Текст книги "Гиблое место. Служащий. Вероятность равна нулю"

Автор книги: Димитр Пеев

Соавторы: Матти Юряна Йоенсуу,Штефан Мурр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

– Но послушайте...

– Нет, нет, Хорншу, не спешите, подумайте еще раз! Предположим, он был действительно замешан как-то в этом деле, разве тогда он выпалил бы, как из пушки, именно тот ответ, который больше всего изобличает его самого. К тому же, скажи он совсем другое, мы все равно не смогли бы это проверить.

Тут Хорншу пришлось обратить все внимание на дорогу. В западном направлении, как и они, двигались на коротком расстоянии друг от друга два тяжелых грузовика с прицепами. После обгона, впервые с момента выезда из Гамбурга, перед ними открылось пустое черное шоссе.

– И второй сомнительный момент, – пробурчал Кеттерле, – второй сомнительный момент, Хорншу, оказывается даже важнее. Дело в том, что он любил ее.

Тяжелое, затянутое тучами небо, придавило ночное побережье. Время от времени по обеим сторонам шоссе проплывали очертания сгорбленных крестьянских домов с четырехскатными крышами, отдельные деревья, потом снова начиналась равнина, черная и бесконечная.

Мигание маяка на горизонте подсказало, что они приближаются к морю. Они добрались до «Клифтона» около половины девятого. Помещения для гостей были еще освещены, в темноте как из-под земли выросла Хайде и спросила, есть ли у них чемоданы.

Залаяла собака, чуть подальше другая.

Они заметили мерцание пуговиц на униформе. Вахмистр Рикс подошел к ним и, прежде чем они вошли в дом, доложил комиссару во всех деталях об одной из самых больших поисковых операций, которые когда-либо проводились в этой местности.

– Существуют две возможности, господин комиссар. Либо она погибла не здесь, либо ее утащило под ил.

– И какую же возможность мы примем за наиболее вероятную? – обратился Кеттерле к Хорншу.

Хорншу пожал плечами.

В дверях стоял полковник.

– Ну что нового? – протрубил он, едва они вошли в холл. Хайде следовала за ним с двумя портфелями.

– Где господа будут жить? – спросила она Виллемину ван Хенгелер, вышедшую им навстречу из кухни с засученными рукавами пуловера.

– Добрый вечер, фрау ван Хенгелер, – сказал Кеттерле. – Вам не трудно будет предоставить мне третий номер?

– Нисколько, господин комиссар. Только там не застелена кровать. Хайде, будь добра, немедленно...

– Нет, нет. Оставьте все как есть. Не стоит хлопот. Положите мне только шерстяное одеяло. Завтра мы должны уехать очень рано.

– Как вам будет угодно, господин комиссар. Господин Хорншу может занять второй номер. Он рядом. Ну как, есть какая-нибудь надежда пролить свет на это дело? Вы позволите пригласить вас на бокал вина? Но, возможно, сначала вы захотите немного привести себя в порядок. Поездка, наверное, была утомительной.

Снова комиссар прошел под двумя арками в заднюю часть дома и снова испугался протянутой иссохшей руки деревянного святого. Хайде отперла третий номер. После того как он освободился, там сделали уборку, а вещи Сандры Робертс взяли с собой люди Рёпке. Кеттерле снял пальто и вымыл руки.

– Выходит, Хайде, пески не отдают то, что однажды заполучили?

Вытирая руки, он повернулся к девушке.

Та покачала головой.

– Все это было напрасно. Я и раньше знала.

– Почему? – спросил комиссар.

Она пожала плечами.

– Не могу сказать почему. Но я это чувствую. Ее уже здесь нет.

– Хайде, какую чушь вы несете! – возмутился комиссар. – Где же она тогда должна быть?

– Не знаю.

– Все это эмоции, Хайде. Вы что-то знаете или говорите просто так?

– Просто так, – сказала она и улыбнулась, – откуда я могу что-то знать. Последнее дерьмо в этом доме. Хотя раньше это была наша усадьба.

Она отворила дверь и пропустила комиссара вперед. Кеттерле снова увидел огромный старинный сундук и широкую фризскую полку с медной посудой. И снова бросились ему в глаза огромные, старые, почти черные напольные часы, стоявшие в едва освещенной нише, почти скрытой изгибом лестницы.

