Текст книги "Дикие лошади"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Я рассказала папе о ноже, – сказала она мне чуть погодя.

– И что он сказал?

– Удивительно, но это именно то, что сказал он. Он сказал: «И что он сказал?»

– Правда? – Я смотрел на ее лицо, хранившее совершенно невинное выражение. – И что ты сказала о том, что сказал я?

Ее лоб прочертила морщинка.

– Я сказала ему, что нож выглядел чудесно, но вы почти совсем ничего не сказали. И то, что нож не понравился продюсеру О'Харе и я не знаю почему.

– О'Хара не любит ножи, – ответил я.

– О, я понимаю. Папа сказал, что это, наверное, потому, что кто-то пытался прирезать Нэша Рурка, как он слышал по радио, но там оказался дублер, а не сам Нэш.

– Это так, – согласился я.

– Папа сказал, что у режиссеров не бывает дублеров, – неосознанно поддела меня Люси, – и что их никогда не узнаешь, пока кто-нибудь не ткнет в них пальцем.

– Или пока они не заявятся к тебе домой.

– Ой, верно. А фотография Сони хорошо получилась?

– Я уверен, что да, но я не увижу ее, пока не вернусь в Ньюмаркет сегодня вечером.

Она сказала, помявшись:

– Я не рассказала папе. Ему это действительно не понравилось бы.

– Я не упомяну об этом. Актриса, которая играет Ивонн – жену Нэша по фильму, – начнет работать на следующей неделе. Я обещаю, что она не будет похожа на фото. Она не огорчит твоего отца.

Люси улыбнулась понимающе и благодарно, с ее души был снят груз вины в обмане. Я надеялся, что ей не будет причинено никакого вреда, и так многие жизни уже были исковерканы.

Первой в послеобеденном графике стояла большая сцена с толпой вокруг паддока: жокеи садятся на коней и выезжают на поле ипподрома. Хотя все эти действия должны были стать только обрамлением человеческой драмы, мы хотели сделать их достоверными. Мы снова разместили группы владельцев и тренеров на прежних позициях, каждая из них уделяла внимание своему жокею. Монкрифф проверил вращающуюся камеру и мягко удалил Люси из кадра.

Нэш появился в паддоке в сопровождении охраны и направился ко мне, чтобы сказать, что меня ищет друг.

– Кто? – спросил я.

– Ваш телевизионный приятель из Донкастера.

– Грег Компасс? Нэш кивнул.

– Возле весовой. Он треплется с жокеями. Он сказал, что увидится с вами там.

– Отлично.

Мы отрепетировали сцену «по коням», дважды и трижды сняли ее двумя камерами с разных направлений, прежде чем лошади начали артачиться, а потом попросили горожан пройти по краешку круга на трибуны, чтобы посмотреть, как лошади выходят на старт.

Во время неизбежной задержки с перемещением камер я оставил Люси с Монкриффом и направился к весовой, чтобы встретиться с Грегом, которого нашел в самом безоблачном расположении духа. Одет он был в дорогой серый костюм и не скрывал, что ему очень понравилось мое предложение получить деньги за то, что он будет делать свое обычное дело – брать интервью у тренера выигравшей лошади, другими словами, у Нэша.

– На экране это будет не дольше нескольких секунд, – сказал я. – Достаточно, чтобы все узрели твое очаровательное лицо.

– Не вижу причин, почему бы и нет. – Он был весел, любезен и дружелюбен.

– Через полчаса?

– Заметано.

– Кстати, ты помнишь что-нибудь о тренере, чью жену нашли удавленной, о котором и снимается вся эта сага?

– Джексон Уэллс?

– Да. Сегодня он сам здесь. И его нынешняя жена. И его дочь. И его брат.

– Это было до меня, старина.

– Не намного, – уверил я его. – Тебе должно было быть около шестнадцати, когда Джексон Уэллс оставил тренерское дело. И первый раз ты участвовал в скачках вскоре после этого. Так что ты должен был слышать от старших жокеев о… ну… о чем-нибудь.

Он насмешливо смотрел на меня.

– Не могу сказать, что не думал об этом с прошлой субботы, потому что, естественно, думал. Насколько я знаю, эта книга «Неспокойные времена» – сентиментальная чушь. Жокеи, знавшие настоящую Ивонн, не были призрачными любовниками, они были кучей похотливых нахалов.

