Текст книги "Рыцарь-ворон (СИ)"

Автор книги: Диана Крымская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Эдель нервно сплела пальцы. Да, королева была права, все трое названных ею рыцарей были и впрямь хороши собой, и придворные менестрели постоянно восхваляли их подвиги. Если б все трое не были брюнетами...

Клод д’Антраг, молодой рыцарь родом из Аквитании, был очень красив, строен и гибок, как хорошо выкованный клинок; у него был чудесный голос, и он часто пел придворным дамам красивые песни. Черные волнистые кудри, матовая кожа и теплые карие глаза под неимоверно длинными ресницами делали его похожим на девушку, но его воинские доблести были неоспоримы.

Граф Антуан де Турнель являлся самым старшим из троих, – в его коротко стриженых черных волосах уже заметно серебрилась седина, а в черных глазах застыло выражение жесткости, почти жестокости. Смуглое лицо было всегда мрачным, что тоже прибавляло этому рыцарю лет. Эдель за эти пять дней выслушала от претендентов на свою руку немало цветистых комплиментов; но она могла поклясться, что ни разу не слышала голоса мессира де Турнеля. При дворе поговаривали к тому же, что он много пьет.

Но особенный страх внушал ей герцог Филипп де Буажи – самый высокий и плечистый; у него было надменное лицо с безупречно правильными чертами, которое нисколько не портил даже шрам на лбу, рассекавший левую бровь. Волосы у него были темно-каштановые, а глаза – светло-голубые, холодные и льдистые. Герцог де Буажи был заслуженно признан самым красивым и могучим рыцарем при дворе. И он больше всех напоминал ей того... рыцаря-ворона.

– Я... я не знаю, ваше величество, – наконец, пролепетала Эдель. И с надеждой посмотрела в глаза королевы: – Быть может, вы... посоветуете мне?

Та, похоже, только этого и ждала, потому что довольно рассмеялась:

– Ах, милая моя мадам Карлайл, конечно, я помогу вам! И знаете, что я скажу? Клод д’Антраг очень красив, он изощрен в манерах и куртуазности, но едва ли он будет хорошим мужем. У него при нашем дворе сложилась репутация большого ветреника. К тому же, он еще слишком молод для женитьбы.

– Значит, остаются Турнель и Буажи...

– О де Турнеле скажу так – он вам тоже не подходит.

– Почему? – невольно вырвалось у Эдель. – Потому что он... по слухам... позволяет себе выпить лишнего?

– И поэтому тоже, – сказала королева. – Есть и еще причины. – Она стала очень серьезна и и продолжила, тщательно подбирая слова: – Я не знаю наверное, но поговаривают, что он... нездоров. Заразился в крестовом походе от какой-то восточной девки. И болезнь эта такова... что может печально сказаться на вас. Вы понимаете?

– Кажется, да. Значит, остается... – медленно произнесла Эдель, – остается только герцог де Буажи?

– Вот именно, – подбадривающе улыбнулась королева. – И что можно сказать тут против? Он – любимец короля. Самый мужественный, самый красивый, самый доблестный! О его славных победах на войне и рыцарских турнирах слагают песни и стихи... А вы знаете, что он очень богат? В Нормандии и Бретани у герцога много земель и замков. Так что вы можете не сомневаться – он выбрал вас не из корысти, а из чувств, гораздо более приятных женскому сердцу... В отличие от других претендентов, которые, хоть и принадлежат к знатным семьям, но бедны. К тому же, Буажи говорит по-саксонски, конечно, не так хорошо, как Турнель... Я уверена, Филипп сделает вас счастливой. Ну, что скажете вы теперь?

– Право, я не знаю, государыня... Герцог де Буажи... он... – Голос Эдель предательски задрожал.

Тонкие брови королевы сошлись на переносице, тон ее стал неожиданно холоден:

– Ваши колебания мне понятны, мадам, но, по-моему, после того, как я дала вам свой совет, они становятся бессмысленны. К чему этот детский лепет? Возьмите себя в руки. Вы не ребенок, вы женщина. Примите свою судьбу. Выберите достойнейшего. Иначе это сделает сам король.

– Что мы сделаем, моя женушка?

