Текст книги "Современный английский детектив"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Джон Ле Карре,Чарльз Перси Сноу
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 43 страниц)

– Это так важно? – спросил Пит.

– Да. Важно.

– Тогда я позвоню им завтра утром, – сказал он.

На следующий день Пит, как только увидел меня, сказал:

– Я спрашивал об этом фургоне. Он принадлежит одному фермеру около Стейнинга. Вот здесь у меня его фамилия и адрес. – Он засунул два пальца в нагрудный карман, достал клочок бумаги и дал его мне.

– Фермер возит в этом фургоне своих скаковых лошадей, а, его ребята летом скачут на них. А когда фургон ему не нужен, он сдает его внаем этой фирме. Ты это хотел знать?

– Да, большое тебе спасибо, – сказал я и положил записку в бумажник.

К концу скачек я рассказал историю о проволоке по меньшей мере десяти людям в надежде, что, быть может, хоть кто-нибудь знает, зачем ее там натянули. Теперь об этом знал весь ипподром.

Я рассказал толстому Луи Панэйку, франтоватому букмекеру, который принимал иногда мои ставки. Он обещал «выкачать из ребят» все и сообщить мне.

Я рассказал Кальвину Боуну, профессиональному игроку на тотализаторе, у которого нюх на всякие темные дела был не хуже, чем у ищейки.

Я рассказал маленькому, тощему «жучку» – специалисту по выискиванию хороших лошадей, который жил тем, что собирал, крупицы разной случайной информации для любого, кто ему за это платил.

Я рассказал продавцу газет, который при этом потянул себя за ус и пропустил покупателя. Я рассказал ипподромному журналисту, который за милю чуял запах сенсации.

Я рассказал целой армии друзей Билла; я рассказал Клему из весовой; я рассказал старшему конюху Пита. Из всего этого старательного посева ветра я не собрал ничего, абсолютно ничего. И я должен был, очевидно, пожать бурю.

Глава 8

В субботу утром, когда я сидел вместе со Сциллой, детьми и Джоан за обильным домашним завтраком вокруг кухонного стола, зазвонил телефон.

Сцилла подошла к телефону, а затем вернулась, сказав:

– Это тебя, Аллан. Не пожелали назваться. Я вошел в гостиную и взял трубку. Мартовское солнце проливало сквозь окно поток лучей на большую вазу с красными и желтыми крокусами, стоявшую на телефонном столике.

– Аллан Йорк у телефона.

– Мистер Йорк, я передал вам предупреждение неделю назад. Вы предпочли его игнорировать.

Я почувствовал, как у меня на затылке зашевелились волосы и зачесалась кожа на голове. Это был мягкий, глухой, слегка хрипловатый голос, не грозный и яростный, а, скорее, голос приятного собеседника.

Я ничего не ответил. Голос сказал:

– Мистер Йорк, вы меня слышите?

– Да.

– Мистер Йорк, я против жестокости. Я в самом деле не люблю ее и всеми силами стараюсь избежать жестокости, мистер Йорк. Но иногда мне ее навязывают, иногда это становится единственным способом достигнуть результатов. Вы меня понимаете, мистер Йорк?

– Да, – сказал я.

– Если б я любил насилие, я бы послал вам на прошлой неделе гораздо более резкое предупреждение. И я даю вам еще один шанс, чтобы показать, как мне не хочется причинять, вам ало. Занимайтесь своими делами и перестаньте задавать глупые вопросы. Вот и все. Просто перестаньте расспрашивать, и с вами ничего не случится. – Наступила пауза, затем голос продолжал, и в нем впервые появился оттенок угрозы:

– Конечно, если я увижу, что насилие абсолютно необходимо, я найму кого-нибудь, чтобы применить его. Я надеюсь, вы меня понимаете, мистер Йорк?

– Да, – сказал я опять. Я подумал, о Сынке, о его скверной улыбке и о его ноже.

– Хорошо, тогда это все. Я рассчитываю, что вы будете благоразумны. До свидания, мистер Йорк. – Раздался щелчок, это он положил трубку.

Я тут же вызвал телефонистку и спросил, может ли она сказать, откуда мне сейчас звонили.

– Подождите минутку, пожалуйста, – сказала она. У нее были явно увеличены аденоиды. – Соединяли через Лондон, но дальше я проследить не смогла. Очень сожалею.

