Текст книги "Евангелие от Джимми"

Автор книги: Дидье ван Ковелер (Ковеларт)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Ключ?

– Код, систему защиты, которую открывает пароль… Пропускной пункт, я бы сказал. Память Джимми о прошлой жизни продается отдельно: чтобы получить к ней доступ, мы должны заключить дополнительное соглашение.

– Это дичь! – запротестовал судья Клейборн.

– Нет, – покачал головой Энтридж. – Я уверен в одном: мозг Джимми – не целина. Он уже подвергался гипнозу.В самом раннем детстве.

– Что вы хотите сказать? – так и подскочил Ирвин. – В него заложили какие-то данные, информацию или…

– Наоборот: что-то стерли.Ирвин, я десять лет работаю с камикадзе, «кротами» и двойными агентами, что-что, а промывку мозгов распознать могу.

– Нет, это не выдерживает критики, – стоял на своем Клейборн. – Будь там какая-то закавыка, Сандерсен сам подсказал бы нам, как действовать, вы учтите его нынешнее состояние духа. Он уверен, что Джимми чудесным образом исцелил его на расстоянии: осененный благодатью, он не хочет больше денег, отдает роялти на благотворительность во спасение своей души и все такое… Нет, ему только одного надо, чтобы созданный им Мессия получил мировое признание, – с какой стати он стал бы прятать от нас его генетическую память?

Епископ Гивенс, досадливо хмурясь, напомнил, что Господу угодно, чтобы мы ежечасно воскрешали Иисуса в сердце своем, а не копались без спроса в его памяти ради коммерческого успеха какой-то книжонки. Бадди Купперман выдержал его взгляд и отбрил, прикуривая трубку:

– За рамки ваших четырех канонических Евангелий ни шагу, да? Вы априори отвергаете рассказ из первых рук, цепляясь за свидетельства, написанные спустя годы после событий!

– Все, о чем я прошу, Бадди, – используйте гипноз только для обучения языкам.

Бадди что-то буркнул, не вынимая трубку изо рта, и перешел к следующему пункту повестки дня. Разработка программы на следующую неделю снова накалила атмосферу: каждый добивался для себя режима наибольшего благоприятствования.

Ирвин больше не слушал, он был разочарован: двадцать веков прошло, а склоки и дрязги по-прежнему буйно паразитировали на крестном пути. Отвернувшись к окну, он смотрел сквозь тройные стекла, как Джимми пересекает озерцо под колышущимися от легкого ветра ветвями. Ежедневное совещание происходило в час, который он, по плану наставника, должен был посвящать гребле, и Ирвин горько усмехнулся, оценив иронию происходящего: пророк-недоучка скользит по воде взад-вперед, мерно работая веслами, а в это время манипуляторы-соперники в бестолковых стычках ломают копья, оспаривая его друг у друга.

Шли недели, счет им велся по убывающим калориям и отрастающим волосам, расширению кругозора и развитию способностей к концентрации, самоуглублению, подражанию. Ирвин работал на неделе в Вашингтоне и приезжал в шале в пятницу к ужину, за которым команда отчитывалась перед ним о достижениях. В большой столовой с чучелами животных, где они невольно копировали Тайную вечерю, Джимми проповедовал на четырех языках и подолгу рассуждал об учении святого Павла – это был конек епископа Гивенса. Усилия наставника, призванные пробудить в Джимми дар превращать воду в вино, успехом не увенчались, зато, когда Джимии концентрировал свою энергию, сжимая в ладонях стакан «Напа-вэлли», вино становилось лучше – он как будто ускорял его старение. Ирвину устроили дегустацию «вслепую»: действительно, по сравнению с «нетронутым» стаканом меньше чувствовались танины, вкус дольше сохранялся во рту, с легкой древесной нотой и послевкусием смородины.

Джимми верил им на слово: он больше не пил спиртного. Каждодневные упражнения усилили его магнетический дар, но он не мог управлять им настолько, чтобы получить желаемый результат. Когда, например, он так же сосредотачивался на куске хлеба, хлеб от этого только черствел, а вот гнилая вода под действием его биотоков становилась чище – анализ показывал значительное уменьшение содержания бактерий.

