Текст книги "Рама для картины"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Колоссально, – сказал я. – Где вы ее писали?

– А… тут.

– По памяти? – восхищенно сказала Сара – Какой молодец!

Харли Ренбо по нашей просьбе вынул еще пару своих картин. Они были не лучше первой, но одна – совсем малого размера.

– Сколько вы за нее хотите? – спросил я. Джик возмущенно посмотрел, но смолчал. Харли Ренбо назвал такую сумму, что я тут же отказался.

– Ужасно жаль. Нравится ваша работа, но… Долго и вежливо торговались. В конце концов, сошлись на обычной цене: выше, чем хотел покупатель, и ниже, чем надеялся художник. Джик неохотно дал свою кредитную карточку, и мы ушли, унося свой трофей.

– Господи! – взорвался Джик, когда удалились на порядочное расстояние. – Ты еще младенцем мог нарисовать гораздо лучше. Какого черта купил эту мазню?

– Дело в том, – с удовлетворением сказал я, – что Харли Ренбо делает копии.

– Но ведь это, – Джик указал на то, что было у меня под мышкой, – его собственная, неповторимая оригинальность…

– Как отпечатки пальцев? – спросила Сара. – Теперь сможешь по ней сверять другие картины его кисти?

– Все-таки жена кое-что соображает, – заметил Джик. – Но та картина, которую не захотел продавать, не похожа ни на одного Маннингса…

– Ты же сразу отворачиваешься, видя лошадь?

– Достаточно насмотрелся твоей жалкой мазни.

– А что скажешь насчет Рауля Милле? – спросил я.

– Господи!

Мы шли по раскаленной улице, почти не замечая жары.

– Я не знаю, как вы, – сказала Сара, – а я, пожалуй, куплю бикини и до вечера просижу в бассейне.

Мы пошли и купили себе купальные костюмы. Переоделись, потом плескались в бассейне, а затем распластались на сухих полотенцах. В тенистом садике было хорошо и тихо. Кроме нас – никого.

– Помнишь картину с пони, которая тебе понравилась? – спросил я Сару.

– Да, очень хорошая.

– Это был Маннингс.

Она рывком села.

– Почему ты сразу не сказал?

– Ждал, когда об этом скажет наш приятель Ренбо, но он молчал.

– Настоящий? – спросила Сара, – или копия?

– Настоящий, – ответил Джик.

Он лежал, прикрыв глаза от солнца, игравшего в пальмовых листьях.

Вяло кивнул:

– Мне тоже так показалось. Картина старая. Этот пони долго жил у Маннингса. Он рисовал его десятки раз. Кстати, тот же пони – в Сиднее, в «Надвигающейся буре».

– Какие вы оба умные, – сказала, вздохнув, Сара.

– Инженеры знают все о гайках и болтах, – промолвил Джик. – Интересно, здесь можно пообедать?

Посмотрел на часы. Почти два.

– Пойду спрошу.

Натянул рубашку и брюки на уже сухие плавки, лениво поплелся в прохладный холл.

– У нас не бывает обедов, – сказала дежурная. – Выпить? То же самое. Купите себе бутылку в винном магазинчике. У выхода к бассейну стоит машина, которая делает лед. Есть пластмассовые стаканчики.

– Спасибо.

– Рады вам помочь.

Выходя, посмотрел на машину для изготовления льда. Рядом с ней аккуратная табличка: «Мы не плаваем в вашем туалете. Пожалуйста, не мочитесь в нашем бассейне». Смеясь, подошел к Джику и Саре, объяснил ситуацию с едой.

– Пойду купить что-нибудь, – сказал я. – Чего хотите?

– Все равно.

– А выпить?

– Чинзано, – сказала Сара.

Джик кивнул.

– О'кей.

Поднял с травы ключ и отправился в свой номер за деньгами. Подошел к лестнице, поднялся на третий этаж, вышел на раскаленную галерею. Навстречу двигался человек примерно моего роста, сложения и возраста. Еще услышал, как кто-то поднимается у меня за спиной по лестнице. Не придал значения. Постоялец мотеля, что еще можно подумать?

Я был абсолютно не готов к нападению.

10

Подошли ко мне, один – спереди, другой – сзади; бросились, словно хищники на добычу, вырвали ключ от номера, болтавшийся на пальце.

Схватка, если так можно сказать, продолжалась не больше пяти секунд. Потом, схватив за руки и за ноги, причем один по силе не уступал Джику, преспокойно перебросили меня через перила.

Наверное, надо немного времени, чтобы упасть с третьего этажа. Но его оказалось достаточно, чтобы подумать о том, что мое тело, пока еще целое, скоро разобьется вдребезги. И это несчастье абсолютно неотвратимо. Чувство странное, чрезвычайно скверное.

