Текст книги "Кольцо судьбы. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Диана Семёнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Свернув губы трубочкой, Холл закивал.

– Классный план, – саркастично сказал Беннет.

– Можно согнуть пушку, – не унималась я. – Но тогда, если талибы выстрелят, танк взорвётся вместе с заложниками... – закусив внутреннюю часть щеки, я озадаченно промычала. – К тому же, я не смогу быстро оттащить танк, и долгое время мне придётся стоять на вершине неприкрытой – талибы начнут обстрел. Не знаю, что делать! Предлагаю, валить.

– Куда? – не понял Стэн.

– Ну, – пожала я плечами, – либо талибов, либо отсюда.

Парни тяжело вздохнули, качая головами. Тем временем Риис подошёл ко мне, очень внимательно разглядывая мои зрачки.

– Док, я не подпускаю мужчин к себе так близко, – косясь на него с подозрением, сказала я.

– Знаете... – протянул тот в ответ, продолжая приглядываться к моим глазам. – Вы подозрительно подвижны, и идеи у Вас странные. По пути сюда мы проходили полянку с галлюциногенными грибами. Вы случайно не пробовали их?

– Нет, – пренебрежительно чавкнув, отозвалась я. – Не имею привычки пихать в рот... ээ плохо изученные штуки.

– Может тогда, на Вас подействовали их пары? – не успокаивался врач. Я цыкнула, в то время как Стоун хохотнул с закрытым ртом:

– Может, стоит ЕЙ феназепам предложить?

Риис хмыкнул, отступая от меня с осторожностью:

– Боюсь, что здесь понадобиться нечто посильнее...

– Нужно делать промывание, – заговорил Уолш с подозрительно ехидной физиономией. – Давайте, сделаем это вместе? Чур – я первым буду вызывать рвоту!

Мужчины уставились на Уолша, морща лбы и беззвучно смеясь. Только Стэн косился на мужчину брезгливо. М-да, пошлые шуточки в мужском коллективе это норма, и любая женщина это знает. Если ты – одна баба среди мужиков, то ты можешь рассчитывать на их заботу, но и на кучу пошлых шуток.

– Молодец, Уолш, – сказала я. – Тебе пятёрка за бесстрашие и способности к писательской деятельности. Так роскошно завуалировать предложение о групповушке и минете командиру, не каждый сможет.

Отряд тихо заржал, косясь на Уолша, а он немного смутился, хоть и ему тоже было смешно.

– И плюсик за то, что ты не унываешь, – продолжала я, – женщин рвёт от орального секса с тобой, но для тебя это норма, ты ещё и шутишь на эту тему, так держать!

Всех парней порвало, только Уолш немного погрустнел, но всё же оценил чувство юмора лейтенанта и решил не парировать.

– И пока я тебя случайно не застрелила, продолжим обсуждать план действий. С нашей стороны хорошее место для засады снайпера. Но, если мы начнём постепенно отстреливать талибов, то те убьют заложников. В общем, я предлагаю, посадить двух снайперов на склоне – для прикрытия, а остальным брать лагерь штурмом. Танк находится с нашей стороны – сразу же бежим к нему, обезвреживаем охрану.

– Как только начнётся шумиха, заложников могут застрелить, – поспорил Холл.

– Да, но кто не рискует, тот не трахает королеву! – выдала я, вновь заставив смеяться военных мужчин. – И у нас нет других вариантов.

Через четверть часа мы добрались до вражеского лагеря, по пути успев обсудить нюансы плана. К склону мы подошли осторожно, но не к самому краю, чтобы нас не было видно. Скрываясь за деревьями, проверили экипировку. Я всё время наблюдала за Холлом, стараясь безпалевно его охранять, но он меня спалил и «попросил» так сильно его не опекать. Но я не могла перестать, сердце было не на месте за него. Мы оставили на склоне в двух различных точках Стоуна и Уолша – они будут нас прикрывать, ведя обстрел сверху. Странно, что у талибов здесь не было охраны. С ребятами остался и Риис – он всегда прибегает на поле боя по вызову, а вызывают его тогда, когда это безопасно. Если доктора застрелят ненароком, никому лучше не будет, так что мы его бережём, хоть и военные врачи проходят необходимую подготовку.

