Текст книги "Рама для картины"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

8

Джик объявился в 8 утра. Звонок.

– Спускайся в кафетерий, позавтракаем.

– О'кей.

Спустился на лифте и через фойе прошел в ресторанчик. Джик в темных очках сидел за столиком один, опустошая тарелку с огромным омлетом.

– Кофе тебе подадут, – сказал он. – Все остальное возьмешь сам на стойке. – Кивком головы указал на большой, заставленный всякой всячиной стол в центре зала.

– Как дела?

– Идут.

– Сукин сын, – скривился он.

– Ну, как твои глаза?

Театральным жестом снял очки и наклонился ко мне, чтобы сам посмотрел. Глаза еще розоватые, воспаленные, но улучшение было огромное.

– Что Сара, сменила гнев на милость?

– Ее с утра подташнивает.

– Что… оно самое?

– Бог его знает. Надеюсь, нет. Ребенка я пока Fie хочу.

– Она хорошая девушка.

Взглянул на меня.

– Говорит, что лично против тебя ничего не имеет…

– Хотя… – продолжил я.

Кивнул.

– Синдром наседки.

– На роль цыпленка ты не годишься.

Господи, да конечно. Я уговаривал ее не унывать, выкинуть из головы это маленькое недоразумение. Ведь муж у нее – не тепличное растение.

Ну и что она?

Расплылся в улыбке.

После моих подвигов в постели сегодня ночью поняла.

Без особого интереса подумал, насколько удачно складывается их сексуальная жизнь. Судя по тому что рассказывали его бывшие подружки, ожидая своего непредсказуемого возлюбленного, успехи на этом фронте у него зависели от настроения. «И глазом моргнуть не успеешь, а он уже готов», – это запомнилось.

Предполагал, что не слишком изменился.

– Как бы то ни было, – продолжал он, – а машина у нас есть. Чертовски глупо, если не поедешь с нами на скачки.

– А Сара, – осторожно поинтересовался я, – не будет злиться?

– Говорит, не будет.

Принял это предложение, вздохнув про себя. Похоже, теперь без ее разрешения он и шагу не сделает. Неужели так всегда бывает, когда женятся? Даже у самых отчаянных?

– Где был вчера вечером? – спросил он.

– В пещере Алладина. Навалом сокровищ, и мне еще повезло, что не облили кипящей краской.

Рассказал про галерею, про картины Маннингса, про мой недолгий план. А еще – насчет ограблений.

Это пришлось по вкусу. Глаза возбужденно заблестели. Джик пришел в знакомое мне состояние азарта.

– А как мы это докажем?

Произнеся «мы», тотчас осознал свою обмолвку.

Грустно усмехнулся, оживление его заметно поубавилось.

– Так как же?

– Еще не знаю.

– Хотел бы помочь.

На языке вертелся десяток ехидных ответов, но сдержался. У прошлого не было права разрушать настоящее.

– Ты сделаешь то, что захочет Сара, – сказал я тоном, не допускающим возражений.

– Не строй из себя начальника, черт тебя возьми.

Завтрак закончился вполне мирно. Мы прекрасно понимали что к чему, стараясь построить новые отношения на обломках старых.

Позже, когда в назначенное время встретил их в холле, убедился, что и Сара сделала определенные выводы, решив не давать воли эмоциям. Она протянула мне руку, сумев улыбнуться. Слегка пожал ей руку и символически поцеловал в щеку. Она оценила это по достоинству.

Перемирие заключено, условия приняты, договор подписан. Джик – посредник – стоял рядом с довольным видом.

– Ты только посмотри на него, – сказал он – Настоящий маклер. Костюм, галстук, кожаные ботинки. Если зазевается, глядишь, сделают членом Королевской академии.

На ее лице отразилось недоумение:

– А я думала, это большая честь.

– Для кого как, – объяснил Джик. – Неплохих художников с безупречными светскими манерами выбирают в академию на третьем десятке. Крупных – с не столь светскими манерами – на четвертом. По-настоящему больших, не умеющих вести себя в свете – на пятом. А гениев, которые плевать хотели на Академию, вообще обходят.

– Тодда ты, значит, причисляешь к первой категории, а себя к последней? – усмехнулась Сара.

– Конечно.

