Текст книги "Дети Чёрного Солнца (СИ)"

Автор книги: Диана Ибрагимова

– Чтоб тебя рыбы съели! – рассердилась девочка. – Такую песню испортил!

Она указала Нико на шалаш. Тот кивнул и забрался внутрь. Девочка последовала за ним. Лодка скользила по гладкому морю, а в маленьком убежище красиво пел важный человек.

Цуна так и уснула, слушая его. На несколько счастливых мгновений она почувствовала себя совсем дома и захотела никогда не расставаться с Нико, хоть он и дурак.

* * *

На другой вечер они причалили к Таосу. Солнце клонилось к закату, но давало достаточно света, чтобы разглядеть дикий пляж, рябивший от гальки и перьев. Приблизившись к берегу, лодка спугнула полчище белых птиц. Они взлетели над водой, словно комья пуха, и расселись в зелени бамбукового леса. Язык скалистого мыса впереди означал длинный шлейф из камней. Цуна виртуозно обошла их, любуясь на мелких рыбок через прозрачную лазурную воду. Потом спрыгнула и потянула судёнышко к суше, прикрикнув на Нико. Пришлось слезть и замочить ноги.

Вдвоём они привязали лодку к четырём валунам, чтобы не билась о дно. Нико устал и насажал в пятки иглы морских ежей, но бодрость духа не покидала его с тех пор, как он разглядел через щёлку в шалаше Таос, укутанный сумраком чернодня. Не было уверенности, тот ли это остров. Ни местных жителей, ни порта юноша пока не увидел.

Цуна сильно нервничала. Она то и дело оглядывалась по сторонам. Двигалась дёргано и неуверенно, будто за каждым кустом прятался враг.

Решили заночевать на берегу. В кои-то веки разожгли костёр и пекли на углях рыбу, пойманную Цуной. Нико зачеркнул в календаре очередной день. Он путешествовал уже больше трида, и всё без толку.

Утро разбудило оглушительным щебетом птиц. Юноша подскочил ни свет, ни заря и растолкал сонную Цуну. Ему не терпелось найти людей и порт. От моря тошнило, но Нико готов был целовать корабельную палубу, лишь бы оказаться на большой земле. В карманах не так много денег, но на дорогу хватит, а на еду можно заработать игрой в го или чем-нибудь ещё.

Нико доел остатки рыбы и стал торопливо собираться. Походный мешок давно опустел. Оно и к лучшему. Теперь весь скарб умещался в сумку, с которой юноша появился на «Пьяном Ульо».

Цуна возилась долго. Перебирала кувшины. Вздыхала. Шмыгала.

– Эй, ты идёшь? – спросил Нико, войдя в тенистый бамбуковый лес.

Дикарка поджала губы и, не глядя на него, отрицательно помотала головой.

Юноша растерялся.

– Не пойдёшь что ли?

– Тат.

– А что тогда делать будешь?

Цуна указала на лодку, потом на море.

– Э-э, нет уж! Никуда не уплывай, пока я не найду порт! Пошли. Вместе поищем.

– Тат!

– Идём уже, чего испугалась?

Нико взял девочку за руку. Цуна неохотно поддалась.

Тонкие стволы уносились в небо, рассыпаясь наверху зелёным стеклярусом листвы. Ни тропинок, ни аллей. Только мягкая, рыхлая почва под ногами.

Нико ориентировался по компасу, чтобы не заплутать, и через несколько часов вышел на дорогу, прорубленную в гуще древовидной травы. Он тотчас оживился и припустил по ней, не жалея сил. Цуна съёжилась и едва поспевала.

Энтузиазм быстро утих, а идти пришлось целый день. Сначала по лесу, потом вдоль плантаций сахарного тростника. Нико уже отчаялся найти селение засветло, когда вдалеке появились первые глиняные домики-мазанки.

Завидев их, Цуна остановилась как вкопанная. Без толку было тянуть её дальше. Девочка отчаянно вырывалась.

– Да что с тобой? Чего испугалась? Я же рядом!

– Ри! – воскликнула дикарка, обернувшись.

– Хватит фантазировать! Нет никакого Ри!

– Нико бакта!

– Это ты дурочка! Пойдём уже! Наконец-то до людей добрались.

– Тат!

– И что теперь? Обратно к лодке пойдёшь на ночь глядя?

– У, – понуро кивнула Цуна.