Эдель вскочила и низко склонилась перед внезапно вошедшим в залу королем. Тот коротко кивнул ей:

– Садитесь, мадам Карлайл, – и игриво ущипнул королеву за щеку: – Так что мы сделаем, любовь моя?

Королева улыбнулась:

– Мы обсуждали женихов баронессы, государь. И, поскольку она все еще ничего не решила, я сказала ей, что, в таком случае, мужа для нее выберете вы...

– Вот как? А мы, женушка, нашли гораздо лучшее решение. И как раз сейчас обсуждали его со всеми пятью претендентами на руку баронессы Карлайл. Рыцарский турнир – а, черт побери? Завтра утром! Как вам это понравится? – Король зычно расхохотался, и большой живот его заколыхался в такт смеху.

– Турнир? – спросили в один голос королева и Эдель.

– Именно так. Пусть пятеро женихов продемонстрируют мадам Карлайл свои храбрость и мужество. И она выберет достойнейшего. Что скажете, любезная баронесса?

Эдель вновь низко присела:

– Ваше величество, что можно тут сказать? Я безмерно благодарна вам за вашу благосклонность... И ваше решение, бесспорно, мудро и справедливо.

– Аминь, – ухмыльнулся король. – Пусть будет так. Кто из рыцарей покажет на завтрашнем турнире больше доблести, тот и станет вашим мужем. И послезавтра же, черт побери, сыграем свадьбу!

Послезавтра!.. Сердце Эдель провалилось в низ живота. Но она мужественно улыбнулась и еще раз поблагодарила их величества за оказанную ей честь. Королева вновь обрела хорошее расположение духа и простилась с милой баронессой Карлайл, горячо расцеловав ее в обе щеки...

3. Турнир

Сидя в разукрашенной флагами и цветочными гирляндами королевской ложе, Эдель со все возрастающим отчаянием и страхом следила за ристалищем, дававшимся в ее честь. Многие из присутствующих на турнире дам и девиц поглядывали на нее с завистью. Сегодня сама монархиня Англии уступила ей свою корону, сказав, что в этот знаменательный день Эдель получает все прерогативы монаршей власти; сегодня за честь получить руку королевы турнира бились самые отважные и сильные рыцари... А несчастная однодневная королева с превеликой радостью поменялась бы местами с любой из присутствующих здесь женщин, пусть даже самой бедной и уродливой...

Она нервно комкала вышитый серебром рукав своего зеленого платья, – именно этот рукав, по обычаю, должен был стать даром для того, кого она сочтет самым достойным на турнире... И для того, кто станет ее супругом.

Впервые со дня похорон Родерика она надела платье не черного цвета, – и, когда служанки облачили ее в наряд цвета спелой травы, едва не разрыдалась. Когда-то она обещала себе никогда не снимать траура по мужу. Она почувствовала, что как будто изменяет ему этим, – хотя она и так была изменницей, она была страшно грешна перед Родериком, и не было ей прощения...

Королева, рядом с которой сидела Эдель, то и дело обращалась к ней, с нежнейшей улыбкой, то делая комплименты ее внешности: "Ах, дорогая, как вам идет зеленое!", "Любезная баронесса, наконец-то мы увидели ваши волосы. Какого они красивого русого цвета! Право, скрывать такую красоту под вдовьим чепцом было преступлением!", то угощая напитками, фруктами и сладостями: "Вы очень бледны, мы понимаем, это от волнения. Скушайте засахаренный персик или грушу, и сразу станет легче!", "Попробуйте это превосходное вино, милая моя, оно придаст вам сил!"

Совсем недавно Эдель отнеслась бы к милостям ее величества совсем иначе: она была бы безмерно благодарна и смущалась бы постоянно от такого внимания к себе. Но вчера вечером, гуляя по королевскому саду, она случайно услышала разговор королевы с двумя приближенными дамами. Эдель не была склонна к подслушиванию, но, когда из беседки в саду раздались голоса, и она услышала свое имя, она не смогла не остановиться и не прислушаться, – впрочем, слишком напрягаться ей не пришлось, так как говорили громко.