– Логично, – откликнулся я. – Никто никогда не слышал о молодых мастерах. Мастера всегда старые.

– Ради Бога, – вмешалась Сара. – Давайте поедем на скачки.

Ехали медленно из-за нескончаемого потока машин, идущих в одном направлении. Стоянка у ипподрома Флемингтон – гигантский пикник; сотни группок расположились между машинами, пир шел горой. Столы, стулья, скатерти, фарфор, серебро, хрусталь. И зонтики от солнца, несмотря на повисшие в небе тучи.

Много веселья и выпивки. Всеобщая убежденность, что «это и есть жизнь».

К моему удивлению, Джик и Сара приехали подготовленными. Извлекли столы, стулья, напитки и закуски из взятой напрокат машины; объяснили, что достать все это – не так сложно; весь набор просто-напросто заказывается.

– Бар моего дяди, – заметила Сара, – уже который год держит первенство по быстроте обслуживания. Не успеет клиент мотор выключить, а ему уже стакан подносят.

Она искренне старается, думал я. Мало того, что ради Джика приняла наш негласный договор, но еще пыталась наполнить его человеческим содержанием. Если и делает над собой усилие, то незаметно, в общем совсем другая Сара – похорошевшая, повеселевшая.

– Шампанское, – предложил Джик, открыв бутылку. – Бифштексы и устричный пирог?

– А что же будет, когда вернусь к своим чипсам и какао?

– Будет толстый Тодд.

Мы умяли припасы, уложили вещи в багажник и с сознанием приобщенности к полурелигиозному ритуалу стали пробираться в святая святых.

– Во вторник тут будет почище, чем сегодня, – заметила Сара, раньше не раз бывавшая на таких скачках. – День розыгрыша Кубка Мельбурна – национальный праздник. Здесь три миллиона жителей, и добрая половина будет рваться сюда. – Говорила громко, чтобы перекричать толпу, держа в руках шляпу, боясь потерять ее в неразберихе.

– Будь у них хоть капля здравого смысла, сидели бы дома, смотрели телек, – сказал я, отдуваясь после довольно чувствительного удара локтем в поясницу.

В Мельбурне Кубок не показывают по телевизору, только радиорепортажи.

– Ну и ну. Это почему же?

– Чтобы пришло побольше народу. Во всех городах Австралии – будут, а тут, на месте, – нет.

– Та же история с гольфом и крикетом, – добавил Джик. – Еще и ставок-то не сделаешь.

Миновали узкое место, потом, благодаря нашим пропускам, прошли через ворота. Оказались в тихой гавани – на зеленом прямоугольнике сектора для участников и организаторов Кубка. До чего все похоже на наш многодневный День дерби, подумал я. Та же победа воли над непогодой. Радостные лица под серым небом. Теплые пальто поверх шелковых платьев. И зонтики наготове. Это означало, что праздник так согревал души, что никаким ненастьем их было не пронять. Вполне могли бы заиграть на трубе в бурю. Чем не символика? Даже Джика бы устроила.

Мои друзья были поглощены обсуждением участников первого заезда. Сара оказалась заядлой болельщицей, и уже сейчас о чем-то горячо спорила.

– Знаю, на прошлой неделе в Рэндвике дорожка была слишком мягкая. Но после дождя она и здесь мягкая…

– Но в Рэндвике его обошел только Бойблю, а в розыгрыше кубка Колфилда Бойблю не участвовал.

– Все равно для Грейдвайна дорожка слишком мягкая.

– Будешь ставить? – обратился ко мне Джик.

– Я не знаю лошадей.

– Не имеет значения.

– Ну, что ж.

Заглянул в список.

– Ставлю два доллара на Дженерейтора.

Посмотрели на меня и в один голос спросили:

– Почему?

– Когда не уверен, ставь на одиннадцатого. Однажды во всех заездах ставил на него.

Повздыхали-поохали, сказали, что с таким же успехом мог бы подарить два доллара букмекеру.

Кстати, оказалось, букмекеры здесь принимают ставки только на скачках; больших букмекерских контор, как в Англии, нет. Заранее ставки принимались в небольших конторах, находившихся под контролем агентства. Они большую часть навара возвращали организаторам скачек. Бизнес был делом прибыльным, надежным. К чести для Австралии, заметил Джик.

