Текст книги "Рама для картины"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Наверно, Фрост спрашивал, не застрахованы ли украденные вещи на большую сумму, чем они стоят?

– Спрашивал, и не раз.

– Будь так, ты бы все равно не признался…

– Но ведь это не так.

– Да?

– Они застрахованы на меньшую сумму, если уж на то пошло. Бог знает, заплатят ли за Маннингса. Я оформлял страховку по телефону. Еще не выслал им квитанцию об уплате.

Он вяло покачал головой.

– Все бумаги, имеющие отношение к картине, хранились в конторке. Квитанция из галереи, где ее купил, сопровождающее письмо, таможенная и акцизная квитанции. Ничего нет.

– Фросту это не понравится.

– Да, не понравится.

– Надеюсь, дал ему понять, что не стал бы покупать ценные картины и отправляться в путешествия, если бы не имел денег?

– Он сказал, что я мог остаться на бобах именно из-за ценных картин и путешествий.

Надо было срочно сменить тему, пока брат не напился до бесчувствия.

– Поешь спагетти, – предложил ему.

– Что?

– Это единственное, что я умею готовить.

– А-а.

Он смотрел мутным взглядом на кухонные часы. Половина пятого. Мой желудок уже давно напоминал – время приема пищи.

– Как хочешь, – сказал Дон.

На следующее утро за ним приехала полицейская машина. Чтобы отвезти на пытку. Он подчинился. А чуть раньше, за кофе, дал мне понять, что не собирается защищаться.

– Дон, ты должен… Единственный выход – быть твердым, рассудительным, решительным. Просто быть самим собой.

– Лучше бы тебе поехать вместо меня. Совершенно нет сил. Зачем все это? – Его улыбка вдруг растаяла, показалась зияющая черная глубина. – Без Регины… нет смысла делать деньги.

– Мы говорим не о деньгах. Если не станешь защищаться, подозрения умножатся.

– Это не волнует. Пусть думают, что хотят.

– Они будут думать то, что ты им позволишь.

– Мне же действительно все равно.

Дело было именно в этом.

Он ушел на весь день. Я не отходил от мольберта. Но рисовал не печальный пейзаж. На террасе было темно, холодно. И мне не хотелось вновь погружаться в меланхолию. Оставил незаконченный холст, а сам перекочевал со всем хозяйством поближе к теплу – на кухню. Здесь единственное место в доме, где чувствовалась жизнь.

Я писал Регину, стоящую у плиты, с деревянной ложкой в одной руке и бутылкой вина – в другой. Старался передать на холсте ее манеру улыбаться, запрокидывая голову – ясную, открытую, откровенно счастливую. Фоном была кухня, какой видел ее сейчас. Представлял Регину настолько отчетливо, что пару раз даже пытался ей что-то сказать, отрывая глаза от ее лица на холсте. Реальное смешивалось с нереальным.

Редко работаю больше четырех часов подряд. Длительное мускульное напряжение рождает усталость, теряешь контроль над собой. Возникает страшный голод, я замерзаю; поэтому в обеденное время всегда оставляю работу. И сейчас – также: откопал банку мясных консервов, съел ее, сделав себе тостик с маринованными огурчиками. Потом вышел на прогулку. Чтобы не попасть на глаза караулившим у ворот, пришлось пробираться под укрытием яблонь через живую изгородь.

Бродил по разбросанной без всякого плана деревне, обдумывая картину. Еще немного жженой умбры на складки кухонных занавесок, думал я, чуть фиолетовую тень на кастрюлю и, может, – немного зеленого. Надо получше выписать плиту. Зря нарушил правило работать над картиной целиком, шаг за шагом – то над фоном, то над предметом. Теперь лицо Регины выступало отчетливо. Добавить только блеска на губах и полоски света вдоль нижних век, a это невозможно сделать, пока краски не подсохли. Боялся, что больше не смогу «видеть» ее так ясно… Тогда в картине нарушится равновесие, и придется очень постараться, чтобы кухня выглядела гармоничной.

Дневной сеанс был гораздо короче из-за недостатка света. Тщетно пытался добиться подходящего оттенка для кухонной утвари. Вновь и вновь смешивал краски. Что казалось подходящим на палитре, было совсем не тем на картине. Сделав три неудачные попытки, решил закончить.