– Ну ничего. Большое спасибо.

– Не стоит, право, – сказали аденоиды. Я положил трубку и вернулся к столу.

– Кто это? – спросил Генри, густо намазывая варенье на гренок.

– Один человек по поводу собаки, – сказал я.

– Иными словами, – сказала Полли, – не задавайте ненужных вопросов и не будете получать дурацких ответов.

Генри скорчил ей гримасу и глубоко вонзил зубы в гренок. Варенье потекло на подбородок, и он слизнул его.

– Генри всегда нужно знать, кто звонит, – сказал Уильям.

– Вот так, дорогой, – сказала Спилла, стирая яичный желток с его фуфайки. – Надо есть над тарелкой, Уильям. – Она поцеловала его в белокурую макушку. Я передал Джоан мою чашку, прося еще кофе. Генри сказал:

– Аллан, ты возьмешь нас выпить чаю в Чептенхэме? И нам дадут там эти липкие кремовые штуки, как в прошлый раз, и мороженое с содовой водой, и кедровые орешки на обратный путь?

– Да, да, – с восторгом поддержал Уильям.

– Я бы с удовольствием, – сказал я, – но сегодня не получится. Как-нибудь в другой раз. – На сегодня я был приглашен к Кэт. Я собирался провести там конец недели, а в понедельник заехать в свою контору.

Увидев разочарованные детские лица, я объяснил:

– Сегодня я еду в гости к моему другу и вернусь не раньше чем в понедельник вечером.

– Скучища, – сказал Генри.

«Лотос» поглощал мили между Котсуолдом и Суссексом, мурлыча, как сытый кот. Я покрыл пятьдесят миль хорошей дороги между Сайрекчестером и Ньюберри за пятьдесят три минуты, и не потому, что спешил, а просто от удовольствия вести машину на той скорости, для которой она была предназначена. И я ехал к Кат. Между прочим.

Но после, Ньюберри пришлось, ползти и даже торчать на месте. Тогда я повернул напрямик к Байсингстоку, мимо американской воздушной базы в Гринхэм-Коммон, вильнул по кривой улице деревушки Кингсклир я поехал усыпительно медленно, лишь иногда увеличивая скорость выше шестидесяти.

Кэт жила в Суссексе, примерно в четырех милях от Берджес-Хилла.

Я добрался туда в двадцать минут второго, нашел дорогу к станции и доставил машину в углу, позади большого, стреляющего выхлопами грузовика. Я пошел в кассу и купил обратный билет до Брайтона. Я не хотел производить разведку в Брайтоне на своей машине: один раз меня узнали по моему «лотосу», нарвался на неприятность, хватит, больше я не решался лезть на глаза Чубчику, Сынку, Берту и компании.

Переезд занял шестнадцать минут. В поезде я спрашивал себя по крайней мере в сотый раз, какое именно неосторожное замечание привело меня в это осиное гнездо, в этот лошадиный фургон. Кого я встревожил, заявив, что не только знаю о проволоке, но и собираюсь найти, кто ее натянул там? Я видел только два ответа, и один из них мне очень не нравился.

Я вспомнил, как сказал Клиффорду Тюдору, что в случае с Биллом мне еще не все ясно. Это было равносильно прямому заявлению, что падение Билла не было случайностью и что я собираюсь что-то предпринимать по этому поводу.

Но кроме Тюдора, я прямо сказал об этом только Кэт. Только Кэт. Только Кэт. Только Кэт. Колеса поезда подхватили этот рефрен и без конца повторяли его, дразня меня.

Ну что ж, я не брал с нее слово хранить секрет, я не видел в этом никакой необходимости. Она могла рассказать половине жителей Англии о том, что я ей сообщил" Но времени для этого у нее было слишком мало. Мы распрощались с ней в Лондоне уже за полночь, а семнадцать часов спустя меня поджидал лошадиный фургон.

Поезд замедлил ход, подъезжая к Брайтону. Я вышел на платформу в общем потоке пассажиров, но, когда проходили через зал ожидания, поотстал. На вокзальной площади было около дюжины такси, возле каждого стояли шоферы в надежде заполучить седоков. Я внимательно рассматривал их лица.

Ни одного знакомого. Никого из них не было тогда в Пламптоне.