Приняв решение, мы сделали ставки. Дженерейтор пришел первым. Выигрыш был один к двадцати пяти.

– Новичкам везет, – заметила Сара.

Джик засмеялся:

– Какой же он новичок. Его выгнали из драмкружка за то, что играл на скачках.

Они порвали свои несчастливые билеты, занялись вторым заездом, отлучаясь время от времени, чтобы сделать ставки. Я поставил четыре доллара на номер первый.

– Почему?

– Просто удвоил ставку, а цифру 11 разбил посередине.

– О Господи, – вздохнула Сара. – Ну и тип.

Из самой вредной тучи полил дождь, менее стойкие побежали прятаться.

– Давайте сядем вон там, где сухо, – предложил я.

– Вы идите, – ответила Сара, – а мне нельзя.

– Почему?

– Это места только для мужчин.

Подумал, что она шутит, рассмеялся. Но оказалось, вовсе не шутка, смеяться было не над чем. Примерно две трети лучших мест в секторе для организаторов и участников Кубка предназначались мужчинам.

– А как же их жены, подружки? – спросил я, все еще не веря своим ушам.

– Могут подняться на крышу.

Сара как урожденная австралийка не видела тут ничего странного. Мне и, конечно, Джику это казалось диким.

Придав своему лицу серьезное выражение, он объяснил:

– На здешних крупных ипподромах заправилы скачек устраиваются с комфортом. Забирают себе лучшие места, сидят в кожаных креслах за стеклянной перегородкой. Для них открыты шикарные рестораны и бары, где можно по-королевски выпить и закусить. Их не смущает, что жены и возлюбленные едят в кафетериях, сидят на жестких пластиковых стульях на открытых трибунах. Любое племя считает свои нелепые ритуалы вполне нормальными.

– Мне казалось, ты влюблен во все австралийское.

– Нет в мире совершенства, – горестно вздохнул Джик.

– Я скоро совсем промокну, – вмешалась Сара.

Мы поднялись на крышу, где было ветрено и сыро, а вместо стульев стояли скамейки.

Примерно две трети зрителей тут составляли женщины.

– Не обращай внимания, – сказала Сара, удивленная горячностью, с которой я защищал слабый пол.

– Думал, у вас в стране уже равноправие.

– Уже, но для половины населения, – откликнулся Джик.

С нашего места был прекрасно виден весь ипподром. Сара и Джик криками подбадривали лошадей, на которых поставили, но победил номер первый, обойдя соперника на два корпуса. Я получил выигрыш восемь к одному.

– Возмутительно, – сказала Сара, – разрывая очередную пачку билетов. – На кого ты поставишь в третьем заезде?

– На третий заезд с вами не останусь. Договорился пропустить по стаканчику со знакомым Дональда.

Сара сообразила, в чем дело, и мгновенно посерьезнела:

– Опять… расследование?

– Я должен.

– Конечно, – с видимым усилием произнесла она. – Ну что ж… Успеха.

– Ты просто молодчина.

Она удивилась, что я мог такое придумать, и не поверила, заподозрив издевку. Но в общем ей это понравилось.

Гамма чувств на ее лице меня позабавила. Думал об этом, пока шел вниз.

Сектор для организаторов и участников скачек был расположен между длинным рядом трибун и дорожкой, по которой лошадей выводили на смотровой круг из загона. Своей короткой стороной сектор примыкал к смотровому кругу. В том углу, где дорожка из загона выходила на смотровой круг, мы должны встретиться с Хадсоном Тейлором.

Дождь почти перестал – приятная новость для моего костюма. Придя в назначенное место, остановился, любуясь ярко-фиолетовыми цветами. На фоне красного кадмия – белые и оранжевые островки, прожилки великолепного алого цвета.

– Чарльз Тодд?

– Мистер Тейлор?

– Просто Хадсон. Рад познакомиться.

Мы обменялись рукопожатием. Ладно скроенный мужчина лет пятидесяти, среднего роста, с приветливыми и немного печальными глазами, уголки которых слегка опускались вниз. На нем была визитка и, судя по всему, чувствовал он себя в ней так же удобно, как в свитере.

– Давайте найдем место посуше.

Я кивнул.