– Мы уже знаем, что он творит чудеса, – нетерпеливо восклицал епископ Гивенс, – довольно его тестировать! Надо изучать источник, а не работать на результат! Иначе вы превратите его в штатного медиума, пси-феномен, и только! В чем состоит наша миссия, наш долг? Воссоздать в нем духовность, возродить мистицизм!

– Не отдавая приоритета какой-либо одной формемистицизма, – уточнил раввин Ходорович, заведующий отделом восточных языков в Государственном департаменте.

Генерал Крейг, принявший ислам после службы в Ираке, где он был шефом разведки, поддержал лингвиста, настаивая на необходимости напомнить мусульманам о том, как почитал Иисуса Магомет. Чтобы утихомирить обоих, епископ предложил удлинить их уроки за счет сеансов психокинеза.

– Психокинез необходим! – запротестовал наставник. – Люди слушали проповеди Иисуса, потому что сначалаон показал им чудеса! Не так важно его образование, как сила его духа!

– Питая дух, укрепляют силу, а не наоборот! – прогремел его преосвященство, и представители двух других религий Священного Писания с ним согласились. – Я требую прекращения практических занятий! Хватит ему улучшать вино, лечить деревья и гнуть ложки, и пусть никто из вас не суется к нему с насморком или подагрой за лечением! На нынешнем этапе каждое конкретное свершение питает гордыню и, стало быть, тормозит духовный рост!

– Кто бы спорил, – кивнул Бадди Купперман.

Во времена холодной войны он был инициатором «Старгейта» – программы по обнаружению ракетных баз на расстоянии с помощью коллегии медиумов. Результат был нулевой, к тому же Советы использовали тот же метод, но Бадди хорошо знал, каковы границы телепатии: сексуальные позывы отвлекают внимание, а самодовольство отрицательно влияет на результат. Проблему позывов решили уроки наставника с привлечением тантризма и целебных трав. По второму вопросу предложение епископа было принято единогласно при одном воздержавшемся.

Каждый уикенд Ирвин с некоторой тревогой видел с позиции стороннего наблюдателя, как действуют эти методики на Джимми. Перемены были очевидны, и не всегда в лучшую сторону. В нем, одновременно покорном и отрешенном, восприимчивом и словно бы отсутствующем, нарастала сила. В первые недели у него случались всплески энтузиазма, мятежные порывы, и тогда учителям доставалось от него, как некогда апостолам от Иисуса. Так, однажды вечером он ворвался с красными от чтения глазами в бильярдную, где была в разгаре партия.

– Зачем мы здесь торчим? Увольняйтесь, бросьте все, как я бросил, идемте в мир! Нельзя оставлять людей в неведении!

Все посмотрели на него, кто снисходительно, кто с досадой, кто с пониманием. Диетолог напомнил, что ему еще надо сбросить пятую часть веса, пресс-атташе сказал, что пиар-компания не делается с кондачка, экспромтом, а епископ Гивенс довел до сведения, что их запрос рассматривается в Ватикане, но аудиенция еще не назначена.

– Так примите хотя бы участие! Когда ученики спросили его, как ему удается исцелять и воскрешать своих ближних, он ответил им: «Молитесь, поститесь, и у вас тоже получится». Давайте вместе попробуем вылечить настоящего больного! Если у меня есть эта сила, значит, она есть у всех, у вас тоже!

– Гордыню в людях будит дьявол, Джимми, – строго ответил епископ.

Джимми обвел скорбным взглядом лица, которые отворачивались от него одно за другим, и ушел к своим книгам, а партия на бильярде продолжилась. Это была его последняя попытка проявить независимость. Последняя инициатива. Ирвин все еще корил себя, что не поддержал его тогда.