Я улыбнулся.

– Ты знал? – спросил он.

– Чтобы догадаться, не надо быть семи пядей во лбу. Но в фильме они будут призрачными любовниками. – Я помолчал. – Ты помнишь чьи-нибудь имена? Ты случайно не знаешь, кто?

– Насколько я помню разговоры в раздевалке, никто не говорил об этом ничего. Все боялись быть втянутыми в убийство. Все молчали как рыбы. – Он сделал паузу. – Если сам Джексон Уэллс действительно здесь сегодня, я хотел бы поговорить с ним.

– Его дочь говорит, что он здесь.

Я удержался от того, чтобы спросить его, зачем ему встречаться с Джексоном Уэллсом, но он все равно сообщил мне:

– Хороший репортаж. Понравится ленивым обывателям. Хорошая реклама вашему фильму.

– Джексон Уэллс не хочет, чтобы этот фильм был снят.

Грег усмехнулся.

– Все к лучшему, старина.

Я вернулся к Монкриффу с Грегом на буксире, и внимание Люси быстро переключилось на излучавшего очарование комментатора. Люси, не дыша, пообещала вместе с ним поискать ее отца, а когда они ушли, мы с Монкриффом вернулись к работе.

Мы сняли сцены того, как лошади выходят на поле и направляются к старту. Одна из лошадей удрала. Одно из седел соскользнуло, наездник грохнулся. Одну из арендованных камер заело. Толпа начинала волноваться, жокеи теряли терпение, Монкрифф ругался.

Наконец мы закончили и с этим.

Я, чувствуя себя выжатым, направился обратно в весовую и обнаружил там О'Хару, беседующего с Говардом.

Говард, к моему полному изумлению, привез с собой трех своих друзей: миссис Одри Висборо, ее дочь Элисон и сына Родди.

О'Хара дико посмотрел на меня и сказал:

– Миссис Висборо хочет, чтобы мы прекратили съемки фильма.

Я спросил Говарда:

– Вы с ума сошли? – Это было нетактично, но зато выражало мою злость. Я боялся стилета в сердце, а Говард приволок кучу клоунов.

Однако вся троица была одета в неприметные костюмы для скачек, никаких белых колпаков, шаровар и красных носов. Одри Висборо оперлась на свою трость и продолжила недовольным тоном:

– Ваш режиссер, Томас Лайон, – она бросила на меня злобный взгляд, – самым очевидным образом не намерен ни следовать фактам, ни остановить съемки этой пародии. Я требую, чтобы вы приказали ему прекратить.

Говард переступил с ноги на ногу и неубедительно протянул:

– Э-э… Одри…

О'Хара на удивление сдержанно ответил ей, что у него нет власти самовольно остановить съемки (которая, как я полагал, у него была) и что ей следует изложить свои возражения в письменном виде прямо боссам кинокомпании – другими словами, на самый верх.

Она объявила, что сделает это, и потребовала фамилии и адреса. О'Хара любезно подал ей две или три визитные карточки, но вся его учтивость и стремление успокоить Одри не проникли в ее сознание. Одри Висборо чувствовала себя глубоко оскорбленной замыслом фильма, и ничто, кроме отказа от его завершения, не могло удовлетворить ее.

Элисон стояла рядом с ней, кивая. Родди делал вид, что поддерживает ее, но по взглядам, которые он бросал на мать, я сделал вывод, что его намного меньше, чем ее, волнует все происходящее.

Я обратился к Говарду:

– Зачем вы привели их сюда?

– Я не мог остановить их, – оскорбленно ответил он. – И я, конечно, согласен с Одри, что вы довели ее этой отвратительной идеей почти до болезни.

– Вы согласились с изменениями в замысле, – указал я. – И вы сами написали любовные сцены между Нэшем и Сильвой.

– Но предполагалось, что они будут спокойными и будут проходить в гостиной, а не в постели. – Голос его дрожал от жалости к себе. – Я хотел этим фильмом сделать приятное семье Висборо.

С секундным проблеском вины я подумал, что его мучения с Одри Висборо еще не достигли пика.

Я обратился к ее дочери Элисон:

– Вы хотели бы посмотреть на снимаемые сцены?