– Изумительная вещь, – сказал он и остановился.

– Да. Но с тех пор, как я себя помню, они уже не ходят, – сказала Хайде. – В детстве мы прятались внутри. Пока однажды мать не вытащила ключ, а потом его потеряла. С тех пор ключа больше нет.

– А где ваша мать, Хайде?

– Умерла. Она умерла вскоре после отца – когда стало ясно, что мы должны продать усадьбу. Она очень любила меня.

– И вам не хочется никуда отсюда уезжать?

Девушка покачала головой.

– Но почему?

– Другим не понять. Но это в самом деле так.

Комиссар кивнул и прошел вперед.

Хорншу с полковником и фрау ван Хенгелер уже сидели за столом, поставленным в одной из темных оконных ниш.

– Послушайте, комиссар, – встретил его полковник вопросом, – вы уже разобрались с телефонным звонком? Я подумал было, что вы собираетесь поймать нас за руку, но господин Хорншу сказал...

Комиссар сел за стол.

– Нет никаких сомнений в том, что Сандра Робертс разговаривала по этому телефону в воскресенье утром в восемь часов девять минут. Обе дамы заверили, что не слышали звонка. Какая причина у них скрывать, даже если они в самом деле приняли телеграмму...

Фрау ван Хенгелер покачала головой.

– Выходит, в это время она была еще жива, не верите же вы в привидения?

– А вы, значит, тоже убеждены в том, что она мертва? – спросил Кеттерле.

– Что вы! Да и кто еще в этом убежден? Кроме полковника?

– Хайде, к примеру...

– Это неправда, господин комиссар. Я знаю только, что здесь ее больше нет.

Фрау ван Хенгелер переводила взгляд с одного на другого. Хайде стояла возле кухонной двери. Полковник тщательно протирал очки.

– Хайде... – начала фрау ван Хенгелер с укором.

– Ах, оставьте, – перебил Кеттерле, – есть же люди, у которых чутье на такие вещи...

– Воображает, будто она ясновидящая, – сказала Вилли, – но ведь это полная чушь.

– Согласен, – сказал полковник.

Вахмистр Рикс промолчал. Но потом поднял голову и попросил девушку принести бокал сухого вина с сельтерской, разбавленного в большой пропорции.

– В этой телеграмме все загадка, – сказал Кеттерле, – отправитель, отправка, доставка. Знаете ли вы, что ее должны были передать первый раз в субботу ночью, в ноль часов две минуты?

– Почему же этого не случилось? – спросила фрау ван Хенгелер.

– Потому что никто не подошел к телефону, – сказал Кеттерле. – Разве никто не слышал звонка?

Все посмотрели друг на друга.

– Допустим, – сказал комиссар, – полковник ушел спать в одиннадцать, Хайде – в десять минут двенадцатого, но вы ведь в это время не спали. И тоже не слышали телефонного звонка?

– Нет, – сказала Вилли, – не припоминаю. Даже как-то странно. Но в конце концов, теперь-то мы знаем содержание телеграммы, а остальное, наверное, не так уж и важно.

– Вы правы, – сказал Кеттерле. – Это главный вопрос. И еще отправитель.

Вздохнув, он поднялся и побрел словно бы невзначай к кухне. Он закрыл за собой дверь в гостиную, когда увидел Хайде, мывшую посуду.

– А теперь, милая барышня, – сказал он и прислонился рядом с ней к кафельной стенке, – скажите честно, почему вчера утром вы выдали себя по телефону за Сандру Робертс?

Хайде взглянула на него и громко рассмеялась.

– Послушайте, – продолжал Кеттерле, – у нее был муж, приемные дети, люди, любившие ее и восхищавшиеся ею. Вы не можете себе представить, что означает для них ее исчезновение. Не знать ничего, только лишь, что след оборвался, да тут еще тебя дурачат явной бессмыслицей с телеграммой. Подумайте обо всем этом.

– А почему вы не спросите Вилли?

– Вилли? – переспросил комиссар. – Вилли достаточно взрослый человек, чтобы не делать этого или в крайнем случае признаться, что это сделала она. А вот вашу причину, Хайде, вашу причину мне очень хотелось бы узнать.