То, что обсуждали королева с дамами, поразило Эдель; она и представить себе не могла, что станет предметом пересуд, да еще таких грязных. Оказывается, и ее величество, да и весь двор, были уверены, что баронесса Карлайл, притворяющаяся такой скромной и тихой вдовой, и сэр Лайонел Мэтлок – любовники. Хихикая и отпуская весьма недвусмысленные шуточки, троица перемывала косточки мадам Карлайл и Лайонелу и злословила об их отношениях. Королева старалась больше всех и больше всех веселилась и смеялась, что особенно возмутило Эдель, – ведь буквально два часа назад ее величество с таким вниманием, с такой искренней поддержкой выслушивала рассказ своей протеже!

Эдель сначала хотела ворваться в беседку и потребовать у королевы и ее дам немедленно прекратить их мерзкий разговор. Но здравый смысл пришел ей на помощь и убедил уйти незаметно. В конце концов, королева была слишком юна; Эдель вспомнила себя в пятнадцать лет: она тоже была глупенькой девчонкой, с удовольствием готовой перемыть кому-нибудь косточки.

Она уже повернулась и пошла по тропинке, как вдруг услышала, что сплетницы начали обсуждать ее сына... Она снова остановилась, – но лучше б этого не делала. Это был еще больший удар.

«Говорят, у мальчишки с головой не все в порядке», – сказала одна из дам.

«Да-да, – подтвердила вторая, – я слышала, что он с рождения такой. Придурок, да еще и глухонемой. Бедненькая мадам!»

«Бедненькая не мадам, а Филипп де Буажи, – томно протянула королева. – Кто знает, какие дети родятся у нашего прекрасного герцога от баронессы?.. – И строго добавила: – Но вы обе должны молчать, помните об этом! Никто из женихов мадам Карлайл не должен узнать, что ее сын – дурачок!»

«Конечно, конечно, ваше величество!» – хихикая, отвечали дамы.

Эдель же стремглав бросилась к себе, в отведенные для нее их величествами покои. И там, отослав служанок и упав прямо на пол, разразилась рыданиями...

...Она не была столь уж наивна, она сталкивалась, и не раз, и с ложью, и с лицемерием; но внимание и сочувствие королевы казались ей совершенно искренними, и Эдель почувствовала себя глубоко разочарованной, разгневанной и оскорбленной. Да, возможно, в ее отношениях с Лайонелом можно было усмотреть тайную связь. И не было ничего странного в том, что это стало предметом злословия и насмешек. Но мысль о том, что пересуды двора, да еще такие грязные, коснулись Дика и его несчастья, была невыносима.

Была минута, когда она готова была бежать обратно в сад, найти королеву и ее дам и надавать всем троим пощечин. Остановило ее лишь осознание того, к каким последствиям это может привести, – в первую очередь, не для нее самой, а для сына. За оскорбление, нанесенное ее величеству, ее могли бросить в тюрьму... или же вынудить выйти замуж, но уже не по ее воле, а по воле короля и королевы. А то, что разъяренная королева найдет для Эдель такого мужа, с которым та будет глубоко несчастна, не подлежало сомнению.

И Эдель, конечно, никуда не пошла и ничего не сделала. Она осталась у себя; и такой, уже не рыдающей, но с красными глазами и опухшим лицом, и нашел ее сэр Лайонел.

Она рассказала ему все – о разговоре с королевой, о подслушанных сплетнях... Она так давно ни перед кем не изливала душу, она привыкла скрывать все в себе; и, пожалуй, Лайонел был единственным, кто мог понять ее, – почти до конца.

Лайонел слушал сбивчивый, взволнованный рассказ, не перебивая. Он был мрачен и, как вскоре заметила Эдель, сильно навеселе.

– Мне жаль, миледи, – вот что сказал он, когда она умолкла. – Не знаю, кто распустил эти слухи о вашем сыне... Наверное, кто-то из слуг, которых вы взяли с собой из Карлайла.

– Наверное, – согласилась Эдель. – Но, кто бы это ни был, когда я узнаю его имя, ему не поздоровится.

– Бросьте, – махнул рукой Лайонел. – Поздно наказывать кого-то за длинный язык, когда сплетни расползлись. Лучше скажите: кого из норманнов вы выбрали себе в мужья? Де Буажи?

Эдель вздрогнула.

– Я... я еще не решила окончательно. К тому же, все решится на завтрашнем турнире...