Упал на одно из молоденьких деревьев. Его ветви согнулись, затрещали, и я полетел сквозь них дальше – на дорогу. Страшный удар вырубил сознание – так выключается от замыкания электроцепь.

Полет в пустоту. Лежал в смутно-бессознательном состоянии, не понимая, жив или мертв.

Было тепло. Это просто чувство – не мысль. Ничего другого не ощущал, не осознавал. Даже не мог вспомнить, что у меня есть руки, которые могут двигаться. Минут через десять увидел Джика – пришел напомнить о лимоне к чинзано, вдруг забуду!

– Господи всемогущий! – услышал у себя над ухом его полный ужаса голос.

Слышал отчетливо. Слова доходили до моего сознания. Жив, подумалось мне. Потом открыл глаза. Свет был слепящим. Там, откуда слышался голос Джика, никого не было. Может, показалось? Нет… Мир быстро возвращался ко мне, отчетливый и ясный.

Все с большей уверенностью осознавал, что не сломал ни шеи, ни позвоночника. Сознание быстро возвращалось, давая о себе знать болью в каждом поврежденном месте. Впрочем, труднее было определить не те места, где болит, а те, где не болит. Вспомнил, как ударился о дерево, вспомнил треск сучьев. Было чувство, что разорвали на кусочки. Веселенькое дело.

Потом вновь услышал голос Джика:

– Он жив, и это пока все.

– С нашей галереи невозможно упасть. Там высокие перила, – это озабоченный голос дежурной.

– Без… паники, – прохрипел я.

– Тодд, – появилась Сара, бледная, склонилась надо мной.

– Погодите немножко… Принесу вам чинзано…

– Вот негодяй, – сказал Джик, стоявший у меня в ногах. – Ты нас совсем перепугал. – У него в руках была сломанная ветка.

– Простите.

– Тогда поднимайся.

– Да… одну минутку.

– Позвонить, чтобы «скорая» не приезжала? – надеждой спросила дежурная.

– Нет, – ответил я. – У меня, кажется, кровотечение.

Больница в Алис-Спрингсе даже в воскресенье работала, как часы. Мне сделали снимки, провели обследование, наложили швы и вручили перечень:

«Одна сломанная лопатка (слева).

Два сломанных ребра (слева).

Обширная контузия левой части головы (кости черепа не повреждены).

Четыре рваные раны на коже туловища, бедра и левой голени (наложены швы).

Несколько мелких порезов.

Царапины и контузии практически на всей левой стороне тела».

– Спасибо, – вздохнул я.

– Скажите спасибо дереву. Если бы не оно, осталось бы мокрое место.

Мне предложили полежать у них до вечера. Многозначительно добавив, что будет лучше, если останусь и на ночь.

– Хорошо. А мои друзья еще тут?

Они были тут. В комнате для посетителей. Спорили о лучшей лошади на Кубке Мельбурна.

– Ньюхаунд занимает…

– Занимает все то же место…

– Господи, – сказал Джик, когда я нетвердой походкой проковылял в комнату. – Он на ногах.

– Да. – Я осторожно присел, чувствуя себя при этом чем-то вроде мумии, обмотанной бинтами от шеи до пояса. Левая рука скрыта повязкой и твердо закреплена под рубашкой.

– Нечего смеяться.

– Оттуда мог свалиться только буйнопомешанный.

– М-да, – согласился я. – Мне помогли.

Рты у них раскрылись.

Рассказал все в деталях.

– Кто же это был?

– Не знаю. Никогда раньше не видел. И они почему-то не представились.

– Надо заявить в полицию, – решительно сказала Сара.

– Да, – сказал я. – Но… с вашей полицией дел никогда не имел. Не знаю, какие там порядки. Может, объяснить все в больнице, и пусть дело идет своим ходом, без шума?

– Да, конечно, – сказала Сара, – если можно не делать шума, когда людей сбрасывают с галереи.

– Первым делом они отняли у меня ключ от номера, – сказал я. – Проверьте, на месте ли мой бумажник.

Смотрели широко раскрытыми глазами. Не сразу сообразили, насколько все серьезно.

Утвердительно кивнув, добавил:

– И та картина.

Пришли двое полицейских. Выслушали, записали и удалились. Обещаний никаких не давали. Раньше в Алис-Спрингсе ничего подобного не случалось. Никто из местных на такое не способен. Но в городе постоянный поток туристов. Кто-то из них вполне мог оказаться грабителем.

