Текст книги "Рубин Рафаэля"
Автор книги: Диана Хэгер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)
Она тоже улыбнулась, счастливая и умиротворенная в обществе Донато. Для него она могла сделать все, что угодно.
Холодный утренний воздух смешивался с клубами тумана, скрывавшего их щиколотки и края тяжелых накидок. Обгоняя воловью упряжку, груженную тяжелыми корзинами с овощами, Маргарита и Донато вышли из Трастевере. С каждым шагом они все ближе подходили к богатым трехэтажным конюшням виллы Киджи.
Основной фасад конюшен сам по себе был архитектурным шедевром, и синьор Киджи нередко устраивал особые приемы, чтобы похвастаться уникальностью внушительного строения, квадратного в плане и сложенного из песчаника. Здание украшали затейливые карнизы, гладкие пилястры и отделанные камнем арки. На заднем дворе, за резной дверью, не видимый со стороны улицы, бил фонтан, выполненный в виде водопада, водяные струи низвергались к ногам изваянных из мрамора богинь, словно бы вставших в круг.
Маргарита тихонько ждала в тени буйно разросшихся смоковниц и платанов. Яркие изумрудные плети плюща свисали со стены из выщербленного временем камня. Ей никак было не унять колотящееся в груди сердце. Она все не могла поверить, что переступила границу роскошного мира, который волею случая соседствовал со скромной пекарней.
Через двор к ним шла красивая молодая женщина.
– Здравствуй, – прошептала она Донато многозначительным тоном.
Маргарита успела заметить, что незнакомка старше нее и потрясающе красива: огромные зеленые глаза, гладкие длинные волосы цвета меда, струящиеся из-под расшитой серебром мягкой шапочки. На ней было длинное платье из шелка винного цвета, расшитое золотыми и серебряными нитями, с узкими рукавами и тугим корсажем, подчеркивавшим стройность гибкого тела.
Девушка сказала, что в их распоряжении будет только пара минут. Задерживаться дольше они не могут – это слишком опасно. Несмотря на ранний час, их в любой миг может увидеть кто-нибудь из слуг или пажей, и тогда прощай работа в семье Киджи! Девушка тихо провела их в дом. Маргарита шла последней, и ей казалось, что она не идет, а парит. Какая-то неведомая сила влекла ее вперед, мимо кустов можжевельника, изумительных статуй и греческих ваз. Они прошли в маленькую дверь и оказались в самом палаццо. Сердце Маргариты билось так быстро, что она с трудом переводила дыхание. Никогда в жизни дочь пекаря еще не делала ничего более безрассудного и более восхитительного!
Они вступили в зал с низким потолком. Там было темно и очень тихо. Маргарита схватила Донато за руку, чтобы удержать рвущееся наружу восклицание. Обогнув угол, они неожиданно оказались в огромной комнате, украшенной великолепными фресками. Ее окна выходили на большой парадный сад и набережную Тибра. Маргарита сделала шаг назад, прижав руку ко рту. Она не могла оторвать глаз от изумительного изображения на стенах. Одно из них особенно привлекло ее внимание. Женщина с развевающимися волосами восседала на колеснице, запряженной двумя дельфинами. Вокруг нее парили купидоны с луками, целя прямо в сердце прекрасной нимфы. Фреска пробудила в Маргарите самые сокровенные чувства. Она никогда не видела такой величавой, всевластной красоты! То была легендарная Галатея, но мягкие нежные тона, которые использовал художник, распущенные, взлетающие на ветру волосы уподобляли ее обычной, смертной женщине. Рафаэль сумел передать не только величие, но и человечность. Маргариту охватил восторг. Ей и в голову не приходило, что Рафаэль настолько талантлив и чуток.
– Говорят, он писал ее с одной из любовниц синьора Киджи, Империи, – тихонько прошептала их провожатая. – Я могу подтвердить, что она тут как живая. В точности такая же, какой я видела ее вчера. Правда, теперь, когда у синьора родился еще один ребенок от другой любовницы, Франчески, она уже в меньшем фаворе. – Девушка оглянулась. – Все, больше нам нельзя здесь находиться. Скажи, теперь мой долг уплачен?
