Текст книги "Рыцарь-ворон (СИ)"
Автор книги: Диана Крымская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Король между тем поднял руку, и трубы протрубили вновь. Когда воцарилась тишина, его величество крикнул:
– А теперь прекрасная королева турнира вручит победителю свой приз! И да будет всем известно, что тот, кому она подарит рукав, завтра станет ее супругом!
Он подал руку Эдель, и она, трепеща, оперлась на нее и сошла с возвышения, на котором находилась ложа, и подошла к рыцарям, поднявшимся с колен. Де Буажи смотрел на приближающуюся молодую женщину своими светлыми, пронзительными, как у хищной птицы, глазами, словно пожирая ее. Он плотоядно улыбался, предвкушая свою награду. Де Турнель же по-прежнему стоял, опустив голову, но он был выше Эдель, и теперь она видела, каким темным от гнева было у него лицо.
«Я боюсь их обоих... Страшно боюсь. О, Боже, дай мне силы сделать правильный выбор!»
Она резким движением оторвала свой рукав и протянула его Антуану де Турнелю:
– Вы храбро бились сегодня на турнире, граф, и я награждаю вас. – Голос ее задыхался и дрожал, но был громок и слышен всем.
Сзади, из ложи, ахнула королева. Король пробормотал очередное «черт побери!» В толпе тоже произошло заметное волнение. Никто не ожидал такого ее выбора.
Граф де Турнель медленно поднял голову. Изумление, недоверие, радость, гордость, – все это попеременно отразилось в обычно замкнутых чертах его смуглого лица. Он снял перчатку, протянул руку и, взяв из дрожащих пальцев королевы турнира зеленый рукав, прижал его к груди. Де Буажи же побагровел и, казалось, его вот-вот хватит удар, – а шрам на его лбу, наоборот, стал белым.
Но это было еще не все, что хотела сказать Эдель. Она глубоко вздохнула, будто перед прыжком в ледяную воду, и все так же громко произнесла:
– Я прошу также его величество короля и мессира герольдмейстера, как главного распорядителя турнира, выяснить, не произошло ли что-нибудь во второй схватке с подпругой седла лошади графа де Турнеля!
Королева, кажется, снова взвизгнула. Король возмутился:
– Вы забываетесь, мадам! Ваши слова говорят о том, что вы выражаете сомнение в выигрыше герцога.
– Я далека от этого, ваше величество, – уже тише, но твердо сказала Эдель. – Однако, являясь королевой сегодняшнего турнира, я имею право потребовать, чтобы чистота победы герцога де Буажи была подтверждена.
– Черт побери! Отлично, мы займемся этим, обещаю вам, мадам. Но, когда это будет выполнено, и вы убедитесь в том, что ваши подозрения совершенно необоснованны, – вы измените свое решение? Ваша рука должна быть вручена победителю.
– Разве, сир? – удивилась Эдель. – Мне помнится, – простите мою дерзость, – что и вы, и ее величество говорили о том, что выбор предоставлен мне, и что я могу выбрать достойного. И, положа руку на сердце, разве не любой из дравшихся сегодня был достоин стать моим избранником?
– Хм. Да, действительно, мы говорили это... Что ж. Вы выбрали себе супруга, мадам Карлайл, и завтра в полдень предстанете с ним перед алтарем. Да будет так. Поздравляю, граф де Турнель.
И, едва кивнув головой графу, король, весьма недовольный, вернулся в ложу к своей жене, которая не скрывала ярости и шипела оттуда, как разъяренная кошка.
Свадебный пир был в самом разгаре. Гости были все уже навеселе; кубки, вначале исправно поднимавшиеся за новобрачных, давно уже опорожнялись безо всяких здравиц; придворные менестрели охрипли, устав воспевать прошедшее ристалище, доблесть и храбрость сражавшихся на нем рыцарей, славных победителей (а ими были признаны все-таки, после расследования, двое – и Турнель, и Буажи) и красоту королевы турнира.
