Текст книги "Рыцарь-ворон (СИ)"

Автор книги: Диана Крымская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Если муж захочет причинить вред ее сыну, – никого не будет рядом, чтоб помочь, защитить его. Вспомнить только, как де Турнель зарезал своего пажа, как изувечил собственную любовницу... А эта Мириам, похоже, очень предана де Турнелю, и вряд ли она и пальцем шевельнет, даже если он убьет мальчика на ее глазах.

И почему, почему она, Эдель, не взяла с собой Лайонела? Да, он не любит Дика; но, конечно, заступится за него, если жестокий граф посмеет поднять на него руку!

Страшные мысли подстегивали Эдель, и вот она уже стремглав бежала вперед, свернув прямо в густую траву, чтобы немного скосить путь... Вдруг, уже почти у самого луга, она спугнула полдюжины ребятишек, прятавшихся в траве. Они прыснули в разные стороны, будто стайка чибисят, испуганно вереща.

Эдель, однако, не остановилась, а продолжала бежать. Наконец, едва дыша, она выскочила на луг. Она так себя накрутила с того момента, как де Турнель с Диком уехали, что, увидев сына живого и невредимого, – более того, смеющегося и довольного, – так и остолбенела на месте, не в силах поверить собственным глазам. Он сидел верхом на смирной старой кобыле и размахивал мечом. Мириам держала ее и графского жеребца под уздцы.

– Милели, ваш сын делает успехи, – услышала она голос графа и, повернувшись к нему, обнаружила, что он полуголый, в одних штанах, и тех мокрых, – вероятно, он только что вылез из реки. Мокрые волосы взлохматились, превратив его из зрелого мужчины в почти юношу. Он улыбался, – второй раз за то время, что Эдель познакомилась с ним. С широкой груди его стекали капли воды. Штаны облепили бедра и ноги и, когда Эдель переместила взгляд с его торса ниже...

Он подошел совсем близко, и она поспешно подняла глаза, невольно радуясь, что щеки и так горят от быстрого бега.

– Он словно рожден для того, чтоб ездить верхом и владеть мечом, – продолжал муж, будто не замечая ее смущения, и поднимая лежащую на траве камизу и надевая ее. – С луком и стрелами пока не так хорошо, но это поправимо. Я и сам не такой искусный лучник.

– Лай... сэр Мэтлок прекрасно стреляет, – быстро сказала Эдель. – Я попрошу его позаниматься с Диком.

– На первых порах вашему сыну достаточно будет и моих уроков, – возразил граф. – А потом посмотрим.

«По крайней мере он не сказал – «нет», – подумала Эдель. – Осталось уговорить Лайонела...»

– Вы будете заниматься ежедневно, милорд? – спросила она.

– Конечно. Дик умен и сообразителен не по годам, но это не значит, что уроки должны быть нерегулярными. Только ежедневные занятия принесут плоды.

– Быть может, его... особенность мешала вам во время урока? – осторожно поинтересовалась она.

– Мы прекрасно понимали друг друга, – заверил ее муж. – И, кстати, то, что вы назвали особенностью. Вполне возможно, что Дик заговорит, и я уверен в этом. Я и сам поздно начал говорить, года в три, так рассказывала мать... – Голос его стал глуше, по лицу скользнула тень.

– Вы думаете, милорд? – Эдель недоверчиво смотрела на него. Что мог он понимать в недуге Дика? Если самые искусные врачи сказали, что он будет немым до конца жизни...

– А, если даже все останется как сейчас, – что в этом ужасного? Я знавал одного славного рыцаря, – храброго воина, заслуженного не в одной битве, – который тоже был нем. Так вот, это не помешало ему ни стать великолепным бойцом, ни заслужить рыцарское звание, ни заиметь прекрасную семью. В его замке его все понимали по первому знаку – и слушались беспрекословно.

Эдель заметила, что Дик слушает крайне внимательно.Но это не все, – продолжал граф. – В Древнем Риме был один император – Марк Аврелий. Так вот, до восемнадцати лет он был немым. Лишь когда на Рим надвинулись вражеские полчища, император неожиданно заговорил и произнес речь, потрясшую всех, кто ее слышал. Он собрал огромное войско и разгромил неприятеля... Но об этом как-нибудь потом. Мириам, обернулся к девушке-пажу де Турнель, пристегивая к поясу меч, – мы возвращаемся в Карлайл. Ты поедешь на моем коне, пересади Дика к себе и забери кобылу. Езжай не торопясь. А мы пройдемся с женой до замка пешком.

