355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Диана Ибрагимова » Дети Чёрного Солнца (СИ) » Текст книги (страница 1)
Дети Чёрного Солнца (СИ)
  • Текст добавлен: 31 июля 2017, 09:00

Текст книги "Дети Чёрного Солнца (СИ)"


Автор книги: Диана Ибрагимова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Диана Ибрагимова
ДЕТИ ЧЁРНОГО СОЛНЦА


ПРОЛОГ

И тогда люди отказались от чувств тяжких и непокорных, оставив себе только те, с которыми жить легко, а грешить не совестно. Но чувства не отказались от людей и стали рождаться в их семьях детьми с Целью.


(Из книги «Племя чёрного солнца» отшельника Такалама)

Дурные предзнаменования начались ещё до рождения Астре. В день первой тошноты мать увидела на рынке уродливую девушку. Через месяц столкнулась с горбатым пареньком. А когда живот порядочно округлился, встретила вестника мёртвых – прималя. Откуда ему было взяться здесь по весне? Древнее женское чутьё говорило Шеларе, что в ней растёт порченый ребёнок. Ребёнок с Целью. Но до поры до времени страхи оставались просто страхами. Только в миг, когда начались схватки, Шелара поняла – быть беде.

Над миром всходило чёрное солнце. Саван густой темноты окутал небо. Мерцание звёзд потухло, вечерние облака подёрнулись дымкой.

Шелара собирала ужин, когда низ живота прорезало волной тягучей боли. Она взвыла, схватившись за край стола, и тут же замолкла, тяжело дыша. Затравленно посмотрела на входную дверь. Муж затворял ставни в сенях. Кажется, не услышал.

Шелара стиснула зубы и вышла на крыльцо.

– Аи-аи, глупая пузанка! Куда собралась?

– Во двор мне надо.

– Зачем тебе? Сам схожу.

– Уди ты!

Она оттолкнула мужа. Маито цыкнул, махнул рукой.

Гонимая животным испугом, Шелара забилась в угол пустого хлева. Словно дикая собака, которой негде ощениться. Стояла тишина, даже ветер утих. От лампы с мутным, закопчённым стеклом исходило тусклое сияние. Тьма отступила к углам, где доживали век старые колёса, хомуты и ржавый серп на гвозде. Густые тени затаились между разбросанными по полу соломинками и в щелях дровника.

Потная, полубезумная, Шелара не помнила, как разрешалась от бремени. Когда она поднесла младенца к свету, то оцепенела. Мальчик родился безногим. Только две крошечные культи напоминали о том, что на их месте должны быть конечности. Он не кричал и не плакал, словно бы спал. Шелара обрадовалась, сочтя младенца мёртвым. Но он вдруг распахнул глаза, и мать едва не выронила его. Трудно описать словами, что творилось тогда у неё в голове. Какая женщина захочет подарить мужу проклятое дитя? Она даже собиралась вынести чадо во двор, чтобы чёрные лучи спалили его, как сжигают всех, кто не сумел укрыться в час затмения. Но Астре был её первенцем, и Шелара знала: если убить ребёнка с Целью, он будет рождаться снова и снова. С тем же изъяном. И нормальные дети не появятся до тех пор, пока грешная семья не смирится с наказанием.

С того дня Шелара и муж её – Маито – не ведали спокойной жизни. Ни разу не удавалось им продержаться на одном месте дольше года. То любопытная соседка заглянет в окно, то куль на спине вызовет подозрение, то бестолковые младшие ребятишки пустят в дом кого попало, а то и сам Астре на своей тележечке выкатит во двор. Если люди прознавали о безногом ребёнке, нужно было бежать прочь. Слухи и толки разносились по округе, как саранча по хлебным полям. Никто не хотел иметь дела с проклятой семьёй. А иногда находились и те, кто считал своим долгом очистить мир от грешников.

Только спустя десять лет мучений и скитаний Маито получил право избавиться от обузы. Астре навсегда запомнил слова, которыми закончилось его детство. Как-то вечером после очередного новоселья уставшая за день мать села у окна, подпёрла подбородок ладонью и сказала со вздохом:

– Наконец-то как люди заживём. Отмучились.