Не теряя надежды, я нашел удобный уголок, откуда мне были хорошо видны все прибывающие машины, и принялся ждать, решительно игнорируя сквозняк, обдувавший мне затылок. Такси приходили и уходили, привозя и увозя пассажиров, хлопотливые, как пчелы. Лондонские поезда привлекала их, как мед.

Постепенно стала вырисовываться некая система. Там было четыре группы машин. У одной группы да крыльях была широкая полоса зеленой краски, а на дверцах стояло название: «Зеленая лента». У второй группы на дверцах были желтые щитки с мелкими черными буквами на них. Машины третьей группы были светло-синими. К четвертой группе я относил машины неопределенного вида, не подходящие ни к одной из первых трех. Я ждал около двух часов, все мое тело уже онемело от неподвижности, а станционные служащие бросали на меня все более удивленные взгляды. Я посмотрел на часы. Последний поезд, на котором я мог вернуться, чтобы попасть к Кэт в назначенное время, отходил через шесть минут. Я выпрямился, массируя замерзший затылок, и собирался садиться в этот поезд, когда наконец мое терпение было вознаграждено.

Начали подходить такси и выстраиваться в длинную очередь. Это означало, что прибывает поезд из Лондона. Шоферы выходили из машин и собирались кучками, болтая. Три запыленные черные машины подошли маленьким караваном и пристроились в конец колонны. У них на дверцах были желтые щитки. Шоферы вышли из машин.

Одним из них был тот вежливый водитель лошадиного фургона. Он выглядел рассудительным, солидным человеком средних лет, незаметным и спокойным. Остальных я не знал.

У меня оставалось три минуты. Черные буквы на желтых щитках были мучительно маленькими. Я не мог подойти достаточно близко, чтобы прочесть их, без того чтобы вежливый водитель не заметил меня, а ждать, когда он уедет, мне было некогда. Я прошел в билетную кассу и, еле дождавшись, покуда какая-то женщина кончит доказывать, что на ее малыша она должна брать билет за половинную пену, задал кассиру простой вопрос:

– Как называются черные такси с желтым щитком на дверцах?

Молодой кассир досмотрел на меня скучающим взглядом:

– Фирма «Маркони», сэр. Это те, что с радиовызовом.

– Спасибо! – Я бегом выскочил на платформу.

Кат жила в великолепном доме времен королевы Анны, который каким-то чудом не сумели испортить целые поколения влюбленных в готическую чуть викторианцев, Его изящная симметрия, его кремовые, мощенные щебнем подъездные дорожки, опрятные лужайки, уже скошенные ранней весной, весь его солидный, спокойный вид – все это говорило об общественной и финансовой надежности, устоявшейся уже так давно, что она казалась само собой разумеющейся.

Внутри дом был полон очарования, которое чудесно подчеркивалось старой мебелью, словно, будучи богатыми, обитатели дома не нуждались ни в показной роскоши, ни в экстравагантности.

Кэт встретила меня в дверях, взяла под руку и повела через зал.

– Тетя Дэб ждет вас, чтобы угостить чаем, – сказала она. – Чай у тети Дэб – это нечто вроде ритуала. Вы заслужите ее доброе расположение, если, даст бог, будете пунктуальны. Вы увидите, она верна традициям времен Эдуардов. Во многих отношениях время прошло мимо нее. – В ее голосе было что-то тревожное и извиняющееся, что означало, что она любит свою тетку, защищает ее и хочет, чтобы я был к ней снисходительным. Я сжал ее руку и сказал:

– Не беспокойтесь.

Кэт отворила белую дверь, и мы вошли в гостиную, Это была приятная комната, обитая деревянными панелями и выкрашенная белой краской, с большим ковром темно-оливкового цвета, с маленькими персидскими ковриками и занавесками с узорами в виде цветов. На софе, стоявшей под прямым углом к камину с пылающими, дровами, у круглого столика, уставленного серебряным подносом с чашками и блюдцами «Кроун Дерби», серебряным чайником и сливочником в стиле королей Георгов, сидела женщина лет семидесяти. У ее ног спала темно-коричневая такса.

Кэт пересекла комнату и сказала слегка официальным тоном.