Эдель вовсе не обрадовалась перспективе остаться с мужем наедине; но деваться было некуда, тем более, что слова его, как почти всегда, прозвучали словно приказ.

Мириам уехала; и вот Эдель шла рядом с графом по тропинке. Удивительно, но он проявил галантность и протянул ей руку, на которую она, волей-неволей, вынуждена была опереться. Она вдруг подумала, что это третий раз, что они прикасаются друг к другу: первый – был в тот день, когда они обменялись в церкви кольцами; второй – когда он, пьяный, тряс ее в шатре за плечи... и вот сейчас – третий. И до сих пор они не стали мужем и женой перед Господом. Как странно.узнала от слуг, что в прошлый вечер «сэр Энтони» допоздна сидел один в нижней зале. Он много пил, а потом заснул прямо за столом и проспал до утра. «И к Мириам он не ходил», – невольно подытожила Эдель. Что ж, может, оно и к лучшему: по крайней мере, никто, кроме Лайонела, еще не знает, что паж графа – не мужчина... и что Мириам – любовница де Турнеля.

Довольно долго они шли молча. Затем граф неожиданно спросил:

– Кто из мальчишек больше всех обижает Дика?

«Вот как. Он все-таки решил наказать забияку».

– Хью.

– Хью, – повторил муж. – Наверное, самый рослый и сильный?

– Да.

– Что ж, прекрасно. С завтрашнего дня этот Хью будет заниматься вместе с Диком.Я... я не понимаю, зачем это нужно, – удивилась Эдель.

– Не понимаете? Объясню. Здоровое соперничество – отличный двигатель для обучения. К тому же, я для Дика все же неподходящий противник в уроках боя на мечах. Слишком высокий. Думаю, этот Хью будет для этого в самый раз. Мы с Мириам будем показывать мальчикам приемы, а они будут повторять их.

– Понятно, – сказала Эдель, с трудом скрыв невольный вздох облегчения. Если Хью будет заниматься с ними, де Турнель не посмеет причинить при нем зло Дику!

Больше граф ничего не сказал. Но Эдель настолько почувствовала себя легче, что теперь уже сама осмелилась заговорить с ним:

– То, то вы рассказали при Дике о том рыцаре и императоре, милорд...

– Да?

– Я не знаю насчет рыцаря, но вот Марк Аврелий точно не был немым.

– Хм. А вы откуда знаете?

Она заметила, что он немного смутился, когда она уличила его в обмане, и эта брешь в его обычной холодной невозмутимости ей неожиданно понравилась.

– Я читала о римских императорах и знаю довольно много об истории Древнего Рима.

– Странное чтение вы выбрали себе, миледи.

– На самом деле, выбор был не мой. Мой свекор долго и тяжело болел, и я, чтобы развлечь его, читала ему много книг... Он особенно любил книги по истории, у него в замке их довольно много.Я это заметил. Но там нет ни одного тома на саксонском или даже французском языке. Все на латыни и греческом.

– Сэр Вильям знал эти языки. И я знаю тоже. Он учил меня.

На этот раз настал его черед удивиться:

– Знаете латинский и греческий?

– Довольно хорошо.

– Какая умная у меня жена. Что ж, может быть, настанет день, когда и я попрошу вас что-нибудь мне почитать. О жизни Марка Аврелия, например, раз уж я порядком подзабыл его историю.

Эдель поняла, что он шутит. Она бросила на него быстрый взгляд. Он улыбался. Он выглядел расслабленным и спокойным, вечно суровое и замкнутое лицо его от улыбки будто озарилось каким-то теплым светом.он... Он очень привлекательный. И улыбка так ему идет», – мелькнуло у нее, прежде чем она опустила глаза.

– Значит, вы обвиняете меня в обмане, миледи? – спросил он.

– Нет. Возможно, вы и впрямь забыли, что Марк Аврелий не был немым...

– Перестаньте. Вы не верите, что я мог забыть. По-вашему, я лгун?