– Это была не я, – сказала Хайде и принялась тереть кастрюлю. – Как могло мне прийти такое в голову?

– Вот именно, – сказал Кеттерле, – подумайте об этом до завтрашнего утра.

Выходя из кухни, он поймал на себе брошенный через плечо взгляд Хайде.

Кеттерле попросил полковника помочь ему провести эксперимент с машиной.

– Мне хотелось бы проверить, можно ли из какой-нибудь комнаты услышать автомобиль, въезжающий ночью во двор.

– Вы полагаете, Новотни въехал на машине во двор?.. – пробормотал Хорншу.

Кеттерле пожал плечами.

– Это я и хотел бы выяснить, – сказал он.

Следующие двадцать минут они провели в комнатах Вилли, Хайде, полковника и Кадулейта, проверяя, что можно услышать, пока полковник на своей машине несколько раз въезжал во двор, добросовестно хлопал дверцей, запускал и глушил двигатель.

Кадулейт спал, завернувшись в одеяло. Его почти невозможно было узнать.

– Он целый день бродил с поисковой группой по пескам. Я отослала его спать, – сказала Вилли.

Комиссар кивнул. Они прошли в комнату Вилли, потом к полковнику В заключение поднялись на чердак сарая и попытались послушать из каморки Хайде. Это оказалась просто и современно обставленная комнатушка, лишенная романтической притягательности старых вещей, столь характерной для всего здания. На стене в рамке висела фотография тех времен, когда «Клифтон» был еще простой крестьянской усадьбой. При закрытых окнах ничего нельзя было услышать и отсюда, да и при открытых звук был не настолько громкий, чтобы разбудить спящего, хотя Хорншу, сменивший теперь полковника в качестве источника шума, прилагал большие усилия.

– Выходит, такое возможно, – сказала Вилли, когда все снова собрались в гостиной.

– Вполне возможно, – сказал Кеттерле. – А это для нас уже кое-что.

Хорншу наблюдал, как комиссар, допив пиво, поставил бокал на стол и принялся задумчиво барабанить влажными пальцами по картонной подставке.

– Скажите, – медленно спросил Кеттерле, ни на кого не глядя, – какому кругу лиц вы рассылаете обычно свои проспекты?

– То есть как? – переспросила Виллемина ван Хенгелер. – Вы думаете, она получила наш проспект?

– А разве вы ей его не посылали?

Женщина взглянула на комиссара с некоторым недоумением.

– Я не могу этого сказать по памяти. Нужно проверить.

Она слегка приподнялась в ожидании, что комиссар откажется от своей затеи.

Но Кеттерле только сказал:

– Это было бы очень мило с вашей стороны.

Тогда Виллемина, вздохнув, вышла в холл. Они слышали, как она копалась в ящике столика, искала списки. Она листала их на ходу, входя в гостиную.

– Естественно, я распространяла проспекты только в тех кругах, которые в состоянии оплатить свой отдых здесь, – сказала она. – Я выбрала из телефонных книг массу всевозможных обществ, союзов, клубов и прочего в том же духе, а потом попросила выслать мне списки их членов. Всю работу по отправке взяло на себя машинописное бюро в Куксхафене. У меня есть номер их телефона, если вы...

Кеттерле взглянул на часы.

– Слишком поздно для этого, – сказал он. – Среди ваших списков есть список членов Альстер-клуба?

– Да, – сказала Вилли, – я помню абсолютно точно. На этот клуб я возлагала большие надежды.

– Ну что ж, – сказал комиссар, – вы не ошиблись. Рихард и Сандра Робертс как раз являются членами Альстер-клуба. Когда вы разослали проспекты?

– Примерно три года назад, – пробормотала Вилли и отыскала в кипе брошюр список членов Альстер-клуба. – Вскоре после того, как мы открыли пансион.

Комиссар схватил тетрадку и пролистал ее. Хорншу заглянул ему через плечо.

Кеттерле перевернул страницу на букву Р, дважды пробежал ее глазами.

– Что-то не вижу, – сказал он, обращаясь к Хорншу. – Не могу отыскать здесь фамилию Робертс.

– Нет? – Вилли вытянула голову. – В таком случае они не получали проспекта. У машинописного бюро не было других материалов, кроме этого списка.