К приходу Джика и Сары меня уже поместили в палату. Забрался в постель и почувствовал себя совсем худо. Знобило. Холод шел откуда-то изнутри. Это была защитная реакция организма на травму, иными словами – шок.

– Они действительно взяли картину, – сказал Джик, – и бумажник тоже.

– А галерея закрыта, – добавила Сара. – Девушка из магазина напротив видела, что Харли закрыл ее рано, правда, она не видела, когда тот уехал. Выезжает обычно с заднего двора, машина у него там.

– Полиция побывала в мотеле, – сказал Джик, – мы им объяснили, что пропала картина, но, по-моему, они не обратят на это внимания, если не рассказать всю историю…

– Надо подумать.

– Что теперь делать? – спросила Сара?

– Знаете… нет смысла здесь оставаться. Завтра возвращаемся в Мельбурн.

– Слава Богу, а то я думала, ты хочешь, чтобы мы пропустили Кубок.

Несмотря на прорву таблеток, ночь у меня была бессонная, тяжелая. Лежать было неудобно в любом положении. Послешоковое состояние вызвало лихорадочный жар. На теле оказалось, наверное, мест пятнадцать, где колотился пульс. Малейшее движение вызывало резкий протест, как у несмазанного мотора. Ничего удивительного, раз медики посоветовали остаться у них на ночь.

До рассвета перебирал в голове все счастливые случайности. Могло быть гораздо хуже.

Больше всего тревожила не кровожадность нападавших, а быстрота, с которой они нас разыскали. С того самого момента, как увидел разбитую голову Регины, было ясно – за всем этим стоит безжалостный ум. В действиях подчиненных всегда ощущаешь натуру шефа.

Не мог отвязаться от мысли, что решение сбросить с галереи вызвано именно жестокостью. Для убийства такой вариант слишком ненадежен. Падение с такой высоты могло и не привести к смертельному исходу – даже не будь там дерева. Те двое, насколько я помнил, не подошли, чтобы добить меня, пока – полуживой – лежал неподвижно.

Значит, всего лишь чудовищный способ убрать с дороги, чтобы беспрепятственно ограбить. Или целью было вывести из строя?

Может, и то и другое вместе.

Но как же они нас разыскали?

Какое-то время ломал над этим голову, но так и не нашел подходящего ответа. Скорее всего, Вексфорд или Гриин, позвонили по телефону из Мельбурна и велели Харли Ренбо быть начеку. Как они запаниковали при известии, что видел Маннингса и свежую копию Милле… Да еще прихватил образчик работы Ренбо… Нет, не смогли бы столь молниеносно переправить двух амбалов из Мельбурна в Алис-Спрингс.

Между покупкой картины и нападением прошло всего четыре часа. Какое-то время ушло на то, чтобы узнать, где мы остановились. Надо было еще улучить момент, когда пойду из бассейна наверх.

Все-таки вели слежку с самого ипподрома Флемингтон. Или нашли по спискам авиапассажиров. Но если так, то они предупредили бы Ренбо о нашем приезде. И он не стал бы ничего показывать.

Я бросил думать об этом. Не уверен, смогу ли узнать нападавших, если снова их встречу. Того, что был сзади, конечно, не смогу – даже не удалось взглянуть на него. Как бы там ни было, прекрасно справились со своей задачей: вывели из строя. Так бы и было, будь здравомыслящим человеком, думающим о своем здоровье.

Кажется, им просто нужно время, но зачем? Усилить охрану и замести следы? А если проверить, существует ли связь между картинами и грабежами? Пустое…

Расследование упрется в неприступную стену респектабельности. Когда узнают, что остался жив, все равно решат – на ближайшее время вырубился. Значит, действовать. Правильно.

Голову было убедить нетрудно. Но вот ниже шеи – совсем другая история.

Джик с Сарой появились только в 11 часов.

– Боже мой, – сказала она. – Ты выглядишь хуже, чем вчера.

– Как ты добра.

– Мы, наверное, никогда не доберемся до Мельбурна. Прощай, Кубок.

– Вас здесь никто не держит.

– Думаешь, мы развернемся и уедем? И оставим тебя здесь… в таком состоянии?

– А почему бы и нет?

– Что ты мелешь?

Джик вальяжно развалился в кресле:

– Мы не несем за него абсолютно никакой ответственности. Он докатился до того, что его сбрасывают с галереи…

– Как ты можешь такое говорить? – взвилась Сара.

– Мы не хотим иметь к этому никакого отношения.

Я не мог сдержать улыбки. Сара расслышала язвительный отзвук собственных речей трехдневной давности. Всплеснула руками, поняв, наконец, что к чему.

– Ах ты гад, – сказала она.