– Нет. Я так не думаю. Вы это рассказали для Дика. Чтобы он поверил в себя. Но когда-нибудь он прочтет о Марке Аврелии и поймет, что вы говорили неправду...

– Когда-нибудь он узнает и о том, что я – норманн. И, поверьте, гораздо раньше, миледи. И этот обман ему будет простить куда сложнее.

Эдель поежилась. Это была правда.

– Я... я скажу ему, кто вы. В самое ближайшее время.

И снова они шли молча, но она ощущала, что и ее, и его хорошее настроение исчезло. И его следующий вопрос застал ее врасплох:

– Дик совсем не похож на вас. Черноволосый, кареглазый. Он пошел в отца?

Ей приходилось отвечать на такой вопрос неоднократно. Однако от неожиданности она смешалась и ответила не сразу и с запинкой:

– Н-нет. Он... он не в Родерика пошел. Мой... прадед был кареглазым и черноволосым.

– Ясно.

Муж кивнул и больше ни о чем не спрашивал, но Эдель показалось, что он бросил на нее проницательный испытующий взор. Она ниже опустила голову и постаралась идти быстрее. Боже, как же далеко от реки, оказывается, Карлайл!

Но вот, наконец, впереди показалась серая громада замковых стен. Эдель вздохнула с облегчением. Вот она и дома.

– Сегодня вечером я приду к вам, миледи.

О, господи!

– Почему так дрожит ваша рука? Вы боитесь?

– Я... я была близка только с Родериком. Один раз. И это было так давно... Да, я боюсь.

– Он сделал вам больно в тот раз?

– О... нет. Наоборот. («Как там сказала служанка? Попала в рай?») Это... было прекрасно.

– А мне кажется, что вы лжете. Если бы это было прекрасно, вы бы так не тряслись от страха.

– Я просто слишком любила Родерика. И, отдаваясь другому... то есть, вам, буду чувствовать, что изменяю ему...

– Чушь, – отрезал граф. – Я больше не хочу слушать глупостей о вашей любви к покойному мужу. И его имени не хочу слышать. Запомните, миледи: вы замужем за мной, и забудьте раз навсегда о том, что было когда-то.

И почему ей показалось на миг, что он привлекателен? Жестокий, злобный, отвратительный норманн.

2. Гл. 9 -16 (окончание)

9. Дети графа де Турнеля

Эдель лежала в постели и смотрела, как пляшут пылинки в столбе солнечного света, льющегося в окно. Снова хороший день... И не такой уж плохой для нее, Эдель, – даже несмотря на то, что случилось этой ночью.

Страхи ее оказались напрасны. Она готовилась к пытке, долгой и мучительной; к жуткой, разрывающей тело, боли; но все прошло быстро и почти безболезненно. И вот – она стала женой графа де Турнеля по-настоящему.

Он молча пришел и молча ушел. Кажется, они вообще не разговаривали. Нет, вроде бы он спросил: «Вы готовы, миледи»? и, когда она кивнула, лег на нее. И больше ни слова. Когда все было закончено, он встал и удалился. Не остался на всю ночь в ее спальне. Может быть, отправился к своей Мириам...

Когда-то от кого-то она слышала, что только простолюдинки, да еще продажные низкие женщины, способны испытывать во время соития наслаждение. И, наверное, это так и есть. Она – дворянка, и все, что требуется от нее, когда муж приходит к ней, – терпение и покорность. «И отныне так будет всегда... Что ж, разве это плохо? Во всяком случае, это не дикая боль. Немного неприятно, и все».

Лайонел так неожиданно возник перед ней на ступеньках лестницы, что она вздрогнула.

– Вы меня напугали, сэр.

Он схватил ее за руку и прохрипел:

– Ты спала с ним? Спала?

Синие глаза его горели нехорошим огнем, красивое лицо исказила судорога бешенства.

– Лайонел!.. Перестань немедленно! Отпусти!

– Он приходил к тебе вчера. Мне служанка сказала. Говори: он овладел тобой?

– Как ты смеешь спрашивать меня об этом? Он – мой муж! Он имеет право...

– Если этот мерзавец-норманн взял тебя, – я убью его, клянусь, убью!