Сидя на помосте между королем и тем, кто отныне стал ее мужем перед богом и людьми, Эдель боялась смотреть на супруга и почти не поднимала глаз. По правде говоря, она надеялась, что он оправдает свою репутацию пьяницы. Предстоящая брачная ночь страшила ее. Если бы он напился до бесчувствия... Но де Турнель, хоть и выпил изрядно, пьяным не выглядел. Руки его не дрожали, взгляд оставался ясен.Эдель он почти не говорил, за исключением пары коротких вопросов о ее предпочтениях в еде и винах. Ни изысканных комплиментов, ни куртуазной беседы. Она, однако, была лишь рада этому. Она страшилась этого человека... и жалела о решении отдать ему свою руку. Филипп де Буажи, – который сидел здесь же, на возвышении, по левую руку от короля и по правую от королевы, как второй победитель турнира, – казался ей сейчас куда менее опасным.
...В церкви, где венчались Эдель и де Турнель, только и было разговоров, что о подпруге лошади последнего, которая, действительно, оказалась перерезанной. И о том, что паж графа, уличенный в этом преступлении, был найден на конюшне с кинжалом в груди; и о том, что де Турнель не собирался скрывать, что это дело его рук, заявив во всеуслышание, что сам расправился с негодяем, предавшим его.
Юноша, – совсем молоденький, шестнадцатилетний паренек, – по слухам, так и не признался, подкупил ли его кто на столь подлое дело, или он сам, по каким-то причинам, решился на это. Пажа особо не жалели; но все же такое наказание сочли чересчур суровым. Эдель же пришла в ужас, услышав все это. Она и представить себе не могла, что ее муж окажется таким жестоким. Она сама бы вынесла всё; но мысль о том, что и с Диком он будет так же беспощаден, леденила душу.
Она собралась с духом и все же бросила на него быстрый взгляд. Он не был таким красавцем, как герцог де Буажи; и все же не было в нем и ничего отталкивающего. Следы невоздержанных возлияний и неизвестной ужасной болезни еще не оставили на нем свой след. Обыкновенное мужское лицо: жесткие черты, крупный нос, густые брови, четко очерченные скулы с выступающими желваками. Он не носил, вопреки норманнскому обычаю, бороды, – так же, как и де Буажи. Густая седина в черных волосах, глубоко запавшие глаза, горькие складки у крепко сжатого рта и тонкие, но заметные продольные морщины на высоком лбу говорили о какой-то затаенной боли или перенесенных страданиях.
Нет, он не выглядел таким уж злодеем. Мрачным, неразговорчивым, грозным – да. Но не жестоким. Лучше б Эдель не слышала ничего про того пажа... Она невольно вспомнила, что, кажется, видела этого несчастного на ристалище. Пажей там, у шатра де Турнеля, было двое; они стояли рядом и, когда после первой схватки рыцарь подъехал к ним, один из них помог ему спешиться и проверил сбрую и седло, а второй в это время вынес целое копье, взамен переломленного. Первый был, помнится, тоненький как тростинка и черненький; второй же – светловолосый и крупный юноша с бледным лицом. Кого же убил граф? О Боже, прости несчастному все его грехи... И все же, накануне своей свадьбы пойти на убийство – какое злодейство!..
Ниже помоста располагались столы для менее привилегированной знати. За одним, самым дальним, находился Лайонел, но Эдель со своего места даже не видела его. За ближайшим же к королевскому помосту столом сидели двое неудачливых женихов Эдель – Обри д’Эпернон и Клод д’Антраг. Монасье не смог присоединиться к пирующим: он сломал обе ноги.
Аквитанский рыцарь тоже был тяжело ранен, но явился на торжество, превозмогая боль. Он привлекал всеобщее внимание, и Эдель тоже несколько раз посматривала на него с сочувствием. Пол-лица молодого человека было обмотано тряпками, сквозь которые кое-где уже сочилась кровь. Ни есть, ни пить он не мог, и просто сидел, неподвижно уставившись в одну точку единственным глазом.
– Ах, несчастный Антраг, – услышала Эдель голос королевы, – та была уже сильно пьяна. – Вы только посмотрите, Филипп, что вы сделали с ним!
– Роковая случайность, ваше величество, – спокойно отвечал де Буажи.
– Как бы бедняжка не умер от голода или жажды, – и королева с удовольствием отхлебнула из своего кубка. Де Буажи что-то негромко сказал ей, и она глупо захихикала.