– Полностью, – быстро ответил Донато.
Она молча кивнула и повела их прочь из прекрасной комнаты, шурша подолом платья по мраморному полу. Маргарите казалось, что перед ней плывет легкое цветное облако.
– Не верится, что ты видел такую красоту и ни словом не обмолвился никому из нас, – прошептала Маргарита по пути на конюшню.
– А я ничего не видел.
– Откуда же ты знал об этих фресках?
– Мне о них рассказали.
– Но кто мог рассказать конюху об этой комнате? Таких, как мы, туда мог пригласить только такой же слуга…
Она умолкла на полуслове, потому что ответ открылся ей во всей очевидности. Она поняла, кто заслужил благосклонность красавицы служанки и кому довелось увидеть эту залу до нее. Презренный малый из Трастевере, предавший подругу, которую во всеуслышание называл любовью всей своей жизни. Маргарита почувствовала, как холодеет кровь в жилах. Она представила Антонио в объятиях той девушки, и земля ушла у нее из-под ног. Для нее не составляло тайны, что Антонио бывает с другими женщинами, но теперь она узрела одну из соперниц своими глазами, и та оказалась настоящей красавицей… Сердце сжалось от боли, наполнилось горечью. Не в силах сдержать слезы, она попыталась вытереть их тыльной стороной руки. Донато прижал ее к груди и гладил по волосам.
– Он мой брат, и я очень его люблю. Только сейчас я согласен с твоим отцом, – говорил он. – Не стоит отказываться от возможности изменить свою жизнь ради мужчины, который никогда не будет этого достоин.
В ее голове царило смятение, лихорадочно мечущаяся мысль все чаще обращалась к тому, что может ожидать ее в другой жизни, за пределами Трастевере.
Неровное мерцание свечей разгоняло мрак по углам библиотеки в узком трехэтажном доме на Виа деи Коронари, где жил Рафаэль. Это святилище, отделанное панелями из золоченого резного дерева, было обставлено тяжелой расписной португальской мебелью, и свечи тут горели в серебряных канделябрах. Всякий раз, когда он возвращался домой поздней ночью, его неизменно встречал всепобеждающий запах льняного масла и пряный аромат тушеного мяса, которое разогревали на кухне. Недавно завершенные картины, которые он хранил дома, манили его сильнее рагу из телятины. Ужин готовила и подавала круглолицая и сероглазая девушка. Она ходила на рынок за провизией, стряпала, накрывала на стол и наливала вино, а перед уходом закрывала ставни, чтобы хозяин спокойно поужинал в полном одиночестве.
Кроме Елены ди Франческо-Гвацци, которая готовила мастеру любимые блюда и следила за порядком в доме, Рафаэль имел еще двоих ливрейных слуг и несколько породистых лошадей, которые содержались в конюшнях Киджи. Он нанимал учителя фехтования и учителя танцев, который показывал ему новые движения паваны, а также личного камердинера. Однако только этот последний, тихий черноглазый юноша по имени Людовико, делил кров с хозяином. В его обязанности входило подавать по утрам чистую одежду, одевать и брить Рафаэля, который по занятости частенько не обращал внимания на отросшую щетину.
Днем Рафаэль принадлежал своим покровителям. Писал для них картины, обедал с ними, шутил, льстил и ублажал. Но здесь, на Виа деи Коронари, он хотел быть самим собой. Даже женщин, временами появлявшихся в его жизни, он редко приводил в свой дом, предпочитая назначать встречи в борделях вокруг Бокка делла Верита, в лабиринте улочек, который называли Борделетто. Ему хотелось хоть иногда побыть пареньком из Урбино, а не великим художником, которым он стал.
Для этого больше всего подойдет небесная лазурь, Рафаэлло. Глаза станут более прозрачными, живыми…
Неожиданно почувствовав присутствие отца, он позволил себе немного углубиться в воспоминания. Густая черная борода, длинные тонкие пальцы, в лунки ногтей въелась краска, решительные темные глаза горят желанием работать. От отца всегда пахло краской и еще чем-то сладким.
