Текст книги "Преданное сердце"

Автор книги: Дик Портер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

– Хэмилтон Дэйвис, – спросила Сара Луиза, – чем это ты занимаешься?

– А в чем дело? – ответил я.

– Я спрашиваю, чем ты занимаешься, почему ты забавляешься с этой костлявой дурой?

– Сара Луиза, я не знал, что она такая костлявая. И потом я уверен, что ты еще и не то вытворяешь, когда встречаешься с другими парнями.

– У них, по крайней мере, есть мясо под кожей.

– А по-моему, Сэнди симпатичная.

– Симпатичная? Возможно, если, конечно, бывают симпатичные скелеты.

Мы продолжали беседовать в том же духе; наконец я услышал голос Сэнди:

– Хэм, что с тобой?

– Ничего.

– Ты вдруг как-то притих. Я испугалась, что тебе стало плохо.

– Нет, все в порядке.

Примерно через неделю Сэнди решила, что мне можно позволить расстегнуть на ней блузку и бюстгальтер. Я сделал все, что полагается, но воспоминание о скелете неотвязно преследовало меня.

Стоило мне только договориться с Сэнди о свидании, как тут же объявлялась Сара Луиза. Выходя из телефонной будки, я слышал ее голос:

– Значит, у тебя свидание с этим скелетом! Какая волнующая женщина! А какие груди! Я слышала, сейчас очень модны бюстгальтеры нулевого размера.

– На безрыбье и рак рыба. И потом, я не понимаю, чего ты расстраиваешься, – ты ведь знаешь, что она мне безразлична.

– Просто интересно посмотреть, что для тебя значит быть обрученным. Уэйду ты, конечно, так ничего и не сказал?

– И вряд ли скажу. Это касается только нас с тобой.

У меня были припасены еще более язвительные слова, но я не успел их произнести: Сара Луиза начала таять в воздухе и, бросив мне: "Еще увидимся", исчезла совсем.

Через какое-то время мне так осточертели все эти разговоры о черепах и скелетах, что однажды я предложил Сэнди разойтись с миром, на что она недоуменно сказала: "Да, наверно, тебе лучше уйти". И я ушел.

В следующий раз Сара Луиза явилась мне в один из субботних вечеров. Дело было в Стэнфорде, куда мы с Уэйдом приехали в пятницу и где он заранее договорился с двумя девушками. Мою девушку звали Джейн. Она была далеко не красавица, но очень забавная. Из слов ее подруги я понял, что Джейн умеет классно рассказывать всякие смешные истории, и действительно, за ужином, а потом и в барс она развлекала нас как могла. Когда мы провожали девушек в общежитие, я сказал Уэйду, чтобы он ехал обратно один, а я пройдусь пешком.

У самых дверей я спросил Джейн:

– Тебе правда уже пора домой?

– Это зависит…

– От чего?

– От того, что у тебя на уме.

– У меня нет машины, но мне еще не хочется с тобой прощаться.

– Так что же?

– Может, прогуляемся?

– А, так ты романтик!

– А ты что, не любишь гулять?

– Еще как люблю – не меньше, чем натирать пол.

– Ладно, не хочешь, не надо.

– Пошли, – сказала она и потащила меня за собой в какие-то росшие в отдалении кусты, где нас никто бы не увидел.

– Ну как, неплохое местечко? – спросила Джейн.

– Отличное, только, может, все-таки прогуляемся?

– Да что ты заладил: "Прогуляемся, прогуляемся!" Ну хорошо, идем.

– Да нет, мне здесь нравится.

– Так на чем мы все-таки остановимся: останемся здесь или пойдем гулять?

Я привлек ее к себе и поцеловал и тут же ощутил у себя во рту ее язычок. Мы легли на землю, и Джейн тихонько застонала. Целовалась она так страстно, что моя рука сама собой оказалась у нее под блузкой.

– Ничего себе, – сказала Джейн, глядя на меня снизу вверх, – ты что же, собираешься меня изнасиловать?

– Только если ты сама этого хочешь.

– Я не люблю заниматься этим по пятницам: пропадает весь смак субботнего разврата.

– Чем же ты обычно занимаешься по пятницам?

Джейн задумалась.

– По пятницам, – сказала она наконец, – я целуюсь, ласкаюсь – словом, готовлюсь. В этом деле я мастак – спроси кого хочешь.