– А-а-а! – Нико взъерошил кудри вне себя от раздражения. – Хотя бы объясни, чего ты боишься?

– Цуна целю. Тут её убить.

– Чего?

– Цуна поченая! Цуна целю! Це-елью!

– С целью? – Нико округлил глаза. – То есть, с Целью? Ты порченая что ли?

– Поченая, – кивнула девочка. – Нико иди. Цуна пыть домой.

Юноша застыл ошеломлённый, разглядывая дикарку. Она мяла в руках подол рубашки, доходившей ей до колен. Босая, худенькая. Дочерна загорелая.

– Так ты с Целью, – повторил Нико, усаживаясь прямо на дорогу. – И как до меня раньше не дошло? А какая у тебя Цель, знаешь?

– Не любю вранё! – с готовностью ответила Цуна, глядя на него сверху-вниз.

– Надо же, второй Такалам, – рассмеялся Нико. – А я думал, ты просто странная.

– У-у-у, – завыла дикарка, глотая подступившие слёзы. – Нико иди. Цуна пыть домой!

Она обняла его за шею, прилипла, как пиявка, и разрыдалась.

– Ладно тебе! Не скули! Ну! Хочешь, спою?

Девочка закивала, всхлипывая.

Нико вспомнил шутливую детскую песенку, и Цуна вскоре притихла, внимательно слушая.

Они расстались на перекрёстке. Нико отдал девочке компас и пару полезных безделушек, которые могли пригодиться в море, и долго смотрел, как она убегает прочь от людей в гущу бамбукового леса. На душе стало тревожно и тоскливо, как после смерти Такалама. Нико снова остался один.

Следующие несколько дней превратились в пытку. Понимать Цуну было трудно, но она хотя бы знала язык Соаху, а местные жители ни слова не могли перевести. Нико общался жестами, рисовал на земле корабль, показывал карту. В конце концов он добрался до порта на телеге семьи, вёзшей баулы с цветными тканями. По прибытии юношу ждала большая удача. Он тотчас попал на каракку, державшую путь в Намул.

До недавнего времени Нико собирался просто вернуться в Соаху, но слова Цуны изменили его решение. Этой девочке он доверился, и она не предала. Выхаживала больного. Прятала от людей Кирино. Вышла в море на хилой лодчонке, только чтобы переправить Нико на Таос.

Такалам всю жизнь изучал людей с Целью, и юноше захотелось узнать о них больше. Что пытался рассказать ему старик? Как затмение связано с порчеными? Нико намеревался дойти до истины без подсказок и пока видел только один возможный способ – стать прималем, как Такалам. Для этого предстояло отправиться на Большую косу и найти хорошего учителя.

По пути в Намул Нико старался не высовываться. Он экономил деньги и питался скудно, как большинство бедняков на борту. Одежда заметно истрепалась и уже не выглядела дорого. Взгляд юноши из дерзкого сделался спокойным. Теперь его выделяло только лицо, поэтому большую часть времени Нико закрывался капюшоном.

Спустя половину трида корабль оказался в порту Намула. Нико сошёл с трапа в городе со смешным названием Унья-Панья. Он долго искал судно, чтобы попасть на Большую косу. Большинство держало путь в Соаху, и только роскошный торговый галеон «Павлин» должен был вскоре отчалить к северному архипелагу.

Первым делом Нико снял комнату в гостевом доме и хорошенько отмылся. Одежда нуждалась в стирке и починке, так что пришлось потратить лишнюю монету и отдать вещи хозяйке. Неприятная на лицо, но чистоплотная и охочая до денег, она шустро заштопала и вычистила плащ, штаны и рубашку Нико, пока тот сидел в комнате, с грустью отсчитывая плату за жильё, еду и место на галеоне. Выходило накладно до неприличия, поэтому в первый же вечер юноша отправился в крупную питейную, где непременно играли в азартные игры.

Вечерний Унья-Панья порадовал тёплым ветром. Нико шёл по центральной улице, сунув руки в карманы плаща и разглядывая гроздья цветных фонариков, крепившихся к каждому дому. Они до боли напоминали о Такаламе и его рассказах про страну вина и вересковых пустошей.

Народу на улицах тьма. Всюду песни и пляски. Нико прошёл мимо чайной лавки, вдыхая ароматные запахи, столкнулся с резвым пареньком на углу и едва не оказался обворован. Но не тут-то было. Тавар научил беречь кошелёк.