– Я? – Она была удивлена и, прежде чем ответить, посмотрела на мать. – Это не изменит наших чувств. Этот фильм – бесчестье для нас.

Однако, когда я в негодовании сделал шаг к выходу, она шагнула следом за мной.

– Куда ты идешь? – резко спросила ее мать. – Ты нужна мне здесь.

Элисон сумрачно посмотрела на меня и сказала:

– Я попробую повлиять на мистера Лайона.

Она решительно зашагала рядом со мной; одета она была в твидовый костюм и простые ботинки, подходящие для данной местности и погоды.

– Папа был хорошим человеком, – сказала она.

– Я уверен.

– Он не был легкомысленным, – продолжала она с теплотой в голосе. – Человек принципов. Некоторые считали его скучным, я знаю, но для меня он был хорошим отцом. Он считал, что женщины страдают от того, что в Англии семейное состояние наследуют в основном сыновья, и поэтому он оставил свой дом мне. – Она помолчала. – Родбери был в ярости. Он на три года старше меня и воспринимал как должное, что все достанется ему. К нему всю жизнь относились великодушно. Папа купил ему лошадей для участия в показательных скачках и настаивал на том, что Родбери сам должен зарабатывать, давать уроки. Я думаю, это весьма разумно, поскольку папа не был чересчур богат. Он разделил свои деньги между нами троими. Никто из нас не богат. – Она снова сделала паузу. – Я думаю, вы пытаетесь понять, почему я рассказываю вам все это. Просто я хочу, чтобы вы были справедливы к папиной памяти.

Я не мог быть справедливым, по крайней мере так, как они добивались от меня. Я сказал:

– Думайте об этом фильме как о выдуманной истории, о придуманных людях, а не о ваших отце и матери. В конце концов, люди в фильме не похожи на ваших родителей. Это не они. Они придуманы.

– Мама никогда не поверит в это.

Я повел ее в паддок, где Монкрифф, как всегда, возился с освещением.

– Я собираюсь показать вам двоих людей, – пояснил я Элисон. – Скажите мне, что вы о них думаете.

Судя по виду, она была в замешательстве, но все же обратила взгляд в том направлении, куда я указывал. Она без эмоций смотрела на Сиббера, здравомыслящего человека пятидесяти лет, и на прелестную юную Сильву в отличного покроя пальто, блестящих узких ботиночках и очаровательной меховой шляпке.

– И что? – спросила Элисон. – Они выглядят довольно мило. Кто это?

– Мистер и миссис Сиббер.

– Что?– Она развернулась ко мне, едва помня себя от ярости. Потом, получше обдумав резонность прямой физической атаки, задумчиво уставилась в прежнем направлении.

– Чуть дальше них, – пояснил я, – стоит Нэш Рурк. Он играет героя, дальним прототипом которого послужил Джексон Уэллс.

Элисон безмолвно смотрела на широкоплечего покорителя сердец, чьи обходительность и интеллигентность были безошибочно различимы даже с расстояния в двадцать футов.

– Пойдемте со мной, – предложил я.

Она в ошеломлении последовала за мной, и я повел ее туда, где Грег Компасс и Люси, кажется, наконец-то разыскали отца Люси.

– Вот это, – сказал я Элисон, – Грег Компасс, который берет интервью для телевидения у людей, занимающихся скачками.

Элисон коротко кивнула в знак того, что узнала его.

– Эта семья, – без выражения продолжал я, – мистер и миссис Уэллс и их дочь Люси.

Элисон открыла рот, но не смогла выговорить ни слова. Джексон Уэллс, прекрасно выглядящий и улыбающийся, стоял между двумя милыми, хорошо одетыми женщинами и ждал, когда я завершу взаимные представления.

– Элисон Висборо, – сказал я.

Сияющее лицо Джексона Уэллса помрачнело. Он произнес, как будто выплюнул:

– Ее дочь!

– Видите, – обратился я к Элисон, – Джексон Уэллс почти так же ненавидит вашу мать, как она ненавидит его. В реальной жизни они никоим образом не могли бы вступить в любовную связь. Люди в этом фильме – не они.

Элисон стояла, словно онемев. Я взял ее под руку и повел прочь.