– Поехали! – отдал приказ Холл.

Пятёрка сержантов выходит вперёд, вскоре расходясь в разные стороны по направлению к лагерю. Я с двумя сержантами направилась в сторону танка, ребята шли чуть впереди. Стрельба началась быстро – мы толком и со склона не спустились. Я уже давно научилась в такой обстановке сосредотачиваться на цели и упрямо следовать к ней, слишком даже хладнокровно убивая талибов. С ними сложно договариваться, при захвате лагеря не обязательно их отстреливать всех, но они редко сдаются. Я просто бежала к цели, если подворачивался случай, стреляла. Весьма быстро я подобралась к танку, на меня направил автомат и уже почти спустил курок один из талибов, но я выстрелила первой. В тот же момент пересекла местность, встретив второго талиба, выбегающего из-за танка – он получил автоматом по лицу. Двух других охранников застрелили мои парни. Они же встали ко мне спиной, прикрывая, пока я взбиралась на танк по выступам. Когда забралась, один из сержантов поднялся следом. Мы легли на танк, чтобы не словить шальную пулю. Сержант глянул на меня. Я сняла с пояса гранаты с усыпляющим газом, выдернула чеку и кивнула. Он повернул и открыл крышку танка. Я закинула гранату вовнутрь. Послышались чертыханья на языке пушту, и проследовала череда выстрелов в воздух, заставляющих нас с сержантом переваливаться на спины.

– Твою мать! – послышалось из танка... на родном языке! Живы! Потом содержимое танка закашлялось, потом там что-то грохнуло и замолчало. Я осторожно заглянула в танк – два талиба и наши заложники, все спят, все живы.

– Оккупируй танк, – приказала я сержанту. Он кивнул, я перехватила эстафету – до этого момента он местность проглядывал, теперь это делала я. Дождалась, когда он нырнёт в танк, и стала спускаться. Транспорт стоял на окраине лагеря, то есть с одной его стороны можно было схлопотать пулю, только если будут стрелять сверху. Ползком я добралась до края и слезла с танка, ступив на землю. Затем в гарнитуру сказала сержанту, прикрывающему нас снизу, идти вглубь лагеря. Переводя дух, я посмотрела по верхам – Стоун и Уолш вели обстрел прямо надо мной, с разных точек, но всё же с одной стороны. Направив автомат вперёд себя, я шагнула за угол танка, обошла его, остановившись возле его заднего корпуса. По лагерю носились все вперемешку, было трудно разобраться в том, кто в кого стрелял. Я выискивала взглядом Холла и не могла найти. Битва постепенно сходила на «нет» – мы побеждали, а Холла так и не видно. Нервно заколотилось сердце, паника подступила комом к горлу. – Кто-нибудь видит полковника? – спросила я в гарнитуру.

– Я вижу, – отозвался Стэн, будто приведение, появившись за моей спиной. Я чертыхнулась, пялясь на него волком и злостно сжимая в руке автомат. Он на меня поглядел, беззвучно заржал. Скинув обойму автомата, он вставил новую. – Я ведь сказал, что не переношу чрезмерную опеку. Между прочим, мои родители...

Он говорил, но я отвлеклась от его голоса. Смотрели когда-нибудь мультфильм про человека-паука? Помните, как он чувствовал спиной опасность? Так и я... почувствовала врага сверху, слева от себя, в то время как наши снайперы были прямо передо мной. Лишь поворачиваю голову, и время словно замедляется. Я вижу пулю, летевшую в мою сторону, но не на меня. Думать было некогда: я подорвалась вперёд, надеясь навалиться на Стэна и спасти от пули нас обоих, но... успеваю только приблизиться к нему в тот самый момент, когда пуля врезается мне в шею. Я чувствую, как она застревает между первым и вторым шейным позвонком. Пронзило остриём всё тело и парализовало его. Я мигнула и увидела Стэна в кругу семьи: прекрасная женщина, маленький сын, Стэн улыбается. Одно мгновение, и передо мной вновь одинокий полковник Стэнли Холл. Подхватив меня, он ошарашенно смотрел мне в глаза две секунды. А потом дёрнул на себя, волоча за танк и проглядывая верха.