– И так каждую пятницу?

– Почти. Иногда, правда, я сижу дома и смотрю телевизор. Между прочим, так было последние два месяца.

– Без поцелуев и без ласк?

– Без поцелуев, без ласк, без свиданий. – Она немного помолчала. – Я умею вызывать у людей смех, но не страсть. Иногда я жалею, что родилась веселой, а не красивой.

– По-моему, ты красивая.

– Очень мило. Скажи еще: "Ты бесподобна". Мне часто так говорят.

Через минуту я почувствовал, что Джейн как-то затряслась, и подумал, что это она от смеха, что она вспомнила какую-то шутку. Я уже собрался было спросить, что ее так развеселило, как вдруг мне на руку что-то капнуло, и я понял, что это слезы. Она рыдала – рыдала что было сил.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего. Просто так. Знаешь, я так устала от одиночества!

– Так ты ведь душа любого общества!

– Чтобы быть душою общества, нужно это общество иметь. А у меня его нет. Мечтательным мальчикам нравятся мечтательные девицы. А мне остается на выбор: либо встречаться со всякими подонками, либо сидеть дома. Так что последнее время сижу дома.

Мало-помалу она взяла себя в руки. Я дал ей свой носовой платок и помог вытереть глаза. В следующую минуту она уже была прежней Джейн.

– Ну что, доволен, что пошел прогуляться? – спросила она, возвращая мне платок.

Платок был мокрый насквозь. На лице у Джейн были следы от растекшейся туши для ресниц, но в остальном она выглядела так, как будто и не плакала.

– Ты слишком низкого о себе мнения, – сказал я.

– Хочешь проводить меня домой?

– Только, если ты сама этого хочешь.

Джейн пошевелилась, и я подумал, что она хочет уйти, но тут она закинула свою ногу на мою и обвила меня руками. Сперва она лизала мне лицо, потом ее язык переместился ко мне в рот, стараясь залезть как можно глубже. Возможно, то, что она говорила про всякие ласки, и было шуткой, но дело это она, видно, крепко любила. Примерно через час, мы наконец оторвались друг от друга и медленным шагом двинулись к общежитию. Джейн, по-моему, кончила раза два. О себе я мог это сказать совершенно твердо, и когда я взял Джейн за руку, она была липкой – еще одно свидетельство моих оргазмов.

– Боже мой, сколько же времени прошло! – сказала Джейн.

– С тех пор как мы сюда пришли? – спросил я.

– С тех пор как такое со мной случилось в последний раз.

– Может, встретимся завтра?

– Может быть.

Лишь на рассвете я добрался до общежития, где жили студенты, принадлежавшие к братству "Сигма хи". Еще накануне я заглянул к ним, чтобы убедиться, что смогу там переночевать. Кровати стояли на открытой веранде, я нашел свободную и улегся спать. Морозный воздух пробирал до костей, так что мне пришлось натянуть на себя несколько одеял. Отлично придумано – устроить спальню на веранде! Засыпая, я думал о Джейн и о ее языке. Через какое-то время я проснулся и вдруг понял, что никогда еще не спал так крепко. "Славное сочетание – секс и свежий воздух, – решил я. – Надо будет это учесть".

Проснулся я от того, что почувствовал, как чьи-то руки вытаскивают меня из кровати, поднимают в воздух, раскачивают, – и вот я уже, больно шмякнувшись, лежу на полу.

– Вставай, салага! – крикнул кто-то у меня над ухом.

– Ну и здоров же он спать! – раздался другой голос. Открыв глаза, я увидел вокруг себя каких-то парней – очевидно, собратьев по "Сигме хи", – на лицах которых было написано явное неудовольствие. Один из них, разглядев меня, воскликнул:

– Да он ведь не наш!

Я поднял руку и произнес:

– Брат Хэмилтон Дэйвис, "Альфа пси" из "Сигмы хи".

– Черт, ошибка вышла, извини, – сказал кто-то, а кто-то еще похлопал меня на плечу.

– Понимаешь, сегодня утром должна была быть побудка, а это отделение для новичков, вот мы и подумали, что ты – тоже новичок. Им полагалось встать в семь часов, мы пришли, видим – ты еще валяешься. Вот мы и решили… ну, в общем, извини.

Ребята помогли мне подняться.