Спиртное в Унья-Панье любили. Питейная была громадная, в два этажа, выстроенная из дорогого белого кирпича. На окнах резные решётки. Стены сплошь увиты цветущими лианами. Сюда стекалось большинство зажиточных моряков и торговцев. Остальные предпочитали заведения поскромнее.

Нико вошёл в питейную в разгар представления, и на него никто не обратил внимания. Зал был светлый, просторный, со множеством столов, выкрашенных белой краской, небольшими ковриками соломенного цвета, вощёными полами и маленькой сценой в дальнем углу, где собралась толпа народа.

Нико не сдержал любопытства и подошёл. По сцене расхаживала низенькая девчонка, ярко размалёванная, одетая в нелепый красный кафтан. Длинные рыжие волосы были заплетены в множество косичек. Девчонка прикрывала лицо рукавом так, что видны были только подведённые сурьмой глаза и толстые брови.

– А я ему и говорю: «Охо-хо! Я дева неприступная! Никак ты меня не соблазнишь!». А он мне и говорит: «А ты высунь ножку до коленочки, а я тебе за это монетки на неё положу. Одна к другой!».

Зрители рассмеялись, и Нико тоже. Он понимал ноойский, но веселил не смысл слов, а то, как девчонка вмиг поменяла елейный голосок на грубый бас и до кучи прилепила к лицу бумажную маску с выпученными глазами.

– Ну и высуну я до коленочки, а дальше-то что? Не соблазнишь ты меня! – прощебетала неприступная дева, медленно приподнимая подол кафтана.

– А ты больше высовывай, милая! – проревела маска. – Ты смотри, сколько у меня монет! Вот и ещё одну, и ещё одну положу тебе. А ты задирай платьишко! Так и доберусь я до сокровенного!

– Ах ты противный! – вплеснула руками девица. – Думаешь, я такая дешёвка? Ты ребром друг к другу их ставь, а не плашмя! Так в пять раз больше уместится!

Зал взорвался хохотом. Девчонка раскланялась во все стороны, открыв лицо. Только теперь стало ясно, что это мальчишка.

Нико послушал ещё две или три шутки. Потом стал выискивать игроков в го. Они собрались за дальним столом и не обращали внимания на представление. Юноша с неудовольствием отметил, что все четверо седовласые старики. Богато одетые, с надменными физиономиями. Подступиться к ним оказалось не так-то легко.

– Добрый вечер, почтенные. Примете ли в игру ещё одного? – спросил Нико, про себя кривясь от необходимости проявлять уважение.

На него глянули неодобрительно. Оценивающе. Потом самый старый, с бородой до пояса, прошепелявил:

– У нас достаточно игроков.

Нико отошёл от стола с раздражением и сел за соседний. Подскочила шустрая разносчица. Принесла кружку вина, хотя он и не просил. Видно, тут так принято.

– Мне ещё хлеба с сыром.

– Как скажете, господин.

Юноша мысленно попрощался с деньгами и сделал глоток.

Мальчишка в красном кафтане взял перерыв, чтобы промочить горло. Он спустился со сцены и, оглядев цепким взглядом залу, вперился в Нико. Юноше стало не по себе, когда рыжее недоразумение плюхнулось на соседний стул.

– А я запашок-то чууую! – сказал мальчишка, втянув воздух широкими ноздрями.

– Какой ещё запашок? – нахмурился Нико.

– Так и знал! – паренёк хлопнул в ладоши, подпрыгнув. – Не местный ты! Я не местных сразу чую! Чей это говор у тебя? С Соаху что ли?

– Допустим.

– У-у-у, парень! Неспроста мы знакомство свели! Меня Косичкой кличут! А тебя как?

– Не помню, чтобы я знакомиться с тобой хотел.

– Ох ты важный какой!

Мальчишка встал, начал кривляться и передразнивать неприятным голосом:

– Я такой важный! Такой весь важный соахиец!

Это привлекало лишнее внимание.

– Сядь уже! Меня зовут Нико.

– Другое дело! – оживился мальчишка, хватая принесённый разносчицей бокал. – Спасибо, милая! Твоя грудь мне подмигнула, дашь потрогать?

– Молоко под носом подотри, – фыркнула девица, одарив Нико многозначительной улыбкой.