– Стоун, снайпер справа от тебя! – сообщает он за секунду до того, как я умираю... снова.

Я не знакома с мучительной смертью. Все те разы, что я умирала прежде, это происходило быстро – была боль, но она была недолгой. А потом – полёт, очень долгий, далёкий, я словно пролетаю сотни миров, реальностей, вижу миллионы дорог, переплетений чужих судеб, я знаю многое, но... не помню толком ничего. Не запоминаю те миры, не замечаю те переплетения, дороги – когда я лечу, то пролетаю мимо всего этого. Мне вечно что-то мешает. Я всё время оказываюсь в этой белой комнате неожиданно, резко приземляясь на глянцевый белоснежный пол, не падая – раз и стою на ногах в белой комнате. Мне кажется, что кто-то без конца прерывает мой полёт, и каждый раз, когда я умираю, у меня есть шанс вспомнить то, что я знаю, но мне не позволяют этого делать.

– Ты играешь не по правилам, Селин, – впервые я слышу и понимаю голос кляксы в белоснежном деловом костюме. И меня это вводит в оцепенение. – Он умер из-за тебя.

– Стэн? – потемнела я.

– Ты не должна решать, кому жить, а кому – умирать...

– Кто ты? Где я? – я огляделась инертно. В белой комнате ничего не было, кроме стоматологического кресла, возле которого находился поднос с различными инструментами, выглядящими весьма устрашающе. А ещё... я здесь была другой: на мне был брючный костюм под стать комнате.

Вновь мельтешит знакомое разноцветное пятно за спиной кляксы...

– Хватит! – резко развернувшись, клякса хватает Томми за шею. – Она будет зачищена!

Томми хрипнул, злостно глядя на мужчину. Тот поднял его над землёй и был настолько сильным, что Томми не мог пошевелиться. Всерьёз не понимая, что происходит, я снова нервно огляделась и зацепилась взглядом за дверь. Я инертно подорвалась с места и метнулась к ней, а открыв её, обомлела: глянцевый пол резко обрывался за порогом, перетекая в облака.

– Какого...?! – ошалела я.

В следующий момент послышался грохот со спины, я обернулась: клякса откинул Томми в сторону, двинув на меня быстрым шагом.

– Прыгай, – валяясь на полу, прохрипел Томми. Я сомневалась. – Не бойся, прыгай!

Клякса всё приближался, ему оставалось два шага. Я собрала волю в кулак и спрыгнула. Сердце замерло, я стремительно летела вниз, но приближающейся земли так и не увидела...

Глубоко вздохнув, я вскочила и села. Голова раскалывалась и кружилась, окружающий меня мир ходил ходуном, отчего меня затошнило. Кто-то прикоснулся к моим плечам, я по инерции отмахнулась.

– Лейтенант, Вы в своём лагере. Слышите меня?

Я нахмурилась, попытавшись сосредоточить взгляд на собеседнике. Вскоре я узнала в нём Рииса. Озираясь, я немного пришла в себя. На этот раз, в белой комнате всё было иначе, но зато то, что происходило сейчас, не отличалось креативом.

– Помните своё имя? – спросил врач. Я закивала, всё ещё приходя в себя. Доктор ждал ответа, поэтому я ответила весьма развёрнуто:

– Селин Изабелла Сандерс-Руссо. Родилась в Сакраменто в восемьдесят седьмом году. Младший лейтенант сухопутных войск США. Агент Укуса.

Риис попросил меня проследить за ручкой, я так и сделала. Затем он спросил:

– Помните, что произошло?

– Я всё помню, – без запинки, отозвалась я. В глазах врача я заметила сомнение и брякнула: – в трёхлетнем возрасте я убила хомяка по кличке «Бум», сев на него случайно. Это был бада-бум.

Мужчина беззвучно засмеялся.

– Я в порядке, Док, – шевельнув головой, скривилась от неприятных ощущений. – Немного болит шея, и голова раскалывается, но думаю, это скоро пройдёт.

– Вы знаете, что в Вас стреляли?