Эдель испугалась. Не вида Лайонела, а его слов. Что, если, в самом деле, он побежит убивать де Турнеля? Тогда один из них непременно погибнет. Быть может, на глазах Дика... Нет-нет, этого ни за что нельзя допустить!

– Лайонел, прекрати нести бред. Между нами ничего не было. Ничего, слышишь?

Кажется, он все же поверил ей. Черты лица разгладились, голос снова стал нормальным.

– Ладно. Надеюсь, ты не лжешь. Но, знай, если этот зверь тебя возьмет... Я за себя не отвечаю.

– Лайонел, он мой супруг. Смирись уже с этим. Рано или поздно, но мне придется лечь с ним.

Он снова взвился:

– Лечь с этим грязным норманном?? И ты так спокойно об этом говоришь? Кто знает, может быть, он тоже участвовал тогда в нападении на отряд Родерика! В нападении на твой замок! Убийца, грабитель, насильник! Ложись, ложись с ним, нарожай ему таких же зверей, каким является он сам!

– Не кричи, ради бога. Если тебя кто-то услышит...

– Пусть слышат! Я никого и ничего не боюсь! – но он послушался и понизил голос. – Ты собираешься быть ему доброй женой, Эдель? – зашептал он. – Напрасно. Знай, что, после того, как он заходил к тебе, он отправился к своей любовнице. К этой Мириам. И провел с ней не меньше часа. Я проследил за ним. И еще. Я кое-что выяснил об этом негодяе. Он был дважды женат. Обе его жены умерли. Хочешь знать, как? Первая выкинула мертвого ребенка и умерла. Говорят, перед этим де Турнель избил ее до полусмерти. Вторая родила сына, больного, который тоже вскоре умер, а за ним последовала и мать. Рассказывают, что граф, будучи пьяным, не выдержав криков младенца, схватил его за ноги и размозжил голову о стену. Что вторую жену он тоже постоянно избивал. А еще в Нормандии у него была любовница, которая тоже родила ему сына, и тоже больного. Когда он умер, она покончила с собой, – а, может, любовник помог ей уйти на тот свет... Вот за кого ты вышла замуж.

Эдель содрогнулась. Если хоть немного из того, что говорит Лайонел, правда... Но как не верить ему? Разве она сама не узнала жестокую натуру графа? Он зарезал своего пажа, изувечил собственную любовницу. Да и слова королевы крепко сидели в ее памяти: «Вы знаете о его детях? Правда, бедняжки...»

Что же ждет ее в этом браке? А ее сын? Если собственного малютку он убил так зверски, то разве пощадит он пасынка?

Она повернулась и медленно пошла обратно в свою комнату. А сзади раздавался горячий шепот Лайонела:

– Эдель, моя бесценная Эдель! Только я могу защитить тебя от этого мерзавца. Отдайся мне, стань моей, и ты увидишь, я все сделаю, чтобы спасти тебя от брака с норманнским чудовищем!

– Миледи, Мириам даст вам отвар, который вы выпьете.

– Что за отвар? Зачем? Я не понимаю.

Она была уверена, что муж не ответит. Но он сказал:

– Чтобы вы не понесли.

Эдель уставилась на него во все глаза.

– Но... почему?

Граф видимо разозлился.

– Потому что я не хочу детей. Вы будете принимать отвар после каждой нашей близости. Вам все ясно?

Нет, ей ничего не было ясно. Все мужчины хотят детей, – вернее, конечно, прежде всего, сыновей. А он не хочет! Как такое возможно? Не пьян ли он? Но нет, вполне трезв.

Однако муж не собирался ничего объяснять. Повернулся и вышел. А вскоре пришла Мириам. Она принесла чашку с темно-зеленой жидкостью. Эдель понюхала ее – пахло травами и еще чем-то странным.

– Пейте, миледи, – сказала девушка-паж. Эдель заколебалась. Не решил ли муж отравить ее? Но зачем? Он не похож на человека, делающего что-то исподтишка. Хотел бы убить – просто ударил бы ее об стену головой... как своего несчастного сына.

Отравить ее может хотеть только сама Мириам. Вот интересно: что она чувствует по отношению к законной жене своего возлюбленного? Ненависть? Ревность?

Эдель внимательно посмотрела в лицо Мириам. В огромных темных глазах девушки ничего не отражалось, они были бездонными и загадочными.