– Тетя Дэб, позволь представить тебе Аллана Йорка. Тетя Дэб протянула мне руку ладонью вниз. Я пожал ее руку, понимая, что в ее молодые годы эту руку принято было целовать.

– Весьма рада с вами встретиться, мистер Йорк, – сказала тетя Дэб, и я отчетливо понял, что подразумевал Дэн, говоря о, ее замороженных аристократических манерах. В ее голосе не было ни теплоты, ни подлинного гостеприимства. Несмотря на свои годы, а может быть, даже именно благодаря этому она была все еще удивительно хороша. Прямые брови, правильный нос, отчетливо обрисованные губы, седые волосы, подстриженные и уложенные первоклассным парикмахером. Худощавая, стройная фигура, прямая спина. Тонкая шелковая блузка под небрежно накинутым твидовым жакетом, домашние туфли ручной работы из мягкой кожи. У нее было все. Все, за исключением того внутреннего огня, благодаря которому Кэт в этом же возрасте будет стоить шестерых таких, как тетя Дэб.

Она налила мне чаю, и Кэт передала его мне. Здесь были сандвичи с паштетом и домашний торт, политый мадерой, и, хотя я по возможности избегал чаепитий, в Брайтоне, занятый слежкой за своими головорезами, я не успел пообедать и теперь чувствовал сильный голод. Я ел и пил, а тетя Дэб говорила.

– Кэт сказала мне, что вы жокей, мистер Йорк. – Она произнесла это так, словно это было уголовное преступление. – Я, конечно, понимаю, что вам это покажется забавным, но, когда я была молода, нам не рекомендовали знакомство с людьми такого рода занятий; Тем не менее Кэт здесь у себя дома, и она знает, что может приглашать кого угодно.

Я кротко сказал:

– Но ведь известно, что Обри Гастингс и, Джеффри Беннет были жокеями, а их охотно принимали, когда… э… когда вы были молоды.

Она удивленно подняла брови.

– Но они были джентльмены.

Я взглянул на Кэт. Она сидела, прижав руку, ко рту, и глаза ее смеялись.

– Да, – сказал я, стараясь не улыбаться, – это, конечно, меняет дело.

– Тогда вы в состоянии понять, – сказала ода, немного оттаивая, – что я не могу полностью одобрить новые интересы моей племянницы. Одно дело быть владелицей скаковой лошади, а другое – заводить личное знакомство с жокеями, которых нанимают, чтобы они скакали на этой лошади. Я очень привязана к моей племяннице. Я не хотела бы, чтобы у нее появлялись нежелательные знакомства. Она слишком молода и, вероятно, вела слишком замкнутый образ жизни, чтобы понимать, что приемлемо, а что нет. Но я уверена, что вы-то понимаете, мистер Йорк?

Кэт отчаянно покраснела.

– Тетя Дэб! – вымолвила она.

Очевидно, все оказалось даже хуже, чем она предполагала.

– Я очень хорошо понимаю вас, миссис Пени, – сказал я.

– Прекрасно, – сказала она. – В таком случае, я надеюсь, вы приятно проведете у нас время. Можно предложить вам еще чаю?

Твердо указав мне мое место и получив в ответ то, что она сочла согласием с ее мнением, она была готова стать любезной хозяйкой. У нее была спокойная уверенность человека, желания которого были законом с самого детства. Она перешла к приятной беседе о погоде, о своем саде, о том, как солнечный свет действует на рост нарциссов.

Потом дверь отворилась и в комнату вошел мужчина. Я встал, а Кэт сказала:

– Дядя Джордж, это Аллан Йорк.

Он выглядел лет на десять моложе жены. У него были густые, тщательно причесанные седые волосы. Его розовое лицо было гладко выбритым и влажным, словно он только что вышел из ванны, и, когда он пожимал мне руку, его ладонь была мягкой и тоже влажной.

Тетя Дэб сказала без всякого неодобрения в голосе:

– Ты знаешь, Джордж, мистер Йорк один из жокеев, друзей Кэт.

Он кивнул.

– Да, Кэт говорила мне, что вы приедете. Рад, вас видеть у себя. – Он наблюдал, как тетя Дэб наливает ему чай, и, принимая из рук у нее чашку, поглядел на нее с удивительно нежной улыбкой.