– Надеюсь, мы тебя не слишком пришибли, – сказал один из них.

– Все нормально.

– Слушай, может, тебе еще покимарить часок-другой? Теперь тебя уже никто не побеспокоит. Проснешься – крикни, мы принесем тебе "кровавую Мэри". Так говоришь, откуда ты?

– "Альфа пси". Вандербилтский университет.

– Где это такой?

– На Юге. Знаете, ребята, я, пожалуй, и вправду посплю. Еще увидимся.

– Поспи, поспи. Извини, что так вышло.

Никто меня больше не беспокоил, и воздух был таким же бодрящим, но уснуть мне так и не удалось: только я закрыл глаза, как появилась Сара Луиза.

– Так тебе и надо, Хэмилтон Дэйвис, – сказала она.

– Ты о чем?

– О том, что эти ребята слегка тебя потрепали. Надеюсь, хоть после этого ты немножко поумнеешь.

– Они мне чуть плечо не сломали.

– Жаль, что не шею.

– Слушай, чего ты злишься? Мне надо выспаться.

– Выспаться? Чтобы быть свеженьким, когда встретишься с Джейн? Так вот, не сон тебе нужен, а совесть. Ее-то у тебя как раз и нет.

– Совесть?

– Ты что, не видишь, какая эта Джейн ничтожная?

– Неправда, она смешная и честная. А еще сексуальная.

– Сексуальная? Да она просто уродина, которая жаждет, чтоб на нее обращали внимание, и ради этого готова делать что угодно: и смешить, и притворяться, будто она секс-бомба.

– А по-моему, она искренняя.

– Советую тебе подыскать какую-нибудь слепую или одноногую – с такой наверняка будет еще интереснее. Она уж наверняка позволит сделать с собой все, что захочешь, лишь бы встретиться с мужчиной.

– Ты слишком высокомерна.

– Неужели? – И, сказав это, Сара Луиза растворилась в воздухе, оставив меня размышлять над ее словами. Я, конечно, был с ней не согласен, но чем дольше я лежал и думал, тем меньше мне хотелось снова увидеться с Джейн. С ней было весело, это правда, но хорошего понемножку, а что касается всяких любовных ласк, то тут Сара Луиза, может быть, и права. Может, Джейн действительно притворялась в надежде, что я спасу ее от хит-парадов по телевизору.

Когда мы встретились с Уэйдом за обедом, выяснилось, что его девушка не произвела на него особого впечатления.

– Может, двинем в Сан-Франциско? – предложил он. Я оставил Джейн записку, что нас срочно вызвали в Монтеррей.

Примерно неделю воображаемая Сара Луиза не давала о себе знать, но следующий наш разговор был долгим, и состоялся он в Лос-Анджелесе, где какие-то приятели Уэйда нашли нам девушек. По дороге мы пару раз останавливались в общежитиях нашего студенческого братства, чтобы побриться и принять душ. Первое, что я увидел, войдя в общежитие Южно-Калифорнийского университета, был длинный ряд портретов знаменитых выпускников и огромные фотографии Джона Уэйна и всех футболистов из "Сигмы хи", которые попали в сборную Студенческой ассоциации или даже в сборную страны. Фотографий этих было видимо-невидимо – наверно, в этом отделении братства только и делали, что играли в футбол. Когда я шел вдоль всех этих портретов, у меня было такое чувство, будто я попал на Олимп.

Девушки, с которыми нам устроили свидание, работали в том же учреждении, что и приятели Уэйда. Они нам долго пытались объяснить, что это за фирма и чем они там занимаются, но я понял только то, что это имеет какое-то отношение к электронике. Мою девушку звали Соня Степански, девушку Уэйда – Кристи Захарко. Они были давнишними подругами, вместе учились в школе в каком-то восточном штате и месяц назад переехали на Западное побережье. Поскольку они, как и мы, мало что успели повидать в Лос-Анджелесе, мы решили совершить небольшую экскурсию и поехали на машине в Беверли-Хиллз и Бел-Эр. Был субботний день, солнце только начало пробиваться сквозь голубоватую дымку, а из радиоприемника рвался бодрый голос Дона Корнелла, исполняющего песенку "Розовая вишня, яблоневый цвет". Чем дольше мы кружили по районам роскошных особняков, тем в больший восторг приходили девушки. "Кристи, Кристи, ты только посмотри!" – восклицала Соня, а Кристи отвечала: "Да, да, я вижу". Вскоре я заметил, что в основном смотрю на девушек, а не на дворцы с пальмами. Неяркие блики солнечного света играли на их широких скулах и темных очках. Хотя от Нашвилла до их родного города было не более суток езды, по виду их можно было принять за иностранок. Пройдет время, и эти смуглые, стройные, широкие костью девушки раздадутся и погрузнеют, но сейчас на них любо-дорого смотреть. Я вдруг подумал: если они нам кажутся необычными, то, возможно, и мы им тоже? Неужели эти дочери угольного края тоже рассматривают нас с Уэйдом как какую-то диковинку? Да нет, вряд ли. Но вечером я убедился, что это было именно так.