– Пуля застряла между первым и вторым шейным позвонком, – проговорила я, уловив ошеломлённый взгляд врача. – Наступил краткосрочный паралич всего тела. Циркуляция крови была нарушена, произошло кровоизлияние в мозг, наступила смерть. После того, как вынули пулю, и кровообращение нормализовалось, сердце завелось. Но наступила краткосрочная кома. Пострадавшие с такими травмами нуждаются в металлической пластине, требуется длительное восстановление, в некоторых случаях возможен частичный или полный паралич, – закончив говорить, я посмотрела на врача. Он молча пялился на меня. – Вы у нас недавно, Док. Привыкните.

– То есть... произошедшее для вас – норма?

– Серые будни. Вы вытащили пулю?

– Нет. Вы были мертвы, когда я добрался до Вас. Полковник запретил снимать с Вас кулон и проводить реанимацию. Вытащил пулю, прошло несколько секунд, прежде чем Ваш кулон засветился, сердце самостоятельно завелось. Наступила кома, но полковник сказал, что это нормально. Вы были мертвы четыре минуты. Пробыли в коме три часа – за это время, парни успели расстелить новый лагерь.

Я хмуро перекатила глазами. Интересно: я была в отключке три часа, но в той комнате прошло три минуты...

– Стэн... то есть, полковник жив? – спросила я.

– Да, он не ранен даже. Слушайте, я много лет работаю военным врачом, и мне приходилось иметь дело с визардами, но то, что произошло сегодня, я видел впервые. Я вовсе не жалуюсь, но почему Вы воскресли? И выглядите так, словно не из комы вышли, а проснулись очередным утром. Да ещё и помните всё в подробностях, даже собственную смерть.

Я хмыкнула, пожав плечами.

– Просто я не в первый раз умерла. Но Вам не стоит вдаваться в подробности – вряд ли Вам ещё доведётся повстречать кого-то, похожего на меня.

– Я должен быть осведомлён о таких вещах. Ведь если бы не полковник, я бы констатировал Вашу смерть...

Я выдохнула, молча кивая. Если бы не Стэн, я бы даже не воскресла. Кулон помогает моему сердцу вновь завестись после смерти, то есть с ним мне не нужна реанимация, но пуля мешала нормальному кровообращению. Только когда её вытащили, кровообращение нормализовалось, я воскресла, но впала в кому, поскольку организму нужен был отдых.

После осмотра Риис оставил меня одну и пошёл оповещать отряд о том, что я в порядке. Достаточно скоро ему на смену пришёл Стэн. Сел на чемоданчик с лекарствами не малых размеров и долгое время молчал.

– Ты спас мне жизнь, – буркнула я.

– Я просто вытащил пулю, которую ты за меня словила.

Перекатив глазами, я хмыкнула:

– Квиты?

Стэн тихо засмеялся, кивая.

– Спасибо, Ли... – искренне, но с нотой скорби сказал он. Он напряжённо сглотнул и отвёл от меня взгляд. Я сразу всё поняла...

– Кто погиб?

Стэн ничуть не удивился моей догадливости. Ответил не сразу, обречённо выдохнув фамилию:

– Беннет.

Сердце ухнуло, на мгновение замерло.

– У него жена осталась и маленький сын... – произнёс прискорбно Стэн. – Он отца никогда не видел. Беннет узнал о беременности жены уже после взятия контракта. И он собирался вернуться домой навсегда.

Я слушаю его, а в голове аукаются слова кляксы «Он умер из-за тебя»...

– Ты не думаешь, что он стал разменной монетой? Если мне было суждено умереть...

Я не ответила, хмуро и растерянно глядя на Стэна. Как такое возможно, я не понимаю! Клякса сказал, что я не должна решать, кому жить, а кому умирать, но он сказал, что кто-то умер из-за меня. Этим кем-то оказался Беннет. Это ведь невозможно? Нельзя разменять чужую жизнь...

– Все смерти на войне случайны и несправедливы, – произнесла я. Повременила немного, глядя на Холла. Я хотела для него того будущего, которое видела... – Тебе надо уходить из армии. Найти себе девушку, жениться, завести ребёнка... иначе, зачем я тебя спасала?