Муж вдруг резко встал, заставив Эдель вздрогнуть. Широким шагом он спустился с помоста и направился к месту, где сидел Клод. Сев рядом с ним на скамью, граф де Турнель начал что-то говорить аквитанцу; на лице его появилось незнакомое доселе Эдель выражение дружеского расположения. Что бы он ни говорил, слова его, по-видимому, возымели действие; Антраг медленно встал, оперся на плечо графа, и тот повел его к выходу из залы.
– Боже, как же скучны свадьбы, где невеста не невинна! – воскликнула королева, следя за ними недовольным взглядом. – Ни шуток, ни смешных песенок, ни веселого провожания молодых до спальни...
– Любовь моя, черт побери, вы правы! – ответил король. – Но, с другой стороны, новоиспеченная графиня де Турнель так давно и так недолго была замужем, что, можно сказать, она почти девственница.
– «Почти»! – фыркнула его жена. – Государь, какой же вы шутник!
Эдель, которой и так кусок не лез в горло, ощутила, что ее начинает мутить от страха. Если б его величество знал, насколько он недалек от истины...
– Пусть нельзя повеселиться над девственностью невесты, ваше величество, но тогда можно спеть что-нибудь о состоятельности жениха! – предложила королеве одна из прислуживавших ей дам.
– Что вы, милочка, – вздохнула та, – разве есть у кого-то сомнения в мужской доблести графа де Турнеля? Он не раз доказывал ее. Знаете ли вы про его детей? Правда, бедняжки... – и она зашептала что-то на ухо даме.
Эдель окончательно сникла. Краем уха она уловила слово «болезнь», – и, вспомнив о предупреждении королевы, почувствовала себя еще хуже. Ее муж болен. Он пьет. У него дети – должно быть, внебрачные... Почему, почему она не выбрала де Буажи??
– Мессир... – Голос ее был слаб и тонок, – голос котенка, перепуганного и сжавшегося в комок в углу. Таким котенком она себя и чувствовала, – и, как у котенка, быстро-быстро билось ее сердечко.
Антуан де Турнель стоял в дверях отведенной им опочивальни. Он казался огромным и зловещим, ниспадающие сзади складки плаща напоминали сложенные крылья какой-то черной птицы... Ворона?
Эдель, – несмотря на тепло от расставленных вокруг ложа жаровен, натянувшая меховое одеяло до самого подбородка, – с ужасом смотрела на мужа. Отныне она принадлежит ему... Чужому, незнакомому, жестокому, грозному норманну.
Он сделал шаг вперед, расстегивая серебряную фибулу у плеча, скреплявшую плащ, и молодая женщина, не выдержав, вскрикнула от страха.
– Вы боитесь меня, мадам? – Это был скорее не вопрос, а утверждение.
– Я... я... н-нет, – пролепетала она. Его плащ упал на каменные плиты, теперь он был еще на шаг ближе и стянул через голову кафтан, оставшись в нижней камизе. Эдель закрыла глаза и начала было молиться; но слова молитвы вылетели из кружащейся от ужаса головы.
– Чего вы боитесь? – Его голос был низок и слегка глуховат. И неестественно спокоен, – по сравнению с ней. – Вы не девица, чтоб бояться. Я не причиню вам боли.
Не причинит боли... Правда? Разве сможет она забыть когда-нибудь то, что случилось тогда, разве эта боль не будет преследовать ее вечно?
– Я... я... я прошу вас... – О боже, она сейчас разрыдается. Нет, нет, нельзя, чтоб он увидел ее в слезах. Едва ли это разжалобит его каменное сердце. Ведь тот несчастный мальчик-паж, наверное, тоже умолял его, просил... И был заколот безо всякой жалости.
Она приоткрыла сомкнутые веки – и тут же глаза ее широко распахнулись от ужаса. Он уже развязал шнурки, стягивающие на груди камизу, и встал одним коленом на постель. Грудь у него была смуглая, как лицо и руки, гладкая и мускулистая. Твердая... как могильная плита.
– О чем вы просите, мадам? – Он схватил и рывком отбросил одеяло, которым она прикрывалась, как последним щитом. – Я ваш муж, и я пришел осуществить свое супружеское право. Это не займет много времени, а потом я оставлю вас. Я устал от всех этих увеселений и с удовольствием высплюсь один.