– Но папа, почему мне нельзя поиграть с другими мальчиками? Они часто зовут меня с собой. Что, если они перестанут меня звать и у меня совсем не будет друзей?
– Придет день, и все почтут за честь стать твоими друзьями, сынок! Ты же художник, Рафаэль! В этом твое будущее, твоя судьба! Я видел твои работы и уверен в твоем таланте. Не разменивайся на мелочи, и ты станешь таким великим мастером, каким я не смог бы стать даже в своих самых дерзких мечтах!
– Но смогу ли я стать счастливым? У меня нет друзей. У нас нет друзей…
– Искусство заменит тебе счастье. Оно станет твоей жизнью, как стало ею для меня. Только так и должно быть.
– Но что, если мне этого мало? Что, если мне захочется получить от жизни то, что было у тебя с мамой?
– Забудь о любви, Рафаэлло. Дела сердечные только помешают таланту… будут отвлекать тебя от достижения самой важной цели в жизни, как отвлекали меня. Но все остальное, сынок, – признание, горы золота и женщины, да-да, женщины, – все это привлечет свет твоего таланта. Приготовься к славе, которая уже сейчас держит тебя за кончики пальцев! Готовься к ней и хватай ее покрепче, когда придет время!
– Ты хочешь сказать, что любовь кnмаме была ошибкой? – Рафаэль снова слышал собственный голос, задающий этот вопрос, который болезненным эхом откликнулся в сердце. Значит, любовь к ней и мое рождение было ошибкой? Он хотел сказать это вслух, но в четырнадцать лет уже сумел понять, что не готов выслушать ответ.
– Если бы твоя мать не нашла меня, Рафаэлло, неизвестно еще, куда могла забросить меня жизнь и какие заказы мне могли предложить. Может быть, я взлетел бы гораздо выше Урбино…
Тяжелые воспоминания о человеке, жизнь которого была полна горького сожаления… Рафаэль устало опустился в мягкое кресло, обитое красным бархатом с золотой бахромой, и оказался за деревянным столом. Этот разговор и день похорон отца стали самыми яркими и болезненными воспоминаниями о нем. Стремление к славе, громкая фраза, произнесенная в памятный миг, определили всю его жизнь.
Они подталкивали его к одним отношениям и отвращали от других.
Его рука огрубела, тело и кисть онемели, пальцы потеряли чувствительность и болели после целого дня напряженной работы. Массивную, инкрустированную перламутром столешницу перед ним подпирали фигуры четырех львов из черного дерева. Стол стоял на персидском ковре, прикрывавшем темный полированный пол. Рафаэль в полном одиночестве сидел в своей комнате с канделябрами, и гулкая тишина жилища впервые показалась ему невыносимой.
– …И эти глаза, Рафаэлло, такими живыми их умеешь делать только ты! Благодаря им твои картины станут незабываемыми! Глаза и должны быть незабываемыми! Рисуй женщин так, как ты их чувствуешь, и искусство станет твоей любовью, с которой не сравнится ни одна из смертных!
Бездомный кот, которого он подкармливал, вспрыгнул на стол и потянулся возле нетронутого куска хлеба с ломтиком пармской ветчины, прогоняя последние воспоминания. Рафаэль машинально согнал кота, но пушистый гость снова вернулся туда, откуда его выдворили. Сам виноват, подумал мастер. Был излишне мягок с этим паршивцем, когда он впервые пришел к моей двери. Протянув руку, Рафаэль ласково погладил полосатую спину, и кот замурлыкал.
– Знал бы мир, как не хватает нежности знаменитому Рафаэлю, – тихо произнес художник, грустно улыбаясь.