Стэн молча и хмуро смотрел на меня. Он молчал, но мне казалось, что он не видит для себя такого будущего. Он не видит себя семьянином. Или не видит себя с другой женщиной?

– Я видела твоё будущее, Стэн. Это произойдёт. Я видела тебя в кругу семьи, с женой и сыном...

Стэн недоумевающе на меня уставился, долгое время он ничего не говорил.

– Они не мои, – произнёс Холл с болью, но искренне веря в это. Он привык быть один. – Селин, я...

Только не говори, нет! Если ты скажешь, что любишь меня, мне придётся причинить тебе боль своим ответом. Я не могу... я никогда не отвечу тебе взаимностью. Никому! Не говори только! Пожалуйста, Стэн!

Холл пригляделся ко мне, и словно прочитал мои мысли.

– Уйду, только если и ты это сделаешь, – сказал он совсем не то, что хотел. Он оставил недосказанность между нами, потому что знал меня слишком хорошо. Он действительно любит меня, если готов молчать о своей боли ради меня...

Глава 4

Шестнадцатого февраля две тысячи двенадцатого года я вновь возвращалась домой. Такси проезжало мирные улицы Сакраменто, я смотрела в окно почти всю дорогу, наблюдая огни вечернего города. Теперь уже эти улицы не кажутся мне чужими, их спокойствие меня не настораживает. Я знаю, что улицы больших городов таят опасности, и они лишь относительно мирные, но всё же не война, и теперь меня это радует. Впервые за четыре года, я ловлю себя на мысли, что устала от армии, устала от её графиков, я хочу иметь возможность спать до обеда хоть иногда. Хочу иметь возможность сходить в клуб, бар, в магазин. Я хочу встречаться с людьми, которые с большей вероятностью, чем на войне, будут жить завтра и на следующей неделе.

– Вы служили в армии? – спросил таксист. Я хмуро посмотрела на смуглого мужчину за пластмассовым стеклом.

– С чего вы взяли?

– У Вас на сумке висели военные жетоны – я заметил, когда клал сумку в багажник.

Я усмехнулась: всё гениальное – просто.

– А так и не скажешь, верно? – прыснула я.

– Ну, это сложно объяснить. Вам на вид лет двадцать, но в глазах живёт боль и отчаяние. Вы многое пережили – это видно.

Я напряжённо сглотнула, покачав головой.

– Афганистан, две командировки.

Лоб таксиста изумлённо наморщился. Да, я знаю. Вскоре я привыкну к подобной реакции незнакомых людей. При взгляде на меня их терзают сомнения. В пятнадцать лет я выглядела на двадцать, а затем... время не пошло назад, я не переставала взрослеть и стареть, но ещё много лет буду выглядеть так, как выгляжу сегодня. Я отношусь к тому типу людей, кому с легкостью можно дать и семнадцать-девятнадцать лет и двадцать пять, но вряд ли – больше. Это у меня, наверно, папины гены больше, нежели ускоренная регенерация. У меня мягкие черты лица, небольшой рост, я выгляжу мило, как юная девушка. Но я не полезу за словом в карман, не гнушаюсь нецензурно выражаться, у меня пистолет за пазухой, и в глазах, как сказал мужчина за рулём, боль и отчаяние, смерть и страх, множество знаний. В этих глазах, наверно, можно увидеть живущую внутри меня пенсионерку...