Вскоре услышал, как к дому подъехала машина, хлопнули дверцы. И – к моему удивлению – звонок в дверь. Дональд-то взял с собой ключи. Прошел через дом и открыл дверь. За ней стоял полицейский в форме и держал Дона под руку. А сзади – целый ряд лиц, с жадностью смотрящих на происходящее. Лицо брата абсолютно бескровное. Он молчал.

Полицейский, слегка поклонившись, сказал:

– Вот и мы, сэр.

И передал мне Дональда из рук в руки – в буквальном смысле слова. А сам тут же уехал в ожидавшей его машине.

Ввел его в дом, захлопнул дверь. Никогда никого не видел в таком жутком состоянии.

– Я спросил, – сказал он, – о похоронах…

Лицо было застывшим, слова с трудом вырывались наружу.

– Они сказали…

Замолчал, глотнул воздуха и попытался продолжить.

– Они сказали… никаких похорон.

– Дональд!

– Они сказали… нельзя хоронить, пока не закончили расследование. Сказали, будут держать ее в холодильнике…

Он очень пугал меня своим отчаянием.

– Сказали… тело убитого принадлежит государству.

Дон покачнулся. Я не мог удержать его. И он рухнул на пол в глубоком обмороке.

3

Два дня Дональд провел в постели. За это время мне стало ясно, что означает – «быть в прострации». Его напичкали успокаивающими средствами. Врач приходил утром и вечером, давал таблетки, делал уколы. Хотя я совершенно не гожусь в медсестры, но – выбора не было. Пришлось заступать на дежурство.

Когда он не спал, сидел у постели; видел, с каким трудом брат привыкает к терзающим его разум кошмарам, обретая способность видеть правду. Заметно похудел. Лицо заострилось. Темные круги под глазами стали совсем черными. Казалось, силы покинули его.

Мы кормились консервами и тем, что я готовил из пакетов. Прочитав инструкцию, делал, как там написано. Дональд церемонно благодарил меня и ел. Но чувствовал ли вкус пищи?

В коротких промежутках, когда он спал, успел дописать обе картины. Печальный пейзаж уже был не печальным – просто октябрьским. На поле появились три лошади, одна из них щипала траву. Картины, которые приятно повесить на стену, вполне сносные. Такие всегда хорошо покупают, и обычно с моего «конвейера» примерно раз в десять дней сходила хотя бы одна подобная. Тут требуется не столько душа, сколько техника.

А вот портрет Регины стал лучшей моей работой. Она смеялась – живая, сияющая. Часто по ходу работы замысел меняется; и у меня с каждым днем смещались акценты. Теперь кухня стала темнее, отошла на второй план, главное – Регина. Важна была только она. И вот кухня, которую имел перед глазами, получилась как впечатление, а женщина, ушедшая из жизни, стала реальностью.

Картину прятал в чемодане, когда не работал над ней. Не хотел, чтобы Дональд увидел…

В среду вечером брат, пошатываясь, в халате спустился на кухню. Старательно улыбался, пытаясь выглядеть по-прежнему. Сидел за столом, потягивая виски, доставленное в тот день по моему заказу, и смотрел, как я чищу палитру.

– Всегда такой аккуратный?

– Краски дороги.

Он показал на картину с конями, сохнущую на мольберте.

– Во сколько это обходится?

– Если считать стоимость материалов, около десяти фунтов. Если считать еще жару, холод, дорожные издержки, расходы на свет, еду, кров, виски и расстройство нервной системы, то выйдет приблизительно столько, сколько заработал бы за неделю, когда бы бросил пачкотню и опять занялся продажей недвижимости.

– Тогда немало, – сказал он серьезно.

– Я об этом не жалею.

– Вижу.

Закончил приводить в порядок кисти, промыв их с мылом под струей воды. Хорошие кисти стоят не меньше, чем краски.

– Когда проштудировали учетные книги компании, – вдруг сказал он, – отвезли меня в полицейский участок и попытались доказать, что я сам убил ее.

– Не может быть!

– Высчитали, что мог приехать домой и сделать это в обед. Говорят, было достаточно времени…

Взяв со стола бутылку, плеснул себе как следует. Добавил льда.

– Они что, спятили?