– Пейте, – повторила она.

А если не выпить? Отказаться? Но нет, это бесполезно: Мириам позовет де Турнеля, и он все равно заставить Эдель выпить.

Она сделала глубокий выдох и одним глотком осушила чашку. Горьковатый, но не совсем неприятный напиток. Девушка-паж взяла из ее рук пустую чашку и вышла.

Эдель села у окна на скамью и задумалась. Какой странный у нее брак. Странный муж. Но она готова мириться со всеми его странностями, со всеми жестокостями, только бы он не тронул Дика. Пусть бьет ее... Пусть даже изуродует... Лишь бы с Диком ничего не случилось.

«Нужно сходить в часовню помолиться. Господи, вразуми и научи... Знаю: на мне много грехов, которые не загладить, не искупить. Если Ты посылаешь мне это испытание, я должна покорно принять его. И я готова. Я ничего не могу сделать; я полностью принадлежу этому страшному человеку. Молю об одном: спаси и сохрани моего сына!»

Эдель провела в молельне несколько часов. Когда же вышла оттуда, первым, кого она увидела, был Дик. Судя по раскрасневшемуся оживленному лицу, сияющим глазам и, наконец, по мечу, которым он размахивал, будто срубая головы невидимым врагам, он только что вернулся с урока.

Дик бросился к ней и, хотя обычно он не любил ласкаться, прижался к юбкам, обнимая ноги.

– Что случилось, сынок? Как прошло занятие? Сэр Энтони доволен тобой? – гладя темные кудри сына, спросила Эдель. Дик энергично закивал. Она облегченно вздохнула. – Ну, расскажи, чем вы занимались.

Дик отпустил ее ноги, отступил на два шага и, жестикулируя, стал показывать. Мать прекрасно понимала его знаки.

– Значит, сначала стреляли из лука. Ты попал в мишень целых два раза? Молодчина. Потом ездили верхом? Замечательно. А потом с Хью дрались на мечах, и ты вышел победителем? Какой же ты умница!

– Сегодня ко мне подходили отцы двух мальчиков. Просят, чтоб и с их сыновьями занимались, – раздался рядом голос графа.

Эдель подняла голову.

– И что вы ответили?

– Я не могу уделить время всем мальчишкам, которые здесь живут. Но я отдал распоряжение, с ними будут регулярно заниматься. В будущем они смогут стать хорошими бойцами, а такому замку, как мой Карлайл, нужны отменные воины. Что касается Хью, то он вполне подходит для занятий с Диком. Сообразительный парень, не такой ловкий, быстрый и умный, как ваш сын, но со временем и из него что-нибудь получится.

Эдель заметила, как вспыхнули глаза Дика, когда граф, хоть и будто мимоходом, похвалил его.

– Я отправляюсь осматривать окрестности. Увидимся за ужином, миледи.

Де Турнель ушел, а вскоре с крепостной стены Эдель увидела, как он выехал из ворот в сопровождении Мириам и поскакал в сторону реки.

«Осматривать окрестности... А заодно – позаниматься любовью со своим пажом, где-нибудь на траве под деревом», – с горькой иронией подумала она.

После ужина он снова пришел к ней. И снова не остался надолго. Ни ласк, ни поцелуев, – впрочем, этого она и не ждала. Он, как и в прошлый раз, ничего не сказал, – и не раздел ее, просто поднял подол рубашки. Когда дверь за ним закрылась снаружи, Эдель одернула рубашку и, повернувшись на бок, свернулась калачиком. Она представила себе череду вот таких унылых молчаливых ночей, которые ей придется терпеть до конца своей жизни, и на душе стало тоскливо и пусто. Она провела рукой по животу. И там пусто. «Он не хочет детей. У меня никогда их не будет».

Неожиданно она поняла, что хочет еще родить. Пусть даже от де Турнеля. На этот раз это был бы желанный ребенок. «Девочка. Хочу девочку».

Но, видно, небеса не хотят. Потому что она страшная грешница. Она не заслуживает того, чтоб Господь сжалился над ней и подарил ей еще одного малютку...