Лунный свет просочился сквозь переплеты высокого окна, которое было лишь наполовину закрыто ставнями. Рафаэль встал и подошел к окну. В голову тут же пришла мысль, которая часто посещала его в минуты одиночества. Что, если ему суждено умереть молодым? Прямо сейчас, когда он так и не изведал любви? Даже не приблизился к той страсти и самозабвению, которые изображал каждый день? Этот страх преследовал его всю жизнь, сколько он себя помнил. После смерти матери страх только усилился. И каким бы известным и влиятельным он ни был, какие бы важные заказы ему ни поручали, он ни на секунду не забывал, что это все временно.
Мастер отогнал невеселые мысли и попытался снова взять в руки уголь, чтобы нарисовать ее глаза. То, что у него получилось, было несовершенным, неточным и неживым. Он не видел саму девушку в образе, который только что создал. Рафаэль отбросил уголь и снова откинулся на спинку кресла. Ночную тишину улицы нарушил стук конских копыт, отразившийся многократным эхом от стен высокого дома и каменной мостовой.
Почему она не хочет, чтобы он ее нарисовал? Царственные особы со всего света одолевали его просьбами увековечить их образ, а она почему-то боится. Чего? У него осталось так мало времени до того, как Папа переменит отношение к своим заказам и Рафаэлю как их исполнителю! Она идеально подходит для образа Мадонны! Он встал и принялся метаться по комнате, мимо широких окон с витражами, стен в золоченой резьбе и затейливой мебели. Провел рукой по шее и налил себе кьянти из графина, украшенного драгоценными камнями, который подарил ему кардинал Биббиена. Глядя на сверкающий сосуд, переливчатый жемчуг и рубины, он впервые задумался о баснословной стоимости безделушки, которой бестрепетно пользовался вот уже два года. Он попытался представить себе, что о ней подумала бы девушка вроде Маргариты Луги, что она могла бы купить на вырученные за нее деньги.
В задумчивости Рафаэль обозрел стол, бронзовый медальон с изображением Геркулеса, подаренный ему во Флоренции Леонардо да Винчи. Эта вещь символизирует решимость, растолковал расположенный к нему стареющий художник, она обязательно должна принести удачу. Рядом с медальоном лежало нераспечатанное письмо от секретаря прекрасной и высокородной Изабеллы д’Эстэ, по-прежнему надеявшейся, что художник согласится написать ее портрет. С тех пор как Рафаэль переехал в Рим, к нему обращались только по поводу работы. Только работа и успех. Ничего более того. Впервые Рафаэль понял, что к этим двум составляющим сводится вся его жизнь.
Северный ветер прогнал облака, и на ночном небе наконец засияли звезды. Полумесяц переливался перламутром, будто соревнуясь с ними в красоте. Рафаэль бокал за бокалом пил терпкое вино. Он уже было собрался послать за женщиной – скорее по привычке, чем из желания, но передумал, поглощенный размышлениями о том, как убедить девушку из Трастевере позировать.
Он бросил взгляд на стол, стоявший рядом с письменным, на старые наброски и эскизы, изображения рук, пальцев и торса, оставшиеся после создания образа очередной Мадонны. Сверху лежал его любимый набросок – Мадонна с ребенком на одной руке и открытой книгой в другой. Ему казалось, что именно здесь удачнее всего найдено выражение лица Богоматери: боль от осознания будущего и решимость, грусть и доброта. Если бы только Маргарита могла это увидеть и понять, какую именно картину он хочет написать с нее.
И тут его осенило.
Лицо озарилось радостью, и сразу стало легче на сердце. Ну конечно! Почему он не подумал об этом раньше?
Рано утром следующего дня Рафаэль вернулся в мастерскую на Пьяцца Сант-Аполлония. Он рассеянно бросил на скамью плащ из ярко-фиолетового бархата с золотой бахромой и пошел по скрипучему деревянному полу. Мастер тут же ощутил лихорадочный ритм кипящей вокруг него работы. В комнате с высоким потолком, украшенным расписными балками, его помощники, готовясь к работе над следующей фреской Ватиканского дворца, делали наброски с натурщиков. То были вчерашний старик, позировавший Джузеппе для зарисовки красным мелком, и юноша, совершенное лицо которого Джулио Романо аккуратно высвечивал белой сангиной на картоне. Это был лик Персея для новой фрески дворца Киджи.