– И тем не менее у них есть проспект, – сказал Хорншу, засовывая руки в карманы пиджака. – Сенатор помнит его. И доктор Брабендер тоже.

Вилли пожала плечами.

– Во всяком случае, не от меня. Быть может, они получили его от друзей.

Комиссар вздохнул. Хоть бы это удалось выяснить!

– Друзей мы должны разыскать, Хорншу, – сказал ой. – Можете вы оставить нам списки, фрау ван Хенгелер?

– Конечно. Вы ведь их мне вернете?

– Да, – сказал комиссар, – в самое ближайшее время.

Он поднялся.

– На сегодня моя программа выполнена, – сказал он. – Сможете вы разбудить нас завтра в шесть?

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и полковник выключил радио.

Постепенно в «Клифтоне» воцарилась тишина. Погас свет. Комиссар Кеттерле в полной темноте сидел в номере три на типично северонемецком стуле с высокой спинкой, и только огонек его сигары освещал временами небольшое пространство вокруг. Он сидел абсолютно неподвижно, прислушиваясь, как Хайде идет по двору к сараю. Ворота сарая захлопнулись.

Казалось, будто комиссар, недвижный, как древнее изваяние, собирается по тихому потрескиванию и скрипу старой мебели разгадать тайну Сандры Робертс. Через полчаса он тихо поднялся, достал из портфеля сильное увеличительное стекло и карманный фонарь, неуклюже опустился на колени и начал исследовать дюйм за дюймом. Почти час перемещался он со скоростью улитки по двум помещениям. Потом тяжело поднялся, отряхнул брюки и снял ботинки.

Он подошел к двери, бесшумно приотворил ее, прислушался и выскользнул в коридор. На полке слабо поблескивала медная посуда. Он крался вперед, вплотную прижимаясь к стенке. В темноте он нащупал пузатый корпус старых часов. Что-то тут было не так.

Он прижался к косяку двери, ведущей в кухню, и прислушался. Кто-то дышал рядом. Дыхание было непривычно громким в мертвой тишине дома.

– Я знала, что вы придете посмотреть, – сказала Хайде.

Кеттерле включил карманный фонарь. Она стояла против него, руки за спиной прижаты к стене, и глядела на него в упор. На ней была длинная ночная сорочка.

– Я догадалась, когда вы сегодня вечером остановились здесь. Никто не должен туда заглядывать. Никто. Даже вы.

– Я и в самом деле подумал об этом, – сказал комиссар хрипло. – Дайте мне ключ.

– Нет. Никто не должен туда заглядывать.

Она скользнула через коридор и прижалась спиной к часам.

– Это тайна, колдовство. Проклятие выйдет наружу, если их открыть.

– Дайте мне наконец ключ, – сказал Кеттерле, – и не сходите с ума. Никакого колдовства не бывает. Быстро, ключ!

Он боролся с девушкой, пытаясь разжать ее руки за спиной.

– Не будьте же истеричкой! Если вы сейчас не дадите мне ключ, завтра я прикажу взломать их. Дай ключ!

– Нет, нет, – задыхалась девушка. – Там внутри платья. Только платья.

– Платья, – пыхтел он. – Так-так, значит, платья!

Несмотря на ее сопротивление, он вставил ключ в замок и медленно потянул дверцу, к которой она все еще прислонялась. Она откинула голову назад, но потом вдруг Перестала сопротивляться.

Внутри корпуса Кеттерле увидел очертания женской фигуры.

Он направил туда фонарь.

Словно в шкафу, там висела старая фризская крестьянская одежда с кружевным корсажем, поясом, отделанным жемчугом, шейным платком и чепчиком. Весь корпус часов был обит изнутри красным бархатом.

Комиссар взглянул на девушку. Теперь он понял. Это была ее сокровищница. Праздничная одежда ее матери, может быть, даже бабки. Это был алтарь, куда приходила она со своим глухим протестом против судьбы, утверждение ее исконных прав на дом и землю, где она родилась. Только она одна знала об этом убежище. А он проявил жестокость по отношению к ней.

И все-таки что-то висело в воздухе.

Как протяжный стон, раздался в тишине телефонный звонок. Один. Второй.

Девушка сделала движение. Комиссар задержал ее.

– Погодите.

Звонок. Еще раз. И снова.