10. Настоящее и прошлое

Прошло несколько дней. Эдель не могла не отметить, что появление в Карлайле хозяина благотворно сказалось на замке и его обитателях. «Сэра Энтони» слушались беспрекословно. Муж никогда и ни на кого не повышал голоса, но все его приказания выполнялись моментально. В замке теперь царил образцовый порядок; де Турнель, действительно, вникал в любую мелочь, проявлял внимание даже к самым незначительным делам; и это, безусловно, шло на пользу Карлайлу.

Граф почти не пил в эти дни; с Эдель он был ровен, спокоен и сдержан. Он почти каждую ночь приходил к ней, но ни разу не остался спать с ней в одной постели. Каждое утро после близости с мужем Мириам приносила Эдель питье, и та покорно его выпивала. Днем же супруги редко разговаривали и, вообще, редко оставались наедине.

Зато с Диком «сэр Энтони» проводил очень много времени. Эдель видела, что ее сын, вначале очень настороженно отнесшийся к появлению мужа матери, все больше тянется к нему. Она не знала, как отнестись к этому; но и помешать урокам Дика она не могла.

По вечерам де Турнель стал заниматься с Диком языками, счетом, географией и историей. К удивлению Эдель, муж был прекрасно образован: он отлично знал латынь и греческий, а также испанский и немецкий языки. Его знания истории поражали своей обширностью. Эдель потихоньку садилась во время вечерних занятий где-нибудь в уголке залы и слушала с огромным интересом, как граф рассказывает Дику о далеких странах, или объясняет простейшие правила арифметики, или вместе с ее сыном занимается переводом.

Терпение, проявляемое де Турнелем по отношению к немому пасынку, вызывало у Эдель восхищение. Даже она порой, занимаясь с Диком, покрикивала на него; но граф был само спокойствие и доброжелательность.

Порой, глядя на склонившееся над фолиантом или пергаментом лицо мужа, озаренное светом шандала, Эдель спрашивала себя, как в этом человеке уживаются такие противоположности: ум – и безграничная жестокость; выдержка – и вспышки неконтролируемого бешенства.

Пока – за исключением той ночи в шатре, когда он пришел к ней пьяный, – он не проявлял темных сторон своей натуры. И она ежедневно возносила за это хвалу Господу.

Лайонел же пугал ее все больше. Он ежедневно умудрялся встретиться с ней наедине и постоянно расспрашивал, была ли она близка с мужем. Ей надоела ложь, хотелось прямо ответить ему, что да, но она боялась его столкновения с графом и отвечала по-прежнему, что де Турнель еще не овладел ею.

Эдель чувствовала себя между этими двумя мужчинами как между молотом и наковальней. И не было выхода из этого опасного положения...

В один прекрасный день она с изумлением обнаружила Дика, играющего с Хью и другими детьми; этот момент стал для нее одним из самых счастливых в жизни. Ребята, наконец-то, приняли ее сына в свою компанию!..

Она понимала, что это полностью заслуга мужа. Она бросилась искать его, чтоб поблагодарить... И обнаружила, обнаженного по пояс, в комнате, отведенной Мириам, – вместе с любовницей. Он лежал на постели лицом вниз, Мириам стояла над ним, – правда, полностью одетая, но для Эдель эта сцена и так была слишком понятна. Она резко развернулась и устремилась прочь.

Какое-то глухое, темное чувство клокотало в ней. К ней он приходит на несколько минут, ложится на нее, даже не раздеваясь... А с любовницей – раскидывается на кровати полуголый, и бог весть что вытворяет с этой девкой.

Тем не менее, она попыталась задавить свое раздражение в корне. Счастье сына для нее – главное в жизни. А граф так много сделал для Дика, хотя, возможно, сам не понимая этого...

«Я должна быть с ним ласковей. Внимательней. Он любит зайчатину. Сегодня сама сделаю вкусный соус и приготовлю ему любимое блюдо. И вино прикажу подать самое лучшее».

Когда открылась дверь, и муж вошел, Эдель села на постели.

– Милорд?

Уже это движение и одно-единственное слово так отличались от того, что происходило в этой комнате на протяжении стольких дней, что он остановился в дверях и, сдвинув брови и скрестив на груди руки, посмотрел на Эдель:

– Да, миледи.

– Я хочу с вами поговорить. – И, прежде чем он, наверняка, отрезал бы: «Нам не о чем говорить», она быстро добавила: – О Дике.