– Ваша мать, – говорил я, – сама себя доводит до болезни. Убедите ее не обращать внимания на то, что мы делаем. Заставьте ее заинтересоваться чем-то другим и не давайте ей увидеть завершенный фильм. Поверьте, что я и не думал неуважительно относиться ни к ней, ни к памяти вашего отца. Я делаю картину о вымышленных людях. Я сочувствую вашей матери, но она не сможет остановить съемки этого фильма.

К Элисон наконец-то вернулся голос.

– Вы безжалостны, – сказала она.

– Так может показаться. Однако я так же уважаю вас, мисс Висборо, как уважает вас Говард. Я уважаю ваш здравый смысл и верность памяти отца. Я сожалею о том, что вызвал ваш гнев, но я не могу устранить его причину. Я должен предупредить вас, что Сиббер в фильме отнюдь не приятный человек. И все, что я могу сказать, – это вновь повторить просьбу не отождествлять его с вашим отцом.

– Говард отождествляет!

– Говард описал Сиббера как хорошего человека, лишенного сильных эмоций. В этом нет ни конфликта, ни драмы. Конфликт есть сущность драмы… первый урок кинематографиста. Как бы то ни было, я приношу извинения вам, вашей матери и вашему брату, но до прошедшей недели я едва знал о вашем существовании.

– О, Родди! – неласково отозвалась она. – За него можете не волноваться. Ему почти все равно. Они с папой относились друг к другу с прохладцей. Я полагаю, они были слишком разными. Родбери – я называю его полным именем, потому что «Родди» звучит как имя милого маленького мальчика, – но он никогда не играл со мной, когда мы были детьми, и другие девочки были так неправы, когда говорили, что я везучая, потому что у меня есть старший брат… – Она резко оборвала сама себя. – Я не знаю, почему говорю это. Мне нелегко говорить с людьми. Особенно с людьми, к которым я не очень-то хорошо отношусь. Как бы то ни было, Родди все равно, что вы скажете о папе, лишь бы он не потерял на этом деньги. Он только притворяется перед мамой, что его это волнует, он всегда подлизывается к ней, чтобы она покупала ему разные вещи.

– Он не женат?

Она покачала головой.

– Он хвастается, что у него много девушек. Я думаю, здесь больше болтовни, чем на самом деле.

Я улыбнулся ее откровенности и подумал о ее неудавшейся жизни: не оправдавший ожиданий брат, обожаемый, но далекий отец, мать, всю жизнь уберегавшая ее от замужества, которое могло оказаться неудачным. И тем не менее эта женщина была достойна уважения.

– Я питаю к вам добрые чувства, мисс Висборо, – сказал я.

Она прямо посмотрела мне в глаза.

– Тогда остановите съемки.

Я подумал о ее чувствах и о ножах.

– Не могу, – ответил я.

Мы завершили запланированные на день съемки, и у нас осталось еще время, чтобы провести наполовину стихийную раздачу автографов ради добрых отношений возле помещения весовой. Нэш, Сильва и Сиббер раздавали автографы десятками, лучезарно улыбаясь.

Многие обитатели Хантингдона уже натянули футболки с надписью «НЕСПОКОЙНЫЕ во все ВРЕМЕНА». Доброе веселье сделало всех вокруг друзьями. Выстроившаяся было очередь охотников за автографами рассыпалась на веселую толпу. О'Хара подписывал книги и программки, которые протягивали ему люди, знавшие продюсера в лицо, досталось такой славы и на мою долю. Говард застенчиво расписывался на экземплярах своей книги.

Вокруг бурлила веселая толпа. Телохранители Нэша улыбались. «Львица» пыталась заставить их уклониться от поцелуев. Мой «черный пояс» стоял слева от меня, так, чтобы я мог расписываться правой рукой.

Я почувствовал удар, как будто кто-то врезался в меня, достаточно сильный, чтобы заставить меня упасть на одно колено, а потом, потеряв равновесие, свалиться на землю. Я упал на правый бок и почувствовал первую боль, острую и тревожную. С обжигающей ясностью я понял, что в моем теле торчит нож и что я упал на его рукоять, вогнав его еще глубже.

ГЛАВА 12

О'Хара, смеясь, протянул руку, чтобы помочь мне встать.

Я ухватился за его ладонь правой рукой, рефлекторно принимая его помощь. Он увидел, как я сморщился от боли, и перестал смеяться.