А назавтра пришёл странный человек. Отец привёл его поздно ночью, когда в большинстве домов уже затворили ставни и погасили свечи. Человек был ещё не стар, худ и очень высок. Войдя, он едва не коснулся макушкой потолка и загородил собой настенный светильник. Тень, похожая на колонну, упала на ситцевый полог, за которым прятался Астре. Младшие спали тут же – за ширмой, на общей кровати. Они не слышали ни шагов, ни ноток испуга в родительских голосах.

Незнакомец едва слышно поздоровался с хозяйкой и прошёл к столу. Чуть-чуть сдвинув штору, Астре смог разглядеть его пыльную одежду и затылок с коротко стриженными волосами медного цвета. А ещё заложенную за спину руку в истёршейся кожаной перчатке.

Незнакомец устроился на сундуке. Мать засуетилась у печи. В воздухе витал сладкий запах молочной каши с маслом, оставшейся с ужина. Отец предложил гостю стакан вина и, когда тот выпил, спросил:

– Стало быть, завтра и выходим?

– Если всё готово, то и выходим. Опия раздобыли?

– Да нам и не надо, опия-то, – сконфузился отец. – Чего зазря тратиться? Не убежит он.

– Безногий он, – тихо добавила мать.

Она дала незнакомцу ложку и принялась громко, почти остервенело выскрёбывать кашу из котелка. Словно стыдилась собственных слов и хотела поскорее заглушить их другими звуками.

– Ясно тогда, – кивнул человек. – Еды и воды надо взять поболее. На трид хватило чтобы.

– Аи-аи, это я мигом соображу. На лошадей погрузим, – заверил его отец.

– Лошадей твоих у границы оставить придётся. Денег прихвати. Знаю я там мужика одного, уплатишь ему серебряник, чтобы скотину твою кормил-поил, пока мы не вернёмся.

– А точно ли худом не обернётся? – Мать сжала в руках передник. – Младших у меня двое. Не помрут теперь, а?

– А что, не десять ему?

– Десять! Десять! – принялся уверять гостя Маито. – Уже трид как!

– Тогда не помрут. Долг совести уплачен.

После ужина человека уложили на лавке у дальней стены. Закончив приготовления, родители тоже легли отдыхать. Ослепший без света дом наполнился тихими звуками, от которых под полог забиралась дрёма, и веки сами собой опускались под неведомой тяжестью. Все покорились сну, лишь Астре не мог сомкнуть глаз. В мыслях накрепко засели отцовские слова: «Не убежит он». Так от чего нужно бежать? Мальчик невольно заёрзал от плохого предчувствия. Ему захотелось спуститься на тележечку и покатить прочь из дома, но снаружи куда страшнее.

Астре пугало чужое дыхание и скрип лавки под весом тела незнакомца. Но больше всего нагоняла жути чёрная груда тряпья в углу. Там лежал походный куль, заготовленные с вечера мешки с крупой и мукой, одеяла. Казалось, чудище вот-вот отделится от теней и встанет у кровати. Астре зашторил полог, заполз под покрывало, обнял брата и сестру. Те завозились, но тут же затихли. Воздух снова заполнился спокойной мелодией сопения. От мягких щёк пахло яблочной пастилой. Дети мирно спали, не ведая тревоги старшего. Астре знал, что завтра их не будет рядом. Грудь сдавило, и противно защипало в носу, но слёзы не появились.

Поднялись рано. Так рано, что мальчику показалось – сегодня чернодень. Но затмение наступало всегда на третьи сутки, а сегодня вторые, значит, просто ещё темно. Родители не стали завтракать, младших тоже не будили. Астре хотел притвориться спящим, но мать подняла его с постели и тут же сунула в стоявший у кровати куль. По её жёстким, торопливым движениям Астре понял – просить бесполезно. Поначалу Шелара часто бормотала, не лучше ли держать калеку в подполе. Маито всегда возражал: «Аи-аи, глупая ты жаба! Хочешь, чтобы в сырости и холоде помер? А потом ты мне ещё одного такого головастика выродишь? Вот погоди, ему уже пять. Половина осталась».

Куль накрыли сверху, и отец с кряхтением поднял его. Слышно было, как мать застёгивает ремни. В мешке царила духота, воняло застарелым потом и пылью. Его редко стирали, и на стенках, если провести пальцами, можно было почувствовать шероховатости. Это высохшее повидло от липких ручонок сестры. Она совала его Астре во время очередного переезда, пока никто не видел.