С тех пор Джимми прилежно соблюдал расписание, висевшее на стене в его комнате, безропотно позволял проделывать над собой все опыты, впитывал как губка самые сложные теории, самые иррациональные знания, самые противоречивые богословские учения. Ум его, вскормленный христианской экзегезой, посвященный в тайны Каббалы, взбудораженный мистикой суфиев, стал много шире, острее, подвижнее, чем прежде, но при этом утратил что-то главное – Ирвин никак не мог сформулировать, что именно. Свободу, наверное. Или ту глубинную правду своего «я», которая выражается через слабости, через непринужденность. Джимми не выглядел увлеченным науками – он больше напоминал спортсмена, который от бесконечных тренировок мало-помалу перестает быть собой. Ирвин не знал, шло ли это на пользу божественной сущности, которую видели в нем остальные, но сущность человеческую парень определенно терял. И чем больше удалялся он от прежнего работяги, тем меньше Ирвин в него верил. Точнее, тем меньше он верил в то, что Богу может быть угодна живая икона, которую они сообща создавали. Попугай, заучивший Евангелие, ходячая Вавилонская башня, Храм религиозного империализма под стягом будущих Соединенных Штатов Земли… Сын Человеческий – сэндвич. В тягостной атмосфере соперничества и спешки одного Ирвина одолевали такие тревожные мысли.

В один октябрьский день, когда визажистка с гордостью сообщила, что преображение внешности Джимми на две недели опередило компьютерный образец, Ирвину вдруг нестерпимо захотелось уйти с совещания и спуститься к озеру. Ступая по опавшей листве, он подошел к маленькой пристани. Джимми, увидев его, развернул лодку, причалил и предложил ему прокатиться. Советник по науке осторожно сошел в индейскую пирогу, сел, взял второе весло и стал грести, стараясь попадать в такт движениям молодого человека.

Выплыв на середину озера, Джимми повернул к небольшому островку, заросшему темными елями и березами. Когда они оказались за густой завесой ветвей и шале не стало видно, он вдруг положил весло, повернулся лицом к Ирвину и спросил, глядя ему прямо в глаза:

– Как поживает Филип Сандерсен?

Застигнутый врасплох Ирвин ответил, что давно не имел от него вестей. Это было правдой: после подписания договора электронная почта коллеги молчала. Одна из его сотрудниц, с которой удалось связаться по телефону, сообщила, что доктор удалился от мира и не хочет ни с кем общаться.

Джимми поморщился, вздохнул, нервно забарабанил пальцами по борту пироги. Ирвин опустил голову. Не нравилось ему это преображение, эта нездоровая худоба, состояние, похожее на летаргию и внезапные вспышки лихорадочного нетерпения. В простом льняном хитоне, с горящим взглядом и длинными, перепутанными с бородой волосами он больше напоминал Распутина, чем Иисуса Христа.

– Когда я сказал отцу Доновею, что хочу с ним познакомиться, – продолжал Джимми сухо, – он ответил, что Сандерсен очень болен, немощен и не захочет показаться мне таким. Каждую ночь я мысленно лечу его: я хочу знать, выздоровел ли он, и если да, то когда я смогу с ним увидеться.

Ирвин смотрел на березовые листья, плавно падавшие вокруг Джимми, словно искал в них ответа. Было решено скрыть от Джимми чудо, которое приписывал ему Сандерсен, и он не знал, что сказать. Давно он не чувствовал себя перед кем-то так скованно. Если быть точным, с тех пор, как с ним отказался видеться сын.

– Почему все увиливают, когда я задаю этот вопрос?

Ирвин сморщился от острой боли в голове. Он согнулся и вцепился в борта, ожидая, когда рассосется огненный шар. Таких приступов у него не случалось с июля.

Когда он поднял голову, Джимми смотрел на северный берег, где заблестели в солнечных лучах решетки опустевшего собачьего питомника.

– Вы знаете про собак?