– Ишь, как глазами стреляет, – недовольно сощурился мальчишка. – Ты на рост не смотри! Ты в штанах смотри! Там тебе мало не покажется!

Нико поперхнулся хлебом и захохотал.

– Ладно, плевать на девок, – отмахнулся Косичка. – Я к тебе по другому делу подсел.

– И по какому же?

– Я истории собираю интересные. Какие ты соахские шуточки знаешь? Или песни? Или стихи?

Нико ухмыльнулся.

– А ты клади на меня монетки, начиная с сапог. Когда до рта дойдёшь, он и раскроется. Шутку тебе расскажет.

– Жаба ты соахская! – рассердился мальчишка. – Я серьёзно говорю!

– Я тоже серьёзно. Что мне с этого будет?

– Мяса тебе куплю и кувшин вина. Пойдёт?

Нико готов был согласиться, но тут у игроков в го освободилось место, и юношу пригласили к столу.

Глава 18 Могильный лес

Догадка четвёртая: в мире есть ещё одна цель. Шестая. Но никто не догадывается о ней, потому как дети с такой особенностью не рождаются в чернодни. Они не похожи на угрюмый люд, которым полнится Сетерра, хотя не имеют ни телесных уродств, ни умственных странностей, навязанных чёрным солнцем. Эти люди смешливы, азартны, они врут напропалую, но так заманчиво, что хочется верить. Они выдумывают небылицы и находят в каждом дне повод для улыбки. Встретив однажды подобного человека, я был поражён до глубины души. И мне захотелось остаться с ним надолго, чтобы питаться лучистой энергией и жить внутри рассказанных им историй. Для себя я назвал его Цель радостью. Увы, даже это чувство теперь на грани вырождения. Я боюсь, что седьмым станет любовь. И тогда люди отринут семью – последнее, чем дышит и живёт Сетерра.

(Из книги «Племя чёрного солнца» отшельника Такалама)

(Материк Намул, Царство Семи Гор, местность близ г. Папария. 12-й трид, 1019 г. от р. ч. с.)

Нет, это он сделал зря. Честное слово, зря. Не надо было туда лезть. Теперь Липкуд по прозвищу Косичка сидел по пояс в грязи и не мог даже придумать толковый ругательный стишок, чтобы сгладить досаду. Браниться как все он не любил. Человеку высокого духа такое не положено. И хотя публика собралась неважная: пара лягушек да комариный рой, Липкуд не терял гордого выражения лица. Он был певун, рассказчик и выдумщик, а потому считал себя на голову выше других.

Теперь, когда его чудный наряд оказался вывалян в болотной жиже, а яркие круги на щеках и под глазами размазались, харизмы здорово поубавилось. Но Липкуд не потерял бы веры в себя, даже расхаживая голышом.

– Чего ты пучишься, страшилище зелёное?!

Он с трудом встал, волоча широкие рукава, заполненные жижей. Ноги казались неподъёмными. Вонь стояла такая, что слезились глаза.

Лягушка квакнула.

– Ха! Ты вызываешь меня на бой, чудовище?

Липкуд, пыхтя, вытащил из трясины гнилую палку и, воинственно потрясая ей, так что капли летели во все стороны, стал приближаться к врагу. Лягушка посмотрела-посмотрела на дурачка, да и попрыгала куда подальше.

– Стой! А ну стой! Я же ещё не придумал песню! Тьфу! Ну и улепётывай себе! А я всем расскажу, какая ты страшила!

Липкуд воодушевился, подбоченился и принялся вещать:

 
Зеленючая, да страшнючая
Вдруг как выскочила! Глаза выпучила!
А у мя был меч! Сто голов отсечь
Мог за взмах один! Знатный господин
Мне его отдал… потому что я… нахал.
Нет.
Потому что я хотел.
Нет, не пойдёт.
Я его… Я его спасал! Вот, точно!
 

Даже не думая выбираться из болота, Липкуд продолжил сочинять балладу о великом сражении.

Последние два тридня он держал путь в Папарию – город вишнёвого вина и разноцветья питейных домов. Сегодня к вечеру должен был добраться, но решил сократить дорогу, и вляпался по самое не хочу. Кто же знал, что эта деревянная рухлядь под ногами не выдержит даже пушинку вроде Косички. Он и весил-то всего ничего. Ни ростом, ни пузом похвастаться не мог. Шёл себе спокойно, песни распевал, и тут вдруг провалился.