– Ты не ушибся?

– Нет. – С его помощью я поднялся на колени и сказал: – Дай мне свою куртку.

Он был одет в старомодную широкую куртку армейской расцветки, «молния» впереди была расстегнута.

– Куртку, – повторил я.

– Что? – Он наклонился ко мне с высоты своего роста.

– Дай мне свою куртку. – Я сглотнул, заставляя себя успокоиться. – Дай мне куртку и сообщи моему водителю, чтобы подъехал сюда, к весовой.

– Томас! – О'Хара насторожился. – Что случилось?

Соображая яснее, чем это бывает в нормальном состоянии, я внятно сказал:

– У меня в боку нож. Накинь свою куртку на мое правое плечо, чтобы скрыть его. Не поднимай шума. Не пугай боссов. Ни слова прессе и полиции. Я не умер, и съемки будут продолжаться.

Он слушал и понимал, но едва мог поверить.

– Где нож? – спросил он, словно это ставило его в тупик. – Ты выглядишь отлично.

– Где-то под рукой, возле локтя. Дай мне свою куртку.

– Я позову нашего врача.

– Нет, О'Хара. Нет! Только куртку!

Я полагаю, что вложил всю власть, которой он наделил меня, в эти слова, бывшие наполовину мольбой, наполовину приказом. В любом случае он без дальнейших пререканий скинул свою водонепроницаемую куртку и набросил на мое плечо. Под курткой на нем был крупной вязки свитер цвета хаки.

В нашу сторону уже устремились любопытные взгляды. Я схватился левой рукой за плечо О'Хары, стоявшего лицом ко мне, и преодолел бесконечные дюймы, требовавшиеся, чтобы подняться на ноги. Я полностью сконцентрировался на глазах О'Хары – они должны быть на одном уровне с моими глазами.

– Этот ублюдок, – негромко произнес я, не скрывая гнева, – не добьется успеха.

– Верно, – отозвался О'Хара.

Я на бесконечно малую долю расслабил тиски воли, но фактически помыслы об отмщении – лучший из существующих анастетиков, а слишком большая доля сочувствия свалила бы меня быстрее, чем боль в поврежденных ребрах.

О'Хара послал одного из помощников Эда за моей машиной и уверенным тоном сообщил нескольким любопытствующим, что я упал и вывихнул плечо, но беспокоиться не о чем.

Я разглядывал беспорядочную панораму знакомых лиц и не мог припомнить, чтобы кто-то из них стоял достаточно близко ко мне, чтобы напасть. Но толпа двигалась безостановочно. Любой, кого я знал в Англии, или любой, кого они наняли, – а профессиональные наемные убийцы были везде, – мог стоять среди охотников за автографами и ждать удобного момента. Я сосредоточился главным образом на том, чтобы держаться прямо, в то же время лихорадочно соображая, какие жизненно важные органы могут находиться внутри возле правого локтя, и осознал, что, хотя кожа моя кажется липкой и влажной от шока, сотрясающего мой возмущенный болью организм, я, по всей видимости, не истекаю кровью.

– У тебя пот на лбу, – заметил О'Хара.

– Неважно.

– Позволь мне привести доктора.

– Если ты попытаешься это сделать, то приведешь Грега Компасса и всю телевизионную свору.

Он молчал.

– Я знаю другого доктора, – заверил я. – Где там машина?

Эд управился с этим чрезвычайно быстро, хотя мне это время показалось столетием. Я попросил его поблагодарить всех, проследить за общей безопасностью и сказал, что мы закончим крупные планы на следующий день.

Он просто кивнул и ушел, а я осторожно присел на заднее сиденье автомобиля.

О'Хара влез в машину с другой стороны.

– Тебе не надо, – сказал я.

– Надо.

Я был в некоторой степени рад его обществу; я сообщил, по какому номеру надо позвонить, а когда он набрал его на своем мобильном телефоне, я забрал у него аппарат.

– Робби? – сказал я, радуясь, что не попал на автоответчик. – Это Томас Лайон. Вы где?

– В Ньюмаркете.

– Хм… вы можете прийти в отель через час? Чрезвычайно срочно.

– Какого рода срочность?

– Не могу сказать сейчас.