Человек, спавший на лавке у стены, тоже встал. Астре слышал, как он одевается. Родители перешёптывались, их прервал голос чужака:

– Наверняка решились?

Вопрос прозвучал резко, даже грубо, и отец тут же начал юлить, как перед покупателями, нашедшими порченый товар.

– Аи, не сомневайся уж! Столько лет ждали, не потащу я его обратно! И с платой не обману! Не зря идём-то, не зря!

Скрипнула дверь. Астре почувствовал прошедший сквозь ткань холодный утренний воздух. Мать, стоя на пороге, окликнула Маито:

– Ты мешок принеси обратно, крепкий он, сгодится ещё в хозяйстве-то.

– Принесу, жадная ты жаба, принесу.

Человек, стоявший чуть в стороне, только нахмурился.

* * *

И говорили они, что ищут души свои в ворохе пепла. И хотели они познать, каким был мир до рождения чёрного солнца. И скитались они по свету неприкаянные, служа людям проводниками в земли, полные тлена. И я был один из них.


(Из книги «Летопись прималя» отшельника Такалама)

Белобрысый от природы Иремил красил волосы то в смоляные, то в рыжие, то в медные цвета. Сейчас он был коротко острижен, до того ходил совершенно лысым, а два трида назад носил патлы до плеч. Стараясь не быть похожим на себя, прималь порой гладко брился, а в другое время отпускал бороду и усы, и тогда глаза его были точно два зелёных болотца посреди дремучего леса. Ныне, заросший густой щетиной, он выглядел на порядок старше своих сорока лет.

У Иремила были причины для перемен. Он вёл себя осторожно, никогда не ходил дважды в одно и то же селение. Часто перебирался с острова на остров. Иначе давно бы развеялся пеплом.

Осенью столбы перед городскими воротами пестрели множеством лент. Красные показывали невест на выданье. Жёлтые зазывали обменщиков и торговцев. Синие – работников. Реже всего встречались белые. В них заключалось желание поговорить с мёртвым или унять душевную болезнь. Иремил отвязывал только чёрные. Такие тряпицы вешали те, кто хотел избавиться от порченых детей.

На памяти Иремила семья Маито была двенадцатой и самой неприятной. Целый трид – двадцать семь дней, пришлось терпеть под боком назойливого злоязычного мужичишку. Маито угомонился, только когда они ступили на тленные земли, где сама смерть шла по пятам.

Последнее затмение провели в небольшой, наполовину ушедшей в песок пещере. Проход забили ветками и камнями. Потом спали, сколько смогли. С тех пор минуло уже много времени, усталость давно давала о себе знать, но Иремил остановился лишь на закате. Он присел и провёл по земле шершавой ладонью. Попробовал пыль на вкус: горькая, солёная. Тут же сплюнул и, поднявшись с колен, обернулся к спутникам.

– Здесь.

Хрипота в голосе норовила сорваться на кашель. В горле свербело от пыли и пепла. Недавно Иремил прошёл через праховое облако и чуть не задохнулся, пока уговаривал толпу вихрящихся в нём бродячих душ пропустить их. Даже прималю бывало нелегко поладить с мертвецами. В тленных землях выживали только те, кто носил в себе пепел. Иремил отдал сожжённым покойникам левую руку, чтобы они могли поселиться в ней и путешествовать с ним в мир живых.

От плеча до запястья по коже Иремила вместо вен ползли трещины. Крови, костей и жил там давно не было. Рука стала тёмно-серой, цвета опущенной в воду гальки, и каменно-тяжёлой. Иремил обыкновенно привязывал её за спину и иногда покрывал рыбьим клеем, чтобы души не рассыпались песком и трухой и не разлетались во все стороны от ветра. Теперь уже тридень у Иремила не было ни клея, ни мучного сока, ни смолы. Воды и той почти не осталось. Трещины разъедали сухую плоть, и Иремил боялся, как бы чего не случилось. Если конечность отпадёт, придётся жертвовать что-то другое.

– Аи-аи. Точно ли? – недоверчиво прищурился Маито.