Могильный лес – место неприятное. Сколько лосей тут подохло, одному небу ведомо. А на первый взгляд и не скажешь. Особенно днём, когда яркая зелень бьёт в глаза со всех сторон. Кругом блестит затянутая ряской топь, играют глянцем растения с крупными, сочными листьями. Только в этой части Намула росли такие гигантские папоротники. А вот деревья были тоненькие, доверху облепленные мхом. Меж островками с твёрдой почвой лежали наполовину утопшие, белые, точно кости, останки берёз. По ним-то Липкуд и хотел добраться до конца болота. Поначалу всё шло гладко, он ловко балансировал на узких стволах, пока не попался тот самый. И ведь шкура на нём была целёхонька! А внутри, оказалось, одна труха. Надо было хоть палкой проверять, но Липкуд задумался, замечтался, взялся комаров считать. Вот и вышло сыро, липко да ещё вонюче. Ладно хоть место оказалось неглубокое. Что ни говори, а тонуть Косичка не любил. Даже ради сочинения самых страшных историй.

В Могильном лесу без того ужасов хватало. Одно дело эти лоси. Ну, заплутали, бедняги, так и лежат себе спокойно, никому не мешают. А вот люди, даже померев, умудряются другим покоя не давать. Ходят и стращают прохожих. Из-за них дорогу и забросили, ну и потому, что у пары человек от местной жижи по телу пошли жуткие болячки. Так с ними затмению и отдали. Ясное дело, и проклятый шаман внёс свою лепту. Говорят, он сам где-то тут утопился. Чтобы его кости никуда не делись, и он потом переродился из них.

Призраков Липкуд отродясь не видел, да и день в разгаре стоял, когда он только ступил в торфяное царство. Вот и надумал дальше идти. Теперь уже вечерело. Сумерки нагоняли жути, и Косичка решил мёртвых своим пением не раздражать. Только попробовал выбраться, глядь, а слева кто-то белый стоит! Липкуд так и сел. Чвокнула под ним жижа. Шумная птица перелетела с ветки на ветку.

– Изыди! – рыкнул Косичка грубым страшным голосом и обрадовался, что не потерял дар речи.

С таким, как у него, талантом и мёртвого можно испугать. Привидение никуда не делось. Стояло, глазами хлопало.

– Ты кто?

– Не знаю.

Липкуд пригляделся. Перед ним стояла девочка в светлом балахоне наподобие ночной рубашки. Босая, простоволосая. И вся белая. Волосы будто инеем покрытые. На лице ни кровинки. Самый настоящий призрак.

– Имя своё забыла что ли?

Девочке было лет десять на вид. Она топталась на краю островка, к которому припадала злополучная гнилая берёза, и смотрела на Липкуда льдисто-серыми глазами без живой искорки.

– У меня нет имени.

– Дура совсем?

– Меня никак не назвали.

Липкуд заметил, что она дрожит от холода. В голову ударила догадка – призраки, ведь, не мёрзнут.

– Погоди, а ты живая?

Девочка задумалась, потом кивнула.

– А как тут оказалась?

– За тобой шла.

– Зачем это?

– Ты мне понравился. У тебя всё такое яркое. И ленточки в волосах. Я тоже хочу ленточку. Всего одну.

Липкуд открыл рот. Закрыл. Подумал немного.

– Ладно, дам я тебе одну, только ты мне помоги отсюда вылезти!

– А как?

– На вот, держи и тяни изо всех сил!

Косичка сунул ей ту самую палку, которой недавно собирался побороть лягушку. Девочка без раздумий вцепилась в неё, пачкая ладони, но вытащить Липкуда не смогла – слишком скользко.

– Ты в рукавом оберни, вот так, и тяни. Так лучше будет.

Она послушалась.

– А теперь давай назад! Отходи!

Ближе к берегу топь становилась глубже. Косичка ушёл в неё по пояс и вряд ли выбрался бы сам. Безымянная пыжилась и кряхтела. Силёнок у неё было мало, но Липкуду и это помогло. Особенно он радовался, что сумел вылезти, не отставив в дар болоту свой распрекрасный кафтан с рукавами, черпавшими грязь сродни ковшам.

Косичка распростёрся на мятой траве и не успел отдышаться, как девочка протянула грязную ладонь.

– Хочу голубую.

– Дай хоть дух перевести, вот настырная!