– О, миледи, каков будет его исход, не сомневается никто! – зло рассмеялся он. – Де Буажи самый сильный из претендентов, его победа очевидна. К тому же, королева посоветовала его вам. А ее совет равносилен приказу.

– О, нет. Мне так не показалось. Она просто сказала, что этот выбор будет наиболее удачен...

– Удачен, – усмехнулся Лайонел. Эдель устало пожала плечами:

– Мне все равно. Один норманн или другой...

– Не выбирайте Буажи, – вдруг произнес Лайонел. Перед внутренним взором Эдель вдруг предстало надменное красивое лицо любимца короля, – со шрамом, пересекавшим лоб и бровь, и она вновь вздрогнула. Почему-то она была почти уверена, что ворон – де Буажи... Она вся подалась к нему:

– Вы что-то узнали? Это... это он?

Лайонел тотчас понял ее и покачал головой:

– Увы. Я спрашивал везде, где мог. Осторожно, как вы настаивали. Да, кто-то что-то слышал про рыцаря, носившего знак ворона. Говорят, был такой. Один из самых жестоких. Но истинное его имя никому не известно. – Он развел руками: – Кошелек, который вы мне дали, миледи, опустел напрасно.

– Но вы сказали – не выбирать Буажи. Почему?

– Потому что он похож на того рыцаря-ворона. Этот шрам на его лбу...

– О, да, – прошептала Эдель, поеживаясь.

– ...Возможно, он оставлен моей стрелой. – Лайонел нервным движением оттянул воротник своей куртки, словно тот душил его.

– Вы так думаете?

– Почти уверен. – Он откашлялся и спросил: – К тому же, вам не кажется странной настойчивость, с какой сватает его вам королева?

– Не знаю. Не услышь я того разговора, я бы так и думала, что она делает это от чистого сердца...

– Но вы слышали. Она лжива и, мне кажется, хочет посмеяться над вами.

– И кого же, по-вашему, мне следует выбрать?

– Де Турнеля.

– Он чересчур много выпивает и, как сказала ее величество, болен чем-то заразным...

– Опять вы верите королеве! – Лайонел в досаде топнул ногой. – Она лжет и здесь. Де Турнель ничем не болен, уверяю вас. Здоров как бык. А что он пьет – так разве не все пьют? И ваш отец пил.

Это была правда. Но Эдель не любила, когда так говорили об ее отце, и укоризненно посмотрела на собеседника:

– Не смейте. Мой отец был хорошим человеком и достойным рыцарем.

– Я с этим не спорю. Лишь хочу, чтоб вы подумали над моими словами. Королева не желает вам добра. Да и герцогу де Буажи тоже. – Он понизил голос: – Ходят слухи, что он ей нравился, что она хотела заполучить его. Но он отверг ее, когда появились вы. И поэтому она злится.

Это было похоже на правду. Эдель вспомнила слова королевы: «Бедненькая не мадам, а герцог де Буажи. Кто знает, какие дети родятся у нашего прекрасного рыцаря от баронессы?..»

Но сейчас ее больше всего расстроили не интриги королевы, какими бы они ни были, а то, что Лайонелу ничего не удалось разведать доподлинно о том. А она так надеялась на это!

– Значит, мы никогда не узнаем, кто был тот ворон... – горько прошептала Эдель. – И преступления того норманнского пса останутся безнаказанными. Гибель Родерика, разоренный сожженный Фэрфакс, я... – Она спохватилась и произнесла уже громче: – Но уже поздно. Вам пора, сэр. Прощайте. Встретимся завтра на турнире.

– Погодите, – сказал Лайонел. Он сидел на скамье напротив Эдель, но сейчас встал и опустился перед ней на колени. Он взял ее руки в свои и тихо, но горячо промолвил:

– Эдель, я больше так не могу. Я люблю тебя.

– Лайонел, не надо...

– Если б я мог завтра сразиться там! – вскрикнул он. – За твою руку! Клянусь, я победил бы их всех. Все они пали бы к моим ногам! И ты стала бы моей! Но нет, этому не суждено сбыться. Кто я? Я – не норманн, я – сакс, к тому же бастард...