Ирвин кивнул. Когда они приехали в шале, Джимми подружился с Роем, немецкой овчаркой из ФБР, – злющий пес, к которому никто не рисковал подойти, с ним стал игривым и ласковым. Они вместе ходили на прогулки далеко в горы, разумеется, в пределах колючей проволоки под током, ограждавшей военную зону. А потом Рой вдруг стал хиреть непонятно почему: лежал, хандрил, худел и ни на что не реагировал. Вскоре его нашли в озере утонувшим. У его преемника через десять дней обнаружились такие же симптомы, а из следующих собак ни одна не продержалась и недели. В одиночку или сворой, схема была та же: сначала расположение к Джимми, затем потеря аппетита, агрессивности, жизненного тонуса.

– Мое действие.

– Почему вы так говорите, Джимми?

– Это передается им. Я ведь не дурак: за проволокой под напряжением в двадцать тысяч вольт, да с детекторами и кордонами военной полиции войти сюда никто не войдет. Сторожевые собаки – это чтобы я не сбежал.

Гримаса Ирвина послужила исчерпывающим ответом. Мозг, казалось ему, превратился в вакуумную упаковку, сжатую в тисках. Он помолчал, выжидая, и решил говорить начистоту:

– Вы думаете, они это чувствуют? Улавливают ваш дискомфорт?

– Это началось, когда я вылечил Роя. Его укусила змея, ну вот, и я сосредоточился на его лапе. Он перестал хромать, но с тех пор захандрил. А остальных и лечить не понадобилось.

Ирвин задумчиво поскреб лопасть весла. История с собаками сильно сказалась на атмосфере в шале. Никто не понимал, в чем дело, – ни фэбээровцы, ни психиатр, ни богословы, ни ветеринар. У Иисуса, по Священному Писанию, контактов с животными практически не было, если не считать стада свиней, в которое он послал легион бесов, изгнанных из бесноватого, после чего это стадо бросилось с крутизны в море [22]22
  Матфей 8, 30–32; Марк 5, 11–14; Лука 8, 32–33.


[Закрыть]. Вот святой Франциск Ассизский действительно имел связь с животными сродни телепатической, но он исцелял их, а не делал больными. Проблема была решена самым простым образом в конце лета, и теперь клетки питомника пустовали.

– Вы по ним скучаете?

– Да почему, вы думаете, я обратился к ним, потому что к людям никаких чувств больше испытывать не могу. Я же имею право любить только весь род человеческий. Предпочту кого-то одного – ослабнет любовь.

Стоило ему открыть рот, Ирвин как будто слышал его учителей, но на этот раз интонация была особая, более личная. Джимми продолжал:

– Я уже научился ни к кому не прикипать душой, ни в прошлом, ни в настоящем, не вспоминать Эмму, воспринимать Ким Уоттфилд лишь как ничтожно малую частицу мироздания, не восхищаться Бадди, не умиляться вам, не видеть в ближнем возможного друга… нейтрализоваться, в общем. И это ничего не изменило. Сандерсен умер, я уверен.

– Почему? – вздрогнул Ирвин, которому уже приходила в голову такая мысль.

– Как Доновей, как клен, как собаки… все, для кого я реальночто-то сделал. Эта моя сила мысли – она нехорошая, Ирвин, я же чувствую: пытаясь на что-то повлиять, подействовать в лучшую сторону, я разрушаю что-то важное. Каждый раз думаю, что творю добро, а получается зло.

– Постойте… Не надо винить себя во всем. Вам было четыре года, когда вы вылечили колено отца Доновея, а умер он двадцать восемь лет спустя.

– Он умер в тот день, когда я узнал.

Весло Ирвина упало в воду. Он изогнулся, пытаясь его поймать, и чуть не опрокинул лодку. Джимми даже не шелохнулся. Когда пирога перестала раскачиваться, он снова заговорил:

– Я чувствую, что мне необходимо творить добро, и в то же время мне страшно. Я держусь, никого не лечу, но мне так этого не хватает… Я чувствовал себя каждый раз таким счастливым, таким сильным, я сам набирался сил от того, кому помогал… Мне кажется, без этого я закисаю, теряю форму, что ли…

– Если хотите, – предложил Ирвин, – у меня болит голова.