Мы поднялись вверх по лестнице, вошли в какую-то дверь, прошли по широкому внутреннему коридору, тянувшемуся параллельно трибунам; миновали охранника в форме и табличку с надписью «Только для членов комитета»; оказались в квадратной комнате, приспособленной под небольшой бар. По дороге сюда пришлось с извинениями проталкиваться через толпу разодетых людей, но в самом баре их было относительно немного. Две пары оживленно болтали, держа в руках полупустые бокалы с шампанским, две дамы в мехах громко жаловались на погоду.

– Любят демонстрировать свои меха, – заметил Хадсон Тейлор, успевший принести стаканы с виски; он жестом пригласил меня к небольшому столику. – Слишком жаркая погода портит им все удовольствие.

– Часто бывает жарко?

– В Мельбурне двадцатиградусные перепады в течение часа, – сообщил с гордостью за здешнюю погоду. – Да, насчет вашей просьбы. – Он сунул руку во внутренний карман пиджака и извлек сложенный лист бумаги. – Пожалуйста. Попросил напечатать для Дональда.

Галерея называлась Художественный центр Ярра-ривер.

Ничего другого не ожидал.

– Человека, с которым мы вели переговоры, звали Айвор Вексфорд.

– Как он выглядел?

– Да уж точно и не помню. Дело было в апреле.

Я достал из кармана маленький блокнот.

– Узнаете, если нарисую?

Он взглянул с изумлением.

– Трудно сказать.

Мягким карандашом довольно похоже изобразил мистера Гриина, правда, без усов.

– Он?

На лице Хадсона отразилось сомнение. Пририсовал усы.

– Нет, не он, – уверенно сказал Хадсон.

– Хорошо. Пойдем дальше.

Перевернул страничку, опять принялся рисовать.

У Хадсона Тейлора был задумчивый вид, пока я старательно изображал «главного».

– Хм, пожалуй.

Сделал нижнюю губу более пухлой, добавил очки, галстук-бабочку.

– Это он. Во всяком случае, галстук-бабочку хорошо запомнил. Мало кто носит. Как вам удалось?

– Заскочил вчера в галерею.

– У вас настоящий талант, – заметил он, с интересом наблюдая за мной.

– Дело практики, только и всего.

Долгие годы воспринимал человеческое лицо как объект воспроизведения. Видел его в перспективе, в игре света и тени, в разных ракурсах. Уже сейчас мог бы по памяти нарисовать глаза Хадсона.

– Рисовать – ваше хобби?

– Это моя профессия. Как правило, рисую лошадей.

– Вот как!

Я кивнул, и мы немного поговорили о заработках художника.

– Если моя лошадь удачно выступит в соревнованиях, закажу вам картину. – Он улыбнулся, в уголках рта появились симпатичные морщинки. – Если не выиграет, пристрелю ее.

Он поднялся, жестом пригласив меня последовать за ним.

– Сейчас будет следующий заезд. Может, посмотрим вместе?

Снова вышли наружу. Здесь были лучшие места – над большим квадратным загоном, в котором прогуливали участников предстоящего заезда. Отметим, что первые ряды предназначались только для мужчин; две пары, шедшие впереди нас, разделились, как амебы. Мужчины пошли налево и вниз, женщины повернули направо и стали подниматься.

– Пожалуйста, сюда, – пригласил Хадсон.

– А что, наверх мужчин одних не пускают?

Он искоса взглянул на меня и усмехнулся.

– Наши обычаи кажутся вам странными, так ведь? Пойдемте наверх, если хотите.

Мы поднялись наверх и нашли два удобных места, оказавшись в дамском обществе.

По дороге Хадсон успел раскланяться со множеством людей, представляя меня своим английским другом. Здесь – в Австралии – знакомятся на ходу.

– Регина, бедняжка, терпеть не могла все эти штучки с дискриминацией женщин, – заметил он. – Но у этого обычая интересная история. – В прошлом веке австралийская администрация опиралась на английскую армию. Жены офицеров оставались в Англии. Господа обзаводились любовниками из низших слоев. Не желая появляться на людях со своими вульгарными красотками, придумали правило: женщин на офицерские трибуны не пускать. Это помогало отвертеться от приставаний своих подружек, мечтавших выйти в свет.

– Очень удобно, – засмеялся я.

– Куда легче установить традицию, – заметил Хадсон, – чем потом от нее избавиться.