– Там был еще один, кроме Фроста. По-моему, его звали Уолл. Такой худой, со злыми глазами. Кажется, он даже не моргает. Уставился на меня и все повторял, что я убил ее…

– Боже мой! – ужаснулся я. – Но она ушла из цветочного магазина только в половине третьего.

– Подруга из магазина теперь говорит, что не может сказать с точностью до минуты, когда ушла. «Вскоре после обеда» – и все. А я поздно пошел на обед. Все утро занимался с клиентом… – Замолчал, сжимая в руке стакан, словно это была опора, за которую можно удержаться. – Передать не могу… как это было ужасно. Говорил, что восемьдесят процентов убийств замужних женщин… совершают их мужья…

Эта сентенция явно принадлежала Фросту.

– Отпустили домой, но я не думаю… – его голос задрожал. Передохнул, явно стараясь не потерять самообладания, достигнутого с таким трудом. – Они на этом не успокоятся.

– Хоть немного продвинулись в своих поисках? – спросил я.

– Даже не знаю, предпринимают ли усилия в этом направлении…

– Обязаны!

– Возможно. – Медленно отпил виски. – Знаешь, это парадоксально. Я всегда с таким уважением относился к полиции. Никак не мог предположить, что они…

Безвыходное положение, подумал я. У них только два варианта: либо давить на подозреваемого в надежде, что тот сломается, либо задать ему несколько вежливых вопросов – и ничего не добиться.

– По-моему, это никогда не кончится, – сказал Дональд.

До пятницы полицейские приезжали к нам пару раз, может, и больше, но их появления уже не были столь болезненными для брата. Он еще был измученным, слабым, серым, как дым. Казалось, настолько переполнен страданием, что не способен реагировать на новую боль. Что бы Фрост и его коллега ни говорили, все отскакивало, не причиняя вреда.

– Ты, по-моему, должен рисовать чью-то лошадь? – вдруг сказал он.

– Предупредил, что приеду позже.

– Помню, ты говорил, когда я просил тебя остаться, что… есть время до следующего заказа – Он слегка задумался. – Вторник? Ты должен был поехать в Йоркшир во вторник?

– Позвонил и все объяснил.

– Все равно тебе лучше уехать.

Он сказал, что теперь может со всем справиться сам. И благодарил. Настоял, чтобы я посмотрел расписание поездов, заказал такси и предупредил о своем приезде заказчика. Может, пришло время ему побыть одному?

Отправился паковать чемоданы.

Когда ждали такси, он вдруг застенчиво сказал:

– Мне кажется, ты не рисуешь портретов? Людей, не лошадей?

– Иногда рисую.

– Я подумал… Не мог бы когда-нибудь… Знаешь, у меня есть неплохая фотография Регины.

Внимательно посмотрел на него: нет, ему это не повредит. Щелкнул замком чемодана, вынул портрет, держа его тыльной стороной.

– Картина еще сырая, без рамы. Не могу покрыть ее лаком, пока не прошло шесть месяцев.

Потом повернул холст.

Он смотрел и смотрел, но так ничего и не сказал.

Подъехало такси.

– До встречи, – сказал я, отдавая портрет.

Кивнул, сжал мою руку, открыл дверцу машины.

И все молча, потому что в глазах стояли слезы.

В Йоркшире я провел около недели в усердных трудах, стремясь увековечить старого смирного скакуна. Затем, прихватив с собой работу для доделки, вернулся домой.

В субботу, отложив в сторону кисти и краски, отправился на бега, чтобы немного передохнуть.

Скачки в Пламптоне. Знакомый прилив возбуждения при виде плавного полета лошадей. Ни одна картина не может передать этого. Движение, мастерски схваченное на холсте, всегда уступает реальности. Как бы хотел лететь среди этих скакунов! Но нет ни опыта, ни достаточного умения, ни, скажем прямо, решимости… У меня, как и у Дональда, детство прошло в семье средней руки предпринимателя. Отец занимался аукционами, имел небольшой бизнес в графстве Сассекс. В детстве я проводил бесконечно много времени, наблюдая за тренировкой лошадей на холмах вокруг Финдона. Рисовал их карандашом и красками лет с шести. Сама верховая езда сводилась к выпрашиванию денег на часовой сеанс у баловавших меня тетушек, а собственный пони так и остался в мечтах. В художественной школе жизнь была замечательная… Но когда исполнилось двадцать два, остался один, родители умерли, и передо мной встал вопрос: на что жить? Недолго думая, сделал самый простой и, как полагал, временный выбор, устроившись в соседнее агентство по продаже недвижимости.