Русоволосый, коренастый, как и большинство северян, он едва доходил Иремилу до груди. У него были глаза торговца: цепкие, бегающие, ищущие. Покупателя, бесплатной выпивки, выгодной сделки или простофиль, которых можно трижды одурачить. В последние дни искра во взгляде Маито потускнела, но сейчас вспыхнула снова.

– Точно говоришь? – повторил северянин с пытливостью пройдохи, всюду ищущего подвох.

Иремил посмотрел на него внимательно, тяжело посмотрел. Взглядом прокатился точно жёрновом. Маито сразу как-то осунулся, принялся торопливо расстёгивать ремни на груди и животе, чтобы снять бесформенный горб, в котором, как в коконе, сидел его сын Астре. За месяц пути Иремил видел его всего два раза, да и то случайно. Маито не хотел показывать мальчика даже звёздам и солнцу. Чем меньше людей запомнит его лицо, тем скорее мир забудет, что Астре когда-то родился. Так считал Маито и поклонялся собственному мнению.

Мальчик был белым и хрупким, словно фигурка из слоновой кости. Иремила завораживали его глаза. Не карие, как у отца, а тёмно-синие с дымчатыми ресницами. В них запечатлелось грозовое небо. Непроглядное, густое, подвижное. Готовое вот-вот разразиться молниями. И если бы подождать ещё лет семь, оно бы разразилось, а пока стихия бушевала только внутри Астре.

Маито морил сына голодом, пытаясь сделать легче, но мальчик всё больше пригибал отца к земле. Иремил видел заключённый в Астре свинец. Видел глазами прималя – безумца, хранящего в душе ворох бесполезной начинки из чувств. Эта первобытная шелуха, которую люди начали сбрасывать тысячелетия назад, нашла своё пристанище в Иремиле. Сейчас она скрипела на зубах сродни песку, слизанному с пальцев. А иногда разливалась мёдом. А порой заходилась набатным звоном, заставляя сердце биться тревожно и неистово.

Иремил чувствовал многое. И то, что под ногами покоятся в мёртвой почве съедобные луковицы и то, что Маито уже две ночи терзается желанием задушить сына и двинуться в обратный путь. Каждый раз, ложась рядом с пыльным свёртком, он про себя клял спящего в нём мальчика. Но если Астре погибнет здесь, то через год или два он родится снова. Не точно такой же, но с прежней Целью.

Раздумывая об этом, Иремил осторожно поддевал ножом землю, чтобы добраться до сочных побегов – зародышей, которые никогда не прорастут в материнских чревах. В тленных землях они имели вид луковиц. Плотных, белых, полных живительной мякоти. Луковицы эти навсегда замирали в недрах пустоши, готовые в любой момент пустить росток. Но родиться им было уже не суждено, и Иремил ел их без сомнений, зная, что так освобождает души и даёт им шанс появиться на свет в другом месте. Съедобны, однако, были только те, над которыми женщины проливали слёзы. Потому Иремил и пробовал почву на соль. Неоплаканные зародыши обыкновенно окаменевали: не было смысла тратить силы, откапывая их.

Маито освободился от ноши, упал на колени рядом с прималем и принялся орудовать лезвием, вспарывая жёсткое брюхо поверхности. Иремил на мгновение разогнул усталую спину и увидел, что Астре чуть-чуть выглянул из кокона и смотрит на него. Прималь хотел улыбнуться, но не смог. Улыбка означала бы ложь. Грозовые глаза поняли его и опустились за пыльную стену мешка. Иремил подумал, что кроме этих глаз он ничего не смог уловить. Даже цвет волос Астре не вспомнил, хотя вот только что смотрел на него. Дети с Целью всегда странные.

Маито вытащил первую луковицу. Наскоро обтёр рукавом пепел, вгрызся жадно, захрустел. С уголков обветренных губ потекли прозрачные струйки. Иремил добыл свою. Одной рукой ловко очистил верхний слой, порезал, как яблоко, и стал есть неторопливо, кладя в рот по ломтику. В носу защипало, когда разлилась по языку первая прохладная сладость. Астре больше не шелохнулся и не выглянул.

– Дай ему, – сказал Иремил.