Молодой ученик смешивал умбру с другими красками, добиваясь тона человеческой кожи для портрета, который стоял на огромном дубовом мольберте Джанфранческо Пенни. Вокруг валялись огромные куски ткани в пятнах краски, громоздились деревянные посудины с грязной водой и кистями, кувшины вина и мастерки для нанесения цветной штукатурки на фреску. На столах лежали стопки бумаги, зарисованной с обеих сторон, и коробки пастели самых разных цветов и оттенков.
Помощники мастера были одеты в свободные белые муслиновые рубахи с закатанными рукавами, подпоясанные потертыми кожаными ремнями. На Джованни да Удине и Джулио Романо были темные кожаные фартуки. Все вокруг них покрывали брызги свежей и засохшей старой краски и темная угольная пыль.
Рафаэль погрузился в ровный гул неустанных трудов и пошел к своему рабочему столу возле окна, из которого открывался ошеломительный вид на купола и крыши Рима. У него была в мастерской маленькая комнатка, где он разбирался с бумагами и письмами, но работать мастер всегда предпочитал среди учеников. Он открыл папку и стал перебирать наброски углем, которые делал по памяти, пока образ Маргариты еще ясно стоял перед глазами. С рисунков на него смотрели ее глаза: взгляд пристальный, решительный и в то же время ранимый. Он коснулся пальцами листка. Идеально, подумал он. Но рот никуда не годился. Губы были слишком полными, а пропорции верхней губы нарушали саму сущность образа. Рафаэль аккуратно протер влажной тряпицей нижнюю часть лица и принялся рисовать. На него снова накатила волна впечатлений от недавней бесплодной встречи. Она была Мадонной. Иначе и быть не могло. Это ее судьба, как его судьба заключалась в том, чтобы стать художником.
Рафаэль провел рукой по волосам, не отрывая глаз от рисунка. Он предложил ей все, что мог, но что-то мешало Маргарите принять решение. Что-то не подвластное даже великому Рафаэлю Урбинскому. Он горько усмехнулся. Да, последнее время это стало происходить с ним довольно часто: чем настойчивее он пытался управлять своей судьбой, тем быстрее она выскальзывала у него из пальцев. То же самое происходило с работой. Заказов набралось столько, что он едва ли мог справиться с ними всеми даже при помощи своих даровитых и трудолюбивых помощников. Однако Рафаэль все время был вынужден сравнивать собственные успехи с достижениями своего великого учителя, Леонардо да Винчи. А иногда с достижениями самого опасного соперника, Микеланджело, для которого работа действительно составляла саму суть жизни.
Он снова посмотрел на набросок и почувствовал приступ неожиданной дрожи. Это было где-то за пределами его понимания.
Рафаэль закрыл папку, отступил и перевел взгляд на учеников, занятых работой, глаза его наткнулись на Джулио, в свои восемнадцать лет ставшего самым молодым его помощником. Юноша был исключительно талантлив, только этот талант требовалось приручать, а мастерство оттачивать. К тому же Джулио все еще сомневался в собственных силах. Рафаэль подошел к его столу и встал рядом, изучая изображение идеального юношеского лица. Золотистые локоны натурщика мягкими кольцами обрамляли лицо. Рафаэль даже удивился: как и где Джулио удалось отыскать такое сокровище? Безволосая грудь юноши будто бы вылеплена гениальным ваятелем. Мастер наблюдал за тем, как ученик наносит мазки идеально подобранной под тон кожи краски, которую только что смешал младший подмастерье.
Рафаэль переводил взгляд с натурщика на рисунок и только спустя какое-то время заметил на лице Джулио ярко-красную отметину. Кое-где она налилась лиловым цветом и опухла, а в самом центре виднелась ссадина.
– Джулио, что случилось? – тихо спросил Рафаэль, не прерывая работы ученика.
Джулио сначала не ответил, продолжая напряженно работать.
– Это всего лишь царапина, – наконец отозвался он. – Не беспокойтесь. Глаза не задеты, так что я могу работать.