Через секунду он был у столика портье.

– Да? Да, я слушаю.

И тут во мраке гостиной Кеттерле услышал нечто такое, что даже у него, повидавшего на своем веку всякое, мурашки побежали по спине.

– Вы или ясновидящая, или чертовка, – пробормотал он, заметив девушку под аркой.

Потом его голос загремел на весь дом:

– Хорншу!

Сначала ему послышалось, будто телефон звонит в другой половине дома. Звонки, однако, не прекращались, ему даже показалось, что они становятся ближе. Он медленно и мучительно пробуждался от свинцового сна, вызванного таблеткой веронала, ощупью отыскивал настольную лампу, а телефон неумолимо трезвонил по-прежнему.

Часы на его ночном столике показывали точно четверть первого – сенатору Робертсу уже не придется потом вспоминать об этом.

– Да, – сказал он, недовольно кряхтя, – слушаю, ну что там?

Это был дежурный полицейский со 114-го участка, Рихард Робертс припомнил, что участок находится на набережной Альстера, двумя или тремя улицами дальше.

Раза два он заходил туда, чтобы продлить паспорт.

– Один лодочник обратил на это наше внимание, господин сенатор. Они проплывали мимо вашего земельного участка. Там у вас не все в порядке. У вас ведь есть лодочный сарай?..

– Да, конечно, у меня есть сарай для лодок. Ну и что с ним? Он заперт на замок. И почему вы будите меня из-за этого сарая среди ночи, черт побери?

Но полицейский продолжал настаивать, чтобы он сходил проверить сарай.

– Вы ведь знаете, какие бывают люди. Боятся оказаться замешанными и в то же время всегда готовы дать показания. Может, послать к вам кого-нибудь на помощь?

– Нет. Никого не надо. Это терпит до утра. Если будет что-нибудь касающееся полиции, я вам позвоню. Спокойной ночи.

Сенатор положил трубку, выключил свет и долго ворочался на постели. Но заснуть снова ему так и не удалось. Свинцовой тяжестью навалились на него события прошедшего дня и уже не отпустили. Он долго переворачивался с боку на бок, наконец нащупал рукой выключатель и, тяжело дыша, сел.

Он сунул ноги в домашние туфли, накинул на себя тяжелый велюровый халат и прошел через две гардеробные и ванную в спальню Сандры. Там он зажег свет. В помещении стоял запах ее духов, одна штора тихо шевелилась от ветра. Матильда оставила дверь на балкон открытой.

Сенатор Робертс пригладил рукой волосы. Так чего же он все-таки хотел? Кто-то ведь потревожил его... Ах, да, лодочный сарай. Смешно, при чем тут сарай?

Он прошел через комнату, сдвинул штору и выглянул в сад. Сквозь ветки деревьев он увидел канал, отражающиеся в нем фонари с другой стороны. Лодочный сарай выдавался на берегу черной массой. Выглядел он мирной совсем не угрожающе.

Сенатор снова прошел через ванную в свою спальню, взял из ночного столика ключи от сарая и вышел на галерею. Холл лежал перед ним мрачный и молчаливый. «Бим-бом», – пробили старинные французские часы, пока он спускался по лестнице. Сенатор бесшумно пересек холл. В зимнем саду он отворил дверь на террасу и оставил ее широко распахнутой, чтобы не захлопнулась. Потом сунул руки в карманы халата, сразу став похожим на глыбу гранита, и спустился к лодочному сараю по тропинке, галька тихо шуршала под его домашними туфлями.

У сарая были бревенчатые стены и массивная дверь, он вставил ключ в замок и повернул его. Все было в порядке.

Он отворил дверь. Внизу тихо и лениво плескалась вода. Вообще-то он намеревался просто заглянуть внутрь, но потом все-таки включил тусклое красноватое освещение. Пахло олифой, плесенью и тиной. Вдоль стен тянулись деревянные мостки. Впереди на фоне тускло поблескивающей воды выделялась решетка.

Мерно покачивались лодки.

А между ними покачивался на слабой волне, подобно морской лилии, венец золотистых волос, жутко растекшихся по поверхности воды. Венец обрамлял ее лицо. Глаза были широко раскрыты и смотрели прямо на него.

