенатора. Это важный момент и, возможно, ключ к раскрытию тайны – если она вообще существует.

– А вы разве верите в случай?

Комиссар Кеттерле опустил голову. Потом взглянул, не отвечая, врачу прямо в глаза.

– Когда вы видели ее в последний раз?

И хотя комиссар подчеркнул слово «вы», от него не укрылось, как вздрогнул врач при этом естественном вопросе.

Доктор Брабендер взглянул на жену.

– Думаю, что в пятницу, две недели назад, на осеннем балу Альстер-клуба.

– И вы тоже, уважаемая госпожа?

– Да, – подтвердила Эрика, – мы вообще-то видимся редко.

– А вы? – спросил Кеттерле Ханса-Пауля и Зигрид.

– Они ненавидят Сандру! – крикнул сенатор из-за стола. – Да видели ли они ее когда-нибудь вообще?

– Папа́, – возразила Зигрид, – ты не прав.

Кеттерле слегка подался вперед.

– Это была взаимная неприязнь?

– Н-нет, не совсем, – пробормотал Робертс.

– А Ханс-Пауль даже находит ее симпатичной. Она ведь очень экстравагантна.

Комиссар взглянул в утомленное, бледное лицо Ханса-Пауля Брацелеса.

– Так, – сказал он. – Знал ли кто-нибудь из вас, куда отправилась фрау Робертс?

– Этого никто не знал.

– Знает ли кто-нибудь из вас пансион в дюнах под названием «Клифтон»?

– Минутку, – доктор Брабендер откашлялся. – Так это, произошло там?

– Да, – сказал Кеттерле. – Вы знаете этот пансион?

– Что-то слышал. Фризская крестьянская романтика с соломенными крышами и журчащим неподалеку ручейком, так?

– Примерно, – сказал Кеттерле, – но когда вы об этом слышали? Можете точно вспомнить?

Брабендер задумался. Размышляя, он механически крошил свою сигарету в пепельнице.

– Должно быть, она рассказывала об этом на клубном балу, но точно теперь сказать не могу.

– Однако это очень важно, господин доктор, – настаивал Кеттерле. – Для нас важно знать, действительно ли фрау Робертс держала свой план втайне. Если мы будем знать это наверняка, будет уже кое-что существенное. Так это в самом деле было на клубном балу?

– Кто бы вспомнил незначительную мелочь, – пробормотал Брабендер, – не случись теперь... Ужасно трудно припоминать мелочи, которые потом приобретают такое значение. Это могло быть и чуть раньше, могло быть... у вас, кажется, есть проспект этого пансиона, папа́?..

Сенатор кивнул.

– Совершенно верно.

– Вот видите, это могло быть и здесь. Я сейчас не помню.

– Но не после клубного бала? Исключено?

– Исключено.

Комиссар Кеттерле все еще сидел, слегка подавшись вперед.

– Скажите, доктор Брабендер, вы ведь являетесь старшим врачом в госпитале святого Георга, не так ли?

– Да, конечно, но какое это имеет...

– Никакого, вы правы. Недавно в приемной врача я читал одну из ваших статей.

Ханс-Пауль Брацелес откашлялся.

– А не могли бы вы объяснить, господин комиссар...

Кеттерле прервал его:

– Должен вам признаться, что пока мы ничего объяснить не можем. Абсолютно ничего. Нет вопросов, которых мы бы себе уже не поставили. И теперь просто не знаем, что делать дальше. Еще один вопрос: кому из вас доводилось ездить в автомобиле фрау Робертс?

– Доводилось, – сказал Реймар. – Мне.

– И когда в последний раз?

– Тоже в день клубного бала. Я отвез Сандру домой, так как...

– Она была пьяна, господин старший комиссар, – пробурчал Рихард Робертс. – Я уже говорил вам, Сандра была экстравагантна.

– Это... – хотел было спросить Кеттерле, но помолчал, переводя взгляд с одного на другого. – Это было частым явлением?

– Если говорить правду, господин комиссар, – сказал сенатор, – за шесть лет я ни разу не видел, чтобы она пила что-нибудь, кроме апельсинового сока, имбирного пива и от случая к случаю, если уж нельзя было отказаться, легкого коктейля. У вас есть еще вопросы?

– Последний, – сказал комиссар и поднялся. – Вы прибегали вчера к услугам своего шофера, господин сенатор?

– Ночью?

– Нет. Скажем – с субботнего вечера до вечера в воскресенье – или даже до утра понедельника?

– Вчера утром я собирался поехать во Флотбек на выездку лошадей. Но потом решил не делать этого, так как чувствовал себя не очень хорошо.

– А где находился Новотни все это время?

– Должно быть, дома. Я позвонил ему еще раз около десяти вечера, чтобы сказать, что в воскресенье он мне не понадобится. Тогда он спросил, можно ли ему пойти в кино после обеда. У вас есть еще вопросы?

– Благодарю вас, – сказал комиссар и принялся задумчиво застегивать пиджак. – Нет ли у вас в настоящее время каких-либо опасений? Я полагаю – мы могли бы выделить одного или двух полицейских...

Он умолк, взглянув на сенатора.