Безымянная поджала губы. Липкуд подумал, что она всё-таки может оказаться призраком, а с мёртвыми лучше не спорить.

– Которую тебе? Тут голубых куча.

– Вот эту.

Липкуд отёр руки о сухую часть кафтана, выловил нужную косичку и расплёл. Лента была кривая, местами мохрилась, но имела приятный, лазурный цвет.

Получив обещанное, девочка долго молчала. Потом улыбнулась. Едва заметно, уголками губ. Она прижала ленту к груди и стояла неподвижно. Только плечики подрагивали от холода.

– Её звали Элла, – пробормотал Липкуд, скосив глаза на волнистую рыжую прядь. – Ох и красотка, век не забуду!

Он мечтательно причмокнул и ухмыльнулся. История, в этот миг вертевшаяся у него на языке, была рассказана уже сотню раз, но не теряла очарования. Липкуд хвастал, будто всякая девица, с которой он миловался, дарила ему ленту или отрезала от платья лоскут в знак вечной любви, а он вплетал подарок в волосы. По сему на голове Липкуда обитали все цвета радуги, а мелких косичек было не счесть.

На деле, после визита певуна в какую-нибудь деревню, каждая третья селянка, собирая вещи с бельевой верёвки, ругала на чём свет стоит болвана, подрезавшего подол её юбки или утянувшего корсетный шнурок. Косичка сроду не пользовался успехом у женщин, но щёки от их дальнобойной брани горели так, что ягоды на румяна можно было не давить.

– Да-а, уделал, так уделал, – присвистнул он, оглядев кафтан. – Ох, а несёт-то как от меня! Воняю похлеще отхожего места, а?

– Не знаю, – тихо ответила девочка.

– А ты чего такая белая?

Она пожала плечами.

– А взялась откуда?

– Из подвала.

Липкуд округлил светло-карие глаза, шмыгнул задумчиво и буркнул:

– Безымянный призрак из подвала. Любит голубые ленточки. Неплохая история получится. Сочиню на досуге, а пока надо выбраться отсюда и высохнуть. Как бы хворь не словить.

– Мне так холодно никогда не было, – пожаловалась девочка, обнимая себя за плечи.

– Да ты нежная, я смотрю, – Липкуд отёр спасительную палку о мох и осторожно ступил на соседний от трухлявого ствол. – Холодно, это когда волосы в носу слипаются. А всё остальное – так себе, жить можно.

Берёза позади опасно скрипнула.

– Эй! Куда пошла? А ну стой там!

– Я с тобой хочу.

– Ишь чего! Иди в свой подвал, нечего ко мне приставать.

Девочка осталась топтаться на островке.

– Погоди ка, – Косичка обернулся. – А ты часом не порченая?

– Это как?

– Ну, с Целью.

– Не знаю.

Липкуд снова принялся простукивать берёзу, бормоча под нос:

– Вот же бестолковая. Так бы хоть продал кому-нибудь. Имени нету, ничего не знает. Точно призрак.

Богатые господа Намула любили держать при себе диковинных человечков. Некоторые порченые были на вес золота. Например, легковеры. С ними такую потеху разыгрывали – животики надорвёшь от смеха. Поставь дурачка перед огнём и скажи, что он не горячий. Так, ведь, руку сунет без раздумий! Обожжётся, слёзы градом. А скажешь, мол, это только в первый раз больно, сунь ещё! И опять сунет! Потому легковеры быстрее всех умирали. И ценились дорого.

В больших городах порченых детей давно не стеснялись, а вот по деревням прятали до поры до времени, потом выгоняли на все четыре стороны. Иной раз смотришь – бредёт по дороге средь полей какой-нибудь пацанёнок лет десяти. Глаза как не от мира сего. Страшные. Сразу ясно, что с Целью.

На соседний ствол пришлось прыгать. Приземлившись, Косичка потерял равновесие, но воткнул палку в жижу и удержался, опираясь на неё.

– Ладно, пошли вместе, – крикнул он, понимая, что в сумерках одному будет жутковато, особенно, если ещё раз ухнуть в топь. – Только не наступай на дерево до тех пор, пока я по нему целиком не пройду, поняла?

Безымянная кивнула и осторожно двинулась следом.