Эти слова и тот смысл, который вложил в них Джулио, задели Рафаэля за живое. Он делил со своими людьми труды и заботы, с ними он преломлял хлеб и пил вино. Они стали для него семьей, и Джулио Романо не был исключением.
– Оставь, – велел он, забирая кисть из рук Джулио и откладывая ее на стол. – Можешь отдохнуть, – бросил он натурщику, который с трудом поднялся с жесткого табурета, прикрыл тело куском ткани и пошел к камину, чтобы согреться.
– Что произошло? Кто это сделал? – мягко спросил он. – Снова отец?
– Правда, все в порядке, учитель. Это всего лишь царапина. Не обращайте внимания.
– Джулио, ты мой друг, и друг хороший. Я не могу не обращать на тебя внимания. Ты обладаешь таким же даром, как и я, только у меня больше опыта.
Пока Рафаэль говорил, Джулио заметно расслабился.
– Я подрался на улице. Правда! Вчера вечером я выпил слишком много вина и распустил язык, а эта отметина лишь стала мне уроком.
Рафаэль хотел ему поверить. Фрески и картины, союз руки и кисти уникальным образом делали их единым целым. Но этих людей объединяло не только общее дело. Рафаэль припомнил разговор, который состоялся у него с Джулио давно, когда тот, казалось, больше доверял своему учителю. Отец иногда вымещает на мне злость из-за неудачного дня или разочарования от жизни. Он никак не может смириться с тем, что я хочу стать художником. Он считает, что я должен стремиться к другому будущему, к другой жизни.… такой, которая меня никогда не привлекала.
Произнесенные несколько месяцев назад слова всплыли в памяти Рафаэля и оставили в ней расходящиеся круги, как брошенный в воду камень. Он ни секунды не сомневался в том, что никакой драки не было. И дело гораздо серьезнее, чем юноша пытается показать.
Когда златовласый натурщик вернулся на свое место, Рафаэль позволил ученику приняться за прежнее занятие и оставил его в покое, но на сердце у него было тяжело. Джулио неожиданно отказался разговаривать с ним откровенно. Они действительно были друзьями, но пока между ними существовала некоторая отчужденность, и юноша не желал ее изгнать.
5
– Маргарита! – крикнула Летиция откуда-то из глубин пекарни. Ее высокий пронзительный голос без труда проник в маленький темный садик за домом. – Тут тебе кое-что принесли!
День был в зените. Маргарита снимала с веревки высохшее белье, которое развевалось на ветру и, подобно языкам мягкого разноцветного пламени, лизало старую стену, затянутую лозой с тяжелыми виноградными гроздьями. На небе не было ни облачка. На стену, отделявшую сад от земли соседа, прилетели белые голуби. Они ворковали и охорашивались, не обращая внимания на Маргариту, складывавшую уже последнюю рубашку. Привычно вытерев руки о фартук, она пошла в дом.
– Что там?
Петиция и Франческо Луги сидели за кухонным столом, сразу за обветшавшей дверью в сад. Перед обоими стояло по кружке с темно-красным вином. Летиция кормила сына грудью. На столешнице, как всегда припорошенной тонким слоем муки, лежал большой лист бумаги, свернутый в трубочку и перевязанный широкой красной лентой. Он странно смотрелся рядом с таким знакомым глиняным винным кувшином.
– Это принесли из мастерской Рафаэля. Здесь только что был его молодой помощник – тот, что приходил сюда в прошлый раз, – пояснил Франческо, грузно сидевший на скамье, широко расставив ноги и держа в руке кружку с вином. У него был тяжелый хриплый голос. – Ну? Что ж ты не посмотришь?
Маргарита отпрянула.
– Нет, папа, лучше ты.
– Боже мой, Маргарита! Уж не думаешь ли ты, будто внутри что-то опасное? Он же просто пытается добиться твоего расположения! – сказала Летиция, сделав большой глоток из своей кружки. В дверь ворвался свежий ветер, окутав их ароматным облаком.
– Именно этого я и боюсь!