Джик улыбнулся, как кот, наевшийся сметаны.

– Мы прошлись до галереи, – сказал он. – Все еще закрыта. Разузнали, как пройти на задний двор, заглянули внутрь через стеклянную дверь. Догадываешься, что увидели?

– Ничего.

– Совершенно верно. Никакого мольберта с копией Милле. Все подозрительное заботливо убрали подальше. Остальное имеет нормальный вид.

Переменил положение, пытаясь облегчить боль с одной стороны; вызвал тем самым бурный протест других пораненных мест.

– Даже если бы удалось проникнуть туда, не нашли бы ничего подозрительного. Ясно, что все улики исчезли еще вчера днем.

– Наверняка, – согласился Джик.

– Мы поинтересовались у дежурной, не спрашивал ли нас кто-нибудь.

– Ну и как, спрашивали?

Сара кивнула:

– Позвонил мужчина. Кажется, примерно в начале одиннадцатого. Спросил, не остановился ли тут мистер Чарльз Тодд с друзьями, и, когда она ответила «да», попросил назвать номер комнаты. Объяснил, что должен тебе кое-что доставить.

– Господи! Ничего себе доставочка! Прямо экспресс. Сверху вниз.

– Дежурная сообщила номер комнаты и сказала: если тот оставит передачу в приемной, она позаботится, чтобы ты ее получил.

– Наверняка рассмеялся в ответ.

– У него не столь развитое чувство юмора.

– В начале одиннадцатого… – в задумчивости повторил я.

– Когда нас не было, – сказала Сара, кивая головой. – Это, вероятно, было чуть позже нашего ухода из галереи… Когда покупали купальные костюмы.

– Почему же девушка не сообщила, что нас спрашивали?

– Ушла пить кофе, не видела, когда мы вернулись. А потом просто забыла. Не придала разговору никакого значения.

– В Алис-Спрингсе мало мотелей, – сказал Джик. – Поиски были недолгие, раз они знали, что мы в городе. Дружки Ренбо позвонили ему из Мельбурна, и бомба замедленного действия начала отсчет времени.

– Их, наверно, хватил удар, когда он сказал о покупке картины.

– Надо было ее спрятать, – сказал я, тотчас вспомнив о Мейзи, спрятавшей свою картину и оставшейся на пепелище.

Сара вздохнула:

– Ну, что будем делать дальше?

– У нас последний шанс вернуться домой.

– Ты едешь? – требовательно спросила она.

Прислушался к жалобным мольбам своей бренной оболочки. Потом подумал о Дональде в его холодном доме. И оставил ее вопрос без ответа.

Она подождала, опять спросила:

– В самом деле, что нам делать дальше?

– Ну… Сообщите дежурной мотеля, что я совсем плох, пробуду в больнице еще, по крайней мере, неделю.

– И это не преувеличение, – пробормотал Джик.

– Скажите ей, что эту информацию можно передать, если кто-то поинтересуется. Сообщите: вы уезжаете в Мельбурн. Оплатите все счета, сделайте подтверждение на свой вылет дневным рейсом, мой билет сдайте. И – в аэропорт.

– А как же ты? – спросила Сара. – Когда сможешь уехать?

– Тогда же, когда и вы. Если придумаете способ погрузить забинтованную мумию в самолет так, чтобы этого никто не заметил.

– Господи, – Джик очень обрадовался. – Я это сделаю.

– Позвоните в аэропорт и закажите мне место под другим именем.

– Правильно.

– Купите рубашку и какие-нибудь брюки. Все мое – в мусорном ведре.

– Будет сделано.

– Но помните, что за вами могут следить.

– Надо ходить со скорбными лицами? – спросила Сара.

– Сочту за честь, – улыбнулся я.

– Доберемся мы до Мельбурна, что потом? – сказал Джик.

– Думаю, придется вернуться в «Хилтон». Там остались наши вещи, не говоря уж о моем паспорте и деньгах. Было ли известно Вексфорду и Гриину, что мы остановились там? Может статься, этот вариант окажется надежным на сто процентов. Да и вообще, где еще сможем переночевать в Мельбурне накануне Кубка?

– Если выбросят из окна в «Хилтоне», тут уж не жить. И никогда не сможешь рассказать о своих приключениях, – веселился Джик.

– У них окна широко не открываются. Это невозможно.

– Очень утешительно.

– А завтра? – сказала Сара. – Как насчет завтра?

Довольно сбивчиво, в общих чертах изложил свой план на день знаменитых соревнований. Когда закончил, оба молчали.

– Как? – сказал я. – Хочется вам теперь домой?

Сара встала.

– Мы должны это обсудить, – трезво заметила она. – Мы вернемся и скажем.