Он был слишком толст для своего роста, но это был не толстяк с выпирающим вперед животом. Толщина была разлита по всему его телу, словно он был подбит жиром. Получалось общее впечатление жизнерадостной полноты. У него было неопределенно-добродушное выражение лица, какое часто бывает у толстяков, этакая мягкая, почти глуповатая расслабленность лицевых мускулов. И в то же время его глаза под пухлыми веками, испытующе глядевшие на меня поверх края чашки, были острыми и не улыбающимися. Он напоминал мне множество дельцов, которых я встречал по своей работе, людей, которые хлопают тебя по спине, предлагают тебе пойти сыграть партию в гольф, которые одной рукой достают для тебя икру и бутылку крега сорок девятого года, а другой пытаются перехватить у тебя контракт.

Он поставил свою чашку, улыбнулся. И прежнее впечатление померкло, году. – Он помнит об этом из-за «Бешеных Собаки англичан», – сказала Кэт. – Он все время напевает эту песню, и я не уверена, что он знает имя еще хоть одной лошади!

– А вот и знаю! – запротестовал дядя Джордж. – Буцефал, Пегас, Черная Бесс.

Я засмеялся.

– Почему же вы тогда подарили племяннице скаковую лошадь?

Дядя Джордж открыл рот и опять закрыл. Он моргнул. Потом он сказал:

– Я думал, пусть она встречает побольше людей. У нее здесь нет компании молодежи. Я думаю, мы воспитали ее чересчур… замкнуто.

Тетя Дэб, которой наскучило молчать, пока речь шла о лошадях, теперь снова вступила в беседу.

– Глупости, – сказала она резко. – Ее воспитывали так же, как меня, значит, правильно. В нынешние времена девушкам дают слишком много свободы, и это кончается тем, что они убегают с охотниками за приданым или гуляками отвратительного происхождения. Девушки нуждаются в строгости и постоянном руководстве, если они хотят оставаться леди и сделать обдуманную партию.

Она по крайней мере смилостивилась настолько, что, говоря это, не смотрела на меня. Вместо этого она нагнулась вперед и погладила спящую таксу.

Пока мы стояли на дорожка ожидая выхода тети Дэб, Кэт объясняла мне, что дядя Джордж никогда не ходит в церковь.

– Он проводит большую часть времени в своем кабинете. Это маленькая комната рядом с, той, где мы завтракаем, – сказала она. – Там он целыми часами разговаривает по телефону со своими друзьями, там он пишет трактат или монографию или что-то в этом роде, о краснокожих индейцах кажется. Он выходит оттуда, только когда его зовут к столу или если что-то случилось.

– Тете Дэб, наверное, скучно, – сказал я, любуясь тем, как мартовское солнце освещает чудесную линию, рта и бросает красноватые отблески на ресницы Кэт.

– О, раз в неделю он ее возит в Лондон, Там она делает прическу, листает журналы в Британском музее, потом они обедают у Рица или в каком-нибудь таком же душном месте, потом отправляются на дневной концерт или на выставку. Очень развратная программа, правда? – сказала Кэт с дразнящей улыбкой.

После обеда дядя Джордж пригласил меня к себе в кабинет, чтобы показать то, что он называл своими «трофеями». Это была коллекция предметов, принадлежавших разным варварским племенам. Насколько я мог судить, такая коллекция могла бы стать украшением небольшого музея.

Оружие, драгоценности, глиняная утварь, предметы религиозного ритуала – все это было снабжено ярлычками и расположено на полках в стеклянных ящиках, которыми были уставлены три стены кабинета. Я разглядывал вещи из Центральной Африки, с Полинезийских островов, из эпохи викингов, из Новой Зеландии. Интересы дяди Джорджа распространялись на весь земной шар.

– Я изучаю в течение некоторого времени один какой-нибудь народ, – объяснил он. – Это не оставляет времени для праздности, с тех пор как я ушел в отставку, и я нахожу это увлекательным. Знаете ли вы, например, что на островах Фиджи мужчины откармливали женщин, а йотом их съедали?

Его глаза блестели, и у меня явилось подозрение, что удовольствие, которое он получал от изучения первобытных племен, частично заключалось в любовании их примитивной жестокостью. Может быть, он нуждался в духовном противоядии всем этим обедам в Рице и дневным концертам.