Грубый... бесчувственный... страшный... Неужели он не видит, как она боится??
– Я... Родерик... мой муж... тот, что умер...
– Ну, что там еще с Родериком? – Он возился теперь с завязками штанов. Эдель с ужасом следила за его резкими движениями.
– Я... я... любила его.
Он перестал снимать штаны и посмотрел на нее – как на умалишенную.
– Любили, мадам? Что ж, может быть. Он был вашим мужем. Но это было давно. Теперь вы моя жена.
– Вы не понимаете... – залепетала она. – Нужно немного подождать... Я должна – понимаете? – привыкнуть к вам... Мы незнакомы...
Он сдвинул брови.
– Это верно. Незнакомы. Но это не помешало вам сегодня при всех сказать «да» на вопрос священника. Вы согласились стать моей супругой. Добровольно. Без принуждения. Ведь так?
Эдель кивнула. Слезы все же полились из глаз. «Добровольно и без принуждения».
– Так в чем же дело? – рубанул он. – К чему теперь весь этот бред о покойном муже, о том, что мы не знаем друг друга? Вот сейчас и узнаем.
Ей кажется, или он действительно смеется про себя над нею? Смеется, когда ее трясет от страха...
– Я знаю, – голос его как будто слегка смягчился, – что вы прибыли в Лондон по повелению короля. Он решил выдать вас замуж. И я бы мог поверить, что вы, в самом деле, были вынуждены из боязни перед государем вступить в брак со мной. Но я видел вчера, как вы выступили против их величеств. Объявив о том, что сомневаетесь в победе герцога де Буажи. Вы знали, что навлечете на себя немилость короля и его жены, но пошли на это без страха. И так же без страха могли, значит, сказать «нет» на вопрос священника, желаете ли вы брака со мной.
– Это... не одно и то же, – возразила Эдель.
– Вот как? А я не вижу разницы.
Она вдруг почувствовала, что он готов отступить. Что есть еще надежда убедить его уйти, не сделав то, за чем он пришел.
– Я умоляю вас, – она сложила руки ладонями вместе перед собой, как на молитве, – умоляю, подождите немного. Я стану вашей женой... но не сегодня. Я... тоже устала. Прошу вас, ради господа бога, пусть это будет не сегодня...
Он молча и не шевелясь смотрел на нее, будто что-то обдумывая.
– Прошу... – голос ее слабел, превращаясь снова в писк. – Я буду вашей... буду вам хорошей женой... клянусь всеми святыми... жизнью сына своего клянусь...
Он вдруг спрыгнул с кровати одним гибким движением.
– Как вам будет угодно, – сухо бросил он. – Не сегодня. Значит, завтра. Спокойной ночи, мадам.
И, подняв с пола свою одежду, не оглядываясь, вышел.
5. Лесная поляна
– Мне не нравится этот Лайонел Мэтлок. И не нравится то, что он едет вместе с нами.
Эти сказанные резким тоном слова застали Эдель врасплох. Она покачивалась в седле в такт мерному ходу лошади и была занята невеселыми мыслями. О своем браке; о том, что ждет ее и Дика, да и весь Карлайл теперь, когда всем стал владеть этот граф де Турнель... наконец, о прошлом вечере, когда она умолила мужа не трогать ее, и о медленно, но верно надвигающейся ночи.
«Не сегодня. Значит, завтра». Так он сказал. И как сегодня ей просить его снова отсрочить грядущий ужас? Все бесполезно. Он не из тех людей, кто не держит свое слово. Он придет к ней... И ей придется вытерпеть все. Хотя бы ради Дика.
Но голос мужа вывел ее из задумчивости. Лайонел? Не нравится? Ну вот. Начинается. Сначала Лайонел, потом Сара, потом еще и еще... И кончится тем, что все ее люди в Карлайле вынуждены будут покинут родные края, а де Турнель найдет каких-нибудь своих норманнов и заведет свои порядки...
– Сэр Мэтлок едет с нами, мессир, поскольку он живет в Карлайле, – постаралась как можно более спокойно ответить она. – Это его родной край. К тому же, он мой единственный родственник. Брат моего покойного мужа.