Мне там понравилось, и я у них задержался…

В Пламптоне, казалось, собралась добрая половина всех художников Англии, пишущих лошадей. Ничего удивительного – должен был появиться последний национальный призер. Экономическая сторона жизни заставляла многих потенциальных рембрандтов заниматься изучением законов рынка.

– Тодд! – сказал кто-то у меня над ухом, – ты мне должен пятнадцать зелененьких.

– Ни хрена не должен, – ответил я через плечо.

– Ты говорил, Сисоу наверняка обойдет Эскота.

– Никогда не надо брать конфетки у чужого дяди.

Билл Пайл театрально рассмеялся и похлопал меня по плечу. Это – один из тех, кого часто встречаешь на ипподроме; приветствует вас как самого задушевного друга, усиленно поит, развлекает беседой, надоедает до смерти. На протяжении многих лет постоянно встречаю Билли Пайла на бегах, но так и не смог найти способа отвязаться от него, не прибегая к грубости. Обычными отговорками его, толстокожего, – не прошибешь, лучший способ распрощаться – побыстрее с ним выпить. Чтобы не мучиться целый день.

Ждал, когда произнесет свое коронное «а не выпить ли нам?»

– А не выпить ли нам? – сказал он.

– Э… Да, конечно.

Процедура была знакома. В баре – как бы случайно – встретили его тетушку Сэл.

– О, да здесь тетушка Сэл! Удивительно, удивительно!

Она была завсегдатаем бегов. Семьдесят лет, в углу рта постоянно болтается сигарета. Палец вечно заложен в нужном месте справочника, где собрана информация о лошадях.

– Ты знаешь что-нибудь о заезде в два тридцать? – требовательно спросила тетушка.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Что? А, это вы! Здравствуйте. Как дела? Может, знаете что-нибудь о заезде в два тридцать?

– Боюсь, что нет.

– Хм.

Она углубилась в справочник.

– У Тритопса прекрасный вес, но можно ли доверять его ногам? – Оторвалась от справочника и ткнула пальцем свободной руки племянника. – Билли, закажи стаканчик для миссис Мэттьюс.

– Как вы сказали?

– Мэттьюс. Что ты хочешь, Мейзи? – обратилась она к крупной женщине средних лет, стоявшей за ней.

– Спасибо. Джин и тоник.

– Понял, Билли? Двойной бренди с имбирным элем для меня и джин с тоником для миссис Мэттьюс.

Одежда миссис Мэттьюс была новой и дорогой. Всем своим видом, начиная с блестящих от лака волос до сумки из крокодиловой кожи и отделанных золотом туфелек, она как бы кричала «я богата». На ее руке, принявшей напиток, кольцо с увесистым опалом, оправленным в бриллианты. Но выражение лица – абсолютно безрадостное.

– Рад познакомиться, – вежливо сказал я.

– Да, Мэйзи, это Чарльз Тодд. Как относитесь к Тритопсу?

– Средне.

Тетушка Сэл вновь уткнулась в справочник. А Билли разносил напитки.

– Будем счастливы, – произнесла Мейзи Мэттьюс, не меняя выражения лица.

– До дна, – поднимая стакан, сказал Билл.

– Мэйзи тут крупно не повезло, – сообщила тетушка Сэл.

Билли ухмыльнулся.

– Поставили, а лошадь проиграла, миссис Мэттьюс?

– У нее дом сгорел.

Прелестная фраза, если хотите прервать светскую беседу.

– О… вот как… – Билли стало неловко. – Какое несчастье.

– Ты все потеряла, не правда ли, Мэйзи?

– Все, кроме того, что на мне.

– Давайте, закажу еще джин, – предложил я.

– Спасибо, миленький.

Когда принес новые порции, рассказ был уже в разгаре.

