Текст книги "Рубин Рафаэля"
Автор книги: Диана Хэгер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
– Если ты когда-либо передумаешь, – произнесла она с трогательной искренностью, – если тебе придется выбирать между мной и искусством, я тебя пойму. Я видела, как много оно значит для тебя.
– Этому не бывать, – торжественно произнес он. Слова его прозвучали как клятва. Рафаэль держал ее руки между своими ладонями, сложенными в молитвенном жесте. – Ты оживила для меня мое искусство, понимаешь? Ты дала мне сил, когда мои были исчерпаны. Я не знал, как и для чего писать. Любовь моя, говорят, у писателей были свои музы. Если это так, то я обрел свою собственную. Эта муза – ты.
Он неожиданно отстранился, потому что страсть торопила его не овладеть ею, но запечатлеть такой, как она была в тот миг. Он прошел через всю комнату к своему альбому с эскизами, схватил новый мелок и начал рисовать ее, лежащую перед ним в соблазнительной позе.
– Разве ты не довольно меня рисовал? – улыбнулась она. Ее тело было расслаблено, а улыбка манила и очаровывала.
– Не могу остановиться, – хитро улыбнулся он и показал, как она должна положить руку между слегка раздвинутыми ногами, одно колено чуть согнуто, глаза смотрят прямо на него, без тени смущения. – Господи, какая красота!
– Какая непристойность! – тихо засмеялась она – Как ты можешь писать тела бесстыдно обнаженных женщин?
– Но ты же не просто обнаженная женщина! Ты – воплощенное вдохновение! Если меня кто-нибудь когда-нибудь спросит, то это – классический образ… образ… – Он задумался, чтобы подобрать точное слово. – Я знаю, образ Венеры, богини любви! А Рим весьма благосклонно воспринимает изображение обнаженного женского тела, если оно вписывается в античную мифологию! Ты сама об этом знаешь!
– Нет! – смеялась она. – Откуда мне знать?
Рафаэль снова откинул мелок и, подойдя к ней, стал медленно ласкать ее тело, целуя ноги и внутреннюю сторону бедра. Когда он дошел до треугольника шелковистых волос, Маргарита откинула голову и закрыла глаза наслаждаясь прикосновениями его языка к коже.
Пока он ее ласкал, она заметила надпись на одном из ее первых портретов. Слова были размашисто начертаны в самом низу листа. Она потянулась за ним и взяла его в руки.
– Что ты сделал с моим портретом?
– Я написал тебе сонет.
Она была искренне удивлена.
– Прочитаешь его мне?
– Ты не хочешь сделать это сама?
– Я хочу услышать его из твоих уст. Ты читай, а я буду смотреть на твой рисунок Пожалуйста, Рафаэль, прочитай!
Волнуясь, как ребенок на уроках риторики, Рафаэль взял у нее свой рисунок и положил себе на колени. Он еще раз посмотрел на Маргариту, потом перевел взгляд на слова, которыми попытался выразить свою любовь:
От чистой красоты твоей трепещет сердце,
Но кисть напрасно тщится.
Лишает сил любовь.
У Маргариты на глазах показались слезы.
– Как красиво.
– Это только первая строфа. Я написал ее, когда моя страсть была еще неразделенной.
– Лучшего подарка мне никто никогда не дарил и не подарит.
– Но я обязательно попытаюсь это сделать.
– Что бы ты мне ни преподнес, это не сравнится с тем, что исходит из глубин твоего сердца.
Никогда раньше он не встречал женщины, которая могла бы произнести подобные слова, тем более так, чтобы он в них поверил.
– Пойдем сегодня со мной, – неожиданно предложил он.
– В твой дом?
– Да. Побудь там со мной. Поговори, поужинай за одним столом. Я буду читать тебе книги, учить тебя. А потом ты проснешься в моих объятиях, и не надо будет никуда бежать с первыми лучами солнца. Там гораздо удобнее, чем здесь. У меня найдется комната и для Донато. Со мной живет всего один слуга.
– А твой помощник, синьор Романо? Разве он живет не у тебя?
Рафаэль совсем забыл об этом и, вспомнив, очнулся от мечтаний. Другая женщина… Страстно желая не упустить ни одного мгновения рядом с Маргаритой, он напрочь забыл о Елене и о своей вине за то, что между ними произошло.
– Наверное, ты права. – Он потер лицо руками. – Джулио – один из самых верных помощников, и его комната находится наверху, там же, где комната слуги. Но если тебе это будет неприятно, мы обязательно придумаем что-нибудь другое, чтобы встречаться каждую ночь.
Маргарита перекатилась на живот и оперлась подбородком на сложенные руки. Она долго-долго смотрела на Рафаэля, чуть нахмурив брови.
– Значит, только это тебе и нужно от меня – встречаться каждую ночь?
– Нет, я хочу, чтобы мы не расставались до конца наших жизней.
– Не сочетаясь браком?
Рафаэль почувствовал, как сжалось его сердце Он закрыл глаза, лихорадочно размышляя, что сказать как объяснить все, чтобы она поняла. Как быть с Марией и заказами Биббиены? Не говоря уже о том безмерном влиянии, которое кардинал мог употребить, чтобы уничтожить Рафаэля – и его учеников, – если открыто разорвать помолвку. Однако всепобеждающая любовь заставила даже его изменить отношение к этим препятствиям. Отказ прежних благодетелей от своих заказов отныне не имел значения, потому что Маргарита могла его не понять. Он уже оскорбил ее предложением приходить к нему по ночам, будто она не стоила лучшей доли, чем быть простой любовницей.
– Я хочу на тебе жениться, Маргарита.
– Жениться?
– Клянусь, придет день, и ты станешь моей женой.
– Когда он придет?
Он откатился в сторону и тяжело вздохнул. Впервые за несколько дней накал всепоглощающей страсти немного остыл. Его почти ранило разочарование, проступившее на ее лице. Даже закрыв глаза, он не мог избавиться от мучительного видения.
– Скажи, что мне сделать. Я не знаю, как тебя убедить! – Он снова посмотрел на нее, терпеливо ждущую объяснений. – Я хочу расторгнуть помолвку с Марией Биббиеной, и я это сделаю. Клянусь! Но в моей мастерской столько художников: Джулио, Джанфранческо, Джованни. Они, как и многие другие, поверили мне, вручили мне свой судьбы и работают на меня. И если я обижу племянницу такого влиятельного лица, как кардинал Биббиена, то…
– Твои помощники… твои друзья останутся без работы. Из-за тебя.
Он смахнул волосы со лба и тяжело вздохнул.
– Кардинал легко сможет настроить Киджи и Его Святейшество против меня. Микеланджело Буонарроти будет только счастлив вернуться в Рим из Флоренции и принять мои заказы. Я же уберусь восвояси в Урбино, чтобы писать портреты местной знати.
Маргарита погладила его по щеке, потом нежно поцеловала.
– Бедный Рафаэль. Столько людей хотят использовать тебя к собственной выгоде, не думая о твоей.
– Я тебя предупреждал, что для них я только товар.
– Этого я и боялась. У нас нет выхода.
Внезапно его осенило, даже глаза заблестели от радости. Он рассмеялся, не веря, что эта очевидная мысль до сих пор не приходила ему в голову.
– Что? – спросила Маргарита, заметив в нем перемену.
Рафаэль сел и принялся торопливо одеваться.
– Не могу тебе сказать. – Он опять счастливо рассмеялся. – Вернее, пока не могу. Мне понадобится некоторое время, чтобы выполнить задуманное, но я найду выход!
Он помог ей одеться и даже обуться в поношенные сандалии с кожаными ремешками. Я должен позаботиться и об этом тоже, подумал он. Нужно купить ей новые наряды, белье и украшения. Маргарита Лути заслуживает всего самого лучшего, и я сделаю все, чтобы это ей дать.
Рафаэль взял ее за подбородок двумя пальцами и заглянул в глаза.
– Я пришлю за тобой, как только все будет готово. Но для того, что я задумал, понадобится какое-то время. Ты сможешь проявить терпение?
Она ответила не сразу, тоже смотря ему в глаза. Потом, чуть склонив голову, очень тихо ответила:
– Знаешь, я поняла, что тебя могу ждать вечно.
– Благодарю тебя, Господи! – вырвалось у него, и он заключил Маргариту в объятия.
15
Когда следующим утром, на рассвете, Маргарита подошла к пекарне, у дверей ее ждал Антонио. Она была поражена его бледностью и мрачным выражением, против обыкновения, небритого лица, которое всегда выражало высокомерие и самодовольство. Что-то воистину потрясло непоколебимого Антонио Перацци.
Маргарита устало откинула капюшон и открыла дверь в пекарню. Она намеренно не воспользовалась черным ходом, ведущим в жилые помещения, чтобы не привлекать внимания к тому, когда вернулась. Разумеется, отец, Донато и Летиция знали, где она теперь проводит ночи, но Маргарита была слишком горда, чтобы лишний раз привлекать внимание к своим отлучкам или лишний раз что-либо объяснять.
Похоже, сегодня объяснений было не избежать.
– Вот как! Значит, это правда! Ты с ним спишь! – сказал Антонио лишенным выражения голосом и последовал за ней на кухню, залитую серым утренним светом. Там было еще тихо и пусто: время выпечки хлеба пока не наступило. Маргарита зажгла свечу на столе и повязала на поясе белый передник.
– Это тебя не касается, – ответила она, завязывая узел и выставляя на стол миски и все остальное для вымешивания теста. Она хотела себя чем-нибудь занять, чтобы не смотреть в осуждающие глаза Антонио. – Кроме того, разве не ты сам просил, чтобы я позволила ему ухаживать за мной?
– Я думал, ты поводишь его за нос, вытянешь пару-другую флоринов, может, драгоценный камень, чтобы нам было с чего начать совместную жизнь.
Она замерла с деревянной ложкой в руках и воззрилась на него, впервые отчетливо разглядев разницу между ним и Рафаэлем.
– Значит, ты плохо меня знаешь.
– Да я знаю тебя с детства! Мы всегда знали, чего хотим от жизни! И как это получить!
– Ты дал мне понять, что мы с тобой только друзья.
– Мало ли, что я сболтнул, – пожал он плечами. – Ты же знаешь.
– Я имею в виду твое поведение, а не слова. Это из-за него между нами все изменилось. – Она обхватила себя обеими руками, а он понял, что Маргарита имела в виду его шашни с другими женщинами. У него хватило ума ничего не отрицать. – У нас с тобой не будет никакой совместной жизни.
Теперь его взгляд стал злым.
– Никогда бы не подумал, что ты так со мной поступишь!
– А я бы не подумала, что ты позволишь мной попользоваться за пригоршню монет или будешь соблазнять служанку в доме Киджи, чтобы получить повышение!
– Я просто использовал то, что имел! – Его гладкое красивое лицо пошло красными пятнами, исказилось от гнева. – А в то время самым лучшим товаром была ты! Мы родились и выросли вместе. Мы с тобой похожи как две капли воды! Этого ты не можешь отрицать!
– Наверное, не могу. Как и уважать тебя.
– Ты еще говоришь об уважении? Ты, которая отдала свою девственность чужому человеку?
– Вместе с девственностью я отдала ему свое сердце, Антонио.
– Которое он обязательно разобьет, попомни мои слова! Ты стала для него вызовом, поманила новизной, как сдобный фруктовый хлебец – богача, объевшегося кремовыми пирожными!
– Большое тебе спасибо! – ответила она, уязвленная этим потоком оскорблений.
– Ты должна была стать моей женой!
– Тогда не надо было толкать меня в объятия другого мужчины!
Он изо всей силы ударил кулаком по столу.
– Ты должна мне за это, Маргарита! По крайней мере, обязана возместить мой позор и толки соседей, которые из-за тебя теперь показывают на меня пальцем. Благодаря твоему распутству я должен буду терпеть насмешки не один месяц!
Она резко развернулась, не веря своим ушам.
– Ты требуешь денег?
– Да, я считаю, что ты мне должна!
Она знала Антонио почти столько же, сколько помнила себя, и только сейчас поняла, что этот беззаботный красавчик, воплощенная самоуверенность, был для нее совершенно чужим человеком.
– Ты совсем не похож на своего брата.
– Я всегда считал это достоинством, – огрызнулся он. – Донато позволяет твоей сестрице водить себя за нос, дурачок! Он всю жизнь будет чистить свои конюшни!
– Убирайся, Антонио!
Это сказал Донато высоким срывающимся голосом. Он стоял на нижних ступенях лестницы вместе с Легацией и Франческо, собравшимися печь свежий хлеб. Все трое слышали каждое слово отвратительного спора.
– И не подумаю, пока не получу то, за чем пришел. – Единственное, что ты получишь, – это хорошую взбучку! – пообещал Донато и бросился на младшего брата.
– Я так долго мучилась, сомневаясь в том, что поступаю правильно, – выпалила Маргарита. – Я рада, что ты сегодня открыл мне глаза.
– Тебе это не сойдет с рук, Маргарита Лути! Я не позволю тебе меня позорить! – выкрикивал Антонио, пока Донато тащил его за шиворот к двери. – Это я вам всем обещаю!
В тот же вечер кардинал Биббиена стоял перед племянницей и в изнеможении закатывал глаза, пока она тихо плакала, спрятав лицо в ладони. Его преосвященству были чужды нежные чувства, но Марию, которая жила с ним в Риме с девятилетнего возраста, он жалел. Его брат с супругой, предпочитавшие Вечному городу фамильное гнездо, величественное палаццо Довицио в Биббиене, считали, что наилучшая партия для их наивной дочери сыщется поближе к средоточию власти.
Сначала опекунство было для Бернардо обузой, но со временем, незаметно для себя, он обрел в Марии дочь, которой никогда не имел. Для нее же он стал заботливым советчиком и заступником, которого она не смогла найти в своем отце.
Мария редко видела родителей и во всем привыкла полагаться на дядю, который стремился ее защищать и желал устроить ее будущее. Изначально он задумал обручение с Рафаэлем, дабы прославить собственное имя, но, когда Мария увлеклась не на шутку, стал добиваться брака уже из отеческих побуждений.
Открывшаяся неприглядная правда задела его тем, что расстроила племянницу.
Она плакала, а кардинал смотрел на картину «Молитва святого Иеронима», которую подарил Марии, дабы украсить покои, отведенные ей на вилле его преосвященства на облюбованной знатью Виа деи Леутари. Кардинал сложил руки на груди.
– Если ты уже выплакалась, дорогая, осуши свои слезы и решай, что мы будем делать.
Биббиена приехал на фамильную виллу, где в довольстве и блеске жила Мария, из Ватикана в сопровождении папских стражников верхом на своем гнедом жеребце, покрытом богатой попоной под изукрашенными дорогими каменьями седлом. Колючий зимний ветер норовил забраться под накидку и рясу, когда он переправлялся через Тибр.
Он нашел племянницу в большой зале, где в гнездах бесчисленных ниш прятались бесценные древние вазы, а стены покрывали росписи на религиозные сюжеты. Это была ее приемная, преддверие спальни. Мария сидела перед огромным камином, в котором ревел огонь на подушечке из темно-голубого шелка. Она показалась ему безжизненной и обмякшей, как брошенная капризным дитятей тряпичная кукла, и кардинал почувствовал что ему изменяет терпение. Эти горькие слезы уже выводили его из себя. Более того, они терзали его сердце.
– А что еще нам остается, кроме как признать свое поражение?
– Признать поражение? – вскричал он, и его пронзительный голос заметался в гулких пустотах ниш. – Перед дочерью булочника? Пресвятой Боже, дитя мое! Такие слова недостойны женщины из рода Биббиена! Даже не думай сдаваться!
– А что мне еще делать? Думать о будущем, в котором не будет Рафаэля?
Он опустился рядом с ней на колени, взял ее за руки и слегка встряхнул. Его преосвященство ненавидел себя за эту несчастную привязанность, которая делала его слабым, размягчала сердце. Кардинал не желал быть уязвимым.
Заговорив снова, он постарался сдержать свой гнев и не кричать.
– Ты должна настоять на выполнении данного тебе слова. Речь идет о твоей чести, Мария, о добром имени твоей семьи. Если столь известная персона, как Рафаэль, расторгнет помолвку, мы не сможем подыскать тебе другую достойную партию!
По ее бесцветным щекам покатились слезы беспомощности.
– Разве ты не можешь пойти к Его Святейшеству и попросить за меня?
– Даже Папа не властен женить на тебе мужчину, если тот сам не захочет вступить в брак Кроме того, он уже говорили о тебе прошлой осенью, и Его Святейшество заметил, что Рафаэль весьма противился скорой свадьбе.
– Тогда все пропало! – Она снова отдалась горю, тоненько всхлипывая. – Но я так его люблю!
– А это, девочка моя, твоя ошибка, – холодно изрек кардинал и выпрямился. – Браки среди людей нашего положения не имеют ничего общего с любовью. Если тебе удастся изменить его намерения, переждав это новое увлечение, ты узнаешь, что твой Рафаэль обладает натурой художника. Иначе говоря, он непредсказуем, самовлюблен и подвержен всем порочным страстям без исключения.
– Дядюшка! – выдохнула Мария, прикрыв рот руками.
– Пора тебе повзрослеть, дорогая. Эти качества позволяют ему творить красоту, и они же потребуют от его жены большого терпения и понимания многих вещей.
– Таких, как любовные связи?
– Множество связей в обозримом будущем.
Ее влажные от слез совиные глаза распахнулись еще шире.
– Ты думаешь, что я никогда не понравлюсь ему настолько, чтобы он перестал смотреть на других женщин? Даже после того, как мы повенчаемся?
Он с раздражением ударил кулаком по обтянутому кожей подлокотнику огромного кресла.
– Мария, очнись, прошу тебя! Он все еще может жениться на тебе, если произойдет чудо и мы будем очень терпеливы, мудры и осторожны. И ежели Господь смилостивится над вашим союзом, ты, возможно, даже понесешь! Но Рафаэль Санти никогда не будет тебе верен! Он просто не способен хранить верность и всегда следует только своим желаниям! Если ты не расстанешься с детскими мечтаниями о том, что может быть иначе, поверь, я прогоню его подальше и поскорее!
Кардинал заметался по комнате, роняя слова:
– Так что тебе решать. Желаешь ты обрести идеального супруга или жемчужину Рима, прославленного художника, за которым нужен будет глаз да глаз, если одержишь победу?
Она вытерла нос платком, отделанным кружевами и долго сморкалась, пока нос не покраснел.
– Я все равно хочу выйти за него замуж, дядя.
– Такого как есть?
– Да. Такого как есть.
– Хорошо. Тогда давай сделаем все, что для этого потребуется. Я имею в виду: абсолютно все, – спокойно подвел он итог.
Они шли по узеньким людным улочкам Трастевере. Рафаэля никто не узнавал, потому что его оливково-зеленый бархатный берет был надвинут почти на самые брови и, пока они не достигли мощеной булыжником площади возле церкви Санта-Доротеа, он старался не поднимать головы.
– Пойдем, – сказала Маргарита, жестом предлагая ему войти внутрь.
– Мы? В церковь? – засмеялся он. – После того, что вытворяли утром?
– Я хочу тебя кое с кем познакомить, – пояснила она, поднимаясь по широким каменным ступеням к резным, потемневшим от времени дверям с медными ручками.
Маргарита с умиленным сердцем вошла в святилище. В этом теплом, залитом мерцанием свечей прибежище мира и покоя она молилась, исповедовалась и горевала по умершей матери. Здесь она снова обретала надежду, даже если бывала тут мимоходом. И теперь, когда ее жизнь стремительно менялась, ей особенно приятным показалось вернуться сюда.
Маргарита направилась между двумя рядами деревянных сидений к нефу, где священник в черной рясе, широкоскулый, с тяжелой челюстью, вынимал огарки из латунных подсвечников возле алтаря. Маргарита смотрела на него и думала, что время не властно над падре Джакомо, воплощением спокойной доброты. Он был невелик ростом, лысоват, на висках уже вовсю серебрилась седина. Маргарита почувствовала, как ее улыбка стала шире под взглядом таких знакомых серо-голубых глаз.
– Пресвятая Богородица! Как я рад тебя видеть, дитя мое, – сказал святой отец, и они обнялись. Потом он отстранился и вытянул вперед руку, как сделал бы гордый дядя, любующийся племянницей. Перемены, происшедшие с Маргаритой с ее последнего прихода в церковь, не остались для него незамеченными. Одна сияющая улыбка на ее лице говорила сама за себя.
– Мне очень не хватает ваших проповедей, – промолвила Маргарита. – И ваших добрых советов, падре.
– Похоже, у тебя и без них прекрасно идут дела, – ответил он, глядя с усмешкой на прославленного художника, одетого в светло-зеленый бархатный плащ с меховой оторочкой и такого же цвета берет. Руки мастера, отмытые от краски, были украшены кольцами. Священник явно ждал, когда их представят друг другу.
Рафаэль в это время рассматривал большую пустую нишу рядом с алтарем. Потом резко обернулся с выражением искреннего интереса на лице.
– Здесь бы прекрасно смотрелось «Успение Богородицы», – объявил он, показывая на пустое пространство. – А тут – небольшое изображение Мадонны в золотом окладе.
– Моему приходу такая роскошь не по карману, синьор Рафаэль.
Он улыбнулся.
– Так вы знаете, кто я?
– Весь Рим знает своего художника. Я падре Джакомо, – представился священник, вежливо улыбаясь.
– Маргарита много рассказывала о том, как вы были к ней добры после смерти ее матери. Мне кажется, что я уже давно вас знаю.
– Мне очень приятно, что вы обо мне такого мнения. – Он почтительно опустил взгляд, но тут же снова посмотрел на гостей с широкой улыбкой. – Так чем же я обязан удовольствию видеть вас?
– Мне очень хотелось сюда прийти, – призналась Маргарита. – И еще хотелось, чтобы синьор Санти увидел это место, которое так много значит для меня и моего квартала.
– В таком случае это для меня двойная честь. – Он сложил оплавленный воск в пеньковый мешочек, который держал в руках, и продолжил: – Мне нечем вас попотчевать, но я сочту за честь предложить вам вина и хлеба из пекарни Луга. Я рад приветствовать в нашей скромной церкви великого художника и женщину, которая его сюда привела.
Рафаэль улыбнулся.
– Мы с радостью примем ваше предложение, падре.
Они устроились в маленькой, отгороженной занавесками комнатке позади часовни. Скромную белизну стен оживляло только маленькое застекленное окно со свинцовыми переплетами и железной ручкой. Они толковали об искусстве, Церкви и исключительной простоте Маргариты в образе Мадонны.
– Я помню ее еще маленькой девочкой. Кажется, это было совсем недавно! – с гордостью сказал падре.
– Жаль, что я тогда ее не видел, – отозвался Рафаэль. – Какой она была?
– О, она всегда была славной девчушкой. Все те же круглые глаза, все тот же смех. В ней с самого начала теплилась Божья искра. Совсем крошкой она любила во время службы прятаться за столиком при алтаре. Так ей было лучше слышно, вот какая была набожная! Помнишь, Маргарита?
– Конечно помню, – засмеялась она. – Отец тогда показал мне, где раки зимуют!
– А теперь она выросла и стала красавицей, уверенной в себе женщиной, у которой целая жизнь впереди.
Я только могу себе представить, как прекрасна наша Маргарита на картинах такого художника!
– Приходите к нам в мастерскую. Увидите своими глазами.
– Это невозможно!
Рафаэль наклонил голову на бок.
– Вы не хотите?
– Что вы! Я не смею об этом мечтать. Я бедный священнослужитель, и мне не пристало выходить за пределы своего прихода, который мне знаком и понятен.
Рафаэль сдержал улыбку, приложив к губам палец, на котором поблескивало золотое кольцо.
– А как вы тогда отнесетесь к тому, что мои помощники придут сюда и украсят стену храма изображением Успения Богородицы?
– Зачем вам брать на себя такие хлопоты? – недоумевал священник – У вас наверняка достаточно срочных заказов от влиятельных людей, способных к тому же заплатить столько, сколько заслуживает ваш: талант!
– Затем, что это место и вы, падре, дороги синьорине Луга. Ее счастье делает счастливым меня. А вторая ниша на той стене так и просит, чтобы в нее поместили маленькое изображение Мадонны. Я готов написать его для вас собственноручно.
– Ни я, ни эта церковь никогда не забудут того, что вы для нее сделаете, синьор Санти. Если вам когда-нибудь понадобится наша помощь, мы исполним любую вашу просьбу, – с искренней благодарностью сказал священник.
Прошло шесть недель, наступил новый год, и в церковь Санта-Доротеа явился молодой, хорошо одетый посыльный из мастерской синьора Рафаэля с пакетом. Внутри свертка падре Джакомо нашел маленькое круглое и удивительно тонко выписанное изображение Мадонны, одетой весьма необычно: в тюрбане, голубой шелковой робе и зеленой шелковой шали. Пресвятая Дева смотрела прямо на падре глазами, полными спокойной, безмятежной любви к младенцу, играющему у нес на руках. Падре безошибочно узнал в нем младшего сына Легации Перацци, Маттео. На заднем плане священник узрел юного Иоанна Крестителя, написанного с другого ее отпрыска – Луки. Мадонна была прекрасна и неподвластна времени. У Той, что воплощает вселенскую любовь и всепрощение, было лицо простой девушки из семьи пекаря, Маргариты Луги.
16
На закате холодного дня, когда солнце заливало горизонт красноватым светом, Рафаэль стоял возле раскопок Домус Ауреа – дворца, принадлежавшего печально знаменитому римскому императору Нерону. Десятки рабочих в свободных рубахах, перехваченных кожаными поясами, в темных штанах, пыльной обуви и грязных шапках, сновали перед ним, как муравьи. Они приносили и уносили корзины с почвой и камнями, осколками целого мира, который когда-то назывался Золотым Домом.
Чудо из камня разрушили до основания и засыпали землей по велению преемника Нерона, Траяна, который хотел поскорее освободиться от прошлого, чтобы на обломках его воплотить собственные грандиозные замыслы. Имя им было Колизей. Теперь же попасть в сохранившиеся подземные залы можно было только спустившись туда в подвешенной на веревке корзине.
Рафаэлю вменялось в обязанности надзирать за раскопками в этой части города и в нескольких других местах. Как будто мне нечем себя занять, думал Рафаэль, морщась от усталости. Весь прошлый вечер он провел в Ватиканском дворце, трудясь над новыми фресками. Потом они с Джулио несколько часов обсуждали позу и цветовое решение каждой фигуры. Он не видел ни Маргариты, ни собственной кровати вот уже двое суток. От усталости он едва держался на ногах, а рабочий день его был только в самом разгаре.
В это время Джулио и Джанфранческо Пенни работали над фресками в Ватикане, а Джованни да Удине и целая группа других помощников недалеко от них наконец взялись за ванную комнату, которую Биббиена хотел украсить изображениями фруктов и животных. Здесь, как и в росписи коридора, уже завершенной Рафаэлем, следовало воспроизвести мотивы Домус Ауреа, милые сердцу Биббиены. Слава Рафаэля распространилась настолько широко, что на столе его валялись нераспечатанными письма от королей, герцогов и принцев со всего мира с просьбами написать их парадные портреты и послания с предложением новой работы в Риме. Все это время Микеланджело был во Флоренции, вместе с Себастьяно Лучиани строя планы свержения Рафаэля с пьедестала.
– Вы готовы, синьор?
Голос широколицего чумазого рабочего вывел его из задумчивости.
– Готов, насколько к этому можно подготовиться, – ответил он. Ему предстояло погружение в темное и тесное пространство, где в воздухе клубилась густая смесь пыли, песка и гари. Он собирался взглянуть на историю, когда-то разрушенную, утратившую величие и похороненную без почестей.
Рафаэль застыл, вцепившись в борт плетеной корзины, которую опускали на веревке в узкий проход четверо вспотевших рабочих. Дорогу ему освещала единственная лампа.
Удивительно, сколько сокровищ и тайн скрывали эти глубины! Но спускаться сюда Рафаэлю всегда было неприятно. Замкнутое пространство, затхлая сырость и удушье из-за нехватки свежего воздуха заставляли представлять, что он в гробу. Это место возрождало старый страх – умереть молодым, как отец и мать. Он боялся уйти из жизни, не успев сделать главного, и эта боязнь была его навязчивым спутником, пока он не встретил Маргариту. Эта женщина не просто подарила ему новую жизнь – она наполнила его волей к жизни. Рафаэль вздрогнул и еще крепче ухватился за края корзины почувствовав, как воздух вокруг него становится холодней Домус Ауреа теперь напоминал катакомбы… и могильный склеп.
Корзина раскачивалась и дергалась, но продолжала спускаться вниз. Пространство под ним неимоверно расширилось. Это место прозвали за форму Восьмиугольной комнатой. Больше двух лет отсюда ежедневно поднимали десятки корзин с землей и песком, но землекопы до сих пор еще не достигли пола древнего сооружения. Оно стало своеобразным временным хранилищем для предметов искусства и обихода, всего того, что не разворовали люди Траяна.
Придет день, и он подарит Маргарите дворец, не хуже этого. Им владело желание возвысить ее и при каждом удобном случае всеми возможными способами напоминать о том, как много она для него значит.
Самое дорогое, самое прекрасное и самое редкое его сокровище.
Рафаэль выбрался из корзины. Вокруг него снова закопошились рабочие в мокрой от пота, грязной одежде. Один из них пытался развернуть пергамент со схемой раскопок Рафаэль вышел на середину некогда прекрасной залы.
Крышу здания когда-то венчал огромный купол с отверстием на вершине, сквозь которое проникал солнечный свет. Говорят, что именно здесь снискавший дурную славу император провел последние дни перед самоубийством.
Советники подробно описали Рафаэлю, каким когда-то был дворец. Построенный Нероном после великого римского пожара, он был украшен картинами, фресками, фонтанами, обставлен изысканной мебелью. Даже сейчас в прилегающих к залу комнатах рабочие, ведущие раскопки, все еще находили частицы былой роскоши: то золотой лист, то фрагмент мрамора, то драгоценный камень, то резную слоновую кость. О славных временах напоминали сильно пострадавшие росписи на потолках, которые теперь кропотливо восстанавливались под руководством Рафаэля. Именно эти фрески вдохновили прежнего понтифика, Юлия II, на мысль послать сюда художников, чтобы те скопировали все, что сохранилось, а потом воспроизвели в Ватикане. В этом же стиле Рафаэль расписал коридор, ведущий к покоям Биббиены, помня об интересе кардинала к Золотому Дому и его сокровищам.
Рафаэль стоял и при свете факелов наблюдал за работой людей на лесах, которые под его началом спасали остатки фресок Над ним парили образы Одиссея, предлагающего чашу вина Полифему, и Ахиллеса на острове Скирос перед Троянской войной.
Через круглую дыру, не более метра диаметром, в каменной стене Восьмиугольной комнаты можно было попасть в другие помещения. В мрачном лабиринте подземелий Домус Ауреа царили пыль и сырость. Тот, кто желал его обследовать, должен был передвигаться ползком в кромешной тьме. Рафаэлю это совсем не нравилось. Давящая теснота и спертый воздух могли кому угодно внушить мысли о могиле. Он влез в дыру и быстро пополз, стараясь не уронить латунную лампу, которой освещал себе дорогу.
Оказавшись во второй комнате, он увидел еще одну группу людей. Они восстанавливали слой штукатурки, который грозил обвалиться. Здесь раньше располагался нимфеум. Комната была хороша, несмотря на плачевное состояние: потолок с падугами, цилиндрические своды, ниши для статуй и останки большой конструкции, которая должна была имитировать водопад – приют уединенных размышлений прекрасных патрицианок. Рафаэль отряхивал грязь с одежды, когда к нему подошел, улыбаясь, черноволосый мужчина с густыми кустистыми бровями, небритый, заляпанный грязью, взъерошенный.