– Прошу тебя, замолчи. Ты не можешь не то, что говорить, даже думать об этом. Ты мой родственник, мой брат... Между нами ничего быть не может.

– Я не брат тебе! – яростно вскинулся он. – И мы оба это прекрасно знаем!

– Лайонел, Лайонел... Вспомни свою клятву. Не смей говорить так!

Он сник и вновь начал молить:

– Эдель, прошу тебя. Любовь моя, завтра ты уже будешь женой другого... Но эта ночь может быть нашей. Я знаю, что небезразличен тебе. Ты не девственница, и бояться тебе нечего. Никто не узнает, что мы были вместе. Эдель, позволь мне любить тебя. Позволь остаться. Я обещаю, что ты не пожалеешь, я сделаю тебя самой счастливой женщиной на свете!

– Нет, Лайонел, нет...

Но он не слушал. Он искал губами ее губы; она чувствовала на лице его пахнущее вином и желанием горячее дыхание, его руки обвили ее стан... В какой-то момент она готова была сдаться. Уступить. Не потому, что хотела его; а потому, что завтра она, как он и сказал, должна была принадлежать уже ненавистному мужу-норманну. Но воля и честь победили в Эдель, и она с силой, которой он не ожидал, вырвалась из его объятий.

– Немедленно покиньте мои покои, сэр, – тяжело дыша, сказала она, указывая на дверь.

– Эдель! – он вскочил и начал надвигаться на нее.

Нет, конечно, он не собирался выполнять ее приказ. Он был пьян и распален страстью; и у нее осталось последнее средство воздействия на него, – до того, как начать звать на помощь слуг.

– Сэр Лайонел, я прошу вас, – ледяным голосом сказала она. – Придите в себя. Вспомните, кто я и кто вы.

– Я помню, – глухо пробормотал он, – ты – та, которую я хочу. И очень давно. А я – тот, кто сейчас, наконец, сделает тебя своей.

– Нет. Вы – рыцарь, вы носите шпоры и не можете причинить вред беззащитной женщине. А я... я – вдова вашего брата Родерика.

Эдель оказалась права. Он отступил. Лицо его исказилось. Имя погибшего брата всегда действовало на него так.

Он ушел. А она долго еще молилась перед распятием; и так и не сомкнула глаз до утра...

– Герцог де Буажи сегодня великолепен, как никогда! Не правда ли, дорогая мадам Карлайл, он самый лучший рыцарь на этом ристалище?

Голос королевы вывел Эдель из мрачной задумчивости.

– Да, ваше величество, – промолвила она, тщетно стараясь улыбнуться в ответ на улыбку королевы.

– Буажи выиграет следующую схватку, ставлю на его победу трех своих лучших соколов, – крякнул король, осушив одним глотком огромную золотую чашу. – Да, он хорош! – Он обернулся к Эдель и подмигнул ей: – Вы не прогадаете, мадам, выбрав его. В постели он не хуже, чем в бою, ручаюсь.

– О, мой венценосный супруг! – рассмеялась его жена. – Право, вы ведете себя недостойно вашего высокого звания. Смотрите, вы вогнали нашу прелестную королеву турнира в краску!

– Ба! Она не невинная девица, чтоб стесняться таких слов, – весело возразил он.

Эдель отчетливо услышала, как сзади раздался скрип зубов. За ее креслом стоял Лайонел (едва ли сакса, да еще бастарда, пустили бы в королевскую ложу, – но, поскольку Эдель была сегодня объявлена королевой турнира, ей милостиво позволили взять с собою своего деверя), и ей было понятно, что ему эти шутки – как клинок в сердце.

Между тем, турнир двигался к развязке. Из пяти претендентов двое выбыли – Эпернон и Монасье, остались трое – Антраг, Турнель и Буажи.

Все рыцари должны были по одному разу биться друг с другом; выбывал лишь тот, кто получал тяжелые увечья или сам отказывался от дальнейшей борьбы. Тупое или заточенное оружие – или, выражаясь турнирным языком, «мирное» или «боевое», – выбирают противники, решалось перед каждым поединком и объявлялось судьям и зрителям.

Первым снял свою перчатку с шеста Эпернон. Монасье нанес ему удар тупым копьем такой силы, что выбил из руки щит и задел бок; а затем беднягу выбил из седла Антраг.