– Да не женского расположения, Бог с тобой, – не выдержал отец. – Он хочет расположить тебя к себе как натурщицу! С чего бы это такой господин, как он, заинтересовался тобой в каком-нибудь другом смысле?
– Ладно, если вы не собираетесь смотреть, что внутри, это сделаю я, – заявила Летиция, потянулась вперед и сняла с рулона ленточку.
Лист сам развернулся, и взорам их открылся набросок, изображавший Мадонну и младенца. Он был сделан одним углем, лишь капля белого цвета оживляла глаза, но ни один из них не мог отвести от рисунка восхищенных глаз. Взгляд Мадонны был задумчив и устремлялся вдаль, маленький Христос играл с мячом, который Мадонна держала в одной руке, в другой была небольшая открытая книга. Внезапную тишину прервал только тихий всхлип Легации. Они рассматривали складки на мантии Мадонны, ее тонкие пальцы, выражение прелестного лица.
– Просто дух захватывает, – наконец выдохнула. Петиция, прижав руку к губам.
– Если он хотел тебя поразить, то выбрал для этого лучший способ, – подвел итог Франческо.
– По-моему, он просто пытается мне показать, что я не должна его бояться.
– А по-моему, нет ничего страшного в том, чтобы предстать запечатленной в образе величайшей из дев, – заявила Легация, легко коснувшись кончиками пальцев лица нарисованного младенца и не выпуская из рук его живую копию. – Во всяком случае, ее никто не видел без одежды!
– Может быть, я все-таки ошибалась на его счет, – неохотно призналась Маргарита.
– Может быть? – негодующе повторил Франческо. – Неужели ты не понимаешь, что он призывает тебя ничего не бояться?
– Да, он действительно талантлив, – тихо произнесла Летиция. – Кажется, еще немного – и эта женщина оживет и сойдет с бумаги!
– Больше того, когда я смотрю на нее, мне хочется плакать, – добавила Маргарита с несвойственным ей чувством в голосе. – Она знает, какое будущее ждет ее ребенка. Это видно по ее глазам. Эта грусть… Она хочет защитить дитя и укрыть от грядущего, насколько подобное в ее силах. – Маргарита подняла взгляд.
Теперь слеза блеснула и на глазах ее сестры, да и отец с трудом подавлял волнение.
– Если то, что Донато показал тебе этим утром, не помогло принять правильное решение, то теперь ты просто должна это сделать, – изрек Франческо. – Кисть самого Рафаэля подарит тебе бессмертие. Сам Господь свел ваши пути, и ты не должна этому противиться. Маргарита, ты должна пойти к нему и сказать, что передумала!
– Да. Конечно, ты прав, папа.
– Если хочешь, бери с собой Донато, – предложила Летиция, укладывая в деревянную колыбель рядом со столом уснувшего младенца. – Тебе в любом случае не помешает сопровождение. Поход в мастерскую художника в полном одиночестве, что бы ты ни собиралась там делать, не пойдет на пользу твоей репутации. Все, кто тебя увидит, должны понимать, что ты будешь позировать только для приличных картин, не то что всякие девицы, не стесняющиеся скинуть с себя всю одежду!
– На этом и порешим, – подвел черту Франческо, сделав очередной глоток из своей кружки. Теперь его усталые глаза светились гордостью. – Как только Донато вернется с конюшни, он проводит тебя в мастерскую синьора Рафаэля. Ты поблагодаришь за присланный рисунок, вернешь его и скажешь, что передумала.
Она стояла перед ним на пороге широко распахнутой двери. В ее руках был свернутый в трубочку рисунок, складки простого светло-голубого платья мягко драпировали ее фигуру. Она надела лучший наряд своей матери, все еще не утративший старомодного изящества. Подол платья скрывал изношенные сандалии. Волосы, расчесанные на прямой пробор, удерживались только простой голубой шапочкой, украшенной несколькими бусинами. Рядом с ней стоял Донато в скромном одеянии: облегающих штанах винного цвета, тунике, подпоясанной цветным кожаным поясом, и белой рубахе под туникой. Он тоже ради особого случая надел свою лучшую одежду.