Я спросил:

– Какой народ вы изучаете сейчас? Кэт говорила мне что-то о краснокожих индейцах…

Казалось, ему было приятно, что я проявляю интерес к его хобби.

– Да, я делаю обзор древних народов, населявших Америку, и североамериканские индейцы были последним предметом моих занятий. Вот здесь их шкаф.

Он провел меня в дальний угол. Коллекция перьев, бус, ножей и стрел была до смешного похожа на реквизит в «вестернах», но я не сомневался, что здесь все было подлинное. А в центре висел клок черных волос с болтающимся под ним лоскутом высохшей кожи. Внизу был наклеен ярлык: «Скальп». Я обернулся и поймал взгляд дяди Джорджа, смотревшего на меня со скрытым удовольствием. Он стал смотреть на полку.

– О да, – сказал он. – Этот скальп настоящий. Ему примерно сто лет.

– Интересно, – сдержанно произнес я.

– Я посвятил североамериканским индейцам целый год, потому что среди них так много разных племен, – продолжал он. – Но сейчас я перешел на Центральную Америку. Потом я займусь Южной. Инки, фуэги и прочее. Я, конечно, не ученый, в экспедиции я не езжу, но иногда я пишу статьи для разных изданий. В данное время я пишу серию статей для «Большого еженедельника для мальчиков». – По его толстым щекам было видно, что он беззвучно смеется какой-то своей великолепной шутке. Потом он распрямил губы, розовые складки его кожи стали неподвижны, и он поплыл обратно к двери.

Я последовал за ним и остановился возле большого письменного стола резного мореного дуба, на котором, помимо двух телефонов и серебряного письменного прибора, лежали картонные папки с наклеенными на них бледно-голубыми ярлыками с надписями: «Арафо», «Черокки», «Сиу», «Навахо» и «Могаук».

Отдельно от них лежала папка, обозначенная: «Майя». Я лениво протянул руку, чтобы открыть ее, потому что я никогда не слыхал о таком племени. Но пухлая рука дяди Джорджа тяжело опустилась на эту папку, не давая ее раскрыть.

– Я только что начал работать над этой народностью, – сказал он извиняющимся голосом, – и здесь нет еще ничего стоящего внимания.

– Я никогда не слыхал о таком племени, – сказал я.

– Это были индейцы Центральной, а не Северной Америки, – сообщил он любезно. – Они, знаете ли, были астрономы и математики. Очень цивилизованные. Я нахожу их восхитительными! Они открыли упругое свойство каучука и делали из него мячи задолго до того, как он стал известен в Европе. В данный момент я изучаю их войны. Я пытаюсь узнать, что они делали со своими военнопленными. Некоторые из этих фресок изображают пленных, молящих о пощаде. – Он замолчал, его глаза смотрели на меня в упор изучающим взглядом. – Не хотите ли помочь мне привести в соответствие различные полученные мною справки? – спросил он.

– Но… видите ли… э… – начал я. Щеки дяди Джорджа снова дрогнули.

– Я и не предполагал, что вы захотите, – сказал он. – Без сомнения, вы предпочтете повезти Кэт кататься.

Поскольку я не знал, как отнесется к такому варианту тетя Дэб, слова дяди Джорджа были мне подарком. В три часа мы с Кэт уже шли к большому гаражу позади дома, после того как тетя Дэб ворчливо дала согласие на наше отсутствие за вечерним чаем.

– Помните, в тот вечер, когда мы танцевали с вами, я рассказал, как погиб Билл Дэвидсон? – сказал я небрежно, помогая Кэт открыть дверь гаража. – Помните?

– Разве я могла забыть?

– А вы случайно никому не говорили об этом на следующее утро? Конечно, тут нет никакого секрета, просто я очень хотел бы знать, не говорили ли вы с кем-нибудь.

Кэт сморщила нос.

– Точно не помню, но, по-моему, не говорила. Только, конечно, тете Дэб и дяде Джорджу за завтраком. Никого больше я припомнить не могу. Я же не думала, что это тайна. – Ее голос к концу фразы повысился, перейдя в вопрос.

– Да не было тут никакой тайны, – сказал я, успокаивая ее. – Скажите, а что делал дядя Джордж до того, как выйти в отставку и заняться антропологией?