Сам Монасье был сражен первым же могучим ударом тупого копья Филиппа де Буажи. Рыцаря унесли с поля боя полуживым.

– Как я и предсказывала, мадам, остались трое, – промурлыкала довольная королева, обращаясь к Эдель. – Посмотрим, какие подвиги рыцарской доблести они совершат ради вас, и решатся ли, наконец, биться боевым оружием! Смотрите: сейчас будет схватка между Турнелем и Антрагом!.. Что? Опять тупые копья? Право, становится скучно... Но оба претендента все же неплохи, не так ли?

Эдель поспешно согласилась с ней. Она не любила кровавые зрелища и зажмуривалась всякий раз, как соперники приближались друг к другу. И сейчас поступила так же, и только вздрогнула, когда раздался треск сломанных копий.

– Ничья! – громко провозгласил главный герольдмейстер. Эдель вздохнула облегченно и открыла глаза. Рыцари отсалютовали друг другу, королевской ложе и зрителям обломками копий и разъехались к своим шатрам.

– На поединок вызываются герцог де Буажи и мессир д’Антраг! – выкрикнул герольдмейстер. – По обоюдному согласию сторон биться будут «боевым» оружием! И да поможет бог славным рыцарям!

– Ну, наконец-то начинается настоящее веселье! – захлопала в ладоши королева. – Гектор и Парис! Мужество против красоты!.. На кого вы ставите, государь?

– Конечно, на Гектора, черт побери, – хмыкнул король, вновь опрокидывая в рот добрую пинту и затем потрясая опустевшим кубком: – Вот эту золотую чашу – на победу Буажи!вслед за своим государем поспешили тоже сделать ставки на противников.

И вот трубы возвестили начало поединка, рыцари двинулись навстречу друг другу. Эдель зажмурилась... Топот коней; бряцанье доспехов; наконец, ужасный звук преломляемых копий... Зрители ахнули; она открыла глаза. Де Буажи был жив и невредим; обломился лишь конец его копья. А Антрага обезумевший от сшибки конь нес вдоль рядов зрителей. Рыцарь не мог остановить его, – он остался в седле, но откинулся на круп лошади, видимо, потеряв сознание.

– Ах, какое несчастье! – воскликнула королева, но отнюдь не расстроенным голосом. – Поймайте же эту лошадь и выясните, что с нашим бедным Клодом!

Пажи Антрага, наконец, остановили коня и, сняв с него бесчувственное тело воина, понесли его в шатер. Вскоре оттуда появился один из юношей и, подбежав к королевской ложе, сообщил, что раненый не сможет продолжать бой.

– Конец копья де Буажи вонзился прямо в щель забрала. Один глаз у мессира д’Антрага вытек, наконечник распорол щеку и рот. Страшная рана. Ее пытаются зашить.

– Бедный рыцарь! – сказала ее величество. – Надеюсь, ему спасут жизнь. Мы будем молиться за него. Но такому красавцу остаться без глаза, да еще и навсегда обезображенным... Он был так хорош собой!

Эдель отвернулась от нее, не в силах слышать эти лицемерные излияния. Она ни на миг не поверила в искренность королевы. Ей же было безмерно жаль молодого аквитанского рыцаря. Мысль о том, что он может умереть, а, если и останется в живых, то никогда уже не будет прежним – красивым и веселым, – и это ради нее, которая ничем не заслужила такой страшной жертвы, – леденила душу.

– Он попал в забрало нарочно, – послышался шепот прямо в ухо, и она вздрогнула. Это был Лайонел. Он склонился к ней, делая вид, что отряхивает свой сапог. – Он очень жесток, миледи. Если вы выберете его, то горько пожалеете об этом.

Эдель вздрогнула от этих слов. Нужно было необыкновенное мастерство владения копьем, чтоб нанести такой удар; скорее, это была все же роковая случайность. Однако ей тоже так показалось... Особенно, когда победитель снял шлем, поднял копье и отсалютовал королевской ложе. Его светлые глаза горели таким адским торжеством...

Перчатку несчастного д’Антрага сняли; и теперь на шестах посреди ристалища остались висеть лишь две перчатки – де Турнеля и де Буажи.