Темнота густела, но белая кора под ногами всё ещё была видна. Наконец, Липкуд плюхнулся в заросли у опушки и блаженно выдохнул. Могильный лес здесь заканчивался, дальше простиралась вересковая пустошь. Вдалеке, у подножия холма сиял разноцветными огнями весёлый город Папария.

Безымянная тихонько села рядом. Посмотрела на запад. В глазах отразились блики.

– А ты чего раздетая такая? И без котомки. Тебя ограбили или из дома выгнали?

– Выгнали.

Липкуд резко сел.

– Так ты порченая!

Она снова пожала плечами.

Косичка придвинулся ближе и схватил девочку за руку. Она посмотрела на него с удивлением. Ладошка была тёплая и мягкая. Липкуд окончательно убедился – безымянная не призрак. Её наверняка прятали в подвале, пока десять годков не стукнуло, а теперь отправили куда подальше. Мира не видела, вот и странная. На солнце не бывала, потому и бледная.

Хитрая мыслишка растянула рот Липкуда до ушей. Эту малявку облапошить проще простого, а значит, и за легковерку можно выдать. Даже если Цель у неё другая.

– Теперь тебя зовут Элла.

– Как ленту?

– Как красотку, которая мне её подарила.

Элла ничего не сказала, и Липкуд облегчённо выдохнул – не правдолюбка. Ноги у девчонки имелись, лицо было без шрамов, да и враньё она не разбирала. Значит, либо сочувствие, либо вера.

– А ты знаешь, что во-он там, за той берёзой прошлой весной маленький лосёнок утоп? Вот такусенький был всего. Ещё титьку мамкину сосал. Плакал, как дитёнок! – Косичка наигранно шмыгнул. – Чего смотришь? Не жалко?

– А почему ты его не спас? – поинтересовалась Элла, ничуть не переменившись в лице.

– Есть! – не сдержался Липкуд, хлопнув ладонью по траве. – Плевать на него. Давай-ка рви листы и помогай мне жижу оттереть. Внизу ручеёк течёт, но стираться в такую холодину я не буду. Пусть лучше так сохнет.

– Я замёрзла.

– Так пошевеливайся! И согреешься сразу.

Прохлада ночи скрадывала запахи. Меньше била в нос торфяная вонь, терпкий аромат вереска стал едва различим. Липкуду хотелось скорее добраться до города. Он не любил тёмное время суток, если только не проводил его в питейных домах среди шума, потных людей и раскалённых жаровен. Ночью всё умирало. Не катили по дорогам резвые повозки. Молчали птицы. Не гудели над лилово-фиолетовыми куртинами пчёлы. Мир выцвел и затих до утра.

Когда они расправились с большей частью грязи и вышли из леса, Элла посмотрела на небо и застыла в восхищении. Ореол серебристых волос взвивался над ней, тонул в волнах ветра, шлейфом стелился за спиной. В глазах отражались звёздные россыпи.

– Как красиво… – прошептала девочка.

Липкуд остановился. Тёплое чувство прошлось по сердцу, возвращая воспоминания детства. Какой восторг вызывали у него эти подвешенные над головой драгоценности! Сколько раз он мечтал о крыльях, чтобы подняться в самую высь и собрать все до единого каменья. Половину подарить матери – пусть украсит себе платье и не завидует соседкам. Другую обменять на леденцы и раздать ребятам в округе. Тогда они точно захотят дружить с коротышкой Липкудом.

С утра до вечера Косичка бегал за гусями и собирал, а то и дёргал перья, варил клей, от которого не раз приходилось кромсать слипшиеся лохмы, и плёл корзину, такую огромную, что умещался в ней целиком. Потом перья пылились на дороге, клей буграми застыл на стенках котелка, корзину продали. Всё ушло, лишь вдохновение, ласковое и безмятежное, осталось с Липкудом на всю жизнь. Он не переставал мечтать и тем был счастлив.

Жался к ногам сонный вереск, дыхание ночи расстилалось туманом, запад заживлял оставленный солнцем порез. Липкуд с любовь оглядел простор и запел протяжно, волнительно, с придыханием:

 
В долинах Намула течёт полынь-река
Не искупаться в ней и не напиться.
Но коли уж дано тебе родиться
Войди в неё – она не глубока.
 
 
Помни́ прохладу, пыль со стоп смахни,
Усталость сбрось, а злость пусть потом выйдет.
Полынь-реке ты душу распахни.
Она по капле горечь твою выпьет.
 