Вскоре такси остановилось возле бежевого домика с черепичной крышей. Тем вечером я вернулась домой. Но уже через три часа поняла, что не задержусь в доме родителей. Нет, всё прошло нормально – я позвонила заранее, меня встретили мама с папой, мы поужинали, поговорили о моих планах на ближайшее будущее. Но за тем ужином я поняла, что уже никогда не будет всё как прежде. Тем вечером я поняла, что Укус губит семьи, забирает детей и возвращает взрослых женщин и мужчин, уже не приспособленных к жизни с родителями. Укус возвращает в семью самостоятельного человека, универсального солдата, обученного убивать. Ещё вчера мама заплетала мне косички, а неделей позже отправляла на обучение в Центр. А сегодня перед ней женщина, овдовевшая в двадцать два года, лейтенант армии, прошедшая горячую точку. Всё произошло слишком быстро. Её дочери, той девочки, больше нет, как бы грустно это не звучало... это факт. Родители гордились мною, знаю, но и... им было невыносимо больно от того, что я тайно вышла замуж за их сверстника. Уехала с мужем на полгода в другую страну. Затем дёрнула в Афганистан на войну. Потеряла мужа, вернулась домой, где разжигала костёр на заднем дворе и вела себя просто как ненормальная. Через месяц я вновь беру контракт и еду на войну. Профессия военного весьма противоречива. Она вызывает гордость, уважение и ненависть одновременно. Это нужная работа, полезная, но жить с военным человеком невыносимо больно. Потому что однажды он может не вернуться домой. Я была на войне, я была в аду. Но я знаю, что мои четыре года в Афганистане были куда большим адом для моих родителей. И вот... Томми был прав – мы причиняем боль тем, кто нас любит. Я много боли причинила своим родителям. Они уже, наверно, не знают, чего ещё от меня ждать. Поэтому, несмотря на то, что я решила съехать от мамы в день своего возвращения с войны, я всё же повременила с этим. Решила дать маме время свыкнуться с мыслью, что я в порядке, я рядом, и я по-прежнему её дочка – живая, здоровая, нормальная. Я прожила с мамой две недели, мы завтракали вместе и ужинали, разговаривали, ходили по магазинам. А потом спокойно поговорили, и она поддержала меня в том, что я уже слишком взрослая, чтобы жить с мамой...

1 марта 2012 года...

Я прошла в квартиру Уилла, положила ключи на комод возле двери и встала столбом. Несмотря на то, что я заезжала уже сюда – платила по счетам и завозила кое-какие вещи, лишь сейчас, в день, когда я приехала сюда жить, я поняла, что собой представляет эта квартира. Это альбом воспоминаний, фотокарточка, где мы с Уиллом счастливы. Вот здесь, на этом диване, он подарил мне кулон. А в спальне он лишил меня девственности. Сделал мне предложение в ванной. На кухне мы много раз кушали, разговаривали, смеялись. В ванной его гель для душа, пена для бритья, духи – что-то уже испортилось, а я даже не представляю, как выкинуть пустой наполовину флакон из-под шампуня. На кухне посуда, которую он много раз брал в руки, в прихожей его вещи, повсюду его вещи. В спальне лепнина на потолке, сделанная его руками, там стоят его фотографии, в шкафах его одежда. Эта квартира пахнет им...

Я прошла в спальню, достала из шкафа его футболку, села на постель и вдохнула запах футболки. О чудо! Я вновь чувствую его запах. Воспоминания захлебнули с головой: я услышала его голос, его смех, увидела его улыбку и глаза. Я почувствовала касание его рук. И заплакала. Я так скучаю! Тоска съедает меня, Уилл. Я не забыла, не разлюбила, мне не стало легче – время не лечит ничерта! Я люблю тебя, Уилл. До сих пор каждой клеточкой своей души и тела. Я хочу к тебе – очень хочу, сил никаких нет! Не знаю, как жить дальше, Уилл. Как жить в мире, где нет тебя? Где я не могу позвонить и услышать твой голос. Где я не могу увидеть тебя хоть случайно, на секунду хотя бы. Жить в мире, где я не могу обсудить с тобой последние новости. Где мне не с кем поделиться, некому высказаться. Где никто не обнимет меня так, как только ты мог это делать. В мире, где я сплю одна. Где я живу совсем одна. Где никто никогда не полюбит меня, как ты любил. Где я никого не смогу полюбить так сильно... никак не смогу, Уилл. Как жить в мире, в котором нет тебя?! Ответь! Но в ответ – тишина.... И есть лишь чёрная пустота вместо сердца, скорбь на душе и невыносимая тоска по тебе, мой родной...

15 сентября 2012 года...

Я долго бродила по ночным улицам жаркого Финикса. На протяжении последних пары часов ничто меня не останавливало, ничто не привлекало внимания. Я словно шла по нарисованному специально для меня пунктиру. Пока кто-то меня не толкнул. Я сошла с дороги и очухалась, посмотрев на обидчика.