– Меня, конечно, там не было. Гостила у сестры Бетти в Бирмингеме. Вдруг приходит полицейский и начинает мне рассказывать, как трудно было меня найти. Но к этому времени все, конечно, сгорело… Когда вернулась в Уорсинг, там была просто куча золы, а посередине ее торчала печь с трубой… О, как же трудно мне было выяснить у них, что же произошло! Все-таки сказали:, внезапно вспыхнувший пожар. Одному богу известно, что это означает. Они не знают, почему он начался, поскольку в доме два дня никого не было…

Она взяла джин, слегка улыбнувшись мне, и вернулась к рассказу.

– Ну вот. Я просто рвала и метала. Сходила с ума от досады – все потерять! И спрашивала их, почему не заливали огонь морской водой, ведь море – вот оно, рядом… Сказали, не могли ничего спасти – видите ли, не было воды. А морскую воду – нельзя. Почему? Во-первых, все портит, покрывает ржавчиной, во-вторых, насосы втягивают водоросли, ракушки. Да и вообще был отлив.

С трудом сдерживал неприличный смех, и она почувствовала…

– Вам не приходилось терять ценности, которые собирали Бог знает с каких времен?

– Сочувствую, миссис Мэттьюс. Я просто…

– О да, миленький. Вы видите смешную сторону происшедшего: вода кругом – и ее нет ни капли, чтобы потушить пожар.

– Думаю, поставлю на Тритопса,– задумчиво сказала тетушка Сэл.

Мейзи Мэттьюс недоверчиво посмотрела на нее, а Билли Пайл, которому надоело слушать о несчастьях, был рад вернуться к роли щедрого покровителя. Похлопав меня по плечу, сказал, что пора идти смотреть очередное состязание.

Долг исполнен, подумал я, и отправился на самый верх трибуны, подальше от шума.

Тритопс упал, он пришел последним. Большая неприятность для его владельца, тренера и тетушки Сэл. Я спустился к демонстрационной площадке – посмотреть на победителя национальных соревнований. Не было намерения рисовать его.

День пробежал, как всегда, быстро. Немного выиграл, немного проиграл, зато глаза мои насмотрелись вволю. Перед последним заездом увидел на трибуне Мейзи Мэттьюс, направлявшуюся в мою сторону. Нельзя было не узнать ее ярко-красное пальто – шикарный вид. Остановилась на ступеньку ниже меня и взглянула вверх.

Была в себе уверена, но все-таки выразила некоторое сомнение:

– Не вы ли тот молодой человек, с которым я, Сэл и Билли сидели в баре?

– Да, верно.

– А то я засомневалась, – сказала облегченно. – Здесь вы выглядите старше.

– Другое освещение.

Она тоже выглядела старше. На пятьдесят с хвостиком. Свет в баре всегда льстит.

– Они говорят, вы художник, – в ее тоне было неодобрение.

– М-м, – сказал я, наблюдая, как участники заезда легким галопом направились к старту.

– Не слишком денежная работа, голубчик?

Не мог не улыбнуться. – Это зависит от того, какой художник. Пикассо не грустил.

– Не согласитесь написать для меня картину?

– Какого рода?

– Мое желание может показаться странным, так оно и есть, но сегодня утром я думала… Вышла бы обалденная картина – пожарище с торчащей трубой посередине, а кругом бесконечное море. Я даже думала пригласить местного фотографа, который снимает свадьбы… Ведь, когда все расчистят и перестроят, никто не поверит, как все было ужасно. Короче, картина для моего нового дома. Сколько попросите? Я не нуждаюсь в деньгах, но если это будут сотни… Тогда обращусь к фотографу.

– Что, если подъеду посмотреть на дом? Или что там осталось от него?

– Хорошо, голубчик. Это по-деловому. Но только надо сделать скорее.

– Когда?

– Мы сейчас находимся на полпути туда. Не могли бы подъехать вместе со мной?

Было решено, что повезет на своем ягуаре, поскольку у меня нет машины. Потом я без проблем смогу вернуться поездом от Уорсинга – не от Пламптона.

Согласился.

Вот так, сами того не понимая, люди делают серьезные шаги.