 
В долинах Намула по ветру льётся мёд,
Но на язык усладой не ложится.
Коль ты решил на свете появиться,
Вдохни соцветье вересковых вод.
 
 
В лилово-фиолетовый пурпур
Приляг и окунись глазами в небо.
И думай не о том, сколь дома хлеба.
Мечтай, как беззаботный трубадур.
 

Липкуд замолк и продолжил идти в абсолютном молчании. Слова могли спугнуть воцарившийся в душе покой. Элла взяла его за руку. От ледяной ладошки по спине прошла дрожь, но Липкуд в эту минуту был столь распахнут миру, что не пожалел для неё тепла. Так они и шли против стылого ветра, объятые песней, согретые надеждой.

Косичка отродясь не знал, сколько ему лет. Это дело порченых – года считать. Для него возраста было всего четыре. Один обозначался голым подбородком, второй начинался с первой бородёнкой, с третьим приходила седина, а четвёртый венчали глазные бельма. У Липкуда только-только появились волоски над верхней губой. Он был молод и неутомим. Прошёл множество дорог, но не устал. Спел тысячи баллад, но не утратил звонкость голоса. Терзался от голода и нищеты, однако, не перестал любить жизнь.

– Когда зайдём в город, даже рот не раскрывай, поняла?

– Почему?

– Схватят и язык тебе вырвут. Ты порченая, а порченым говорить не положено. Я ужасно добрый, так и быть, никому не скажу. Но и ты смотри, не выдай себя. На все мои слова кивай, если спросят, поняла?

Элла кивнула. Помолчала немного, потом сказала:

– У тебя красивый голос. Я летела вместе с ним.

– А у тебя голос такой, как будто ты всё время заикаешься.

– Мне холодно.

– Холодно, холодно! Вот же заладила!

Липкуд с неохотой распахнул кафтан, в котором поместилось бы ещё двое, укутал и приобнял Эллу. Идти стало неудобно, зато девчонка пригрелась и притихла. Сиамскими близнецами они добрели до главных ворот и двинулись в сторону питейного дома.

В нос ударил умопомрачительный запах жареного мяса с луком и дымный аромат овсяных лепёшек. Тишина сменилась бойкими криками торговцев, визгом ребятишек, скворчанием жира на углях, чавканьем, чмоканьем, звоном.

Славный город Папария сверкал разноцветьем огней. Казалось, в небе над ним кто-то проделал дыру, и оттуда высыпалась целая куча звёзд. Люди поймали их, закатали в банки и выставили у домов. Улицы были тёплыми, уютными и праздничными. Мерно таяли за цветным стеклом свечи. Как и всегда перед затмением, горожане жгли их ночь напролёт. При свете ламп гуляли, торговали, шумно ссорились. Они выспятся после – в чернодень, а пока в городе бурлила жизнь.

Липкуд и Элла влились в шумный поток и без труда пробрались к большому зданию из желтоватого камня с чудными окнами в виде виноградных гроздей. Крошечные круглые стёкла разных оттенков синего лепились друг к другу, следуя задумке неизвестного мастера. А над ними зеленели настоящие лозы. Усики цеплялись за трещинки и шероховатости кладки, тянулись к самой крыше, увивали прямоугольные колонны возле крыльца.

Липкуд толкнул входную дверь и вошёл. Внутри было жарко и дымно. В воздухе повис кислый запах пива. Стояли в три ряда выскобленные столы. Впереди терялась в темноте лестница, ведущая на второй этаж. Там обыкновенно ночевали заезжие или совсем уж пьяные, если имелась в кармане деньга.

Липкуд окинул залу с видом знатока. Заприметил пару-тройку явных пройдох, проигнорировал пропойц и отыскал глазами нужного человека. Старина Гвен ничуть не изменился. Всё такой же лысый и важный. Он стоял за стойкой и скучающим взглядом изучал новых постояльцев. Липкуд выдохнул и потащил девчонку к нему. Он уже начал сомневаться, поэтому стоило поспешить. Гвен брал дорого, но работал хорошо. У него были налажены связи по всему городу, и с богатенькими он частенько кумекал. Если бы Липкуд взялся самолично торговать девчонкой на улице, все бы только у виска крутили. А вот старина Гвен мог продать её за большие деньги. И отсыпать приличную сумму Липкуду. С такой мыслью Косичка подошёл к стойке.