– Простите, – поспешно отозвался мужчина, быстро скрывшись из виду. Он зашёл в помещение, у дверей которого и сбил меня с пути. Дверь на мгновение открылась, я услышала музыку и женщину, поющую на русском языке что-то там про глаза цвета виски. Когда дверь закрылась, я увидела висевшую на ней афишу, на которой было фото блондинки в красном платье и текст: «Сегодня выступает русская певица – Светлана Калинина».

Потемнев, я сделала два шага назад, оглядела улицу и само заведение. Улочка была тихой, не особенно проходимой, вблизи больше не было ни одного заведения, работающего в это время. Вдоль дороги располагалось несколько невысоких зданий, стоявших впритык друг к другу. Первые этажи этих зданий продавались под бары и магазины, над которыми находились не богатые квартирки – как правило, в них живут владельцы заведений. Я стояла у дверей скромного бара с двумя небольшими окошками, по соседству с ним находились неработающие сейчас магазины. Над входом в бар, призывно мигала вывеска «Noche de fuego». Очень интересно: бар с испанским названием в штате Аризона, в самом жарком городе США, где выступает русская неизвестная певица, скорее всего, в непредназначенном для её работы месте. Как минимум, на всё это стоит посмотреть, как максимум – удачно и недорого нахрюкаться, тем более что сегодня – мне как раз это и нужно.

В общем, я зашла в бар, он был небольшим. Прямо напротив двери находилась длинная лакированная стойка, её с двух сторон окружали двери – одни в уборные комнаты, другие в подсобные помещения – те комнаты находились за зеркальной стеной бара. Народу было немного, но и не так чтобы очень мало. Обстановка была типичной, без ажиотажа. Посетители сидели да выпивали, разговаривали, особенно не шумели. За баром сидели пятеро и в зале за столиками, которые окружали сцену караоке – три компании.

Достав кошелёк, я прошла к стойке и уселась в самый её конец – кошачья привычка позволяла мне видеть всё происходящее вокруг. Та самая русская певица выступала на сцене для караоке, слушали её не очень-то внимательно, но и гнилыми помидорами не кидались. Несмотря на название, это место и не пахло Испанией, хоть и ещё что-то испанское тут было... бармен. Есть в этих испанцах, итальянцах и прочих нечто... горячая кровь, все дела. Кожа словно сладкий молочный шоколад. Да, он точно испанец – вечно загорелый, карие глаза, каштановые волосы. Молодой мужчина – не парень, а как Уилл – тот, кто выглядит молодо, но в глазах можно увидеть истинный возраст. Он подтянут, следит за собой, но не молодится почём зря, когда это уже выглядит смешно. Но я не стала бы сравнивать этого бармена с Уиллом, поскольку у моего мужа был стержень – чёрный, мужской, а этот как бы так сказать... немного гей. Но я сейчас не про сексуальную ориентацию или какие-то женские замашки, просто он несколько лощённый. Вы точно знаете таких мужчин, от которых девки текут, в то время как нормальные мужики недоумевают, чего он им нравится. Гетеросексуальный мужчина, при взгляде на этого бармена вынесет свой гомофобский вердикт – петух! Только лишь заценив причесон бармена – стрижка «бокс», но это ещё ни о чём не говорит, ведь укороченный вариант этой стрижки смотрится весьма прилично на мужчине в костюме. Но у бармена был удлинённый бокс с осветлёнными наверху волосами. Несмотря на его причесон, он мне нравился, было в нём что-то. Одет он был нормально – чёрные джинсы, вроде не дранные, белые кроссовки, свободная майка. Тело своё любит, это видно и по физической форме и по татуировкам на бицепсах, имитирующих рукава футболки. Знаю, что он специально носит одежду без рукавов, чтобы видели его руки и татуировки. Он подошёл ко мне, поздоровавшись по-братски, мол, «привет».

Я снисходительно хмыкнула:

– Привет, – достав деньги из кошелька, положила их на стойку: – три текилы, лайм. Соли не надо.

Бармен окинул меня весьма подозрительным взглядом, закусывая щеку. Деньги он так и не взял. Неосознанно поведя бровью, я рискнула предположить:

– Паспорт показать?