– Дональд говорил, что сейчас в Австралии закладываются традиции виноделия.

Его печальные глаза засветились от удовольствия.

– О, он проявил большой интерес. Объездил все крупные винодельческие районы.

Лошадей, участвующих в третьем заезде, повели к старту. Первым шел гнедой жеребец с нелепыми белыми пятнами на голове.

– Уродливый, черт, – прокомментировал Хадсон. – Но он выиграет.

– Болеете за него?

Улыбнулся.

– Поставил, совсем немного, правда.

Начался заезд, и лошади помчались по дорожке.

У Хадсона, наблюдавшего за скачкой в бинокль, побелели костяшки пальцев. Интересно, подумал я, какой цифрой исчисляется это «немного». Гнедого оттеснили на четвертое место. Хадсон опустил бинокль, досмотрел заезд с непроницаемым выражением лица.

– Ну, что ж. – Печальные глаза погрустнели еще больше. – Может, в другой раз повезет. – Пожал плечами с видом покорности судьбе. Потом, несколько приободрившись, передал привет Дональду, и, прощаясь, не забыл поинтересоваться, найду ли я дорогу назад.

– Большое спасибо за помощь.

Он улыбнулся.

– Всегда к вашим услугам.

Заплутавшись всего дважды, опустился вниз, прислушиваясь к забавным образчикам австралийской беседы.

– Говорят, в комитете от него никакого толку. Он открывает рот, когда…

– …Грязная свинья, значит, не пришел…

– Скажи ему, чтобы перестал скулить, как паршивый томми [3]3
  Томми – англичанин (насмешл.).


[Закрыть]…

И везде слышалось то самое «нет», которое здесь произносили на десятки ладов; мне никак не удавалось скопировать.

Когда летел сюда, один австралиец сказал, что у них у всех одинаковое произношение. С таким же успехом можно утверждать, что оно одинаковое у всех американцев. Или у всех англичан.

Когда присоединился к Джику с Сарой, они спорили, на кого ставить в следующем заезде.

– Айвори Болл не в форме. У него столько же шансов выиграть, как у слепца найти дорогу в тумане.

Сара пропустила это мимо ушей.

– Он победил в Муни Велли на прошлой неделе. И два ипподромных «жучка» указали на него.

– Может, они спьяну?

– Слушай, Тодд, – сказала Сара – Скорей выбирай лошадь.

– Номер десять.

– Почему?

– Отнял от одиннадцати один.

– Господи, – вздохнул Джик. – Когда-то у тебя было побольше разума.

Сара заглянула в программу.

– Ройал Роуд… Ну, если сравнивать, то уж не Айвори Болл, конечно, а Ройал Роуд.

Мы купили билеты и поднялись на верхний ярус. Никому из нас не повезло. Сара истошным голосом подбадривала Айвори Болла, который в итоге пришел пятым. Ройал Роуд вообще сошел с дистанции. Победил номер двенадцатый.

– Эх, ты! Тебе нужно было прибавить один к одиннадцати. Что за идиотская ошибка!

Я внимательно рассматривал публику в секторе для организаторов и участников соревнований.

– Дай мне свой бинокль.

Джик протянул бинокль. Поднес его к глазам, долго смотрел.

– Что такое? – с беспокойством спросила Сара. – В чем дело?

– Мне не просто не повезло. Все лопнуло.

– Как так?

– Видите двух мужчин, вон там, ярдах в двадцати от заборчика смотрового круга? Один в визитке…

– Ну и что? – сказал Джик.

– В визитке – это Хадсон Тейлор, я с ним сейчас встречался. Он управляющий фирмой. Дональд, когда был здесь, часто встречался с ним. Другой – Айвор Вексфорд, директор Художественного центра Ярра-ривер.

– Ну и что? – сказала Сара.

– Могу себе представить, о чем они там сейчас говорят, – ответил я. – Что-нибудь вроде «Простите, это не вам ли я продал недавно картину?» «Нет, мистер Вексфорд, не мне, моему другу Дональду Стюарту». «А что это за молодой человек, с которым вы только что разговаривали?» «А это кузен Дональда Стюарта, мистер Вексфорд». «А вы что-нибудь о нем знаете?» «Он художник-профессионал, нарисовал ваш портрет и спросил, как вас зовут».