– Карлайл принадлежит отныне мне. Как и вы. И я не потерплю, чтобы на мою землю или мою жену кто-то покушался.
Эдель задохнулась от возмущения:
– Сэр Лайонел – рыцарь и человек чести, и он ни на что не покушается! Вы наслушались всяких сплетен, мессир, но все это неправда!
– Мне незачем слушать всякие кривотолки. У меня есть глаза, мадам. И я вижу, что ваш так называемый деверь облизывается на вас, как голодный кот на сметану.
Эдель вонзила каблуки в бока лошади, переводя ее с мерной рыси на галоп, надеясь, что граф не последует за ней и оставит ее в покое. Но муж не собирался заканчивать разговор. Он легко догнал молодую женщину на своем крупном вороном жеребце и перехватил у нее поводья, заставляя лошадь Эдель перейти на шаг.
– Я еще не закончил, – процедил он зло. – Я уже имел беседу с сэром Мэтлоком и сказал ему все то же, что и вам, прямо и откровенно. Надеюсь, второй раз к разговору на эту тему мы не вернемся.
– Не надейтесь. Будьте уверены! – ответила она с не меньшей злостью, которая удивила ее саму.
А она-то удивлялась, что Лайонел вдруг отстал и начал держаться в самом арьергарде их небольшого, – но состоявшего из нанятых графом в Лондоне отборных воинов, – отряда! И, когда она оглядывалась на Лайонела, – а делала она это часто, поскольку все ее сопровождающие и служанки ехали далеко позади, с довольно немаленьким обозом, и больше знакомых лиц вокруг не было, – тут же отводил глаза. Впрочем, это отчуждение она списала на ревность... Ведь он не знал подробностей прошедшей ночи и был уверен, что граф де Турнель осуществил свои супружеские права.
Муж отпустил повод ее лошади, давая понять, что разговор окончен, и поскакал вперед. Эдель смотрела ему вслед с пылающими щеками. Допустим, насчет чувств Лайонела к ней он догадался правильно... Но как он посмел утверждать, что молодой рыцарь посягает на сам Карлайл??
Никогда Лайонел не зарился на земли и замок. Хоть и бастард, он не чужд благородства, и жадность ему не свойственна. Эдель вспомнила, как он любил Родерика – своего законного брата... как пытался защитить его, когда напали норманны... и почувствовала неожиданную нежность к нему. Да, Дика он не любил; но она не могла винить его за это. Было время, когда она и сама... Нет, нет, не вспоминать. Прошлое ушло навсегда!
А, между тем, они приближались к местам, как раз наводящим на воспоминания, от которых все переворачивалось в душе. Фэрфакс. Родной замок, который построил ее отец... И от которого, после нападения норманнского рыцаря-ворона, остались почти одни обгорелые развалины.
Но дело было не только в Фэрфаксе. Дорога свернула влево, в ложбину, за которой, на возвышенности, начинался густой лес. Именно в этом лесу, на большой поляне, посреди которой рос старый дуб, были убиты Родерик и весь его отряд... все, кроме Лайонела, которому чудом удалось спастись. А за лесом, на холме, когда-то горделиво возносил к небу свои высокие башни замок ее отца...
Эдель заметила, что на краю ложбины граф резко натянул поводья, останавливая жеребца. К нему подъехал его паж, – тот самый тоненький паренек, которого она вспоминала. Паж этот держался почти все время рядом с господином, – вероятно, он был очень предан де Турнелю. Паренек был смуглый, черные кудрявые волосы его красиво выбивались из-под маленькой шапочки с фазаньим пером. Глаза у пажа были большие, совершенно черные, и губы красивые, полные, а вот нос жестоко перебит, из-за чего лицо казалось чуть-чуть перекошенным. (Эдель была почти уверена, что и это – дело рук ее мужа).
Граф что-то сказал пажу, и тот направил коня к Эдель.
– Ваш супруг желает говорить с вами, мадам. – Голос у паренька был неожиданно низкий, грудной. В нем явственно слышался какой-то акцент, хотя слова паж выговаривал правильно.
Молодая женщина кивнула и поскакала к де Турнелю.
– Что это за земли? – Он показал ручкой хлыста вперед, на темнеющий в сгущающихся сумерках лес.