Руины были живописны, «картиногеничны», если есть такое слово. Мы ехали, почти нигде не останавливаясь. Всю дорогу она говорила о своем покойном муже Арчи, который очень о ней заботился. Она говорила:

– Я тоже заботилась, потому как медсестра. Частная, конечно. Сначала ухаживала за его первой женой, у бедняжки был рак. А потом осталась, чтобы присмотреть за ним, и он попросил, меня остаться насовсем. Да, миленький, осталась. Он был много старше меня. Прошло больше десяти лет после его смерти…

Она с любовью взглянула на опал.

– Когда он ушел, оставив состояние, я подумала, что будет очень жаль, если не получу от этого никакой радости. И стала продолжать ту же жизнь, что мы вели с ним вместе. Ходила на аукционные продажи в большие дома. Там можно отхватить такие прелестные вещицы! Иногда очень дешево. И, конечно, интересно знать, что они принадлежали кому-то очень известному, даже знаменитому. – Мейзи резко переключила скорость и лихо обошла невзрачный фургончик. – И вот теперь все сгорело. И, знаете, миленький, это просто сводит меня с ума.

– Вам пришлось пережить ужасное.

– Да, голубчик.

Ударила по тормозам. Машина рывком остановилась. Судя по роскоши небольших флигелей по обе стороны сгоревшего особняка, ей принадлежала отнюдь не трущоба. Но осталась – расползшаяся черная куча с выщербленными обломками наружных стен, отдаленно напоминавшими прежние формы. Да толстая кирпичная труба, как она и говорила, взметнувшаяся к небесам. В голове промелькнуло: только очаг смог устоять перед пламенем пожара.

– Вот и приехали, – сказала Мейзи. – Как вам это нравится?

– Очень горячий был пожар.

– Ну, конечно, миленький! Такая куча дерева! Большинство старых домов на побережье построены из дерева.

Не вылезая из ее светло-голубой машины, почувствовал запах гари.

– Когда это произошло?

– В воскресенье.

Какое-то время молча глядели на пожарище. Из-за трубы медленно вышел человек. Осторожно ступал, время от времени наклоняясь и что-то подбирая в золе.

Мейзи обладала большой устойчивостью, но чуть не свалилась с сиденья.

– Эй! – крикнула она, выпрыгивая из машины. – Что вы тут делаете?

Человек выпрямился, явно обескураженный. Ему было лет сорок, по-моему. Плащ, новая шляпа, лицо украшали спускавшиеся вниз усы.

Вежливо приподнял шляпу.

– Страховая компания, мадам.

– Я думала, вы подъедете в понедельник.

– Оказался в этом районе и решил, что лучше не откладывать. Вы согласны?

– Наверное, так, – сказала Мейзи. – Надеюсь, не будете водить меня за нос с выплатой страховки? Конечно, никто не вернет мне мои ценности. Я бы предпочла их любой сумме. У меня все равно денег много.

Его явно шокировала эта манера разговора.

– Да. Понимаю.

– Выяснили, отчего возник пожар? – требовательно спросила Мейзи.

– Нет, мадам.

– Хоть что-то выяснили?

– Нет, мадам.

– Когда я могу приступить к расчистке?

– Когда будет угодно, мадам.

Он осторожно шагнул в сторону, тщательно выбирая, куда поставить ногу. У него были сероватые глаза, развитый подбородок, и он производил впечатление умного человека.

– Как вас зовут? – спросила Мейзи.

– Гриин, мадам, – ответил он и, немного помолчав, добавил: – Через два «и».

– Прекрасно, мистер Гриин черед два «и», – добродушно сказала Мейзи, – мне бы хотелось получить бумаги.

Он слегка наклонил голову.

– Как только напишу отчет.

Мейзи сказала «хорошо», и Гриин, вновь подняв шляпу и пожелав ей всего доброго, направился к белому «форду», стоявшему неподалеку.

– Ну, тогда все в порядке, – удовлетворенно сказала Мейзи, глядя, как он удаляется. – Сколько будет стоить картина?

– Две сотни плюс расходы за двое суток проживания в местной гостинице.

– Ну, это круто. Одна сотня и двое суток… Мне должно понравиться то, что получится, а то не заплачу.

– Не понравится – не заплатим?

Добродушные красные губы расплылись в улыбке:

– Именно так, миленький.

Мы остановились на ста пятидесяти, если ей понравится. Или пятидесяти, если – нет. Должен начать работу в понедельник. Впрочем, может помешать дождь.