Она была права, его лицо слегка смягчилось.

– Я слушаю вас.

– Дик... Он сегодня играл с мальчиками во дворе.

– Я видел.

«Значит, он тоже наблюдает за Диком!»

– Это благодаря вам. Вы сделали его смелее, увереннее в себе. И дети, наверное, это тоже почувствовали. Раньше они смеялись над тем, что он не такой, как они, били его и дразнили. Теперь они поняли, что, несмотря на немоту, он может быть им хорошим товарищем. Я... так вам обязана. Вы не представляете, как для меня важно счастье сына.

– Он и мой сын. И для меня, как отца, счастье Дика тоже небезразлично.

Его слова, сказанные неожиданно теплым, задушевным голосом, были для Эдель как бальзам на душу. О, если б это было правдой!..

– А каким был ваш отец? – вдруг осмелилась спросить она. Он подошел к постели и сел на край. Лицо его стало задумчивым и грустным.

– Я его почти не помню. Он погиб в Крестовом походе.

– А... ваша мать? Братья, сестры?

На этом вопросе лицо графа окаменело.

– Моя мать и две сестры давно мертвы, – коротко ответил он.

«Мертвы! Как он это произнес... Видимо, случилось что-то страшное», – подумала Эдель.

– Значит, вы рано осиротели, – решилась все же продолжить разговор она.

– Да. Меня воспитывал герцог де Буажи. Отец нынешнего герцога.

«Все интереснее и интереснее!»

– Значит, вы и Филипп де Буажи знаете друг друга с детства?

– Да. Когда-то мы были друзьями.

Ей видно было, что беседа все больше тяготит его, и, хотя ей очень хотелось спросить, из-за чего вышла ссора между мужем и герцогом, она не рискнула заговорить об этом.

Он сидел, сцепив пальцы в замок, слегка ссутулившись и опустив голову. Поза его выражала скрытую скорбь – и, пожалуй, сдерживаемую злость. Волосы его сильно отросли, и сейчас одна прядь упала на глаза. Эдель вдруг почувствовала желание отвести ее рукой и, прежде чем подумала, как граф воспримет этот жест, потянулась к нему и дотронулась до этой пряди.

Он тотчас выпрямился и кинул на нее изумленный взгляд. Лицо Эдель оказалось совсем рядом с его лицом. Его карие глаза смотрели прямо в ее. И вдруг он поднял руки, обхватил ладонями ее лицо, привлек к себе и поцеловал в губы.

Эдель ахнула от неожиданности, – и его поцелуй стал глубоким и требовательным, язык вторгся между створками нежных губ, исследуя рот, играя, лаская ее язык.

Какое странное ощущение родилось от этого вторжения! Эдель закрыла глаза, отдавшись ему. Она задрожала всем телом, ощущая потребность как-то ответить мужу. Ее руки легли ему на плечи и с удовольствием почувствовали их стальную, налитую мощь. Ее язык сначала робко, а потом все более уверенно начал отвечать на ласки его языка.

Он вдруг глухо застонал, – и она поняла, что это не стон боли, а стон желания. Этот звук свидетельствовал также о ее власти над ним, и это было так неожиданно и так приятно.

Его зубы теперь нежно покусывали мочку ее уха. Почему, даже с закрытыми глазами, она чувствует, как кружится голова? И где-то внутри, в животе, разгорается медленный огонь...

Его руки сжали через тонкую ткань рубашки ее грудь... И тут Эдель вскрикнула и отшатнулась. Она вспомнила те руки, грубые, чужие, нетерпеливо шарившие по ее телу.

Граф смотрел на нее, тяжело дыша, но снова нахмурившись.

– В чем дело, миледи?

– Н-ни в чем, – пробормотала она.

Его рот оскалился в злой усмешке:

– Бывшего мужа вспомнили? Он, наверное, был куда искуснее в ласках?

– Милорд, я...

Но он не стал слушать. Чертыхнувшись, он повалил ее на кровать, задрал рубашку и одним точным яростным движением овладел ею. Когда же он закончил, то встал и, не говоря ни слова, вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

...Она бежит через лес. Спотыкается о корни, падает, – и снова бежит. Туда, на поляну, к Родерику, к своему единственному, к возлюбленному. Он, он один сумеет понять, защитить, утешить...