– Это Фэрфакс, мессир. – Она не без труда произнесла это название. Какой это был цветущий чудесный край! Но, после того, как замок был сожжен, многие свободные местные жители перебрались в другие места, – ведь именно замки были оплотом и кровом для всех, кто жил за их пределами, в случаях нападения врага или иных бедствий.
Де Турнель кивнул. Он смотрел, прищурившись, вдаль. Бесстрастное лицо его показалось Эдель в этот момент не суровым, а каким-то странно печальным... Или это было от того, что надвигались сумерки?
Одно было для нее очевидно: муж бывал здесь. Она не удержалась, вопрос вырвался сам собой:
– Вам знакомы эти места?
Он не ответил. Пришпорил жеребца и поскакал вперед. Эдель же придержала лошадь. Ей очень хотелось поговорить с Лайонелом, но она понимала, что сейчас для этого неподходящее время. Угроза в словах мужа была слишком очевидна. «Я не потерплю...» Надменный, холодный и жестокий. Господи, господи, лишь бы с Диком он был хоть немного помягче!
Де Турнель явно торопился и торопил свой отряд. «Ему не терпится поскорее увидеть, какое богатство он приобрел, женившись на мне», – с горечью подумала Эдель. Он не только жесток, но еще и алчен... А чего она ожидала? Он же норманн!
Они уже ехали по лесу. Здесь было гораздо темнее, чем на равнине, некоторые люди графа зажгли факелы. Поляна приближалась. Эдель чувствовала, как все быстрее бьется сердце. Воспоминания, помимо воли, вставали перед ее мысленным взором.
Вот она бежит по лесу, спотыкаясь, дрожа, постанывая от боли... Вот видит на поляне рыдающего Лайонела с приставленным к горлу кинжалом... Вот она надевает на палец перстень Родерика... Вот она вместе с Лайонелом пытается перекинуть через седло одеревеневшее тело своего жениха...
Эти кошмары, казалось, роились вокруг, – выплывали облаками вечернего тумана из-за деревьев, лунными бликами ложились на тропу под ногами уставших лошадей.
И вот они выехали на поляну. За шесть прошедших лет здесь ничего не изменилось. Дуб все так же рос посреди нее, и какая-то пичуга заливалась в его ветвях, мирно журчал поблизости ручей.
Де Турнель подъехал к дубу и спрыгнул с коня, делая знак спешиться и своим людям. «Неужели мы проведем ночь здесь?» – с ужасом подумала Эдель. Нет, нет, это совершенно невозможно! Она не может остаться здесь... Это нельзя вынести!
Она оглянулась на Лайонела и увидела, что он бледен как полотно. Он кинул на нее полный муки взгляд, и ей стало чуточку легче. Они оба испытывали одно и то же. Они оба пережили здесь то, что не дай бог пережить никому...
А муж уже отдавал распоряжения. Он вел себя, как ни в чем не бывало. Нет, надо остановить его! Немедленно!
Эдель соскочила с лошади и бросилась к нему.
– Мессир, мы не можем остаться здесь!
– Это почему? – холодно поинтересовался он. Его тон окатил ее ведром ледяной воды. Как объяснить ему, как рассказать?
– Я умоляю вас... Мы должны переночевать в другом месте.
Желваки заиграли на его скулах.
– Мадам, запомните, я говорю это в первый и последний раз: не вмешивайтесь в мои распоряжения. Ваше дело подчиняться. Это место мне подходит, здесь есть вода и удобно будет расположить палатки. Скоро подъедет основной обоз, ваши служанки сварят ужин и приготовят нам шатер для ночлега.
«Приготовят нам». Вдобавок ко всем ужасам – еще и это. Он снова потребует близости... И в этот раз не отступит.
Она отошла от него, как побитая собачонка, и без сил опустилась на траву. Вокруг суетились люди, расставляли палатки, затем подъехал обоз, и вскоре в лагере вкусно запахло жарящейся олениной. Эдель ничего не видела и не слышала. И не притронулась к еде. Ее мутило, дыхания не хватало. Страх накатывал удушливыми волнами.
Так, безвольной и вялой, ее и повели в шатер, в котором ей предстояло провести вторую ночь с мужем. Раздели, расчесали волосы и, устроив для нее и мужа пуховую перину, удалились.