Когда мы спросили девушек, где бы они хотели поужинать, я ожидал самого худшего. Дело в том, что был конец месяца, и наше с Уэйдом жалованье в девяносто долларов было почти на исходе. Я уже приготовился услышать, что неплохо было бы пойти в ресторан «Романофф», но, к великому моему облегчению, девушки предложили перекусить где-нибудь пиццей, выпить вина, а потом закатиться к ним домой. Мы с Уэйдом переглянулись – в чем тут подвох? – но, как выяснилось, никакого подвоха и не было.

Дома у девушек мы пили вино, заводили музыку и танцевали. Соня рассказывала, как они с Кристи хулиганили в школе, как потом решили не поступать в университет, а пошли на коммерческие курсы: учиться там нужно меньше и быстрее начинаешь жить самостоятельно. Лос-Анджелес им нравился, но местные парни – не очень, потому что недостаточно галантны. Из ее слов можно было понять, что у нас с Уэйдом с галантностью все в порядке. Я не мог вспомнить, что такого особенного мы сделали – наше поведение было совершенно обычным. Может, манеры, которые на Юге считаются обыкновенными, показались этим девушкам изысканными? Во время танцев мы с Соней в какой-то момент оказались в ее спальне, где продолжали ритмично раскачиваться в такт "Романтическим чувствам", "Рядом с тобой" и прочим песенкам из альбома Бобби Хэккета.

– Слушай, я была бы не прочь снова с тобой встретиться, – сказала Соня.

– Я тоже был бы не прочь, – ответил я.

– А вы сюда часто приезжаете?

– Сегодня только во второй раз. Для этого нужна увольнительная на трое суток.

– Может, постараешься как-нибудь получить эту самую увольнительную, а?

– Попробовать можно. – У меня еще раньше создалось впечатление, что Соня считает, будто Монтеррей – это пригород Лос-Анджелеса. Неужели она ни разу не видела карту Калифорнии? Следующая увольнительная на трое суток ожидалась только через два месяца, на праздники, но сейчас было не время говорить об этом.

– Слушай, – сказала Соня, – только это промежду нами… Там, в пиццерии, мы с Кристи вышли… ну, в общем, в туалет – ну, и мы разговаривали: как прошел день, и все такое, и решили, что вы… ну, словом, парни что надо…

– Вы нам тоже очень понравились.

– Так, может, вы снова как-нибудь приедете?.. Ну, то есть поскорее, а?

– Постараемся.

– В общем… мы хотим с вами встречаться.

– Сделаем все возможное. – Мы с Соней все теснее прижимались друг к другу, раскачивались все меньше, а когда из проигрывателя раздались звуки песни "Оглушен и очарован", мы начали целоваться.

– Может, приляжем? – спросила Соня.

– Почему бы и нет?

Соня уютно прижалась ко мне и сказала:

– В общем, если вы вернетесь… ну, поскорее – мы все так устроим, что будете довольны.

Начались обычные ласки, как вдруг на нас что-то нашло, и мы стали быстро-быстро раздеваться и через минуту уже лежали в объятиях друг друга, совершенно обнаженные. Во мне все горело от нетерпения, но, просунув руку между Сониных бедер, я понял, что она возбуждена гораздо меньше, и решил, что раздеться – это для нее предел и что теперь весь оставшийся вечер она будет стесняться своего отчаянного порыва.

Вдруг Соня спросила:

– А этого у тебя с собой нет?

– Чего этого?

– Ну, этого, который надевают… А то боюсь забеременеть, со мной это – раз, два и готово.

Мне стало интересно.