Рихард Робертс не опустил голову. Он только отвел взгляд и сразу почувствовал спазм в груди, словно должен был теперь дышать только сердцем. Он со скрежетом стиснул зубы.

«Нет, – крикнул он себе, – нет, только не это! Они как раз метили в твое сердце, толстяк! Но им такое не удастся. – Хотя сердце его и сжалось, как старая тряпка. – Я знаю, мне нельзя туда больше смотреть, нельзя! За что-нибудь ухватись, толстяк. Бревна, балки, все это так надежно и шероховато. А потом свежий ночной воздух. Шелест деревьев».

И далеко впереди свет в спальне Сандры.

Можно идти дальше. Спазмы немного отпускают. Но возвращаются, стоит только подумать об этом. Думай о лошадях, о машинах, о Санкт-Петере, об Эрике, о карьере Реймара.

Еще половина пути. Вот уже и красный бук.

Открытая дверь в зимний сад кажется черной дырой. И бесконечно далеко. Гранитная лестница словно гора, дверь темная, угрожающая. Но за ними тепло. Бим-бом. Бим-бом.

Наконец-то деревянная лестница. Перила вверху освещает светлый треугольник. Он падает из спальни. Лампа стоит на ночном столике. А рядом телефон.

Пошатываясь, он вошел в дверь, рухнул на край кровати, скрестил на груди сильные руки. Сто десять, промелькнуло в его беспорядочных мыслях.

Сто десять, один – один – ноль. Ту-у-ту-у-ту-у.

– ...зидиум Гамбург.

– 114-й полицейский участок! Номер? Какой его номер?

Если я услышу голос того полицейского, значит, я выжил. Он был такой надежный и уверенный, словно голос врача. Но что я должен ему сказать? Мне ведь нельзя думать об этом...

– ...полицейский участок номер...

– Это с вами я разговаривал?

Внизу стукнула дверь. Кто-то вошел в дом. Шаги на лестнице, осторожные, крадущиеся, коварные.

Комод в стиле барокко будто отражает лицо комиссара. Как же его звали? И голос у него тяжелый, приглушенный.

– ...Нет ли у вас в настоящее время каких-либо опасений?..

Вахмистр в пустом дежурном помещении вырвал из блокнота листок, чтобы записать необходимое. В телефонной трубке он услышал страшный стон.

– Алло? Алло? Говорите же!

Но сенатор Рихард Робертс больше ничего уже не мог сказать.

А теперь ему хотелось бы побыть со своими мыслями наедине, сказал сенатор Робертс детям в то утро, уже после того, как оба сотрудника полиции покинули дом. Если кто желает сообщить ему что-нибудь конфиденциально, пожалуйста! Нет? Ну тогда до свидания. Дело находится у старшего комиссара – как бишь его зовут – в прекрасных руках. И не остается ничего другого, как ждать.

Доктор Брабендер не разделял подобной точки зрения.

– Я считаю, необходимо что-то предпринять, – сказал он, когда вчетвером они уселись в его машину и он повез супругов Брацелес домой. – Вы заметили по его вопросам, что он отнюдь не намерен оставить нас в покое. Для таких людей изначально подозрителен каждый, у кого есть хоть какой-то мотив. А мотив, по логике тупых полицейских мозгов, есть у каждого из нас. Даже у женщин. Если исчезает некто, собиравшийся унаследовать много денег, стало быть, его убрали люди, не желавшие, чтобы он унаследовал много денег. Как правило, дальше подобного вывода фантазия полицейских комиссаров не идет...

– Прекрасно, – сказал Ханс-Пауль, – но что мы должны предпринять?

– Для начала продумать, как вести себя, когда нам станут задавать конкретные вопросы.

– Вот именно, – сказала Зигрид, – ведь он вообще не задавал нам конкретных вопросов.

– Но он займется этим, как только найдут Сандру Робертс. Можешь быть уверена. И надо же было случиться такому! Весьма неприятно, весьма.

Эрика упорно молчала. Она сидела впереди рядом с Реймаром, курила и размышляла о том, что сказал Реймар сегодня утром, когда разволновался насчет алиби. И то, что Ханс-Пауль, в течение двух лет упорно отказывавшийся сбрить бороду, сбрил ее именно сегодня, тоже казалось ей странным. Не было ли это как-то связано с происшедшим?