О'Хара смотрел на меня удивленно, но я кивнул на нашего водителя, который, может, и был скуп на слова, но отнюдь не глух.

О'Хара, казалось, понял, но встревожился.

– Один из боссов прибыл из Лос-Анджелеса в отель и ждет нас там.

– О'кей.

Я подумал, затем сказал:

– Робби, вы можете вместо отеля приехать в дом Доротеи? Это примерно тот же вид работ, что и для Доротеи, хотя и не такой радикальный.

– Вас слушает кто-то, кто не должен знать, о чем вы говорите? Ножевая рана?

– Верно, – сказал я, благодарный ему за сообразительность.

– Кто пациент?

– Я.

– Господи Боже!.. У вас есть ключ от дома Доротеи?

– Я уверен, что у ее подруги Бетти он должен быть. Она живет напротив.

– Я ее знаю, – коротко сказал Робби. – Через час в доме Доротеи. Насколько тяжелая рана?

– Я не очень хорошо знаю внутреннюю географию, но думаю, не особо.

– В живот? – встревоженно спросил он.

– Нет. Выше и сбоку.

– Посмотрим, – заключил он. – Не кашляйте. Я вернул телефон О'Харе, который с трудом и с тревогой удерживался от вопросов. Я сел боком, пытаясь, насколько это возможно, сопротивляться тряске во время движения автомобиля, но все же дорога от Хантингдона до Ньюмаркета была долгой – целых тридцать восемь миль.

Я объяснил водителю, как проехать к дому Доротеи. Машина Робби Джилла уже была там, а сам Робби открыл переднюю дверь дома изнутри, когда мы подъехали, и направился навстречу нам по дорожке. О'Хара условился с водителем о том, чтобы тот вернулся через полчаса, а я тем временем выбрался из машины и заставил себя выпрямиться, незаметно опираясь на руку Робби.

Я сказал:

– Нам не очень-то хочется рекламировать это происшествие.

– Я так и понял. Я никому не сказал.

Он взглянул на О'Хару, вышедшего из машины и давшего водителю знак отъезжать, а я коротко произнес: «О'Хара… Робби Джилл», – и кажется, этого было достаточно для обоих.

Мы медленно прошли по дорожке и вошли в пустой, по-прежнему разоренный дом. Робби сказал, что Доротея говорила ему о моем предложении начать здесь уборку. Мы прошли в кухню, где я сел на стул.

– Вы видели нож? – спросил Робби. – Какой длины было лезвие?

– Он все еще во мне.

Вид у него был потрясенный. О'Хара сказал:

– Этот парень – сумасшедший.

– О'Хара – продюсер фильма, – пояснил я. – Он хотел бы, чтобы меня зашили и я вернулся на съемочную площадку завтра утром.

Робби снял куртку О'Хары с моего плеча и опустился на колени на пол, чтобы поближе взглянуть на рану.

– Этот нож не похож ни на один из тех, которые я видел когда-либо, – произнес он.

– Похож на тот, с Хита? – спросил я.

– Другой.

– Выньте его, – попросил я. – Больно. Вместо этого он встал и сказал О'Харе что-то про обезболивающее.

– Ради Бога, – нетерпеливо потребовал я, – просто… выньте… его…

Робби пожал плечами.

– Тогда нам надо посмотреть, какие могут быть внутренние повреждения.

Он расстегнул мою темно-синюю штормовку, разрезал кухонными ножницами Доротеи мой свитер и дошел до надетых под свитер защитных жилетов.

– Что это?

– Мне угрожали смертью, – объяснил я, – поэтому я подумал… – Я на миг закрыл глаза и тут же открыл их. – Я натянул два жокейских защитных жилета. На случай ударов.

– Угрожали смертью?

О'Хара разъяснил ситуацию и спросил меня:

– Что заставило вас подумать об этих жилетах?

– Страх, – сознался я.

Они едва не рассмеялись.

– Посмотрите, – сказал я рассудительно, – этот нож должен был пройти через мою штормовку, толстый свитер, два защитных жилета, предназначенных для смягчения ударов, и еще через рубашку, чтобы достичь моей кожи. Он все равно вошел в меня, но я не кашляю кровью и не чувствую себя намного хуже, чем час назад, так что… Робби… я же знаю, вы упрямы… пожалуйста…

– Хорошо, хорошо, – отозвался доктор.