Я замолчал.

– Продолжай, – попросил Джик.

Увидел, что Вексфорд и Тейлор кончили разговаривать, раскланялись и разошлись в разные стороны.

– Теперь Вексфорд знает, что выпустить меня из галереи было непростительной ошибкой.

Сара сказала:

– Значит, все действительно очень серьезно?

– К сожалению, да. Теперь он будет настороже.

– Может начать разыскивать, – добавил Джик.

Я задумался; потом сказал:

– Ну что, слабо вам прямо сейчас отправиться в небольшое путешествие?

– Куда?

– А в Алис-Спрингс.

9

Всю дорогу до аэропорта Джик ныл по самым разным поводам. Во-первых, не попадает на крикет. Во-вторых, я не дал ему вернуться в «Хилтон» за красками. В-третьих, в том, в чем он был на ипподроме, ему в Алис-Спрингсе будет жарко. В-четвертых, нельзя пропускать Кубок Мельбурна из-за какого-то мелкого сводника в бабочке.

Однако ни разу не заныл по поводу того, что все расходы придется оплачивать его кредитной карточкой, поскольку мои туристические чеки остались в гостинице.

Идея не заезжать в «Хилтон» принадлежала Саре.

– Если уж удирать, то немедленно, – сказала она. – Люди гибнут в огне, когда возвращаются в горящий дом за сумочкой.

– Тебе не обязательно ехать с нами.

– Все решено, нечего тут обсуждать. Как ты представляешь мою дальнейшую жизнь, если не разрешу Джику помогать тебе, а ты попадешь в беду?

– Никогда мне этого не простишь.

Она грустно улыбнулась:

– Вот именно.

Наш уход с ипподрома остался незамеченным. Был абсолютно уверен – никто не сел на хвост. Ни Гриин через два «и», ни малый из Художественного центра. Без приключений долетели на полупустом самолете до Аделаиды. Пересев на еще более пустой самолет – до Алис-Спрингса.

По мере продвижения от Аделаиды на север – ландшафт под нами постепенно менялся. Ярко-зеленый цвет тускнел, больше стало красно-кирпичного.

– Гоба, – сказал Джик, показывая вниз.

– Что?

– Геенна огненная безоблачной Австралии.

Я засмеялся. Земля казалась спекшейся, пустынной и очень старой. Старше, чем само время. То тут, то там можно было заметить какое-то подобие дорог, редкие островки человеческого жилья. Как завороженный, смотрел вниз, пока не стемнело. Откуда-то внезапно упал фиолетовый мрак. Он окутал наш путь в пустыню.

Воздух в Алис-Спрингсе был такой, словно кто-то забыл выключить духовку. Нам повезло с подходящим рейсом, когда добрались до аэропорта в Мельбурне. Похоже, удача сопутствовала и тут: молчаливый таксист сразу привез в новенький мотель, где для нас оказались места.

Номер Джика и Сары – на первом этаже; дверь выходит на тенистую дорожку, за ней небольшой садик с бассейном. Мой – в примыкающем крыле, за стоянкой для машин; на третьем этаже. Вход сюда был с открытой длинной галереи, попасть на которую можно только по наружной лестнице, укрытой ветвистыми деревьями. Разбросанные в зелени пальм и кустов неяркие фонари создают ощущение мира и покоя.

Ресторан при мотеле закрыт – работал только до восьми часов, и мы прогулялись до другого. Временами приходилось идти по покрытой пылью щебенке. В свете фар проезжающих машин было видно – щебенка и пыль ярко-красного цвета.

– Отвратная пыль, – сказала Сара. – Никогда такой раньше не видела. Моя тетя утверждала, что пыль проникала даже в закрытый сундук. Когда они с дядей ездили в Айэрс-Рок…

– Что такое Айэрс-Рок? – спросил я.

– Невежественный томми. Это кусочек песчаника длиной в три километра, забытый каким-то беспечным ледником еще очень давно…

– В самом центре пустыни, – добавил Джик.

– Сами там были? – сухо спросил я.

Он усмехнулся:

– Нет.

– А какая разница? – спросила Сара.

– Наш серьезный друг имеет в виду, – ответил Джик, – что с большого расстояния судить нельзя.