– По-моему, – сказал Ханс-Пауль, – самое ужасное в этом деле – полная аналогия с Юлией. Вы только представьте себе! Ведь тогда это должен быть один и тот же человек. Тут не может быть совпадения. Уже когда случилось это с Юлией, я был уверен, что это не простая случайность. И вот теперь...

– Весьма слабое утешение, что никого из нас не было в то время в Америке. Если бы ты находился там на учебе, а я на каком-нибудь конгрессе, мы бы сидели уже за решеткой. Впрочем, утешение действительно слабое, все ведь можно еще наверстать.

Некоторое время они молчали.

– Если полиция не выйдет на след, – решительно произнес затем доктор, – придется постараться нам. Представьте себе, что Сандру не найдут. Тогда поползут слухи. Представить невозможно, что это такое – жить под подозрением, будто ты тоже причастен к этой истории.

– Реймар прав, – сказала Зигрид, – нас будут избегать в обществе, шептаться за спиной, делать язвительные намеки. Вам необходимо что-то предпринять, Ханс-Пауль. Но что?

Брабендер остановил машину перед домом, где жили Ханс-Пауль с женой. Вплотную за светло-зеленым «фольксвагеном» с севшим аккумулятором.

– Лучше всего приходите к нам завтра к ленчу. К тому времени мы все немного отойдем и как следует подумаем.

Ханса-Пауля и его супругу это вполне устраивало. Они вышли из машины и исчезли в подъезде крупного блочного дома, возле которого орущие дети стреляли из рогаток в воздух канцелярскими скрепками.

– Ханс-Пауль, – сказала Зигрид на лестнице, схватив его за рукав, – Ханс-Пауль, почему именно сегодня ты сбрил бороду?

– Я хотел доставить тебе радость, Зигрид. Но лучше бы именно сегодня мне этого не делать.

– Ханс-Пауль, – спросила она, – а ты действительно был всю прошлую ночь в бюро?

Он высвободился.

– Не болтай глупостей, – сказал он. – Тем более здесь. Не хватало, чтоб об этом узнал весь подъезд.

За широким стеклом панорамного обзора с голубоватым отливом, в своем «Фиате-1800» Эрика закурила уже вторую сигарету с тех пор, как они уехали от папа́.

Реймар был бы полным идиотом, если бы рассчитывал, что она забудет его слова, сказанные утром в сильном волнении.

– Он вообще ничего не спросил про алиби, Рей. Выходит, это не имеет никакого значения? Теперь-то ты можешь сказать мне, что имел в виду.

– Видишь ли, Эрика, – сказал Реймар, – если человек всю ночь спит в Бремене в какой-то гостинице, у него нет алиби. Потому что с таким же успехом можно и не спать в номере, тебе понятно?

– Но ведь это же обычное дело.

Эрика вытащила из приборного щитка пепельницу и вытряхнула ее за окно.

– Выходит, ты из-за этого так терзался? А может, ты в самом деле не спал тогда в номере? Или просто в другом номере?

– Эрика!

– Реймар, твою честность никто не подвергает сомнению, но уже в субботу мне показалось, что, помимо того, что ты выпил, у тебя была и другая причина не возвращаться домой.

Реймар промолчал.

Эрике впервые пришла в голову подобная мысль, и она испугалась ее.

– Ты поставил не на ту лошадь, Реймар, – продолжала она в порыве отчаянной искренности. – Когда мы поженились, ты решил, что женился на богатой наследнице. Миллионы. Отцу под семьдесят. К тому же ты меня любил. Но еще больше ты любил свои грандиозные планы. Частная клиника по лечению неправильного обмена, какой-нибудь курорт или клиника на водах, а потом появилась Сандра, и из всего этого не вышло ничего.

А теперь ты даже не принимаешь меня всерьез, хотела добавить она. Но Реймар прервал ход ее мыслей, поставив машину на Парковой улице у края тротуара.

– Остается надеяться, – сказал он, – что комиссар полиции не станет размышлять подобным образом.

Она внимательно взглянула на него, выходя из машины.

– А где все-таки ты был на самом деле? – спросила она неуверенно, пока они поднимались по каменным ступенькам.