Эдель долго стояла на коленях и пыталась молиться, но тяжелые воспоминания не отпускали, и молитвы не принесли облегчения.
Затем она легла на спину и уставилась на купольный верх палатки.
Где пролилась кровь Родерика? Не на этом ли самом месте, где ею совсем скоро овладеет ненавистный норманн, – быть может даже, сам причастный к злодейскому убийству ее жениха?
«Как я смогу жить дальше, если это случится здесь? За что, о Боже, ты так наказываешь меня? За мою многолетнюю ложь? Но я и так расплачиваюсь за нее сторицей!»
Она закрыла глаза, тяжелые слезы полились из них. И тут волна холодного воздуха подсказала ей, что в палатку вошли. Конечно, это он. Больше некому. «Пресвятая Дева, помоги мне выдержать это!»
Она не хотела слушать, но поневоле слышала бряцание отстегиваемого меча, потом шорох снимаемой одежды. Затем она поняла, что он уже совсем рядом и стоит, склонившись над нею, – она почувствовала запах спиртного, исходящий от него. Он еще и напился!
– Вы плачете, мадам, – в голосе прозвучал легкий оттенок удивления.
– Н-нет. Я... молилась.
– Вы молитесь и плачете, потому что так меня боитесь?
«Я боюсь вас всех. Вы все способны причинить боль. Все норманны до одного!»
На смену ужасу вдруг пришла ненависть, заставив открыть глаза, сесть на постели и прямо посмотреть в его глаза.
– Знаете ли вы, что это за место, мессир, и почему я просила вас уехать отсюда? Здесь, на этой поляне, шесть лет назад ваши сородичи зверски перерезали отряд моего мужа, а его самого убили подлым ударом в спину. Возможно, вас все эти подробности лишь рассмешат, но, поверьте, для меня находиться тут невыносимо тяжело. И еще тяжелее – отдаться вам на этом месте, – месте, обагренном кровью многих невинных душ!
В его карих глазах, однако, не было насмешки. Он хмуро смотрел на нее и долго молчал, затем произнес:
– Как звали вашего мужа?
– Вы забыли? Что ж, я повторю. Родерик. Родерик Эштон, сын барона Карлайла.
– Родерик Эштон, – медленно повторил он. Эдель вдруг поняла, что это имя ему знакомо. Холодок пробежал по телу молодой женщины. Он знает это место... Он знает имя Родерика! Быть может, он и есть... Но нет, нет, это невозможно, Господь всемогущий не допустил бы такого!
– Его убили здесь? На этой поляне? – спросил граф.
– Да, мессир. Как я уже сказала – в спину, низко и подло, как никогда не поступил бы настоящий рыцарь.
– Но как поступил бы любой норманн, вы это хотите сказать, – со злой иронией добавил де Турнель.
– Не думаю, что любой... Но рыцарь-ворон сделал это. Он самый гнусный и подлый из всех норманнов!
– Рыцарь-ворон?
Голос мужа дрогнул. Эдель замерла. Она была права: ему был знаком тот негодяй!
– Вы его знаете, мессир? – выдохнула она. – Вы знаете рыцаря, носившего на латах знак ворона?
Но он уже вновь нацепил свою непроницаемую маску. И, как и раньше, проигнорировал ее вопрос.
– Полагаю, вам сегодня не до плотских утех, и эту ночь нам лучше вновь провести раздельно. Но на будущее запомните: слезы, мольбы и прочие женские уловки могут действовать с кем угодно, но не со мной. Если я хочу, я получаю желаемое. Так есть и так будет впредь.
И, откинув полог шатра, он вышел, оставив ее одну.
...– Вот девчонка, мессир. Единственная подходящая из всего этого сброда. Щуплая, как цыпленок, да других не нашлось. Но с ней надо осторожнее – такая верткая и сильная, хоть и маленькая. Мы за ней от кухни до лестницы проследили. Сюда, в башню, похоже, хотела попасть.
– Хорошо. Ступайте.
Она понимает все, что они говорят. И сначала даже не соображает, что он обращается к ней уже на саксонском, довольно хорошем:
– Иди сюда, девка.
«Девка!» Как он смеет?! Но она тут же вспоминает, во что одета.