– Чтобы поверить, что акула имеет острые зубы, совершенно не обязательно ждать, когда она тебя проглотит, – сказала Сара. – Можно положиться на мнение ближнего.

– Все зависит от того, откуда ближний смотрел.

– Факты – это не мнения, а мнения – не факты, – выдал Джик.

Я не забыл некоторые законы Тодда из далекого прошлого.

Сара взглянула на меня:

– Лед, а не человек.

– Эмоции – гнилая основа для политики. Это он тоже говорил, – пояснил Джик. – Зависть – корень всех зол. Что еще я позабыл?

– Самая вредная ложь исходит от тех, кто свято в нее верит.

– Вот видишь, – сказал Джик. – Какая жалость, что рисовать ты не умеешь.

– Большое спасибо.

Дошли до ресторана, и нам подали такой замечательный ужин, что мы только диву давались.

– Сто лег тому назад здесь все начиналось с ретрансляционной станции, чтобы передавать телеграммы через континент, – сказала Сара. – Теперь сообщения идут через спутник.

– Спорим, что они не стоят такой технологии. Представьте себе болтовню типа «до встречи в пятницу, Бетси», засоряющую космос.

Порасспросив в ресторане, отправились назад другой дорогой в надежде разыскать местный вариант галереи Ярра-ривер. Он был на мощеной пешеходной улочке, рядом с богатыми сувенирными лавками. Насколько могли рассмотреть в тусклом уличном свете, товара на витрине было негусто. Два ярко-оранжевых пейзажа, изображавших пустыню.

– Грубо, – сказал Джик, хотя его собственная палитра не отличалась нежными пастельными тонами.

– Вся галерея, – продолжал он, – наверняка завалена местными копиями Альберта Наматжиры. Туристы скупают их тоннами.

Когда шли к мотелю, мне казалось, что у нас стало все очень по-дружески, так еще не было с тех пор, как я приехал. Может, огромная пустыня действовала умиротворяюще? Во всяком случае, поцеловал Сару в щеку, пожелав ей спокойной ночи, что уже было жестом дружбы, а не перемирия, как утром.

За завтраком она сказала:

– Можешь себе представить, главная улица здесь – улица Тодд. И река тоже – Тодд.

– Вот что значит слава, – скромно ответил я.

– И здесь одиннадцать художественных галерей.

– Она выучила наизусть проспект Ассоциации по развитию туризма в Алис-Спрингсе, – объяснил Джик.

– Еще есть китайский ресторан, где можно заказать еду на вынос.

Джик скорчил рожу:

– Только представьте себе: все это в центре Сахары.

Жарища днем была нещадная. Радио обещало к полудню до 39 градусов, что по Фаренгейту составляет 102. Первый шаг из прохладной комнаты на раскаленный балкон галереи вызывал приятное ощущение. Но путь до Ярра-ривер, хотя до нее и было всего полкилометра, оказался изматывающим.

– Полагаю, что к такой жаре можно со временем привыкнуть, если жить тут постоянно, – сказал Джик. – Слава Богу, у Сары есть шляпа.

Мы ныряли из тени одного дерева под другое. Аборигены разгуливали с непокрытыми головами, словно раскаленные небеса не имели к ним никакого отношения.

В галерее Ярра-ривер было тихо, работал кондиционер. У входа – гостеприимные стулья для спекшихся.

Как и предсказывал Джик, все видимое пространство было до отказа забито акварелями, типичными для последователей Наматжиры. Они хороши, если любить этот стиль. Лично мне больше нравится, когда есть размытые очертания, неясные края, наплывающие тени. Короче, недоговоренность, настроение, загадочность. Наматжира – ему надо отдать должное как первому и величайшему художнику среди аборигенов – имел алмазную остроту взгляда. Где-то читал, что он написал более двух тысяч картин, его влияние на родной город было громадным. Об этом можно судить по количеству художественных галерей. Мекка для художников. Туристы, тоннами скупающие картины. Мемориальная доска на стене сообщала, что великий абориген умер в больнице Алис-Спрингса в августе 1959 года.

Бродили по галерее не меньше пяти минут, но никто не появлялся. Потом пластиковые полоски занавески, скрывавшей дверь, раздвинулись, и в комнату тихо вошел здешний смотритель.

– Вам что-нибудь понравилось?

Небольшой, бледный, с длинными волосами и большими темными глазами под нависшими усталыми веками. Почти нашего с Джиком возраста, но – хлипкий.

– У вас есть еще картины? – спросил я.

Он оценивающе посмотрел на нашу одежду. Мы с Джиком были в брюках и рубашках, в которых ходили на бега. Без галстуков и пиджаков. Такой вид производит на торговцев картинами более благоприятное впечатление, чем джинсы. Он, явно без энтузиазма, раздвинул пластиковые занавески, приглашая нас войти.

– Вот здесь.

Комната была полна света, лившегося с крыши, а стены сплошь увешаны десятками тесно прижатых друг к другу картин. У нас глаза на лоб полезли. Казалось, попали на какое-то невообразимое пиршество: голландские интерьеры, пейзажи французских импрессионистов, портреты Гейнсборо. Присмотревшись, можно было заметить, что хотя все написаны маслом – все-таки не первый сорт. Такие работы обычно идут за подписью «школа такого-то»; потому что сами художники не позаботились их подписать.

– Здесь все европейское, – сказал смотритель. В его голосе по-прежнему звучала скука. Он не австралиец, подумал я. И не англичанин. Может, американец? Трудно сказать.

– У вас есть картины с лошадьми?

Пристально, но спокойно посмотрел на меня.

– Да, есть, но в этом месяце в экспозиции работы местных художников и малых европейцев. – Он чуть заметно шепелявил. – Но если вам хочется посмотреть картины с лошадьми, то они там, на стеллажах. – Указал на вторую занавеску прямо напротив первой. – Вам нужно что-то конкретное?

Пробормотал имена каких-то австралийцев, запомнившихся по галерее в Мельбурне. В тусклых глазах загорелся слабый огонек.

– Да, у нас есть кое-что.

Провел еще через одну дверь – в третью, и, как мы поняли, самую интересную комнату. Половина ее была занята стеллажами, с двух сторон заставленными картинами. Остальное пространство – контора, отдел упаковки и окантовки картин. В самом конце комнаты – стеклянная дверь, выходившая в пыльный садик.

У этой двери стоял мольберт с небольшим холстом, повернутым обратной стороной. Над картиной работали, а работу только что прервали.

– Это ваше? – спросил Джик с любопытством.

Бледнолицый смотритель сделал запрещающий жест, но не успел остановить. На лице Джика появилось такое выражение, что я невольно подошел.

Гнедая лошадь подняла, прислушиваясь, точеную голову. На заднем плане – благородные линии особняка. Остальное пространство – гармоничное сочетание деревьев и лужайки. Картина, насколько мог судить, более или менее закончена.

– Здорово, – с восхищением сказал я. – Это продается?

После чуть заметных колебаний он сказал:

– Извините, работа делается на заказ.

– Жалко! Не можете эту картину продать, а потом написать такую же?

– Боюсь, что нет.

– Пожалуйста, назовите свое имя.

Не смог скрыть, что польщен:

– Харли Ренбо.

– Еще ваши картины тут есть?

– Есть… Картины с лошадьми в нижнем ряду, у стены.

Принялись вытаскивать их одну за другой, бросая непрофессиональные реплики.

– Какая прелесть, – сказала Сара, вертя в руках картину с толстым серым пони и двумя старомодно одетыми деревенскими мальчишками. – Вам нравится?

– Очень хорошо, – снисходительно сказал я.

Джик отвернулся, словно она его совершенно не заинтересовала.

Харли Ренбо стоял, не двигаясь.

– Ну и ладно. А мне она понравилась. – Поставила на место и вынула другую. – А как эта кобыла с жеребенком? По-моему, симпатичная.

Джик не мог больше вынести:

– Сентиментальная чушь!

У Сары опустились руки.

– Может, и не великое искусство, но мне нравится.

Нам удалось найти картину с размашистой подписью – Харли Ренбо. Покрытый лаком холст без рамы.

– О, – сказал я с уважением, – вот ваша.

Харли Ренбо наклонил голову. Джик, Сара и я рассматривали подписанную им работу.

Плохое подражание Стаббсу. Вытянутые силуэты лошадей на фоне пейзажа в стиле Ланселота Брауна. Композиция – сносно, анатомия – плохо, исполнение – хорошо, оригинальность – ноль.