Маито зыркнул исподлобья. Метнул взгляд-молнию в сторону мешка. Что-то проворчал себе под нос, однако, вторая луковица утонула не в его животе, а в недрах тканевого кокона. До этого дня Иремил не встревал, но сегодня пришлось. Предчувствие стало холодным и колким, будто ледяная игла. Оно било под сердце при каждом вдохе, предупреждая о скором конце путешествия.

Сизые тучи заволокли горизонт. Куда ни глянь – мёртвая земля, от трещин мозаичная, как дно высохшего океана. Взгляду не за что зацепиться, только растянулось вдоль горизонта манящее озеро-мираж, созданное игрой воздуха со светом.

После ужина Маито забрался во второй мешок и тут же уснул. Иремил остался сторожить. Нашёл ещё луковицу, выдавил сок на глиняную руку, чтобы смочить трещины и забить их влажной, пахшей тленом пылью. Небо и земля сливались в ночном поцелуе, когда на горизонте Иремил увидел несколько крупных вихрей, похожих на торнадо. Они стремительно приближались к устроившимся на отдых путникам. Прималь быстро закрыл лицо заскорузлой тряпицей, надел очки с мутными стёклами. Они прилегали плотно, не пропускали песок и пепел. Но и видеть в них он почти не мог.

Воздух стал густым, душным. Его заполнил знакомый травяной запах. Такой же шёл от перетёртой между ладонями полыни, которой отгоняли покойников. Иремил встал и пошёл навстречу вихревым воронкам.

Сожжённые не говорят и не шепчут. У них нет голосов и лиц, а вместо ног их носит ветер. Иремилу понадобилось десять лет, чтобы стать прималем, но даже тому, кто научился усмирять праховые вихри, требовалась еда и одежда, уголь на зиму и лекарства. Маито заплатил десять монет. Ещё столько же обещал отдать по возвращению. Месяц можно жить безбедно, а потом ещё кто-нибудь захочет избавиться от ребёнка, рождённого с Целью. Такие дети всегда выбирали грязные семьи, а грязные семьи раз за разом торопились от них избавиться.

Прималь задержал дыхание и вступил в объятия первого пыльного вихря. Каждая песчинка в нём хотела рассказать живому свою историю. Каждая стремилась забраться в прималя, втиснуться в складки одежды и в щели на руке. Иремил для сожжённых, как медовые соты для роя голодных пчёл. Всем хотелось найти своё место. Всем хотелось уйти с ним. Прималь согласился взять с собой щепотку вихря, но за услугу. Услышав его желание, пепельные облака тут же ринулись в сторону спящих отца и сына. Астре не тронули. Так велел Иремил.

Прималь подарил северянину много времени на раздумья. Он вёл Маито к жертвенному ущелью десятки дней и ночей, ожидая, что тот передумает и оставит сына. Теперь, спустя недели, уже не было смысла давать ему шанс.

Спальный мешок не спас Маито. Торгаш задёргался, захрипел, закашлял. Стал махать руками, закрывался полой плаща, но бесполезно. Пепел полез ему в глаза и ноздри, заполнил горло удушливой пробкой, заершился в лёгких. Он забил Маито до краёв и остался внутри, найдя пристанище в его теле. Остатки душ вернулись к прималю, и он, как обещал, взял наугад щепотку, послюнявил пальцем комочек и замазал одну из трещин на руке. Затем взвалил на спину куль с Астре, застегнул ремни на поясе и груди. Вздохнул горько.

В кармане прималя лежало десять монет. В нагрудном кошельке Маито – двадцать. Полтора месяца можно кормить детей сыром, мясом и молоком, а потом придёт пора отправиться в другую деревню.

Иремил сорвал с потрескавшихся губ повязку и сунул её за пазуху.

– Ты у меня двенадцатый, – сказал он.

Ответом прималю была кроткая, испуганная тишина.

Глава 1 Предчувствие

В девятьсот шестьдесят девятом году от рождения чёрного солнца император Валаарий за грехи свои наказан был рождением уродливой дочери. Разгневавшись, приказал он тотчас вывести жену и младенца во двор и предать их лучам затмения, а после несколько тридней рассыпать по городу полынь, дабы прах сожжённых навсегда покинул дворец и его окрестности. Мне думается, что ярость эта была показной и выполняла роль щита. Император знал, что причина крылась в нём самом, но власть требовала от монарха безупречности. И дабы не позволить усомниться в себе, Валаарий вскоре издал указ, по которому отныне должно было избавляться ото всех порченых младенцев, детей и взрослых, разводить грешных матерей и отцов, запрещать им впредь жениться. Так хотел он пресечь ветви проклятого племени и заявил, будто сама императрица была рождена нечистой, но скрыла это поддельной родословной. И долго ещё выставлял он себя жертвой обмана, не ведая, что имя его и титул, и семейное древо – одна большая ложь.