– Отлично! – радовалась королева. – Как мы и предполагали, финальный бой будет между нашим несравненным Филиппом и Турнелем! Сир, кто выиграет?

– Хм... – протянул король, впервые выразив сомнение в исходе поединка, – Буажи могуч и храбр. Но я и Антуана видел в сражениях, и не раз. Он менее силен, это верно, но совершенно лишен страха и неукротим в схватке. Он бросится в одиночку даже на полчище врагов и ни на миг не поколеблется.

По лицу его жены промелькнула тень досады.

– Значит, вы не уверены в победе Буажи?

– Положа руку на сердце – не уверен, – ответил король. – Но, драгоценная моя супруга, поставлю я, конечно, черт побери, на Филиппа. Что-то подсказывает мне, что нынче победа будет за ним. Моего лучшего коня – на герцога де Буажи!

– А вот я уверена в его победе, – довольная его решением, сказала его жена. – А что вы думаете, кто победит, мадам королева турнира? – Повернулась она к соседке.

– Я не знаю... – тихо промолвила та. – Я молюсь лишь, чтоб оба рыцаря остались живы и не покалечили друг друга.

– Если они выберут тупые копья, то в этом можно не сомневаться, – промолвила королева, скорчив едва заметную гримаску при слове «молюсь». – Но посмотрим, что они решат... Они никогда не встречались на турнирах, поэтому увидеть их бой особенно интересно.

– Да, удивительно, никогда не встречались! – подтвердил король, делая знак бутейе*, чтоб тот вновь наполнил его опустевший кубок. – Когда-то они были большими друзьями. Но затем вышла какая-то ссора, и они превратились в чуть ли не заклятых врагов. И, несмотря на это, ни разу не дрались друг с другом на ристалищах!

– Герцог де Буажи и граф де Турнель выбирают «боевое» оружие! – прогремел на все поле звучный голос герольдмейстера. – И да поможет достойным рыцарям господь бог!

Эдель сложила руки на груди. Ее судьба должна была решиться совсем скоро... Быть может, через несколько минут.

*Бутейе – кравчий

4. Выбор Эдель

Поразительно, но она не пропустила ни мгновения из этого, столь важного для нее, поединка. Она ни разу не закрыла глаз; страх исчез, уступив место какому-то болезненному возбуждению. Она никому из двух бойцов не желала победы; оба рыцаря были для нее теми же враждебными, жестокими чужаками, которыми она всегда считала норманнов. Но один из этих двух должен был стать ее избранником, ее супругом, ее повелителем... и отчимом Дика.

Эдель почувствовала, что судьба ее и ее сына вот-вот окончательно и бесповоротно решится, – и, как бывало с ней в моменты крайнего душевного волнения, обрела твердость духа, обычно ей несвойственную.

Первый бой де Турнеля и де Буажи закончился ничем; рыцари ловко уклонились от удара и разъехались, даже не задев друг друга. Вторая схватка оказалась более ожесточенной, но так же не привела к выявлению окончательного победителя: оба рыцаря попали в щиты соперника, причем у графа копье ударило по щиту де Буажи и сломалось, а герцог ударил с такой силой, что конец его копья пронзил насквозь все слои дерева и кожи и вышел с другой стороны щита противника. Де Турнель чудом избежал ранения, вовремя заметив опасность и успев отвести свое средство защиты в сторону.

– Черт побери, вот великолепные бойцы! – восклицал то и дело уже изрядно охмелевший король, похлопывая себя по объемистому животу. – Клянусь рогами Папы, они оба достойны нашей королевы турнира!

– И все же, согласитесь, государь, Филипп смотрится куда лучше, – вставила его жена.

Король ущипнул ее за подбородок:

– Любовь моя, вы правы как всегда.

– Я лишь ловлю на лету ваши мысли, супруг мой... О, погодите! Начинают.

Трубы возвестили, что рыцари готовы вновь съехаться, и противники помчались навстречу друг другу. Сердце Эдель забилось в такт неистовому топоту копыт двух бешено несущихся лошадей. Вот они сближаются... вот уже толстые копья взяты наизготовку... Сшибка. Скрежет, стук, звон... конское ржание, – вернее, визг... общий глубокий вздох, вырвавшийся из сотен глоток... затем – крики зрителей, которым мало что видно за клубами поднявшейся пыли...