Джик тоже поднялся с места, по его вздернутой бороде понял, каким будет результат голосования. Ведь именно он всегда выбирал самый опасный курс в плаваниях. Мой друг был гораздо храбрее меня.

Они вернулись в два часа. Приволокли из овощной лавки громадную корзину, из которой живописно торчали ананасы и бутылка виски.

– Гостинцы для больного друга, – сказал Джик, поставив корзину на пол. – Как себя чувствуешь?

– Каждый нерв болит и стонет.

– Что ты! Ну, а вот Сара говорит, что мы едем.

Испытующе посмотрел на нее. Темные глаза спокойно смотрели, выражая согласие, впрочем, без тени радости. Она шла на это осознанно.

– О'кей, – сказал я.

Джик пошарил в корзине.

– Брюки серого цвета, светло-голубая рубашка…

– Блеск.

– Но всего этого тебе не носить, пока не доберемся до Мельбурна. А для отъезда из Алис-Спрингса присмотрели кое-что получше…

По лицам было видно – их это забавляет.

Я недоверчиво спросил:

– Что там еще?

Выложили все, что купили для моего незаметного отъезда из Алис-Спрингса.

Похоже, приобрел возможность разгуливать у всех на виду по аэропорту. В промежутке между регистрацией и посадкой. На мне будут обрезанные выше колен выцветшие джинсы с бахромой. Никаких носков. На ногах – сандалии-шлепанцы. Одеяние типа пончо – оранжевого, красного и малинового цвета – свободно станет свисать с плеч, скрывая обе руки вместе с повязкой. Под ним – широкая белая майка. Плюс громадные темные очки. Плюс искусственный загар из тюбика по всему телу. И в довершение – огромная соломенная шляпа с широкой, сантиметра в три-четыре, бахромой на полях. В ней хорошо спасаться от мух. Еще на шляпе была яркая лента с надписью: «Покорил Айэрс-Рок».

С попугайской одеждой прекрасно сочеталась сумка трансавстралийской авиакомпании, которую Capa купила по дороге сюда. Там нормальная одежда.

– Никто, – сказал с удовлетворением Джик, раскладывая на кровати мой гардероб, – не догадается, что тебя следует транспортировать на носилках.

– Может, смирительная рубашка подойдет больше?

– Ты не далек от истины, – сухо сказала Сара.

…Когда я приехал в аэропорт, они сидели с хмурым видом в зале ожидания. Бегло взглянув на меня, уставились в пол. Как потом рассказывали, с трудом сдерживали страшные приступы смеха.

С достоинством прошел к стенду с почтовыми открытками. Стоять было гораздо удобней, чем сидеть. На открытках были бесконечные виды распластавшегося в пустыне монолита: Айэрс-Рок на восходе, на закате… Изучая открытки, старался оценить ситуацию. Пассажиров в зале человек пятьдесят. Самая разношерстная публика. Несколько спокойных и неторопливых служащих. Пара аборигенов с темными кругами под глазами, терпеливыми темными лицами. Несмотря на кондиционер, все двигались с той же неторопливостью.

Ни один человек не показался опасным.

Объявили посадку. Разношерстная публика, включая Джика и Сару, – поднялась с мест, взялась за ручную кладь, поплелась на летное поле.

И тогда, только тогда, я его увидел.

Это был один из тех двоих, что сбросили с галереи.

Сначала немного сомневался, а потом понял – он. Сидел среди ожидавших пассажиров, читая газету. Встал, глядя, как Джик и Сара предъявляют посадочные талоны, выходят на летное ноле. Провожал их глазами, пока те не поднялись по трапу самолета. Потом сбросил оцепенение и направился в мою сторону. Екнуло сердце. Был не в состоянии бежать.

Он выглядел так же. Совершенно так же. Молодой, сильный, целеустремленный. И шел прямо ко мне. Но – даже не взглянул. Метра за три от меня был телефон-автомат. Остановился около него и стал шарить по карманам – в поисках монеты.

Ноги отказывались слушаться. Я все еще считал, что он меня увидит. Посмотрит внимательно, узнает… Чувствовал, как под бинтами выступил пот.

– Завершается посадка на рейс Алис-Спрингс – Аделаида – Мельбурн.

Надо идти. Надо пройти мимо него, чтобы добраться до двери. Пошел. Казалось, вот-вот почувствую его тяжелую руку. Нет. Добрался до двери, показал посадочный талон и вышел на летное поле.

Не сдержал желания обернуться. Увидел – поглощен телефонным разговором, даже не смотрит в мою сторону.

Но путь до самолета был долгим. Господи, помоги же нам всем!