– Откуда ты знаешь?

– Ниоткуда. Знаю – и все.

– А все-таки?

Соня задумалась.

– Ну, был у меня один парень… еще дома. Мы и попробовали-то всего два раза, а я забеременела.

– А потом?

– Ну мне там устроили… у одного врача.

– А парень этот знал?

– Я ему ничего не сказала. Да у нас с ним ничего особенного и не было. Он старше был намного, да еще женатый и вообще… Я никому не сказала, только Кристи. Так что теперь, если у парня нечего надеть, я этого не делаю.

– Боюсь, у меня с собой ничего нет.

– Но ты хочешь?

– Да, если ты тоже хочешь. Соня снова задумалась.

– Пойду спрошу у Кристи, – сказала она наконец, взяла подушку и прикрыв ею перед, зашлепала вон из комнаты. Кристи с Уэйдом уже уединились в другой спальне. Пока девушки шептались, хихикали и шарили в комоде, я лежал и вызывал в своем воображении Соню – такой, какой я только что видел ее сзади. Да, девочка классная и, наверно, будет такой еще лет пять-десять, пока не растолстеет.

– Ну вот, – сказала Соня, вернувшись, и протянула мне презерватив. Скоро в обеих спальнях громко заскрипели пружины, и звук этот уже не прекращался почти всю ночь. В одну из пауз, сказав в очередной раз Соне, как она хороша, я опять спросил ее про Лос-Анджелес.

– В плане работы тут ничего, – сказала она. – И в плане погоды. Зато парни – одна шваль. Только и норовят залезть тебе в трусы – наверно, думают, что стоит им мигнуть, и ты уже готова на все. Ну, так они ошибаются. Может, я и похуже всяких там прочих девиц, но мне нужно, чтоб были… как это… взаимоотношения. Чтобы парень меня слушал, ну там ходил со мной и вообще. Поэтому мы и хотим с вами встречаться. Ну, то есть, как это… в эмоциональном плане такое у меня сегодня в первый раз.

"Бедняжка, – подумал я, – как же должны были обращаться с тобой эти ребята! Что они – лапали тебя на людях, били по лицу, если ты им не давала? Неужели простого вежливого обхождения достаточно, чтобы возбудить в этих девушках романтические чувства?"

Всю обратную дорогу Уэйд был весел и жизнерадостен.

– Не так уж плохо дружить с представительницами трудового класса, – сказал он, но потом, видимо, почувствовав, что шутка вышла обидной, добавил: – Да нет, они в общем-то в порядке. Домой их, конечно, не позовешь, а так вполне ничего.

– Думаешь снова с ними встретиться?

– Нет.

Было уже пять часов утра, когда Уэйд высадил меня у общежития. В коридоре, в призрачном сумрачном свете строго глядел со стены весь пантеон героев, а когда я подошел к портрету Джона Уэйна, у меня возникло чувство, будто я предал Бога и родину. И хотя я прекрасно знал, что Уэйн в свое время порядочно позабавился с Джин Харлоу, что все эти знаменитые футболисты тоже иногда встречались со всякими девицами, сейчас они были моими судьями, признавшими меня виновным по всем статьям. Я воспользовался чужой беспомощностью, я обманул девушку, к которой не питал никаких чувств, я предал истины, которым меня учили. Подходя к своей кровати, я испытывал жгучий стыд. Стоило мне улечься, как тут же явилась Сара Луиза и взялась за меня всерьез.

– Это уж что-то совсем непотребное, – начала она, – даже для тебя.

– Слушай, оставь меня в покое, мне и так тошно.

– И не подумаю. Если помолвка имеет для тебя хоть какое-то значение, я имею полное право высказать все, что думаю.

– Ладно, только, пожалуйста, покороче.

– Так вот, "промежду нами"…

– Прошу тебя, не надо об этом.

– В плане свободы слова, ты что ж, думаешь, ты лягешь, а я буду молчать, и вообще?

– Послушай, возможно, в Соне и есть что-то жалкое, но ты-то кто такая, чтобы над ней издеваться? Сам Эйзенхауэр иногда делает грамматические ошибки, а уж людей, говорящих "в плане" и «лягем», и подавно полно. Это ведь элементарно. Это что, все, что тебя интересует?