Это было сказано так просто и таким услужливым тоном, что исхудавшее, состаренное бородой лицо осветила улыбка.

– И вы не боитесь?

– Нет, Джимми. Ничего не боюсь. Мне тревожно видеть вас таким, я начинаю задумываться, не вредим ли мы вам, иной раз у меня возникают сомнения в цели нашей миссии, но я уверен… я по-прежнему уверен в вас.

– А что если я – Антихрист?

Ирвин оторопел. Солнце било ему в глаза, но он не смел даже моргнуть из страха, что его реакция будет неверно истолкована.

– Я родился от негатива, я происхожу от погребального савана, предмета по определению нечистого, проклятой реликвии, которую всегда прятали, испокон веков отрицали, и, может статься, было бы лучше ее уничтожить.

Он чеканил слова, отрывисто, глухо, словно вбивая их в голову Ирвина, и боль от этого усиливалась.

– Меня сотворили из жертвенной крови, я получился из остатка,из той части Христа, что не воскресла, не вознеслась к Господу. Каковы бы ни были его намерения, мой создатель затеял игру с дьяволом. Пожар в Исследовательском центре – то была воля Провидения, амнезия стала для меня благословением, а потом явились вы. Что я такое, Ирвин? Всадник Апокалипсиса? Тот, кто скачет, «облаченный в одежду, обагренную кровью»?

– Вы говорили об этом с епископом Гивенсом? – только и пробормотал Ирвин, сочтя за благо не ступать на столь зыбкую почву.

– А что бы он мне ответил? Что я кощунствую в собственный адрес. Он добросовестно исполняет свою миссию, как и все вы здесь. Ваша задача – представить Ватикану Мессию, а если он окажется ненастоящим– вы умоете руки. Что вы делаете, Ирвин? Растите Агнца Божьего или откармливаете Золотого Тельца? Создаете Спасителя или совершенствуете монстра?

– Джимми…

– Я доверился вам, я думал, что поступаю правильно, а теперь… Я уже не знаю, ктоживет во мне. Я убил Джимми Вуда, а он, наверно, был единственным спасением.

Течение развернуло пирогу. Солнце вдруг преобразило его черты, слезы текли по щекам, теряясь в бороде. Впервые он по-настоящему походил на Иисуса. В этом-то, подумалось Ирвину, и состоит таинство Воплощения: человека формирует сомнение, а не вера. Вопросы, а не кумиры. Испытание выбором, а не убеждения. Бог пришел на землю, чтобы открыть нам одну истину: главное – не уверовать, а возлюбить. Три женщины не верилив грядущее Воскресение и потому пришли к гробнице с благовониями, чтобы подольше сохранилось тело дорогого усопшего. Из любвиобнаружили они Плащаницу опустевшей. На закате жизни Ирвин знал наверняка одно: вера сковывает, лишь сердце надо слушать, в нем – истина.

– Мне нечего вам ответить, Джимми. Я всего-навсего рядовой протестант, хоть и отвергаю порой огульно все, что мне вдолбили. Но не думаю, что я ошибся в вас. Я душой чувствую: погрузившись в Священное Писание, вы проживаетеего. Приступы отчаяния у Иисуса, о которых говорится в Евангелии, вы приняли на себя во всей их глубине, и даже историю с Антихристом… Это и есть искушение дьявола, не так ли? Искушение мыслью, что за добром всегда кроется зло. Вот он – первородный грех.

– Спасибо, – выдохнул Джимми, улыбаясь сквозь слезы. – Спасибо вам за то, что выглядите таким же потерянным, как и я.

– Всегда пожалуйста.

Ирвин протянул руку и коснулся его колена. Джимми взял его ладонь в свою, и они долго сидели неподвижно в дрейфующей лодке, двое несчастных, нашедших друг в друге утешение.

– Это искажение, – тихо сказал Джимми.

– О чем вы?