Он распахнул оба защитных жилета и обнаружил, что моя белая рубашка стала влажной и алой. Он разрезал рубашку и наконец добрался до самого лезвия; он поднял на меня глаза с выражением, которое можно было назвать только ужасом.

– Что там? – спросил я.

– Лезвие… оно в несколько дюймов шириной. Оно пробило всю одежду и вошло в ваш бок.

– Так давайте, – сказал я, – вытащите его. Он открыл сумку, которую принес с собой, и достал заранее приготовленный одноразовый шприц, как он сказал, втыкая в меня иглу, с болеутоляющим. После этого он извлек стерильную упаковку с перевязочным материалом. Такую же, как для Доротеи, подумал я. Он посмотрел на часы, засекая время, чтобы подействовала инъекция, потом разорвал упаковку и, держа перевязочную салфетку наготове, левой рукой взялся за торчащую рукоять ножа.

Нож не шевельнулся, но, несмотря на инъекцию, ощущение было не из приятных.

– Из этого положения я не смогу как следует взяться за него, – сказал Робби. Он посмотрел на О'Хару. – Вы сильный, – обратился к нему Робби. – Вы и вытяните нож.

О'Хара уставился на него, потом на меня.

– Подумай о боссах, – напомнил я. О'Хара криво улыбнулся и сказал Робби:

– Скомандуете, когда нужно будет тянуть.

– Сейчас, – ответил Робби.

О'Хара ухватился за рукоять и потянул, пока лезвие не вышло из моего бока.

Робби быстро наложил повязку, а О'Хара стоял, словно окаменев, отстраненно держа предмет, причинивший мне такую неприятность.

– Прошу прощения, – сказал мне Робби.

Я покачал головой. Во рту у меня пересохло. О'Хара положил нож на кухонный стол, на разорванную обертку от перевязочного пакета, и мы все втроем очень долго просто смотрели на него.

Длиной он был около восьми дюймов, и половину этой длины составляла рукоять. Плоское лезвие было почти трех дюймов шириной у рукояти и сходилось к острию. Одна длинная сторона треугольного лезвия была просто остро заточена, на другой были зазубрины. Широкий конец лезвия плавно переходил в рукоять, в которой было прорезано достаточно большое отверстие, чтобы в него можно было полностью продеть руку. Собственно рукоять с выемками для пальцев, чтобы усилить хватку, была составлена из нескольких кусков темного полированного дерева шириной в ладонь. Все остальное было из блестящего металла.

– Он тяжелый, – ровно сказал О'Хара. – Им можно было бы разрезать тебя пополам.

Широкий конец лезвия украшало одно-единственное слово: «Гнев».

Я поднял ужасное оружие, чтобы поближе рассмотреть его, и обнаружил, что оно действительно тяжелое (больше чем полфунта, как мы узнали, когда Робби взвесил его на кухонных весах Доротеи); выбитые на металле буквы гласили, что сделано оно из нержавеющей стали в Японии.

– Нам нужен, – сказал я, кладя нож обратно, – эксперт по ножам.

– Сначала вам нужен, – извиняющимся тоном произнес Робби, – ряд стежков для остановки кровотечения.

Все мои защитные приспособления сняли, чтобы Робби мог видеть, что делает, и он утешительным тоном сообщил мне, что острие ножа угодило мне в ребро и скользнуло вдоль него, не войдя в мягкие ткани и сквозь них в легкое.

– Ребро треснуло от удара. Но вы правы, вам повезло, все повреждения заживут достаточно быстро.

– Чудесно, – легкомысленно сказал я, чувствуя облегчение. – Быть может, завтра мне стоит надеть пуленепробиваемый жилет?

Робби стер с моего торса изрядное количество подсохшей крови, намочив для этого одно из чайных полотенец Доротеи, а потом помог мне облачиться в мою единственную относительно целую верхнюю одежду, то бишь в штормовку.

– Выглядите как новенький, – заверил он меня, застегивая «молнию» на штормовке.

– Босс ничего не заметит, – согласился О'Хара, кивая. – Ты в силах поговорить с ним?

Я кивнул. Поговорить с ним было необходимо. Нужно убедить его, что деньги компании в моих руках в такой же сохранности, как и в сейфе. Необходимо развеять все предположения о «злосчастье».