Но на поляне царит странная тишина. Только чьи-то рыдания, глухие, сдавленные. Она видит Лайонела, – он стоит в густой траве на коленях. В руке его кинжал, он откинул голову и прижал лезвие к горлу.

– Господи, прости мне этот грех, – повторяет он сквозь рыдания.

Она окликает его по имени, бросается к нему... И замирает, увидев тело у его ног. Родерик! Нет!!

Потом, много позже, они сидят с Лайонелом, обнявшись и прижавшись друг к другу. Их словно двое осталось в этом жестоком мире, и только друг в друге они видят спасение. Дрожа, срывающимся голосом, Лайонел рассказывает о произошедшем. О внезапном нападении норманнов, о том, как жестоко они расправились со всеми. Как пытался он, Лайонел, защитить раненого Родерика...

– Я, хоть и был тоже ранен в плечо, выстрелил и попал в голову этому рыцарю-ворону, – говорит он. – Но боль была слишком сильной, и я потерял сознание. А, когда очнулся... – Он всхлипнул и закрыл лицо руками. – Мой брат уже был мертв. Предательский удар в спину... Эдель, я не могу, не могу жить после этого!

Она гладит его по голове, утешает. Он сделал все, что мог. Если Родерик погиб, – значит, такова воля господня.

– А ты... – вдруг говорит он, глядя на нее. – У тебя платье разорвано спереди, и на ногах кровь. Что произошло с тобой?

Она лепечет что-то, но ему уже все понятно. Однако он не отстраняется, лишь крепче прижимает ее к себе.

– Мы оба пострадали от этого ворона... Но мы найдем его и отомстим!

– Да! Да! Страшно отомстим! – вторит ему она.

– Что же делать? Что делать? – повторяет он, глядя на тело Родерика, в безмерном отчаянии и ужасе.

Ей хочется быть слабой, – но он слабее ее, и ей приходится принимать решения. Она собирается с духом.

– Найди и поймай лошадь. А лучше двух. Мы должны отвезти Родерика его отцу. А я пока осмотрю тела. Быть может, кто-то остался в живых.

– Но, Эдель... Как я смогу показаться на глаза барону Карлайлу, после того, как не смог спасти брата??

– Лайонел, ты сражался до последнего, ты защищал Родерика как мог, и тебе не в чем винить себя. Барон все поймет и простит тебя.

– А ты? что будет с тобой?

Челюсти ее дрожат, она с трудом сцепляет зубы. Но решение уже найдено и принято, – каким бы страшным и греховным оно ни было.

– Найди лошадей, – повторяет она. – По дороге в Карлайл я расскажу тебе, что придумала.

11. Между молотом и наковальней

Эдель проснулась, но вставать ей не хотелось. Она рассеянно поглаживала рукой беличьи хвостики, пришитые к краям одеяла, и думала – сначала над тем, зачем уехал несколько дней назад в Лондон Лайонел; затем – с радостью и гордостью – над тем, что Дик все больше ладит с детьми, и даже стал у них кем-то вроде вожака... И, наконец, над тем, что случилось вчера между нею и графом.

Как странно – де Турнель был ее мужем по-настоящему уже много дней, но все это время она все еще где-то в глубине души считала, что остается верной Родерику. До вчерашнего вечера, до того поцелуя...

Этот поцелуй оборвал последние нити, связывавшие ее с первым возлюбленным. Он открыл для нее какую-то новую, незнакомую Эдель; и нельзя сказать, – и да простит ее, если это грех, Всевышний, – что это открытие вызвало неудовольствие.

А еще, оказывается, она имеет власть над де Турнелем. Над этим волевым, суровым, гордым норманном. Он не так равнодушен к ней, как пытается казаться. Удивительно... и так необычно.

Она поднесла руку к губам, вспоминая все подробности того поцелуя. Его язык у нее во рту... Кто бы мог подумать, что это окажется так приятно.

Неожиданно за дверью послышались поспешные шаги, и в спальню влетела Сара, – совсем непохожая на себя, раскрасневшаяся, со сверкающими глазами.

– Миледи!

– Что случилось?

– Ох, миледи!.. – Сара вдруг начала плакать. Даже не плакать – рыдать. Эдель вскочила и подбежала к ней.