– В отставку? – переспросила она. – О, это просто одна из его шуток. Он оставил дела, когда ему было лет тридцать, как только получил от отца свое гигантское наследство. С тех пор каждые два-три года они с тетей Дэб отправлялись по свету собирать все эти отвратительные реликвии, которые он вам показывал в своем кабинете. Что вы о них думаете?

Я не мог скрыть своего отвращения. Она засмеялась и сказала:

– Я того же мнения. Но я не дам ему это заподозрить, он так увлечен, ими!

Гараж был перестроен из большого амбара. Там было достаточно места для четырех машин, стоящих в ряд: «даймлер», новенький кремовый автомобиль с откидным верхом, мой «лотос», а несколько в стороне – отверженный обществом старинный черный лимузин с мотором в восемь лошадиных сил. Все машины, включая мою, были безукоризненно отполированы. Калбертсон был добросовестный работник.

– Этим старым рыдваном мы пользуемся, когда надо что-нибудь купить в деревне и тому подобное. Кремовая – это моя. Дядя Джордж подарил мне ее, когда я вернулась в прошлом году из Швейцарии. Правда, восхитительная? – Кэт любовно погладила машину.

– Может быть, мы возьмем вашу машину вместо моей? Мне бы это было очень приятно, если только вы не против, – сказал я.

Она обрадовалась. Повязав на голову голубой шелковый шарф, она опустила верх машины, вывела ее из гаража, и мы двинулись по подъездной дорожке за ворота, а на шоссе Кэт повернула к деревне.

– Куда мы поедем? – спросила она.

– Давайте в Стейнинг, – сказал я.

– Странное место вы выбираете, – сказала она. – А как насчет моря?

– Мне нужно навестить одного фермера, это около Стейнинга. Спросить его насчет лошадиного фургона, – сказал я. И я выложил ей, как эти ребята в лошадином фургоне убеждали меня не задавать вопросов по поводу смерти Билла. – Ну вот, а фургон принадлежит фермеру из Вашингтона, – закончил я. – Это около Стейнинга. И я хочу его спросить, кто нанимал у него фургон в прошлую субботу.

– Господи! – воскликнула Кэт. – Как интересно! – И она повела машину немного быстрее. Я сидел сбоку и любовался ею. Прекрасный профиль, голубой шарф, развевающийся по ветру, выбившаяся из-под него прядь волос, вишнево-красные, красиво очерченные губы. Она могла разбить сердце любому.

До Вашингтона и было-то всего десять миль. Мы въехали в деревню и остановились. Я спросил у детей, возвращавшихся из школы, где живет фермер Лоусон.

– Вон там! – показали нам.

Это оказалась зеленая, отлично построенная ферма со старым, прочным домом и новеньким амбаром голландского типа, возвышавшимся позади.

Кэт въехала во двор и остановилась, и мы прошли через садовую калитку к дому.

Послеобеденные часы в субботу – это, конечно, не лучшее время для посещения фермера, который наслаждается своим единственным за неделю беззаботным днем, но делать было нечего.

Мы позвонили, и нам долго не открывали. Наконец дверь отворилась. Моложавый, красивый человек с газетой в руках вопросительно смотрел на нас.

– Могу я поговорить с мистером Лоусоном? – спросил я.

– Я Лоусон, – сказал он и зевнул.

– Это ваша ферма? – спросил я.

– Да. А чем я могу вам быть полезен? – Он снова зевнул.

Я сказал, что, насколько мне известно, у него есть лошадиный фургон, который он сдает внаем. Он потер нос большим пальцем, разглядывая нас. Потом он сказал:

– Фургон очень старый. И вопрос – когда он вам понадобится?

– Вы разрешите осмотреть его? – спросил я.

– Да, – сказал он. – Подождите минутку. – Он вошел в дом, и мы услышали, как он позвал кого-то и женский голос ему ответил. Потом он вышел уже без газеты.

– Здесь, – сказал он, показывая дорогу. Фургон стоял под открытым небом, прикрытый только сеном, АРХ 708. Мой старый знакомый.

Я сказал Лоусону, что вообще-то не собираюсь нанимать его фургон, а только хочу узнать, кто нанимал его восемь дней назад. Но, увидев, что этот вопрос показался ему чрезвычайно странным и что он собирается выставить нас со двора, я объяснил ему, зачем мне это нужно.