– Думаю, что справлюсь и сам, – сказал сенатор. – Известите меня, если что-нибудь выяснится. Я, естественно, обеспокоен. После всех ваших вопросов...

И все-таки у сенатора Рихарда Робертса осталось впечатление, что ни один из этих вопросов не был лишним.

В холле оба комиссара столкнулись с экономкой. Теперь она стала намного общительней.

– Ну разве это не ужасно, – сокрушалась она, пока гости надевали пальто. – Такая молодая дама, такая красивая и такая элегантная. – Она даже подала им шляпы. – И Новотни говорит, что это ужасно.

– Когда вы с ним говорили об этом, фрау Матильда?

– Еще до того, как вы его позвали. Да, до того, – сказала экономка, смешавшись.

Кеттерле секунду подержал шляпу в руке, прежде чем надеть ее.

– Так, – сказал он, – мне кажется, что на сегодняшний день вы оказали нам самую большую услугу в этом деле.

Комиссар пригласил Хорншу на обед в пивную папаши Хайнриксена. Это было, пожалуй, единственное заведение в Европе, где еще можно было за марку восемьдесят получить настоящий картофельный суп и жареные фрикадельки с хреном. Кеттерле нравился здешний полумрак, и зимой, когда его комната у фрау Штольц делалась холодной и неприветливой, он проводил здесь большинство вечеров.

– Ну, папаша, что слышно? – спросил он после того, как они спустились на три ступеньки вниз и раздвинули плюшевые занавески.

Папаша Хайнриксен, засучив рукава, протирал стойку.

– Здрасьте, господа, – сказал он, не прерывая работы. – Ничего нового, господин комиссар.. Вам две порции фрикаделек? – Немного пахло пивом и застоявшимся кухонным чадом.

– Точно, – сказал Кеттерле и снял пальто. Хорншу помог ему.

Они сели за столик в углу, и комиссар извлек сигару из нагрудного кармана. Прикурив, он взглянул на Хорншу.

– Толчем воду в ступе, – сказал Хорншу. – Интересно, продвинемся ли мы хоть на шаг.

– А мы уже продвинулись на один шаг, Хорншу, и если Рёпке проявит свое искусство, то на довольно большой.

Кеттерле затянулся сигарой, сунул руку в карман пиджака и, откинувшись назад, уставился в потолок.

Папаша Хайнриксен поставил на стол две кружки пива.

– Пока хватит?

– Вполне, – сказал Кеттерле. – Подумайте, Хорншу, из всех этих людей только двое не лгали. А почему?

– Кого вы имеете в виду?

Комиссар чуть не ткнул Хорншу в грудь сигарой.

– Ваша экономка и сенатор Рихард Робертс. Довольно внушительная личность, а?

– По как вы сделали такой вывод?

Комиссар вытащил руку из кармана, положил на стол листок бумаги и тщательно его расправил. Хорншу наклонился вперед.

– Что это?

– Четыре дробь семь, – сказал Кеттерле. – Рёпке же воплощенная систематизация, вы знаете!

Хорншу взглянул на комиссара.

– Вот, Хорншу, предмет номер четыре из объекта изучения семь. Номер семь – это сумочка крокодиловой кожи, принадлежащая Сандре Робертс, а предмет номер четыре – пропуск, который выдают в больницах посетителям после девяти вечера. Этот пропуск был выдан в прошлую пятницу. На нем написано: фрау Робертс к старшему врачу доктору Брабендеру.

Комиссар Хорншу застыл от изумления.

– Черт побери, – сказал он, – да ведь мы должны были немедленно забрать его с собою.

Комиссар ласково улыбнулся и освободил место на столе для наполненных доверху и источающих удивительный аромат тарелок с супом, которые поставил перед ними папаша Хайнриксен.

– Далеко не все можно с ходу обозначить как преступление, хотя и выглядит порой весьма похоже, Хорншу. Вы ведь заметили, как чувствителен Робертс ко всему, что касается его жены. Откуда мы знаем, что хотела Сандра Робертс от Брабендера? Быть может, что-то мучило ее, быть может, она была больна. Врачи – это люди, которым поверяют все. Возможно, у Брабендера есть довольно веская причина скрывать этот визит от своего тестя. Возможно. А может быть, и нет. С другой стороны, вспомните, что в этом деле подозрение падает на любого, кто оказывается заинтересованным в смерти Сандры Робертс. Интерес тут может быть различный, но вот финансовые интересы всех четырех молодых людей налицо.

Они начали есть суп.

– Однако мы должны искать еще одного человека, того, кто пять лет назад на Лонг-Айленд приложил руку к этой игре. Бывшая жена Робертса утонула, причем при столь же таинственных обстоятельствах. Это наводит на размышления, черт побери, и если серьезно все взвесить, получается абсурд. А может, она еще жива?

– Хорншу, – сказал Кеттерле, – я понимаю, что вы имеете в виду. Но подумайте как следует! Во-первых, она не была названа в завещании сенатора, во-вторых, какие претензии может предъявлять тот, кто официально считается давно умершим и к тому же пытается с помощью убийства реализовать права, которых вовсе не имеет. Нет, нет, даже если бы мы сочли возможной подобную мистификацию, здесь отсутствует сколько-нибудь значительный мотив. Это явно ложный путь.