– Эрика, – сказал он, – давай не затрагивать эту тему до тех пор, пока вопрос не встанет со всей остротой. Конечно, я был в гостинице. Но доказать этого я не смогу. А теперь приготовь чего-нибудь поесть. Потом я посплю часок-другой. Около пяти я должен быть в клинике. На половину восьмого профессор Вольман назначил операцию, на которой я хочу присутствовать. Это может продлиться допоздна.

– Печень? – спросила Эрика с осознанием долга жены врача.

– Селезенка, – буркнул Реймар, открывая дверь в квартиру. – Печень не оперируют.

Оба они действительно поспали часа два, потом поднялись и выпили по чашке чая. В начале пятого доктор Брабендер отправился в клинику. Он едва успел застегнуть халат и стянуть тесемки у воротника, как позвонила дежурная сестра и сообщила, что явился некий господин по имени Готфрид Цезарь Кеттерле, который не желает сообщить, по какому он делу...

– Проводите этого господина ко мне, сестра, – сказал доктор, – все в порядке.

У него было три или четыре минуты, чтобы подумать, какие вопросы задаст ему комиссар. Трудно предположить, чтоб за это время что-нибудь изменилось. Следовательно, будут вопросы, которые комиссар не захотел задавать в присутствии папа́. Но доктор Брабендер и представить не мог, насколько уже приблизился к истине этот массивный полицейский с бульдожьим лицом.

– Извините, что отрываю вас от ваших обязанностей, господин доктор...

Брабендер показал на обтянутую клеенкой кушетку, а сам уселся на черный вращающийся стул за металлическим письменным столом, покрытым белым лаком, с гладкой черной доской. Механически захлопнул он крышку прибора для измерения давления, скрестил руки и взглянул на комиссара. Он старался убедить себя, будто этот полицейский чиновник самый обычный пациент.

– Я полагаю, – сказал пациент, положив шляпу рядом с собою, – что у вас сегодня утром были достаточно веские основания скрыть причину визита к вам Сандры Робертс в пятницу вечером на прошлой неделе.

Доктору Брабендеру почти что удалось продемонстрировать хладнокровие. У него ведь были четыре минуты, чтобы подготовиться ко всяким неожиданностям.

Он медленно кивнул головой.

– Да, – сказал он, – конечно.

– И как я понимаю, у вас не было пока желания обратиться к нам.

– Нет. Разумеется, нет.

Кеттерле кивнул.

– А можно все-таки узнать эту причину?

– Мне очень жаль, господин комиссар, но...

Комиссар снова кивнул.

– Понимаю. Профессиональная тайна.

– Да.

– Значит, у нее было дело, которое относится к сфере вашей врачебной деятельности?

– Да, это так.

Оба молча разглядывали друг друга поверх коробочек с пинцетами, пробирок с реактивами и рекламных шариковых ручек различных фармацевтических фирм.

Толен ворвался в комнату, кивнул на бегу комиссару, достал что-то из шкафа с лекарствами и снова исчез.

– Тогда позвольте мне задать вам два или три вопроса, на которые вы можете отвечать просто «нет», если сказанное не будет соответствовать истине.

Доктор Брабендер приподнял плечи.

– Я не могу воспрепятствовать вам в этом, господин комиссар, однако...

– Итак, господин доктор, речь шла о смертельном или чрезвычайно серьезном заболевании Сандры Робертс?

– Нет.

– О смертельном или чрезвычайно серьезном заболевании господина сенатора? Пожалуйста, отвечайте правду. О больном сердце господина сенатора мне известно. Речь шла об этом?

Не так уж сложно, подумал доктор, задав обычный вопрос папа́, узнать, что тот находится под наблюдением одного из известнейших кардиологов. И наверняка этот кардиолог, да и комиссар тоже, догадываются уже, что папа́ не питает к нему как к врачу никакого доверия.

– Нет, – сказал он после краткого размышления. – Тоже нет.

Но уже в следующий момент пожалел об этом. Надо было решиться, рискнуть.

– В таком случае речь могла идти только о беременности, господин доктор, – сказал комиссар.

Доктор Брабендер молча пожал плечами. Этот мужчина со слегка поседевшими волосами, внимательно глядевший на него сейчас своими серыми, с металлическим блеском глазами, под которыми залегли мешки, сумел уже довольно глубоко проникнуть в суть дела.