Осмотрев меня повторно, он хмыкнул. Стянул деньги со стойки и направился исполнять заказ. Он быстро, но не молниеносно, исполнил мой заказ, тут же направившись на зов мужчины с другого конца бара.

Я опрокинула рюмку и закусила лаймом. Моё внимание вдруг привлекла русская певица, точнее меня привлекли слова её песни. Мало кто понимал здесь, о чём она поёт, если хоть кто-то понимал. Она была для них просто фоном, но я понимала, о чём кричит её душа – о том же, о чём и моя душа воет на луну уже три года. «Я вижу яркие краски вокруг, улыбки и радость. Но мне хочется окрасить мир в чёрный цвет». С нарастанием силы её голоса прожекторы становились всё ярче, аккомпанемент всё громче. Она пела о разочаровании, о том, как из её жизни ушёл любимый человек, и краски поблекли. Она видела чужую радость, но не могла радоваться с ними; она не видела темноту вокруг, но желала окрасить мир в чёрный цвет – в цвет своей поблекшей души. Я напряжённо сглотнула: чувствую, как слёзы подступают, и горло сдавливает тугой удавкой безысходности. Слова песни напомнили мне о Уилле, о том, как мир поблек после его ухода. Русская красавица пела о том, как её жизнь превратилась в набор воспоминаний, стала комплектом для собирания пазла. Она пела о жизни в стеклянном гробу, под начищенным до зеркального блеска куполом: стоит лишь расфокусировать взгляд, как ты увидишь своё отражение. Певица словно читала мои мысли и пела их. Нет, она не пела – она кричала, но никто не слышал, не понимал, не чувствовал её боли. Никто, кроме меня...

Я опрокинула вторую рюмку текилы, в надежде горечью погасить истерику. Почти сразу же выпила третью рюмку. Закусила и, перевернув рюмку, постучала ею по стойке бара, оставив её вверх дном. К этому времени бармен был неподалёку и уже по пути захватил бутылку текилы.

– Можно курить? – спросила я, пока он разливал текилу по рюмкам. Бармен угукнул, разлил текилу и поставил передо мной пепельницу. Я закурила, продолжая поглядывать на певицу. Она поёт, словно плачет. Берёт высокую ноту, надрывную, сильную, громкую. Чувствую, я сорвусь. Поэтому, выдыхая сигаретный дым, опускаю глаза.

– Знаете русский? – спросил бармен, по всей видимости, давно наблюдая мою реакцию на певицу. Было ясно, что я понимала, о чём она поёт.

– Sí, y español, – ответила я, глянув на бармена исподлобья.

Он усмехнулся. Вроде, как и обрадовавшись тому, что слышит родную речь, и в то же время, отнёсся немного скептически. Мне показалось, что я видела скептицизм, и вскоре это подтвердилось. Как и полагает коренному испанцу, он говорил уверенно на своём языке и явно специально быстрее обычного, чтобы запутать меня:

– Ты действительно знаешь русский и испанский настолько хорошо, чтобы понимать каждое слово? Или выучив два-три слова, утверждаешь, что знаешь язык?

Хоть и я знала испанский не в совершенстве, я поняла мужчину. Но сделала вид, что не поняла, нахмурив брови. Тогда он расправил лоб, кивнув с таким видом, мол, так и знал. Затем вздохнул, и с расчётом на то, что я его не пойму, выдал на испанском:

– Хоть сиськи классные.

Я снисходительно усмехнулась и ответила ему по-испански:

– Спасибо, но я горжусь своей задницей. Поскольку грудью меня природа наделила, а задница орехом – моя заслуга.

Кажется, я даже услышала звук лопнувшей тетивы в его слегка дёргающемся глазу. Он понял, что я не пантуюсь и действительно знаю испанский, ему стало стыдно за свои слова, ну и апогеем стала потеря речи...

– Ты не очень-то добродушен для испанца, – хмыкнула я на привычном языке. Больше мы не говорили по-испански.

Мужчина смущенно откашлялся:

– Извини.

– За комплимент моей груди или за то, что косвенно назвал меня пустоголовой сисястой девкой?

Он наморщил лоб, закусив нижнюю губу. Беззвучно засмеялся.

– Я этого не говорил.

– Я сказала – косвенно. И не нужно отрицать.