– Они снова промахнулись, – с досадой проговорила королева. – Остались в седлах!

– Нет, мадам, черт побери, вы ошибаетесь! – возразил король, который, как и почти все присутствующие, вскочил со своего места, чтоб лучше видеть. – Оба их копья достигли цели! Вот только кто вышел из этой схватки победителем...

Он недоговорил. Де Турнель вдруг покачнулся и, вместе с седлом, начал падать с коня на землю. Король захлопал себя по ляжкам и заорал от радости. Королева подпрыгивала, как ребенок, вцепившись в балюстраду, ограждавшую помост.

Но, каким-то чудом, граф, несмотря на тяжелые доспехи, остался на ногах; и все увидели, что, если он и ранен, то легко, потому что он тут же выхватил меч и хрипло крикнул своему сопернику:

– Негодяй! Ты ответишь мне за эту подлость, как и за все прошлое! Слезай с коня и дерись со мной, иначе ты последний трус!

– О чем это он? – сказал в недоумении король.

– Мне кажется, миледи, – прошептал на ухо Эдель голос Лайонела, – я знаю, о чем. Удар Буажи не был столь силен. Дело в подпруге лошади графа. Ее, возможно, плохо затянули... или же перерезали.

Эдель, которая тоже стояла, с волнением глядя на турнирное поле, не оглянулась на своего деверя, но сердце ее забилось быстро-быстро. Она слышала, что иногда, чтобы выиграть турнир, рыцари идут на разные подлости по отношению к своим противникам. Но не могла поверить, что на таком блистательном ристалище, где присутствует вся знать и сам король с королевой, такое возможно. К тому же, герцог де Буажи был признан всеми как доблестный рыцарь и человек чести. И самый сильный, к тому же, – так к чему ему было рисковать своим именем, если он и так победил бы любого?

Между тем, Филипп де Буажи не торопился отвечать на вызов. Его конь остановился, и все увидели, что герцог тоже сползает с него.

– Черт побери, что это? Кажется, Буажи ранен! – воскликнул изумленно король.

– Филипп! – всплеснула руками королева, заметно бледнея.

Рыцарь с грохотом упал с лошади. Он, однако, тут же, хотя и не без труда, встал. Де Турнель приблизился к нему вплотную и, размахивая мечом, повторил:

– Дерись со мной, Буажи, иначе ты трус!

Но герцог не делал попыток выхватить свой клинок, он стоял, пошатываясь и как будто не слыша слов противника. Де Турнель занес меч...

– Он убьет Филиппа! Государь, велите немедленно прекратить поединок! – взвизгнула испуганно королева.

Но, прежде чем ее муж открыл рот, граф опустил оружие и оглянулся на пажей де Буажи, которые уже спешили через поле к своему господину.

– Помогите герцогу, он ранен, – сказал он и вложил меч в ножны.

– Не нужно мне помощи, я вовсе не ранен! – огрызнулся, однако, де Буажи, когда пажи подбежали к нему.

– Бой прекращен, – возвестил, по знаку короля, герольдмейстер. – Подойдите к королевской ложе, мессиры рыцари. Его величество король Англии решит, кто из вас стал победителем.

Оба воина приблизились к монаршей ложе и, сняв шлемы, опустились перед ней на одно колено, ожидая королевского решения. Протрубили трубы, требуя установить полную тишину.

– Хм, – проводя по бородке, пробормотал король. – Вот незадача. Они оба упали с коней... Кто же выиграл?

– Но, сир, де Турнель свалился первым, – медовым голоском промолвила его жена. – Значит, он и проиграл.

– Действительно, упал первым, – согласился с ней король и громогласно объявил: – Турнир выиграл герцог де Буажи! И да пребудет господь с победителем ристалища и со всеми рыцарями, столь достойно выступившими сегодня перед нами!

Зрители ответили на эти слова топотом ног, выкриками и свистом, выражавшими одобрение решением государя.

Красивое лицо Филиппа де Буажи осветилось радостью. Де Турнель же склонил голову, и Эдель не было видно выражение его лица, но вся поза проигравшего говорила о том, что он едва сдерживается от злости.