В этом месте, пользуясь правом рассказчика, должен я оставить строку благодарности моей матери, чья хитрость и изворотливость позволила мне встретить старость, а ей благоденствовать до самой смерти. Ложь была главным её оружием, и потому я родился с Целью правды. Если бы матушка не успела вовремя подменить меня на другого младенца, нас ждала бы та же участь, что постигла жену и дочь Валаария. Смирившись же, отец привёл бы меня на трон, где ныне сидит мой дряхлеющий названный брат. И тогда Я вместо Валаария стал бы плохим правителем, а не учёным мужем, алчущим истины во всём и доводящим истину эту до читателя.


(Из книги «Племя чёрного солнца» отшельника Такалама)

(Архипелаг Большая коса, о-в Пепельный 12-й трид 1019 г. от р. ч. с.)

Страх расходился по комнате вязкими, холодными волнами. Астре пытался отгородиться от него, но не мог. С тех пор, как пробудился дух прималя, мир стал пугающе многогранным. Людские чувства заиграли сотнями оттенков: искрилась радость, смола тоски стягивала грудь, тревога дрожала, словно хрупкое стекло, готовое вот-вот треснуть.

Очередная волна прокатилась по спине россыпью мурашек. Астре поёжился, будто его обдало сквозняком из щелей, забитых паклей. Он сидел на подоконнике, прислонившись спиной к подушке-креслу. Восточное окно – лучшее место для утренней работы. С приходом рассвета можно сберечь пару-тройку лучин, да и занятие привычное: сгодится и полумрак. Раньше Астре плёл рыболовные сети, но их почти перестали покупать, и пришлось перейти на ложки. Илан – сын резчика по дереву, обучивший калеку этому ремеслу, два дня назад ушёл в деревню, на торг, и с тех пор не возвращался. Теперь Астре, как самый старший, был в доме за главного. Он ждал, что вот-вот отворится дверь, и запыхавшийся, весёлый Илан появится на пороге, но ожидание всё тянулось, а жалобы и вздохи Сиины угнетали. Это от неё расходились стылые волны.

– Ни крошки не осталось, – тихо сказала сестра.

Астре не поднял глаз. Он продолжал вытачивать пилкой деревянный черенок. Сиина оттопырила уголки мешка, выковыряла ещё две крупинки. Какое-то время она собиралась с мыслями, потом ссыпала гречу в чашку, залила водой и начала разговор, который давно крутился на языке.

– Его всё нет. Сколько ещё ждать?

До сих пор Сиина молчала, но через тридень детей будет нечем кормить.

– Наверное, продал мало. Решил на ещё один торг остаться.

– Я не про Илана говорю.

В движениях Астре появилась нервная резкость. Он не ответил.

Разговор вёлся в комнате навроде кухни – тесной, узкой и прохладной, не смотря на большую печь. Дверь в сени открывалась по сто раз на дню, и натопленное тепло бестолково уходило наружу. В правом закутке, отделённом от спальни ширмой, держали в морозы новорождённых ягнят. В левом сгрудились вокруг длинного стола табуреты. Подоконник был вровень со столешницей. У перегородки стоял сундук – в эту минуту открытый. Сиина перебирала в нём тощие мешки с сухарями и крупой, словно надеясь каким-то чудом отыскать несколько новых, полных снеди.

– Мы уже все запасы подъели, – жалобно протянула она. – Что, если Иремил не вернётся?

– Замолчи.

Астре сказал это едва слышно, но звук рассёк тишину и ударил девушку, точно стальной прут. Они говорили тихо, стараясь не разбудить спящих на лавках вдоль стен детей. В нагом безмолвии, не укрытом посторонними шумами, слова получали особую силу.

– И чего все меня боятся, – огрызнулась Сиина, убирая упавшую на лицо соломенную прядь. – В тебе больше страха, чем во мне.