– Синьор Санти. – Донато почтительно поклонился. – Это для меня большая честь. Я – Донато Перацци, муж сестры Маргариты.
– Рад вас видеть, – кивнул Рафаэль, не отрывая взгляда от Маргариты. Им овладел творческий азарт.
– Я пришла, чтобы вернуть вам вот это, – спокойно произнесла Маргарита, поднимая на него открытый и честный взгляд карих с золотыми искрами глаз.
Рафаэль видел, что одета она просто, но признал, что в этой простоте есть свое очарование и достоинство.
– Этот рисунок предназначался вам.
– Но это ваше творение, и вы не должны…
– Это просто набросок, старый эскиз к образу Мадонны. Я лишь надеялся показать вам характер изображения, для которого вы мне нужны как натурщица.
– Я так и подумала. И характер заметила сразу же. – Уголки ее губ изогнула легкая улыбка.
– Синьорина, я целых два года откладывал исполнение этого заказа. Я написал уже много Мадонн для разных церквей и часовен. Так много, что едва ли смогу их всех припомнить. Но что-то не давало мне написать эту. Я никак не мог найти ее образ, не видел ее лица. До того дня, как повстречал вас. – Он опустил глаза. – Синьорина Луги, даю слово, я готов на все, чтобы убедить вас в честности моих намерений.
– Вы уже это сделали.
– Слава Богу, – тихо произнес Донато, возводя взгляд к небесам.
Но Рафаэль молчал, видя только Маргариту, ее прямоту и безыскусность.
– Раз уж вы сюда пришли, – неожиданно сказал он, спохватившись, – не желаете ли осмотреться?
Он понимал, что желание ошеломить гостей грандиозностью мастерской с ее драпировками, натурщиками, мольбертами, картинами, написанными на деревянных досках, было слишком очевидным, но ничего не мог с собой поделать. Если это поможет ему удержать ее рядом, он готов рискнуть. Все картинные жесты, глубокомысленные сентенции, блеск остроумия, столь ценимые римскими богачами и сильными мира сего, оставляли равнодушной Маргариту Луги.
Она молча устремилась за ним, переходя от одного стола к другому. Потрясенный и безмолвный Донато тенью следовал за свояченицей. Маргарита видела картины на самых разных стадиях готовности, рассматривала эскизы к образу Мадонны.
– А где вы работаете?
– Вот тут, – ответил он, указав на стоящий в центре мастерской, рядом с рабочими местами учеников, испачканный красками стол, на котором были рассыпаны кисти и лежали две палитры. Рядом стоял огромный пустой мольберт.
– Не ожидали? – спросил он не без удовольствия. Теперь настала его очередь удивлять.
– Да, я, скорее, думала увидеть что-то более… более…
– Более значительное!
Она вспыхнула и ответила не сразу.
– Я, скорее, полагала, что мастер, чье творчество так важно для Рима, выберет себе для работы место более уединенное, где он может… сосредоточиться.
– Этой мастерской правит не сосредоточенность, а братство. Здесь мои ученики учатся у меня, и, что не менее важно, здесь я учусь у них. Они – мои товарищи не только в творчестве, но и в жизни.
– Скажите, а не перенимают ли они вашу репутацию имеете с вашим талантом? – последовал прямой вопрос.
В первый момент он не ответил и даже не улыбнулся. Потом совершенно неожиданно откинул голову и разразился счастливым смехом.
– Синьорина, вы истинная загадка, – произнес он сквозь смех.
– Я как раз собиралась сказать о вас то же самое, синьор Санти.
– Прошу вас, пойдемте, – пригласил он ее к своему столу, мягко положив руку ей на талию.
Пока они шли, Рафаэль заметил, что его помощники и ученики норовят украдкой рассмотреть его спутницу, а старый натурщик с длинной седой бородой, сидевший на обломке римской колонны, тихо ухмыляется. Все они как бы говорили Маргарите, что она далеко не первая девушка, которой великий художник показывает свою мастерскую, и вряд ли станет последней.