Я сказал:

– И все же мы должны найти того, кто так фанатически желает остановить съемки этого фильма, что даже пошел – или пошла – на убийство, чтобы добиться этого. Я полагаю, что этим ножом нас, возможно, хотели только запугать, вроде как вчерашним кинжальчиком, но если бы я не надел жилеты…

– Если бы не жилеты и на дюйм в любую сторону, – кивнул Робби, – вы уже стали бы достоянием истории.

– Таким образом, – продолжал я, – если мы допускаем, что меня намеревались убить, то я непременно должен узнать, кто и почему. Я хочу сказать, мы должны искать его сами, если не хотим обращаться в полицию. С другой стороны… – Я помолчал, затем продолжил: – …если причина нападения на меня не устранена, а именно это мы предполагаем, то они – он, она или они – могут попытаться напасть снова.

У меня было ощущение, что эта мысль посещала уже обоих моих приятелей, но они не хотели высказывать ее вслух, чтобы не тревожить меня.

– Ни один фильм не стоит того, чтобы умирать за него, – сказал О'Хара.

– Этот фильм затронул дерьмо, которое спокойно лежало двадцать шесть лет, – отозвался я. – Потому и поднялась такая вонь. Теперь уже нет смысла раскаиваться в содеянном. У нас остается выбор – или окончательно поставить крест на фильме и удрать в панике – и каким окажется мое будущее, если я это сделаю? – или… э… выкопать из-под дерьма факты.

– Но, – с сомнением произнес Робби, – найдете ли вы что-нибудь? Я имею в виду, что когда это все только случилось, дело было совсем свежим, но полиция ничего не нашла.

– В полиции служат обычные люди, – ответил я. – Не непобедимые супермены. Если мы попытаемся и тоже ничего не найдем, то так тому и быть.

– Но с чего вы начнете?

– Как я уже говорил, отыщем кого-нибудь, кто понимает в ножах.

Пока мы говорили, стемнело. И в тот момент, когда Робби направился к выключателю, мы услышали, как открылась и закрылась дверь в передней и как тяжелые шаги протопали к нам по коридору.

В дверях кухни появился Пол, злой, исполненный подозрений. Он с яростным изумлением уставился на меня. Нерешительность, проявленная им во время нашей предыдущей встречи, исчезла. Несдержанность вернулась вновь.

– И что, по вашему мнению, вы здесь делаете? – спросил он. – Я говорил, чтобы вы держались подальше, но вы не желаете слушать!

– Я говорил Доротее, что хочу немного прибрать здесь.

– Я сам приберу дом. Я не желаю, чтобы вы находились здесь. А в ваших услугах, доктор Джилл, здесь не нуждаются. Выметайтесь, вы все.

Это был первый контакт О'Хары с Полом Панниром – чрезвычайно познавательный опыт.

– Откуда вы взяли ключ? – вызывающе вопросил Пол. – Или вы взломали дверь? – Тут он впервые прямо взглянул на О'Хару и заявил: – Кто вы, черт побери? Я хочу, чтобы вы все немедленно убирались вон!

Я сказал без эмоций:

– Это дом вашей матери, и я нахожусь здесь с ее разрешения.

Пол не слушал. Взгляд его упал на стол и прямо-таки прикипел к ножу.

На ноже почти не осталось крови, он более или менее очистился, пока его извлекали наружу через множество слоев полистирена и ткани, поэтому скорее всего вид ножа, а не догадки касательно его использования лишили на время Пола дара речи.

Он поднял глаза и встретился со мной взглядом; он был не в состоянии скрыть потрясение. Глаза его были так же темны из-за расширенных зрачков, как бледно было его лицо. Рот его открылся. Он не нашел что сказать и просто развернулся и выскочил из кухни в коридор, а потом наружу через переднюю дверь, оставив ее открытой.

– Кто это? – спросил О'Хара. – И что это вообще было?

– Его мать, – объяснил Робби, – получила тяжелые ножевые ранения в этом доме в прошлую субботу. Он мог подумать, что мы каким-то образом нашли оружие,

– А может, ты нашел? – повернулся ко мне О'Хара. – О чем ты пытался поведать мне вчера? Но это не тот нож, который ты нашел на Хите, верно?