Пальцы скользнули по буграм и шрамам на щеке, заправили волосы за изорванное ухо. С утра Сиина не успела привести себя в порядок. Коса за ночь растрепалась и стала похожа на измочаленную верёвку.

Астре привстал на руках, чтобы затёкшие культи немного отдохнули. В свои семнадцать он выглядел почти так же, как и в тот день, когда его принёс сюда прималь.

– Иремил может не вернуться, – набравшись решимости, сказала Сиина. – Это говорит не страх во мне. Это говорит страх во всех. Это говорят пустые мешки. Это говорят голодные глаза. Думаешь, я не вижу?

Она кивнула в сторону спящих.

– У меня тут уже полно готовых, – устало ответил Астре, кивнув на корзину под окном, – Продадим и купим муки или пшена.

– Да ты скорее ослепнешь, чем прокормишь нас этими ложками! В деревне мастера и получше есть!

– А торговцы берут у нас.

– Да потому, что за гроши продаём, – Сиина закусила губу. – Зима скоро. По сугробам не находишься. Следов наделаем. Найдут нас по ним. А может, он нас бросил, а? Может…

В этот момент Астре сломал баклушу, из которой начал долбить очередную заготовку, и девушка замолкла.

– Бросил, говоришь? Да ему с самого начала надо было нас бросить. В жертвенное ущелье. Если он не вернётся, будем сами выживать.

– И как? – не то расплакалась, не то рассмеялась Сиина. – Может, мне пойти собой торговать? Я бы и пошла, да кто на такую взглянет, а, Астре? Кто взглянет?

– Последи за языком. – Он смахнул на пол горсть опилок. – Твоё дело – убирать дом, готовить еду и смотреть за младшими. Остальное мы сами решим.

– Решат они, – огрызнулась Сиина, тут же деловито выметая мусор из щели между окном и рядом табуретов. – Много вы нарешаете. Один безногий, второй без костей в языке, третий нюня, а четвёртого любое дитя вокруг пальца обведёт. – Она вдруг замерла и прислушалась к нарастающим звукам шагов из сеней. – Явились твои решатели. Гремят-то как, балбесы. Всех перебудят.

Медленно, с каким-то воркующим скрипом приоткрылась дверь. Астре встрепенулся и замер, ловя каждый шорох. Из прохода разило самодовольством и тихой, безропотной жалостью. Чувства перекрывали, перебивали друг друга.

Сиина отошла, чтобы ссыпать мусор в ведро. Сознание Астре, увлёкшееся эмоциями сестры, потянулось за ней. Тело перестало слушаться. Калека замер, изо всех сил стараясь не выдать себя. Иремил обещал научить управляться с этим в следующий приход. А пока приходилось смотреть на мир глазами Сиины и ждать, когда ослабнет связь.

– Заходите скорей! Холоду напустите!

Покачнулись от сквозняка ожерелья на балках – заготовленные с лета сушёные корни лопуха, нарезанные кольцами. Они ждали своего часа, чтобы окунуться в кипящую воду вместе с веточками укропа, мяты и прочей съедобной травы. С вечера прошёл дождь, и Сиина представила с расстройством, сколько грязи притащили в дом бестолковые мальчишки. На крыльце так уж точно натоптано, а ведь отмывала вчера ледяной водой, пока руки не задубели.

Первым внутрь протиснулся Рори. Даже в сиреневом полумраке раннего утра Сиина разглядела его покрасневшие глаза и мешки под ними. К шестнадцати годам круглолицый Рори уже оброс первой редкой бородёнкой, но внутри остался дитём и рыдал по поводу и без. Вот и в этот раз что-то ранило его до глубины души. Иремил объяснял – у Рори просто такая Цель. Она называлась то ли сочувствием, то ли жалостью. Вихрастый, чуть сутулый, но крепкий, как дубовый табурет, Рори молча прошествовал в общую комнату и встал спиной к Сиине, грея руки у зева печи.

Следом в проёме появилась сияющая физиономия Марха. Его узкое лицо, обрамлённое копной спадавших до плеч каштановых волос, лучилось восторгом. Если глянуть разом на Рори и Марха, в жизни не угадаешь, что случилось, пока не расспросишь обоих. Но расспрашивать было и не нужно. Марх длинными богомольими руками сгрёб Сиину в охапку вместе с метлой и звонко чмокнул в щёку. От него пахло потом, чесночным хлебом и редькой.