– Как это… ах, да – в эмоциональном плане, и вообще. Да, интересует. Меня, в частности, интересует, остались ли у тебя хоть какие-то чувства ко мне, пока ты там развлекался со всем этим отребьем.

– Но должен же я с кем-то общаться! Я ведь не монах. Да и ты сама тоже не сидишь безвылазно дома. Если тебе не нравятся девушки, с которыми я встречаюсь, разыщи мне кого-нибудь получше.

– В плане вкуса – это твое дело.

– Знаешь, в чем твоя беда? Ты воображаешь, будто ты – английская королева. Так вот, мы живем в Америке, а в Америке главное – это каков человек внутри. И если ты презираешь Сэнди за ее фигуру, Джейн – за ее внешность, а Соню – за грамматические ошибки, то хрен с тобой.

– Повторяю: в плане вкуса – это твое дело.

Днем, когда мы с Уэйдом ехали через пустыню на север, я спросил его:

– Тебе не кажется, что мы плохо поступили?

– Ты о чем?

– Ну, что обманули этих девушек.

– Почему ты считаешь, что мы их обманули?

– Они бы не сделали всего этого, если бы знали, что мы больше к ним не приедем.

– В таком случае это они нас обманули. Значит, они хотели показаться более соблазнительными, чем есть на самом деле.

Я задумался и немного погодя ответил:

– По-моему, это было нечто вроде сговора: они кое-что сделают, если и мы тоже что-то пообещаем. А теперь мы отказываемся выполнить то, что от нас требуется.

– Ну и что?

– Ты думаешь, это правильно?

– Я думаю, что мы получили от них столько же, сколько и они от нас. Ты ведь слышал, как они сказали, что так хорошо в Калифорнии еще ни разу не гуляли. Они побыли принцессами – правда, всего один день, но все же это лучше, чем никогда. И потом – либо им понравилось с нами спать, либо нет. Если понравилось – отлично, если нет – зачем было притворяться?

Я промолчал, и Уэйд, видимо, подумал, что я с ним не согласен.

– Послушай, – продолжал он, – мужчины и женщины постоянно обманывают друг друга. Такова жизнь. Мужчины обманывают женщин, говоря им о том, чего нет – о своей любви, о том, что готовы выполнить любое их желание. Женщины обманывают мужчин, притворяясь, будто они красивые, сексуальные и элегантные. Когда они мажутся косметикой – это обман, когда надевают подбитый ватой бюстгальтер – это обман, когда делают вид, что у них оргазм, – это тоже обман. Можно прожить всю жизнь, занимаясь только тем, что лгать женщинам, и все равно они оставят тебя в дураках.

"Нет, – подумал я, – все-таки здесь что-то не так. Не может быть, чтобы весь мир жил по этим законам".

Однако после нашего следующего приключения я был готов согласиться, что Уэйд кое в чем прав.

– Ладно, с демократками мы погуляли, – сказал однажды Уэйд, – теперь попробуем с республиканками. – "Гулять с демократками" на жаргоне того времени означало видеться с девушками второго сорта – как это было в Лос-Анджелесе. – На следующие выходные едем в Сан-Франциско. Твою девицу зовут Глория Чейс, мою – Фиби Уэнтворт.

И Уэйд рассказал мне о них все, что ему удалось узнать от своего приятеля, биржевого маклера, который и устраивал нам это свидание. Я стал было слушать, но скоро совершенно запутался в названиях многочисленных школ и колледжей. Где только они ни учились – и в Вассаре, и в Уэллесли, и в Стэнфорде, и в Смите! Одно я уяснил твердо: связи у этих девушек такие, каких у меня, наверно, никогда не будет.

В Сан-Франциско мы всегда останавливались в «Николае» – небольшой русской гостинице на Буш-стрит. Номер на двоих стоил там гроши, а Юнион-сквер и Ноб-Хилл были буквально в двух шагах. Своим товарищам по школе мы, надеясь поразить их воображение, говорили, что живем "в одном уютном заведении, между "Марком Хопкинсом" и "Сен-Фрэнсисом".[20]20
  Дорогие магазины.


[Закрыть] На самом деле «Николай» был ничем не лучше студенческого общежития, за одним исключением: в холле всегда было полным-полно русских, которые часто приглашали нас выпить с ними чаю. Мы сидели вокруг самовара, обсуждали разные новости, и они говорили нам, как далеко мы продвинулись в изучении русского языка.

То, что номер стоил дешево, в этот наш приезд оказалось очень кстати: все деньги, которые нам удалось наскрести, предполагалось потратить на Глорию и Фиби. Нас предупредили, что девушки привыкли ходить в самые лучшие места. Целую неделю мы обсуждали, куда их повести, и сошлись на том, что пить коктейли на крыше «Марка» пошло, а лучше пойти в коктейль-холл отеля «Фэйрмонт», что, впрочем, было не менее пошло. Мы просмотрели список ресторанов, по разным причинам дали отставку «Эрни», «Барделли» и "Голубой лисице", остановившись в конце концов на "Амелио".

Оказалось, однако, что девушкам все это совершенно безразлично. Они были давнишние подруги, даже однажды совершили вместе кругосветное путешествие, но последние месяцы совсем не виделись. Фиби только что вернулась из какого-то потрясающего теннисного лагеря, а Глория была переполнена впечатлениями от поездки в Индию и на Цейлон. Затем они обменялись новостями об общих друзьях, которыми, казалось, были все без исключения жители Сан-Франциско, Барлингема и Сан-Матео. Какое-то время мы с Уэйдом пытались следить за их беседой, ожидая, когда можно будет вставить хоть слово, но так и не дождались. Иногда одна из девушек оборачивалась к нам и говорила: "Мы, наверно, страшно много болтаем", – и на нас обрушивалась очередная порция сведений о каких-то людях, которые то сходились, то расходились, то решали остаться в Сан-Франциско и работать в семейных фирмах, то ожидали первенцев, то находили себе теплое местечко в музеях. Наконец Уэйду это надоело.

– Что нового пишут из дома? – спросил он меня.

– Так нечестно! – воскликнула Фиби. – Ну, конечно, мы, наверно, страшно много болтаем! – И тут же вернулась к рассказу о какой-то Джэн Дэбни, которая подцепила в Риме очаровательного мальчика.

После ужина девушки предложили поехать в гости к их друзьям. Когда мы проезжали мимо клуба "Пасифик юнион", им на минуту пришла в голову мысль туда заглянуть – оба их семейства были членами этого клуба.

– Впрочем, не стоит, они ведь никого здесь не знают. – Глория говорила о нас с Уэйдом так, как будто мы отсутствовали. – Им тут не понравится. – Из чего я заключил, что для гостей мы еще сойдем, но никак не для клуба.

В конце концов мы подъехали к какому-то дому на Телеграф-Хилл, где жили эти самые друзья; фамилия их была Уоррен. Богато обставленная квартира занимала два этажа, из окон были видны огни ночного Сан-Франциско. Гостей собралось не меньше ста человек, но все они как бы растворялись в огромных залах и прочих помещениях. "Зачем одной семье столько комнат?" – подумал я. Вокруг сновало множество слуг – явно восточного вида – с подносами, уставленными напитками. Кто-то играл на роя Шопена. Не успели мы войти, как Фиби тут же воскликнула: "Гляди, вон Диди с Чарльзом", – и в мгновение ока обе девушки исчезли.

Мы с Уэйдом выпили одну за другой несколько рюмок виски.

– По-моему, это была не лучшая идея, – сказал Уэйд.

– По-моему, тоже.

– Ладно, пошли общаться. – И мы отправились бродить по комнатам.

В следующие два часа я познакомился с людьми, носившими такие звучные фамилии, как де Лимур, Мейн, Уилсон, де Тристан, Робертсон, де Гинье и Стент. Когда они узнавали, что я из Нашвилла, то казалось, испытывали какое-то чувство досады. Один из них спросил: "Это там, что ли, поют всякие народные песни?"; "А что вы имеете против негров?" – поинтересовался другой, и я отвечал: "Да, народные песни там поют"; "Лично я против негров ничего не имею". Вскоре к нашей компании присоединился какой-то бойкий, весьма упитанный парнишка.

– А я вам говорю, – начал он с места в карьер, – что у нас лучшая команда второкурсников на всем Западном побережье. К тому же за нас играют Tapp и Стюарт. Так что можно считать, что кубок у нас в кармане.

– Да, команда у нас неплохая, – согласился кто-то, – но в Калифорнийском университете все-таки лучше.

– У кого это "у нас"? – спросил я парня, стоявшего рядом.

– В Стэнфорде, – ответил он. – Ты что, не знаешь, кто такие Билли Tapp и Билл Стюарт?

– Нет.

– Tapp – лучший защитник на всем Западном побережье, а Стюарт в прошлом году принял больше всего передач.

– А потом у нас самая длинная скамейка запасных, – сказал кто-то еще, и все заговорили о футболе.

– Для папаши Уолдорфа это будет неплохой сезон.

– Да ты что! Он ведь потерял Ларсона, Хэнифана и Хейзелтайна.

– А у калифорнийцев – ни одного нового игрока.

– Да Питт их разобьет в пух и прах!

Я немного растерялся от этого словопрения, но все-таки решил тоже вставить слово:

– А вот Ред Сэндерс, который сейчас играет за калифорнийцев, раньше играл за Вандербилтский университет.

– Неужели? – спросил бойкий толстяк. – А все-таки Чак Тейлор – потрясный тренер. – И все снова заговорили о шансах стэнфордской команды.

Потом от футбола перешли к политике.

– Слышали, что отколол Гуди? – спросил какой-то парень, который, видно, только что подошел.

"Гуди" – было прозвищем Гудвина Найта, губернатора Калифорнии. Я, конечно, никогда не учился в Калифорнии, но тем не менее знал, что четверо представителей этого штата баллотировались на пост кандидата от республиканской партии на будущих президентских выборах в 1956 году. Это были Найт, Ноулэнд, Уоррен и Никсон, и каждый из них имел в Сан-Франциско своих почитателей. Я спросил у ребят, что они думают насчет Эйзенхауэра – будет ли он баллотироваться на следующий срок?

– Ни за что. Ему уже шестьдесят пять. Он спит и видит, как вернется в Геттисберг и будет играть в гольф.

Все согласились, что у демократов снова будет баллотироваться Стивенсон, и тут кто-то спросил:

– А кто такой этот Кефовер?

– Сенатор из Теннесси, – ответил я.

– Ну, и что он собой представляет?

Я собирался ответить, что, хотя Кефовер большой любитель выпить и поволочиться, он все-таки сделал много хорошего как сенатор, но успел сказать только: "Он пьет…", как кто-то сразу меня перебил:

– А кто не пьет? Лучше послушайте, что я вам расскажу про Билли Ноулэнда. – И пошло, и поехало…

Я отправился на поиски Уэйда и нашел его в группе студентов, столпившихся у рояля. Пианист как раз встал, чтобы немного отдохнуть, а его место занял какой-то кудрявый юноша, принявшийся наяривать боевой гимн Стэнфорда. За гимном последовала песня "На стэнфордской ферме", которую пели на мотив "Интендантов":

 
Только джин и виноват
В том, что тянет на разврат
На ферме, на ферме…
 

Я тоже присоединился к хору, и мы еще с полчаса горланили всякие песни, из-за чего гости постарше стали покидать зал. Потом кто-то крикнул:

– Поехали в Саусалито! Слышали, там открылся новый кабак, "Амалфи"?!

– В Саусалито сейчас не попадешь, – сказал парень за роялем.

– Почему?

– Мост не работает.

Через минуту до них дошло, и все враз загоготали и заорали наперебой: "Мост не работает! Мост не работает!" Под «мостом» имелись в виду Золотые Ворота в Сан-Франциско.

– Хочешь поехать в Саусалито? – спросил я Уэйда.

– А как девушки?

Выяснилось, что девушки хотят домой.

– Все было просто замечательно, – сказала Фиби, – но мне завтра с утра на корт, а Глория ночует у меня.

Было полдвенадцатого.

Когда мы выходили, толпа у рояля грянула новую песню:

 
Мы Билли увезли в автомобиле,
Доставили до места, где он жил.
Мы Билли привезли и уложили,
Поскольку Билли крепко заложил.
 

Последнее, что я слышал, уже входя в лифт, был дружный рев: «Калифорния победит! Калифорния победит!»

По дороге домой девушки, не закрывая рта, обсуждали свежие новости. Я преклонялся перед ними, не в силах понять, как можно держать в голове сразу столько событий, как они умудрялись запомнить, кто на ком женился и кто у кого родился. Когда мы подъехали к дому Фиби, она, разумеется, сказала напоследок: "Мы, наверно, страшно много болтали", а Глория спросила: "Так вы, говорите, откуда?"