– Ну! Долго мне ждать? Тебя за волосы тащить, или ты глухая?
Он привстает на кровати, хватает ее за руку железными пальцами, и она понимает: или сейчас, или никогда. Молниеносным движением извлекает кинжал, целясь ему в горло... Как легко он перехватывает ее руку и отнимает оружие! Хоть он и ранен в голову, но отнюдь не слаб и готов к любой неожиданности.
– Какой клинок. – Он удивленно разглядывает кинжал ее отца. – Рукоять с драгоценными камнями! Ты, оказывается, воровка!
Она молчит. Воровка, девка – все равно. Темная, страшная ненависть переполняет ее так, что она сама себя боится. Кажется, она готова просто зубами вцепиться ему в горло...
– Или ты подослана убить меня? – спрашивает он. – Молчишь? Впрочем, все равно.
Он глубоко всаживает клинок в поддерживающий балдахин над кроватью резной столбик. – Давай, ложись, поднимай юбку и раздвигай ноги. Быстро.
Он втаскивает ее на постель. Она, действительно, бросается на него, и несколько мгновений продолжается отчаянная, хоть и неравная, борьба. И вот она уже с силой прижата к перине его мускулистым коленом...
– Да ты ведьма, – говорит он удивленно, наклоняясь над нею. – Воровка, да еще и ведьма!
Боль заставляет ее прийти в себя. Она понимает, что он сейчас сделает с ней, и страх выплескивается отчаянной мольбой:
– Нет... нет... не надо... прошу вас. Отпустите меня... Я... у меня есть жених. Он заплатит вам за меня... Выкуп.
– Жених? Выкуп? – усмехается он. – Какой выкуп, дурочка? Что за сказки? Твой жених, может, английский король, – ты, кухонная шлюшка?
Он хватает ее платье у горла и разрывает одним движением снизу вверх. Она взвизгивает и пытается прикрыться, но он не дает ей этого сделать, навалившись сверху и прижав ее руки над головой.
– Действительно, цыпленок, – говорит он, снова переходя на французский. – Храбрый, но глупый цыпленок...
Она пытается вцепиться зубами ему в щеку.
– Прекрати, – снова на саксонском. – Иначе после меня тебя отведают и мои люди.
Ужас снова накатывает на нее. Что ее ждет?..
– Умоляю... – шепчет она. – Я невинна... Не делайте этого, не совершайте грех...
– О, конечно, девственница! – скалится он. – Снова сказка. Я уверен, хоть ты и юна, тебя попробовали все повара на вашей кухне! И, может, не они одни.
Его руки шарят по ее телу. Чужие, грубые, сильные. Потом резкий выпад – и он оказывается в ней... и она, наконец, теряет сознание от адской боли.
– Нет! Нет! Нет!!! – она просыпается от собственного крика. Кошмар, – а что еще могло присниться ей в этом проклятом месте?
Тут полог раздергивается, и она видит на пороге шатра графа с обнаженным мечом в руке.
– Мадам! Что случилось?
Она всхлипывает и судорожно натягивает на себя одеяло. Его голос... такой же хриплый, как и у рыцаря-ворона из ее жуткого сна.
– Мессир... Давайте поскорее уедем отсюда.
– Скоро рассвет, и мы тронемся в путь. Осталось недолго. Если вам страшно одной, я пришлю сюда Мириам.
Мириам. Какое странное имя. Ах, да, это паж ее мужа. Она слышала, как де Турнель звал его. Но прислать в ее шатер мужчину... пусть и такого юного... Это просто невозможно. А он еще о Лайонеле что-то говорил!
Эдель даже забыла о своем кошмаре. Она села на постели и холодно посмотрела на мужа:
– Вы забываетесь, мессир.
– О чем вы?
– О чем? Если вы кого-то и можете прислать сюда, то это будет одна из моих служанок, но никак не ваш Мириам!
– Мой Мириам?..
Впервые она увидела, как он смеется. Оказывается, у него ровные и белоснежные зубы. И красивая улыбка. Но как он смеет смеяться... и, главное, над чем??
6. Страшные подозрения
– Мириам – это любовница де Турнеля. Он привез ее откуда-то с Востока. Переодел своим пажом – какой позор для рыцаря! – и всюду таскает с собой.