– Первородный грех. Это ошибка Блаженного Августина. Он, когда переводил Послание к римлянам, запутался в местоимениях. Не заметил, что отсылка идет к смерти, потому что по-гречески это слово мужского рода, а не к греху, который как раз женского. В оригинальном тексте святого Павла имеется в виду, что смерть стала наследственной из-за греха Адама, а не сам грех. Когда же Августину указали на его ляп, он был стар, закончил свой труд, уже ставший авторитетным, вот и сказал: тем хуже. Не начинать же все заново из-за одной описки. Он только добавил постскриптум: новорожденные, не успевшие совершить грехов, кроме первородного, попадут в специальный ад, со щадящими условиями. Вот так христианский мир и живет по сию пору в убеждении, что вечное проклятие передается по наследству.

– К счастью, есть вы.

Джимми пожал плечами. Ирвин и сам прекрасно понимал всю подоплеку. Епископ Гивенс, напичкав ученика собственными толкованиями, думал только о том, как бы протащить в Ватикан своютеологию святого Павла. Наставник рассчитывал с его помощью доказать свою теорию о мысли, способной воздействовать на материю, диетолог уповал на него как на рекламу разработанного им режима питания, генерал и лингвист исподволь превращали его в двойного агента, Бадди Купперман видел в нем героя будущей культовой книги, а президент Нелкотт хотел, чтобы из его уст звучал голос Америки. Ирвин же прежде всего надеялся, что его коллег во всем мире вдохновит в их дальнейших исследованиях существование взрослого клона без малейшего изъяна. Так бывает всегда: каждый преследовал свой интерес в достижении цели, которая была лишь предлогом.

– Можно? – спросил Джимми, поднимая руки.

Ирвин наклонил голову. Когда ладони легли на его виски, он ощутил холод, ледяные мурашки побежали во все стороны. Он закрыл глаза. Тотчас же крошечные эскимосы целым отрядом ловко и дружно, как по команде, спустились по его волосам, забрались в слуховой канал и принялись долбить ледорубами складки мозга. Видение было цветное, яркое, забавное. Мультфильм – это само собой всплыло в памяти для передачи ощущений, чтобы помочь процессу.Страшно не было; легчайший иней унимал давящую боль под черепом. Полярный десант между тем принялся за опухоль и споро обстругивал ее, как картофелину, только очистки летели, скручиваясь спиральками. Скоро от нее осталась только кучка стружек, и малютки-эскимосы вымели ее, насвистывая «А жизнь идет», навязчивую песенку, которую его жена в свое время выбрала музыкальным сопровождением и для их свадьбы, и для собственных похорон.

Ирвин пришел в себя, когда руки Джимми ухватили его за плечи, чтобы не дать упасть. Он выпрямился, проморгался. Ему было хорошо, божественно хорошо. В горле чуть-чуть пересохло, оно и понятно: из-за опилок. Ирвин улыбнулся. За годы в медицине ему не раз приходилось убеждаться в действенности эффекта плацебо: он просто решил, что выздоровел.

Джимми утер лоб рукавом хитона. Пот тек с него градом. Было уже по-осеннему прохладно, но он взмок, как под солнцем Палестины.

– Крепко вас прихватило, – только и сказал он, переводя дыхание.

– Простите, мне жаль, я не должен был просить вас об этом. Но мне лучше. Правда, намного лучше.

Джимми опустил руки в озеро, зачерпнул воды и умыл лицо.

– Мне пора возвращаться.

– Да-да, конечно, – засуетился Ирвин, ощущая колоссальную энергию, которая разливалась от головы по всему телу. – Отдохните, я буду грести.

– Да нет, все нормально, не беспокойтесь. Я пешком.

Остановить его Ирвин не успел: Джимми встал, точно лунатик, во весь рост посередине лодки и спокойно шагнул в темную воду. Ирвин увидел, остолбенев, как он ушел «солдатиком» с головой, через мгновение вынырнул и громко расхохотался.

– А вы и поверили?

Ирвин опустил глаза, не зная, куда деваться. Ему было особенно стыдно оттого, что в первый момент, когда Джимми ушел под воду, он ощутил разочарование.