– Не может быть, чтобы это был мои фургон, – сказал он сразу.

– Ваш, – сказал я.

– Я его никому не сдавал восемь дней назад. Он стоял здесь целый день.

– Он был в Мейденхеде, – упрямо повторил я.

Он смотрел на меня целых полминуты. Потом сказал:

– Если это правда, фургон брали без моего ведома. В конце недели я уезжал со всей семьей. Мы были в Лондоне.

– Сколько человек могло знать, что вы в отъезде? – спросил я.

Он засмеялся:

– Миллионов двенадцать, полагаю. Мы участвовали в этой телевизионной семейной программе в пятницу вечером. Моя жена, старший сын, дочь и я. Младшего сына не допустили, потому что ему только десять лет. Он был в ярости из-за этого. Моя жена ответила в ходе передачи, что в субботу мы все пойдем в зоопарк, а в воскресенье в Тауэр и что мы не вернемся раньше чем в понедельник.

Я вздохнул.

– А за сколько времени до этой телевизионной программы вы знали о ней?

– За несколько недель. В местной газете печаталось, что мы поедем туда. Меня это, право, немного раздражало. Нехорошо, когда каждый бродяга в окрестностях знает, что ты уезжаешь. Конечно, у меня оставались Мои работники, но, знаете, это не то.

– А вы не могли бы спросить их, не нанимал ли в то время кто-нибудь ваш фургон?

– Почему же, могу. Скоро время дойки, они сейчас все соберутся. Но я все-таки думаю, что вы ошиблись, номер неправильно запомнили.

– Есть у вас скаковой жеребец, – спросил я, – чистокровный, среднего веса, гнедой, белая звезда на лбу, с одним висящим ухом, хвост трубой держит?

Его скептицизм мгновенно исчез.

– Есть, – сказал он. – Он там, в конюшне. Мы пошли и взглянули на него. Это была та самая лошадь, которую Берт прогуливал перед фургоном.

– Конечно, ваши люди, когда задавали корм лошадям, должны были заметить, что этого гнедого нет на месте? – сказал я.

– Мой брат – он живет в одной миле отсюда – берет жеребца. Когда ему вздумается. Должно быть, люди подумали, что брат взял его. Я спрошу работников.

– Спросите их заодно, не находили ли они галстук в фургоне, – сказал я. – Мне он очень нравится, и я уплачу десять шиллингов, если мне вернут его.

– Спрошу, – сказал Лоусон. – Входите в дом и подождите.

Он провел нас через заднюю дверь в выложенную каменными плитками прихожую и дальше, в уютную гостиную с потертой мебелью, и оставил нас. Были слышны голоса его жены, детей и звон чайных чашек. На столе мы увидели наполовину сложенную головоломку, на полу змеились рельсы игрушечной железной дороги.

Наконец Лоусон вернулся.

– Мне очень жаль; – сказал он, – но работники действительно подумали, что жеребца взял мой брат, и никто из них не обратил внимания, что фургона нет на месте. И вашего галстука, они говорят, тоже не видели. Когда пропадает что-нибудь не из их собственности, они слепы, как кроты.

Все-таки я поблагодарил его за внимание, а он попросил, чтобы я сообщил ему, если узнаю, кто брал фургон.

Мы с Кэт поехали к морю.

Она сказала:

– Не очень обнадеживающее начало, вам не кажется? Кто угодно мог взять этот фургон.

– Это должен быть кто-то, знавший, где находился фургон, – заметил я. – Именно поэтому кому-то и пришла идея воспользоваться им. Если б этот кто-то не знал, что фургон легко угнать, он нашел бы другой способ передать мне свое сообщение. Могу наверняка сказать, что один из его людей знает больше, чем говорит. Бумажка в десять фунтов – и он притворился слепым, когда брали фургон, да еще поставил туда лошадь для правдоподобия. Естественно, что он не спешит признаться в этом Лоусону, – Ладно, не обращайте внимания, – сказала Кэт легкомысленно. – Может быть, Лоусон не имеет ко всему этому никакого отношения. Было бы потрясающе, если б он оказался главарем целой банды! Вас тогда стукнули бы по голове рукояткой пистолета, засунули в мешок с цементом и бросили в море, а меня привязали бы к рельсам перед идущим тепловозом.