– Привет, сестрица! Ты бы хоть причесалась. Страшна, как трёхлетнее пугало!

– Фу ты, – Сиина отпихнула его. – Чего опять у Рори глаза на мокром месте?

– А вот чего!

Марх с воодушевлением вытащил из-за пазухи заячью тушку.

– Ох! – Сиина всплеснула руками. – Попался-таки!

– Дак он, похоже, с вечера в капкан угодил. Маялся, бедняга, до утра, верещал, как младенчик. А там уж я его успокоил. Шею, значит, свернул.

Рори шумно всхлипнул, Сиина молча погладила его по светлой макушке.

– А этот опять реветь начал! – возмутился Марх. – Я ему говорю: «Дурак, мы теперь супа с мясом поедим!» А он ревёт! Так бы и врезал ему, да тогда ведро для его соплей подставлять придётся.

– Хватит, – с трудом сказал Астре. – Мне надоел твой ядовитый язык.

– Ну, так оторви его, – пожал плечами Марх. – Буду калекой, как ты. Только догони сначала! Давай, прыгай с подоконника и беги за мной на своих культяпках!

Он хохотал до тех пор, пока тяжёлый кулак Рори не стукнул его по затылку. Марх даже согнулся.

– Боров! – бросил он, обернувшись, – Тебе надо было дитём на всю жизнь остаться, раз так солёную пускать любишь. А то вымахал, мышцами забугрился. Больше всех жрёшь, что ли?

– Тише ты! Я тебя за патлы оттаскаю, если детей разбудишь! – шикнула на него Сиина.

– Я его сам оттаскаю, – буркнул, шмыгнув носом, хмурый Рори.

– И так-то они хвалят кормильца! А чьи силки зайца словили, а? Кому спасибо?

– Ну, хоть в чём-то ты молодец, – отстранённо согласился Астре, и все разом замолкли.

Слышалось сопение детей, чуть потрескивал огонь в топке, но кроме этого не раздалось ни звука. По лицу Марха расплылась торжествующая улыбка. Он больше ничего не сказал, а стал снимать с себя вещи и вешать возле печи, чтобы горячим воздухом прогнать из них сырость туманного утра.

Сиину пронзила горечь. Она глянула на заячью тушку почти с ненавистью. Этот кусок мяса так важен и нужен сейчас, что его добытчик заслужил даже похвалу Астре. Значит, всё и в самом деле плохо. Иремил не вернётся. Они уже выживают. Только теперь по-настоящему, без ожидания чуда, когда в дни последних подъеденных крох, как бы подгадывая нужное время, появлялся прималь. Приносил хлеб, масло и мясо. Раздавал леденцы всем, даже самым старшим. Высыпал из карманов деньги и отдавал Сиине, чтобы она распоряжалась ими, как хозяйка.

Чуда больше не будет. У девушки мелко задрожали плечи. Стоя над распростёртым на столе зайцем, она пустила две слезы. Рори подошёл к ней, погладил по спине нагретой печным жаром ладонью. От переданного тепла кожа покрылась мурашками. Рори жалел то ли зайца, то ли Сиину. Он думал, сестра так огорчилась из-за зверька.

Марх цыкнул и махнул на них рукой. Похвала до сих пор питала его, и он удержался от язвительного словца. Целью Марха была правда, но пока ещё парень не понимал, как доносить её должным образом. Он просто выплёвывал всё, что крутилось в голове, расточал направо и налево ядовитые уколы, издёвки и шутки, за которые получил прозвище «гад».

Сиине было неспокойно. Чувство, липкое и неприятное, забилось в грудь комком, не давая дышать.

– Что-то случится сегодня, – шепнула она едва слышно, и дрогнувшее сердце подтвердило догадку.

Натужно заскрипело колесо нового дня. Медленно перекатывались минуты-спицы до тех пор, пока не проснулись дети, и дом не взорвался истерикой самой младшей.

– Да когда она перестанет орать? – возмущался, зажимая уши, Марх. – Каждое утро одно и то же! Свинья под ножом меньше верещит!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю