Текст книги "Ценою крови"
Автор книги: Дэвис Робертс Вилло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
42
В Аннаполисе и окрестностях было примерно тысячи три с лишним жителей. Не менее половины из них ускользнули из подготовленной для них мышеловки, уйдя в леса. Именно к ним относились такие строки из приказа полковника Лоуренса: «Необходимо действовать со всей строгостью… и лишить беглецов всяких средств к существованию. С этой целью их дома должны быть преданы огню, а все запасы продовольствия – уничтожены. Вы вольны поступать с этими людьми по своему усмотрению, в случае же их нападения на военнослужащих наказанию должны быть подвергнуты лица, во владениях которых совершен такой злодейский акт, или – в случае их отсутствия – ближайшие соседи».
Акадии более не должно было быть. Право на существование имела только колония Новая Шотландия, и жить в ней должны были только англичане.
Между тем трое спасшихся из Гран-Пре все шли и шли, по большей части молча, отвлекаясь только на самое необходимое – поесть, устроить себе какое-то пристанище… Солей заставляла двигаться только мысль о ребенке Реми. Франсуа преследовали сомнения: справится ли он один, без Антуана? Но он никому не говорил об этих своих мыслях. Ему кое-как удавалось обеспечивать пропитание для всех троих. Он даже заставлял девушек пить отвар из еловой коры и иголок – индейское средство от цинги.
Селест выглядела почти такой же измученной, как и Солей. Франсуа частенько поглядывал на девушку, когда думал, что она этого не замечает. Иногда он ловил на себе ее взгляд и тут же отводил глаза в сторону. Наверняка она думает: ну почему судьба распорядилась так, что с ними Франсуа, а не ее любимый Антуан. Простит ли она его за то, что он, а не Антуан уцелел?
Поначалу их приводило в ужас каждое варварство завоевателей: сожженная хижина, затоптанный огород, запруда, из которой выпущена вода, – все делалось для того, чтобы ни одному беглецу не досталось ни крова над головой, ни плодов его труда, ни даже рыбки! Потом их восприятие как-то притупилось. Но при приближении к каждому повороту тропы все их чувства обострялись до предела: а вдруг там засада или патруль идет навстречу?!
Одежда их уже превратилась в лохмотья. Без теплых вещей и новых мокасин они так долго не выдержат, понимал Франсуа, и его охватывало отчаяние. Он может свалить оленя – на мясо, но чтобы содрать шкуру, обработать ее, раскроить, сшить – на это у них не было времени. А по ночам уже были заморозки, и выношенная оленья шкура, которую они нашли в индейском поселке, не защищала от холода, как бы плотно они ни прижимались друг к другу, чтобы согреться: Солей всегда в середине, Франсуа и Селест – по краям.
Как-то ближе к полудню они почувствовали опасность: запахло дымком. Это не мог быть дым от их Гран-Пре – они достаточно далеко ушли от своей деревни. Бобассен весь выгорел уже несколько месяцев назад. Значит?..
Солей остановилась.
– Наверное, надо сойти с тропы. Неподалеку солдаты.
Франсуа кивнул.
– Я уж полчаса это чувствую. А как идти, знаешь?
– Реми тут, по-моему, на север забирал. Мы вообще-то не по настоящей тропе тогда шли, а по оленьим следам. Эта дорога должна все время находиться слева, а если слишком направо отклонимся, то в пролив упремся.
Франсуа опять кивнул.
– Дымком с юга потягивает, так что на север все равно надо свернуть.
Вмешалась Селест:
– Вряд ли они тут, англичане, я имею в виду. Что они, подожгут и стоят, смотрят, пока до конца выгорит? Скорее, они к другому месту идут, там поджигать… Хорошо бы сейчас погреться – хотя и грех: от чужой беды себе урвать. Но Бог простит, а?
Ни Солей, ни Франсуа ничего не ответили. Солей пошла первой, Селест, вздохнув, поплелась за ней. Минут через двадцать Солей резко остановилась и повернулась, приложив палец к губам.
– Англичане! – выдохнул Франсуа, указав на перелесок впереди.
Их было человек пять-шесть, шли они беззаботно, явно не опасаясь засады: чего им бояться безоружных, голодных людей? Англичане прошли мимо них, притаившихся в кустах, буквально в дюжине ярдов. У Солей даже ногу свело от напряжения; англичан уже и след простыл, а она все еще не могла пошевелиться, прийти в себя от ужаса.
Но вот, наконец, они возобновили свой путь – и вдруг Солей под ногой ощутила что-то мягкое. Боже, неужели мертвое тело? Но нет…
– Одеяло! Целая связка! Чьи это?
– Чьи бы ни были, а нам пригодятся. Если кто-нибудь не прячется вроде нас, то будут наши, – произнес Франсуа, вставая на колени, чтобы получше рассмотреть бесценную находку.
– Я вам говорила, господь нам поможет! – заверещала Селест. – Вот он и послал нам! И солдат послал, я думала, это нам наказание, а не встретили бы мы их – и одеял бы не нашли! А еще что-нибудь есть?
Кроме четырех одеял были еще два каравая хлеба, не совсем зачерствевших, головка сыра и кочан капусты. Они разделили один каравай, поели с сыром – хорошо! Остальное засунули в котомку – запас никогда нелишне иметь. Каждый накинул на себя одеяло – вроде плаща получилось. Франсуа впервые за все время улыбнулся.
– Ты давай, Селест, молись еще! Проси мокасины, только чтобы не дырявые были!
На следующий день – о чудо! – они действительно нашли мокасины. Только бы лучше не находить их при таких обстоятельствах. Солей опять почувствовала запах горелого, тихо сделала знак идущим сзади. Краем глаза увидела, как Франсуа вскинул мушкет. Оказалось, что постреляли уже до них. Несчастных англичане, видно, застали врасплох, когда они жарили на вертеле над костром кролика: четверо ребят, один чуть постарше их Жака. Так и остались лежать на месте; убийцы даже и не подумали предать земле их тела.
– Звери! – только и смогла вымолвить Солей, а Селест едва не вырвало.
– Не раньше, чем этим утром случилось, – заметил Франсуа. – Хищники еще их не тронули. Солдаты, видно, дым заметили. А мясо-то осталось. Имеет смысл поесть, а каравай на завтра оставим.
Солей содрогнулась, но взяла себя в руки. Она понимала: брат прав.
– Тут кровью все забрызгано. А мясо, правда, никто не трогал. Не стоит быть слишком уж… щепетильными.
– И мокасины на них получше наших, – помрачнев, добавил Франсуа.
Селест что-то слабо вскрикнула, возражая, но Франсуа бросил на нее урезонивающий взгляд:
– Вот-вот снег повалит. Босиком по нему пойдешь? Садись, примерю, может, подходящие?
Он стащил мокасины с трупа мальчика и натянул на ноги Селест. Оказалось впору. Мокасины взрослых были великоваты, но Франсуа быстро подогнал их сестре по ноге. Подобрал и себе, а лишние опять-таки сунул в котомку – пригодятся. Взял вертел с жареным кроликом. Селест снова полувскрикнула-полувсхлипнула, но не оттолкнула руку Франсуа, когда он протянул ей ее долю.
Подкрепившись, они снова двинулись вперед. Солей впервые с начала их приключений чувствовала себя почти на верху блаженства: одеяло греет плечи и грудь, ногам тепло, и в желудке от мяса так хорошо. И в этот момент она почувствовала, как в животе у нее зашевелился ребенок. Сначала она даже не поняла, что это. Остановилась, прижала руки к животу. Франсуа испуганно спросил:
– Ты что?
– Ребенок! – ответила Солей. – Он живой! Все хорошо! – И она заплакала от счастья. Да, да, это было настоящее счастье!
43
Жители Акадии, которые предпочли укрыться от англичан в лесах, оказались в отчаянном положении: октябрь и ноябрь не те месяцы, когда там можно найти кров и пропитание. Но и тем, кто сдался, было не лучше; они тоже страдали от голода и холода. Установленный их надсмотрщиками рацион – фунт муки, полфунта хлеба в день и фунт мяса в неделю – был едва достаточен, чтобы не умереть с голоду. Но и этот мизер не всегда доставался несчастным: судов не хватало, шторм задерживал отплытие, и порой все запасы акадийцы съедали еще на берегу, а на само путешествие уже ничего не оставалось.
Многие умирали – особенно старики и дети. Те, кто добирался до предназначенных им мест поселения, тоже вряд ли могли считать себя счастливчиками: там их никто не ждал; граждане Бостона или Нью-Йорка воспринимали прибытие чужаков как какое-то нашествие: чужой язык, враждебная религия – все это вызывало отрицание, ненависть либо презрение. Трагедия, впрочем, только начиналась.
* * *
Обходя пепелище, которое некогда было городком и носило звучное название Бобассен, трое беглецов еще дважды едва не натыкались на солдат. Вокруг – сожженные дома, почерневшие от гари поля, трупы животных…
– За что они нас так ненавидят? – не выдержала однажды Солей.
– Из-за земли все. На нашу землю зарились. Ну, теперь своего и добились. Нет, надо было драться, драться с ними…
– Ну ты-то, по-моему, так и делал! – Солей уже давно догадывалась, но высказала свою догадку брату в первый раз.
Франсуа помедлил – откуда сестра это знает? – но потом решительно кивнул:
– Да. Антуан… – он замолчал: как тяжело произносить это имя! – Антуан считал, что это правильно. Мы не верили, как отец, что англичане нас оставят в покое. Ну, а что это дало? Надо было вместе, всем, тогда, глядишь, и победили бы…
Селест поплотнее запахнулась в свое одеяло:
– Может, если бы все подписали эту их присягу, то ничего не было бы…
Франсуа отрицательно покачал головой:
– Под конец многие уже соглашались, даже без наших оговорок. Но полковник Лоуренс сказал: поздно…
Они вновь двинулись в путь. Насколько все было непохоже на ее путешествие с Реми! Беременная, она теперь быстро уставала. Одеяла и мокасины, которыми они разжились, конечно, здорово их выручили, но все равно не защищали от холода. С едой было совсем плохо: запруды, некогда полные рыбы, были разорены, вода из них спущена; стрелять было нельзя, и ту живность, которую Франсуа удавалось подстрелить из лука, приходилось есть почти сырой: запах дыма от костра мог привлечь внимание английских патрулей.
Дважды они натыкались на погреба, оставшиеся целыми и невредимыми рядом с сожженными домами и сараями. Там они находили овощи – капусту, моряк, репу, турнепс; часть съедали сразу, часть брали с собой впрок.
Когда они достигли одной из излучин Малого Кодьяка, Франсуа задумчиво произнес:
– Река уходит здесь на север, потом, наверное, опять на юг повернет. Может быть, напрямик двинем, срежем немного?
Он боялся, что вот-вот начнется настоящий снегопад, а к тому времени им бы следовало найти себе постоянное прибежище.
– Я только эту дорогу знаю, – устало возразила Солей. – Если бы был путь короче, наверное, Реми им бы меня и повел тогда…
Франсуа помолчал, потом согласился:
– Ладно. Наверное, лучше держаться русла, куда-нибудь да выведет…
Ночью пошел сильный снег. Они проснулись на рассвете от холода; вдобавок было еще и сыро. Сердце Франсуа дрогнуло, когда он посмотрел на Селест: губы синие, пальцы едва сгибаются…
– Идем до полудня, – объявил он свое решение. – Потом разыскиваем первую попавшуюся берлогу и устраиваемся. От англичан уже оторвались, думаю. Потом попробую подстрелить оленя. И настоящую еду приготовим.
Он надеялся больше не на то, что англичан в округе уже нет, а на то, что в такую погоду они вряд ли носы из домов высунут. Им повезло: через несколько часов пути, в полдень – хотя трудно сказать, был ли это полдень: небо было монотонно-серым – они наткнулись на деревянную дверь в склоне невысокого холма, рядом с торчащей печной трубой. Это было все, что осталось от сожженной хижины. Дверь вела в погреб. Франсуа распахнул ее, заглянул внутрь. Оттуда повеяло могильным холодом, но Франсуа обернулся к спутницам, радостно улыбаясь:
– Кто-то здесь был недавно, костер жгли и даже дрова оставили! Попробую разжечь, если не очень сырые, а вы посмотрите по углам: может, еще что-нибудь отыщется.
И действительно отыскалось: мешок с горохом, небольшой котелок. Не много, но и то хорошо…
Дрова отсырели, конечно, но Франсуа удалось их разжечь. Через час было уже достаточно тепло, чтобы снять с себя одеяла; их развесили, чтобы просушить. В котелке кипел горох: ему долго еще развариваться, но это будет настоящий обед. Франсуа отправился на охоту. Через несколько часов он вернулся; на лице его была широкая улыбка – напоминание о прежнем Франсуа. Он сбросил на пол здоровый кусок оленьей туши.
– Отрежьте, и в котелок! – скомандовал он.
Запах мясного бульона вскоре заполнил все помещение. Устоять перед искушением было трудно: не дожидаясь, пока мясо и горох разварятся, они по очереди отведали необычайно вкусного бульона.
Вечером был настоящий ужин, а ночью настоящий сон – на сытый желудок, в тепле. Они по очереди вставали подбросить дров в огонь и помешать в котелке. Солей приснился Реми: он был наполовину в тени, но было видно, что улыбался. И говорил ей: "Не переживай, любимая. Я скоро приду".
Она проснулась с улыбкой и опять почувствовала, как в животе шевельнулся их ребенок. Наверное, правда, стоит жить, стоит бороться…
* * *
Даниэль и Венсан, крепко держа друг друга за руки, спустились со сходней на причал Бостонского борта. Вид у них был – кожа да кости, да еще и перепуганные насмерть.
Что же с ними теперь будет?
Отовсюду им кричат что-то непонятное на английском языке. Но вот и французская речь, хотя и с акцентом:
– Слушайте! Внимание! Стройся в одну шеренгу, вот здесь! Ваши хозяева сейчас будут вас выбирать! Денежки свои вы все припрятали, теперь у вас ни гроша, придется отрабатывать – за еду и жилище. И учтите: без пропуска вы не имеете права выходить из их владений. Вы должны быть послушными, старательными и соблюдать чистоту. Побыстрее выучите английский. Ваша католическая ересь здесь запрещена. Всякий ваш священник, который осмелится здесь объявиться, будет предан смертной казни. Сообщников ждет суровое наказание.
Венсан, ничего не понимая, округлившимися глазами смотрел на все вокруг. Сколько кораблей! А дома какие! А людей-то – так и кишат!
"Они не заберут его от меня!" – повторяла и повторяла про себя Даниэль, но сердце билось все сильнее: а вдруг? Если их разлучат, как она его потом разыщет? Как вернет к своим?
– Ты! – прозвучал резкий женский голос. – Как тебя зовут?
В ужасе, ничего не понимая, Даниэль недоуменно уставилась на спрашивающую.
– Имя как? – женщина лет тридцати пяти, по виду вполне благополучная, повысила голос, как будто это могло помочь.
– Она спрашивает твое имя, – пришел кто-то сзади на помощь Даниэль.
Она оглянулась: парень лет двадцати, исхудавший, но симпатичный, наверное, с другого судна, тоже их, акадиец. Он ободряюще улыбнулся ей, и Даниэль сумела выговорить:
– Даниэль Сир, мадам!
Англичанка скривила губы.
– У нас так не обращаются. Будешь называть меня миссис Монро.
Парень перевел ей.
– Миссис Монро, – повторила Даниэль, с трудом выговаривая незнакомое имя.
– Что, ее правда зовут Даниэль? – осведомилась женщина у переводчика. – Это же мужское имя! Я тебя буду звать Мартой. Мне нужна служанка. У тебя будет, где спать и что поесть. Пошли!
Услышав перевод, Даниэль пошатнулась.
– Я не могу без племянника. Ему только три, за ним нужен присмотр.
Венсан выглянул из-за ее юбки, и в лице миссис Монро что-то дрогнуло.
– Три, говоришь? И тоже на этом ужасном лягушачьем говорит?
В глазах их переводчика вспыхнул какой-то опасный огонек: слава Богу, кажется, одна Даниэль это заметила. С преувеличенным почтением он склонил голову:
– Он говорит по-французски, миссис.
– Как его зовут?
– Венсан, миссис.
Откуда он знает его имя? Значит, все-таки они с ним на одном судне были?
– Пусть он скажет мне что-нибудь! – обратилась миссис Монро к парню.
Тот наклонился к Венсану:
– Можешь сказать "Хэлло, миссис Монро!" вот так, по-английски?
– Алло, мисей Монро! – отозвался мальчуган.
Лицо женщины расплылось в довольной улыбке.
– Так, значит, говоришь, три? – и она повернулась через плечо к спутнику, которого Даниэль поначалу и не заметила. – Симпатяжка, а? Чарльз, в таком возрасте паписты его не могли еще развратить, как думаешь? Может…
Она не закончила, дожидаясь, что скажет мужчина. Он был постарше и до чрезвычайности толст. "Как боров откормленный", – подумала Даниэль.
– Ради Бога, возьми и его, – произнес мужчина совершенно безразлично. – Избавиться всегда можно. – И он отвернулся, вступив в разговор с кем-то из знакомых.
– Ну, ладно. Пошли оба! – миссис Монро повернулась было, но остановилась, раздумывая. Как она с ними общаться-то будет? – Эй, молодой человек, где ты так английский выучил?
– Солдаты научили. В тюрьме.
Она нахмурилась:
– Как это тебя угораздило?
– Я из Акадии, миссис.
Она подумала.
– Читать и писать умеешь?
– Только по-французски, и то чуть-чуть.
– Если по-лягушачьи научился, то и на человеческом научишься, – изрекла дама. – Чарльз, этот парень знает грамоту. Может пригодиться.
Даниэль почувствовала прилив ярости. Обращаются с ними как со скотом! Хотя чем они отличаются теперь от скота?
– Это так? – толстяк-коротышка уставился на парня через лорнет. – Как твое имя?
– Андре Лежан, месье… мистер Монро! – быстро ответил тот, подавив желание плюнуть в лицо этому борову.
– Ну ладно, берем и его тоже. Сейчас оформим все! – и толстяк двинулся с причала.
Даниэль с трудом тянула упиравшегося Венсана. Андре Лежан – теперь она знала имя парня – подхватил его на руки, и Даниэль подарила ему взгляд, полный благодарности. А ничего, кажется, парень. Так вроде покорно разговаривал с этим Монро, а в глазах – никакой покорности. Сильный, видно, и неглупый. Хорошо, что он с ними. Базиля больше нет, его не вернешь – а так страшно быть одной!
44
«Пемброк» бросил якорь в гавани Аннаполиса позднее других судов: в шторм на нем рухнула грот-мачта. Как бы англичане ни относились к акадийцам, они знали, что это – незаменимые работники. Вот и сейчас: не к кому было обратиться насчет ремонта корабля, кроме как к местному мастеру по имени Шарль Белливо.
Мачту он починил, но вместо платы за работу его бросили в вонючий трюм – к тем двум сотням с лишним несчастных, которых отправляли в ссылку. Может, все для него и обошлось бы, да только он заспорил с капитаном, стал требовать причитающееся – вот и получил… Впрочем, впоследствии капитану суждено было дорого заплатить за свое вероломство.
Среди тех, кто провел в трюме "Пемброка" долгих семь дней, пока устанавливали новую мачту, был и Реми Мишо. Он думал, что хуже тюрьмы ничего и быть не может, но ошибался – на "Пемброке" было намного хуже. В тюрьме было холодно, но там можно согреться: попрыгать, поотжиматься. Здесь об этом нечего было и думать – шагу ступить некуда. Там его кормили какой-то бурдой, здесь он был счастлив, когда вообще было что поесть; там его душила вонь от немытых тел и испражнений, тут просто в самом буквальном смысле нечем было дышать, когда были закрыты люки, а их чаще всего держали закрытыми.
Шарль Белливо громко выругался, когда его втолкнули в трюм и он оказался рядом с Реми.
– Садись, друг! – дружелюбно приветствовал Реми мастера. – Ради тебя хоть люк открыли. Спасибо и на том.
– Да уж, свежего ветерка здесь не помешало бы! – пробормотал Белливо, грузно опускаясь на пол. – Говорят, нас в Северную Каролину повезут. Далеко это?
Никто не знал. Только Реми процедил:
– Все равно не доплывем, то есть если и доплывем, то уже трупами.
Заплакал ребенок, кто-то зашелся кашлем.
– Может, тут еще и крысы? – мрачно спросил Белливо. – Я как-то их не очень…
– Да какие тут крысы – давно задохнулись бы! Для блох и то вряд ли воздуха хватит, – бросил Реми.
Снова заплакал ребенок. Их на корабле было больше, чем взрослых. "Сколько из них выживет?" – печально подумал Реми и покачал головой. Его мысли обратились к Солей. Неужели она с их еще не родившимся ребенком сидит вот так же в трюме какого-нибудь судна? Мысль была непереносимой, но ни о чем другом он думать не мог. Организм сам нашел выход: Реми забылся тяжелым сном. Потом проснулся в неудобной позе, переменив ее, заснул снова. А когда проснулся опять, обнаружил, что они уже плывут.
Весь корабль раскачивался и стонал, как раненое животное, и вместе с ним, сам того не замечая, стонал Реми. Солей, Солей…
Когда корабль накренился особенно круто, на Реми обрушился могучий корпус соседа – это был Белливо.
– Хоть бы уж перевернулся быстрее, – выругался он. – Конец мучениям…
Из темноты раздался испуганный женский вопль: – Я же плавать не умею!..
Белливо утешил женщину:
– Да нет, это я так. Только если мачта рухнет, а ее я сам делал, дурак! Может, и доберемся до этой Каролины, там хоть тепло, говорят.
Внезапно кто-то зарыдал:
– Умер! Сыночек!..
Всю ночь в ушах Реми стоял этот крик.
* * *
К утру ко всем запахам добавилась еще вонь от блевотины – большинство страдало морской болезнью. Дышать вообще стало нечем.
Кто-то вдруг забарабанил кулаками по крышке люка и закричал:
– Эй вы, ублюдки! Мы тут подыхаем! Воздуха! Откройте люк!
Реми узнал голос своего соседа по камере – месье Дегля. Какое-то время, казалось, никто из команды не обращал на этот стук и крики никакого внимания. Дегль уже разбил в кровь кулаки, его сменил кто-то другой, потом того – третий. Наконец, люк приоткрылся.
На счастье, около люка в это время находился Белливо, который, пожалуй, лучше всех из них говорил по-английски.
– Вы что, хотите доставить в порт корабль, полный трупов? Как бы вам за это самим в тюрягу не угодить!
– У меня приказ – держать вас всех тут, – отворачивая нос от люка, буркнул матрос.
– Скажи капитану, что он ответит за убийство двухсот с лишним подданных его величества!
Матрос захлопнул люк, но, как видно, слова Белливо подействовали. Через несколько минут над головами у них послышались шаги и люк снова распахнулся. В нем появилось слегка озабоченное лицо капитана Фонтэна.
Белливо обратился к нему:
– Мы умираем, капитан. Вот уже утром двое детей умерли. Надо проветрить трюм. Выпустите нас на палубу.
Капитан отошел подальше, чтобы не чувствовать этой ужасной вони из трюма.
– Буду выпускать по шесть человек. Два раза туда и обратно по палубе, потом следующие шесть. При малейшем неповиновении – перебью, как бешеных собак. Ясно?
Многие были слишком слабы, чтобы выбраться на палубу без посторонней помощи. Реми вышел, держа за руку какую-то девочку с кудряшками, которые слиплись от грязи и пота. Она щурилась от яркого света.
– Где твоя мама? А папа? – спрашивал он ее. Она не отвечала. Реми затрясло от ярости, он проклинал виновников несчастья этой крошки. А сколько еще таких, как она?
– Ты заметил, команды-то – кот наплакал? – тихонько проговорил ему Белливо, когда они вновь очутились в трюме.
– Верно, – подтвердил Реми, – я насчитал всего восемь или девять.
– Я – восемь. К тому же англичане.
Реми весь напрягся.
– Ты хочешь сказать, что если нас на палубе будет шестеро…
– Шестеро мужиков – против этих ублюдков… Да мы их…
– Я с вами! – откликнулся вдруг кто-то из темноты.
– И я!
– И я! – раздались голоса с разных сторон.
Замысел был смелый, до безумия смелый. Ведь у них не было ничего, кроме кулаков. Достаточно было кому-нибудь из матросов поднять тревогу и все!
Но никто не обратил внимания на них; видимо, были уверены, что узники слишком истощены и измучены, чтобы решиться на такой отчаянный шаг. Первого матроса уложил Белливо, второго – Реми, толпа узников хлынула на палубу, и через минуту все было кончено. Капитан Фонтэн не успел опомниться, как оказался скрученным по рукам и ногам.
– Это бунт! – завопил он.
– Спокойно, капитан! – с усмешкой бросил ему Реми. – Скажите спасибо, что вы еще не за бортом. Пока!
Белливо – самый опытный моряк, встал за штурвал, круто повернул его. Корпус корабля затрещал.
– Мачту сломаете! – Капитан уже перешел на визг.
– То, что мной сработано, выдержит! – заверил его Белливо. – Есть тут, кто в парусах сечет? Поднять остальные!
Несколько человек бросились к вантам. Корабль, описав большую дугу, лег на обратный курс.
"Теперь только бы найти Солей", – подумал Реми. Он не ощущал холода. Единственное чувство владело им – чувство освобождения. И надежды.
