Текст книги "Реквием по Homo Sapiens. Том 2"

Автор книги: Дэвид Зинделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 77 страниц)

Но сдаваться так легко ему не хотелось.

Когда метели начали сыпать снегом на разноцветные улицы, Данло рискнул заглянуть в Старый Город и Пилотский Квартал, но успеха и там не добился. Каждое утро он отправлялся в город, вдохновленный надеждой, и каждую ночь возвращался в хижину чуть более усталым и обескураженным, чем в прошлый раз. И чуть более голодным. Ежедневно около десятка ресторанов закрывалось, а очереди перед оставшимися становились все длиннее; они так выросли, что Данло порой приходилось выбирать – стоять за едой или заниматься поисками.

В том, что он часто предпочитал последнее, повинен был зов судьбы: глубоко внутри Данло чувствовал, что время уходит, как песок в песочных часах.

Заодно с Мехтаром он разыскивал еще одного человека. Он спрашивал людей о бывшей куртизанке Тамаре Десятой Ашторет. Резчиков, хариджан, червячников и проституток он спрашивал о красивой женщине, которая когда-то пообещала выйти за него замуж. Но никто не знал, где она. Данло искал ее в каждом кафе, на каждой глиссаде или ледянке. Он внимательно (и слишком дерзко) вглядывался в каждую встречную женщину, надеясь увидеть прекрасное лицо Тамары. Однажды на Восточно-Западной он принял за нее астриерку со смелым взглядом и красивыми белокурыми волосами – но, всмотревшись получше, увидел, что губы у этой женщины не такие полные, как у Тамары, и что ей недостает природной Тамариной грации; глаза у нее были голубые и холодные, а не карие и теплые, и не было в них ни внутреннего огня, ни гордости.

На 45-й день зимы он почти решился прекратить поиск их обоих, но тут удача неожиданно улыбнулась ему. Тамара была большой мастерицей в искусстве удовольствия, пока Хануман не надругался над ее памятью и не загубил ее карьеру куртизанки; поэтому Данло боялся, что она могла опуститься с высот своего мастерства к куда более прозаическому ремеслу обычной проститутки. Он искал ее на улице Путан и на соседних улицах – Музыкантов и Десяти Тысяч Баров. Он стучался даже в двери заведений на Клубничной и почти радовался тому, что там никто не слыхал о ней. Но одна из усталых обитательниц этих домов знала кое-что другое, очень заинтересовавшее Данло. Эту пожилую женщину звали Суми Гурит, и множество живых татуировок извивалось под ее кожей, делая ее почти прозрачной. Она случайно услышала разговор Данло с резчиком, который специализировался на омоложении. Когда и он проявил полное неведение относительно судьбы Мехтара Хаджиме, женщина подошла к Данло на улице и сказала:

– Возможно, я смогу тебе помочь.

– Правда? – Данло отошел вбок, подальше от других конькобежцев. Множество червячников и состоятельных горожан перемещались от одного борделя к другому, переговариваясь со зловещего вида зазывалами. – Вы знаете, где найти Мехтара Хаджиме?

– Может, и знаю. Ты бы снял маску – тогда разговор у нас вышел бы подоверительнее.

– Сожалею, но не могу.

– У тебя красивый голос, и говоришь ты красиво. Показал бы заодно, какой ты сам красавец.

– Не могу, – повторил Данло. Глядя на обнаженные руки, ноги и живот Суми, он поражался, как это она остается голая на таком морозе. Впрочем, многие проститутки вводят себе в кровь юф и другие гликолевые препараты, чтобы показывать товар лицом. – Мне нужен только этот резчик – удовольствия я не ищу.

– Жаль, жаль. – Суми провела пальцами по меховому капюшону на голове Данло. – Ну ладно – давай все-таки поможем друг другу.

– Чем же я-то могу вам помочь?

– Не хочешь ли со мной пообедать? Я знаю тут поблизости ресторанчик, где подают хорошее мясо.

– Частный?

– Само собой – думаешь, мне охота всю ночь давиться в очереди за миской водянистого курмаша?

– Извините, но денег у меня нет.

Суми смерила взглядом богатую шубу и добротную камелайку Данло.

– Сколько-нибудь да есть.

– Совсем нету. Правда.

– Чем же ты собираешься оплатить услуги такого резчика, как Мехтар Хаджиме?

Данло, сунув руку в карман шубы, нащупал там шелковый мешочек, но промолчал.

– Тяжело стало работать – все приберегают деньги на еду, – посетовала Суми.

Данло стиснул пальцами лежащий в мешочке твердый предмет, но опять ничего не сказал.

– Я голодная, – сказала женщина. Данло стоял, молча глядя на нее. – Мне холодно. – В ее старых глазах обитала грусть.

Данло достал мешочек, крепко зажав его в руке, как сова, переносящая в когтях яйцо, скинул с плеч шубу и подал ее Суми.

– Вот, возьми. – Он бережно накинул мех ей на плечи. – Сегодня правда очень холодно.

Данло остался в одной маске и шерстяной камелайке. Ветер тут же вцепился в его длинные волосы своими ледяными пальцами. Белое совиное перо он давно снял и теперь, под взглядами проституток, оценивающих его, как ювелирное украшение, надеялся, что его грива не слишком бросается в глаза.

Бардо говорил ему, что волосы он унаследовал от отца – черные, глянцевые, с рыжими нитями.

– Спасибо. – Суми, чуть не плача, вглядывалась в его синие глаза под маской. – Ты добрый. Ты ведь отдал мне шубу не только потому, что хочешь найти старого резчика?

– Нет, не только, – тихо ответил Данло, следя за облачками своего дыхания.

– Красивый мех. – Суми погладила шубу. Шелковый мешочек в руке Данло привлек ее внимание, но она ни о чем не спросила. – А ты, сдается мне, красивый парень.

– Ты тоже красивая.

– Где уж там. Слишком стара. Но за доброту еще могу вознаградить.

Данло улыбнулся ей. Он правда думал, что она излучает шибуи – ту глубокую красоту, которая открывается только со временем – так вода и ветер оттачивают красоту скалы над бурным морем.

– Мехтар Хаджиме ваял когда-то мою подружку. Ее уже раз пять омолаживали, и все другие резчики отказывались помочь ей. Но Мехтар Хаджиме снова сделал ее молодой – молодой и красивой.

– Я слышал, что он был лучшим в городе резчиком.

– Нет такого, чего он не мог бы изваять. Я очень огорчилась, когда он закрыл свою мастерскую.

– Да, жалко.

– Я все надеялась, что он откроет другую, но он вместо этого купил себе дом на улице Тихо.

– Улица Тихо – это в Пилотском Квартале?

Суми с улыбкой кивнула.

– Странное место для резчика, знаю, но он, говорят, больше не практикует.

– Однако ты все равно следишь за тем, как он живет, да?

– Боюсь, что так. Все надеюсь, что он поможет мне, когда понадобится вернуться назад последний разок.

– Понятно, – сказал Данло, соприкасаясь с ней взглядом.

– Только все это так, старушечья блажь. Даже если он согласится, теперь мне его услуги нипочем не оплатить.

Данло долго смотрел на нее, и что-то переходило от него к ней – теплое и текучее, как вода, ярко-синее, как звездный свет.

– Ты не нуждаешься в его услугах, – сказал он.

– Спасибо тебе за эти слова. И за шубу спасибо.

– Тебе спасибо, – с поклоном ответил он.

Она с неожиданной чопорностью вернула ему поклон и улыбнулась.

– Не хочешь зайти ко мне? Уж очень холодно.

– Не могу, извини.

– Жаль. – Ее глаза опять заволоклись печалью. – Что ж, удачи тебе, кто бы ты ни был.

– И тебе тоже. Халла лос ли девани ки-варара ли арду нис ни мансе.

– Что это значит?

– Прекрасна та женщина, что трогает сердце мужчины.

Он улыбнулся, поклонился в последний раз и покатил по улице мимо червячников, зазывал и женщин, которые свистели при виде странного мужчины в камелайке и маске, с длинными, развевающимися волосами. Ветер пронизывал легкую одежду Данло тысячами ледяных игл, но вино надежды, взыгравшее в нем впервые за много дней, согревало его изнутри. Надежда касалась его сердца, прекрасная, как улыбка женщины, и ужасная, как солнечный жар. Всю дорогу до своей лесной хижины Данло мечтал о будущем, каким оно все еще могло стать, и ни разу не пожалел о том, что отдал свою шубу замерзшей и одинокой женщине.

На следующее утро снег выпал снова, и в голубоватом воздухе стоял калет риэша, как называл когда-то Данло этот ударивший после снегопада мороз. Без шубы Данло весь промерз, справляя малую нужду, и зубы у него начали стучать. Голод тоже донимал его, а он хорошо знал, как подвержено гипотермии и обморожению человеческое тело, если не согревать его пищей.

Поэтому первой его задачей на этот день стало добыть себе новую шубу. Во время своего обычного путешествия из леса в город он закоченел так, что едва переставлял лыжи, – говоря по правде, он чуть не умер. Трижды он испытывал сильнейшее искушение лечь на снег и позволить дремоте унести его на ту сторону дня. Но цель, стоящая перед ним, заставляла его сжимать зубы до скрипа и бежать как можно быстрее, сжигая остаток глюкозы в мышцах. Сменив лыжи на коньки и добравшись до городских ледянок к востоку от Пущи, он забежал в частный ресторан только для того, чтобы погреться.

За неимением денег ему пришлось очень скоро покинуть этот рай, где так маняще пахло поджаренным хлебом и кофе с корицей. Но он то и дело заходил в другие рестораны, в магазины и даже в обогревательный павильон на Длинной глиссаде. Так он дошел до Галливарова сквера и там, среди красивых четырехэтажных домов из черного обсидиана, наконец отыскал магазин с большим выбором хорошей – и бесплатной – одежды. Он мог бы взять себе новую синтетическую парку, но он выбрал белую шегшеевую шубу с капюшоном, которую кто-то уже носил до него. На ней остались винные пятна, и пахло от нее застарелым потом и дымом, но Данло любил живое тепло меха и его шелковистое прикосновение. В такой замечательной шубе он мог пережить даже страшные морозы глубокой зимы.

Отказавшись от завтрака, он пересек Старгородскую глиссаду и, минуя расположенные через равные промежутки пурпурные улицы, направился в Пилотский Квартал. Вскоре он отыскал улицу Тихо – и поехал по ней к Зунду, где она пересекалась с Северной глиссадой. На перекрестке двух этих улиц, где стояли красивые шале из белого гранита, он нашел дом, принадлежавший, по словам Суми, Мехтару Хаджиме. Но теперь, как выяснилось, там жил богатый червячник по имени Калуш Маковик. Этот подозрительно настроенный старик довольно грубо сообщил Данло, что Мехтар действительно жил здесь раньше, но несколько лет назад продал дом ему, Калушу. Нет, он не знает, где найти Мехтара теперь.

– Не знаю, кто ты такой, но сидел бы ты лучше дома, – посоветовал он напоследок. – Я слыхал, хариджаны нападают на всех одиночек. Не то сейчас время, чтобы шататься по городу и разыскивать бывшего резчика.

С этими словами он захлопнул дверь перед носом у Данло. Тот, близкий к отчаянию, чуть не отказался в тот момент от поисков Мехтара и почти уже решил прибегнуть к услугам менее знаменитого резчика. Но удача (как могло показаться) распорядилась так, что он, катясь обратно по улице Тихо, встретил старого друга. Друг вышел из цветочного магазина и сразу узнал его: это был Старый Отец, высоченный, покрытый белым мехом, с большими золотыми глазами.

– Извините, – сказал ему Данло, – не тот ли вы Старый Отец, который…

– Хо-хо, он самый! – мелодично излилось из необычайно подвижных черных губ. Старый Отец устремил взгляд на черную маску Данло, улыбаясь на свой загадочный инопланетный лад, а потом голосом, звучащим тише и ниже, чем самая длинная струна паутинной арфы, сказал: – Ах-ха, рад видеть тебя снова, Данло ви Соли Рингесс.

Данло замер, оглядывая полную людей улицу, но астриеры и академики, посетители многочисленных магазинов, не обращали на него никакого внимания. Тем не менее он увлек Старого Отца в переулок между двумя старыми домами.

– Как вы меня узнали? – спросил он охрипшим от холода голосом.

– Охо! Кто еще это мог быть? За кого бы я мог тебя принять?

Данло ужасно хотелось обнять его, но фравашийских Старых Отцов обнимать не принято, особенно на людной улице посередине Пилотского Квартала.

– Я скучал по тебе, почтенный, – тихо сказал он.

– А я – по тебе, хо-хо. Все надеялся, что ты постучишься в мою дверь.

Он сказал, что слышал о побеге Данло и полагает, что шпионы Ханумана уже много дней следят за его домом на случай, если Данло там появится.

– Этого я и боялся, – сказал Данло. – Иначе я пришел бы к тебе сразу, как только смог. Уже пять лет, как мы не виделись.

– Так, все так. И за это время многое произошло – последние дни я слышу о тебе самые невероятные истории.

Данло, стоявший спиной к улице, снова оглянулся, проверяя, не следит ли кто за ними.

– Мне нельзя долго здесь задерживаться, – сказал он. – Боюсь, что разговор со мной подвергает тебя опасности.

– Это верно, это верно, – пропел Старый Отец. – Но я никогда не возражал против разговоров с тобой, хотя они и опасны.

Он растянул губы в своей фравашийской улыбке, обнажив крепкие плоские зубы, и его золотые глаза сияли, как два солнышка. Данло вспомнил вдруг, как он любит этого инопланетянина, бывшего для него настоящим отцом с первых его дней в Невернесе.

– Зато я возражаю, – сказал он. – Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, так что извини.

– Ах-ох! Ну что ж, иди, если надо. Иди, иди! Вот только куда? Меня тревожит, что ты бродишь по улицам с самого своего побега.

– У меня есть где жить. Место достаточно безопасное.

– Это хорошо. Можно и мне теперь не бродить по улицам, раз у тебя есть теплый ночлег.

Данло поглядел на длинные мохнатые конечности Старого Отца и вспомнил, с каким трудом тот передвигается из-за мучающего его артрита.

– Значит, ты искал меня? Спасибо, почтенный. Не надо было тебе беспокоиться.

– Ох-хо, что же делать, если вселенная состоит из сплошных хлопот. Я на все готов, чтобы помочь своему любимому ученику.

– Хорошо бы это было возможно. – Данло вспомнил о полном крахе своих поисков и добавил отяжелевшим от отчаяния голосом: – Но сейчас мне никто помочь не в силах.

– Неужели?

– К сожалению. Фравашийские Старые Отцы обучают языку мокша и ментарности, помогающей держать в уме две реальности одновременно. Они учат играть на флейте и не причинять вреда другим живым существам, но бессильны помочь своим ученикам отыскать пропавшего резчика, который явно не желает быть найденным.

– Ох-хо, ха – сплошные заботы. Почему бы тебе не поделиться со мной своими?

Данло не хотелось отягощать Старого Отца ненужной информацией, но что-то в золотых глазах фраваши говорило, что ему можно доверить все, даже жизнь. Данло набрал воздуха и сказал: – Я ищу одного резчика.

– Ох-хо, и не абы какого, я полагаю.

– Его зовут Мехтар Хаджиме.

Глаза Старого Отца приобрели мечтательное, отстраненное выражение, как будто он что-то вспомнил.

– Ах да, конечно – Мехтар Хаджиме, – сказал он наконец.

– Ты слышал о нем?

– Слышал. Более того, я знаю, где его можно найти.

При этом поразительном заявлении Данло слегка отшатнулся назад и воззрился на Старого Отца, как на чудо.

– И где же? – спросил он.

– Поищи на Дворцовой улице в Ашторетнике. Я слышал, что он нажил большое состояние и купил дом там.

– Но как же это? – Данло смотрел в непроницаемые золотые глаза, в тысячный раз ощущая таинственность этого существа, которого называл Старым Отцом. – Откуда ты можешь это знать?

– Охо, тебе кажется, что это фантастический случай или подарок судьбы. Ну а если это ни то, ни другое? Просто я живу в этом городе долго и слышу многое.

Он, пожалуй, действительно многое слышит, подумал Данло. Но случайно ли, что они встретились здесь именно тогда, когда Данло потерял почти всякую надежду найти резчика?

– Спасибо тебе, почтенный, – сказал он. – Рад был тебя повидать, но мне надо идти, пока еще не стало поздно.

– Но зачем ты ищешь этого резчика? Охо, зачем тебе вообще нужен резчик?

– Этого я тебе сказать не могу, почтенный.

– Понимаю, понимаю. Наверно, это имеет какое-то отношение к твоей ссоре с Хануманом ли Тошем. Хо-хо, я слышал, он тебя пытал.

– Да. – Данло закрыл глаза, чувствуя жар раскаленного когтя, навеки засевшего в его мозгу.

– Тем не менее ты ищешь резчика, а не мести?

– Никогда не причиняй вреда другому, даже если он причинил вред тебе. Ты сам меня этому учил, почтенный.

– Научил на свою голову. Нельзя позволять таким, как Хануман, причинять вред другим. Это неправильно.

– Да. Неправильно,

– Так у тебя есть план, хо-хо? Ты хочешь противопоставить ему сатьяграху, и этот резчик – часть твоего плана?

– Да.

– Так, все так. – Старый Отец помолчал, глядя в ярко-синие глаза Данло под маской. – Только надо быть осторожным, очень осторожным. Ты изменился с нашей последней встречи. Твоя душа сильно выросла, и ты не можешь даже представить себе, какой мощью владеешь.

Старый фраваши поклонился, покряхтывая от боли в суставах, и улыбнулся своей лучистой улыбкой.

– Душа твоя сильна, это правда, но темные времена способны погасить даже самые яркие звезды. Обещай мне не терять надежды, что бы с тобой ни случилось.

– Хорошо, почтенный. Обещаю, – улыбнулся в ответ Данло.

– Обещай никогда не сдаваться.

Данло молча поклонился Старому Отцу, и его дикие синие глаза сказали без слов: “Обещаю”.

– Охо-хо, до свидания, Данло ви Соли Рингесс. Я тоже даю тебе обещание: мы с тобой свидимся в лучшие времена, когда наши души обретут свободу.

И Старый Отец удалился, оставив Данло дивиться тому, как вовремя этот загадочный фраваши всегда появляется в его жизни – именно тогда, когда Данло больше всего в нем нуждается.

Глава 14
ЛИК ЧЕЛОВЕКА

Николас Дару Эде был человек, рожденным стать Богом. Его чело полно света. Его божественный лик сияет ярче, чем солнце. Его человеческая улыбка напоминала свет, зажженный в темной комнате; Его божественная улыбка подобна свечению миллиарда звезд. Когда с его человеческих уст, столь полных жизни, слетал смех, сладостное дуновение касалось сердец тех, кто любил его; когда смех слетает с Его божественных уст, самые небеса колышутся от радости. Его человеческие глаза были черными и яркими, как ониксы; божественные Его очи черны, глубоки и бесконечны, как пространство и время.

“Рождество Бога Эде”, 142-й Алгоритм

В тот же день Данло объехал Зимний каток по Серпантину, проделав около полумили на юг, а затем свернул в тихий квартал чуть выше Ашторетника. Серпантин служил и северной, и западной границей Ашторетника, зажатого между этой змееобразной улицей и утесами Южного Берега. Из всех районов города это был самый большой, самый аккуратный и самый ухоженный.

Оказалось, что и проникнуть туда труднее всего. Весь район, вопреки слухам, не был закрыт для посторонних, но с некоторыми улицами дело обстояло именно так. В этих широких, прямых, обсаженных деревьями кварталах селились прихожане всевозможных кибернетических церквей: Архитекторы Бесконечной Жизни и Вселенской Церкви Эде, Союза Фосторских Сепаратистов и, разумеется, Кибернетической Реформированной Церкви. Почти все они состояли в оппозиции Хануману ли Тошу и его новой религии. Действуя вместе, они могли бы стать мощной армией сопротивления, но кибернетические церкви способны объединиться не более, чем гнездовья скутари. Единственное, в чем они сходились, – это не подпускать ни одного рингиста к своим мирным жилищам, да и эта идея относилась скорее к области чувств, чем к четко выполняемым планам. Архитекторы наподобие Отцов Эде патрулировали свои участки не менее бдительно, чем снежные тигры свою территорию, в то время как более терпимые Кибернетические Пилигримы Мультиплекса, живущие близ Длинной глиссады, не видели необходимости в охране своих улиц.

Данло не повезло: свернув с Серпантина на ледянку, ведущую в середину квартала, он наткнулся на группу наиболее непримиримых. Пятеро Вселенских Архитекторов перегородили улицу санями и заняли позицию за своей баррикадой, шаркая от холода коньками по льду. На них, как и на Данло, были белые шегшеевые шубы – только поновее, лучшего качества и без винных пятен. К поношенным мехам Данло и его черной маске они отнеслись подозрительно. Один из них, упитанный, с красным от мороза лицом, подкатил к пришельцу и сказал:

– Не думаю, что видел вас раньше. Как ваше имя?

Данло оглядел улицу – ее внушительные особняки, деревья йау и заснеженные лужайки. Если эти люди живут здесь, они должны быть богаты, как, впрочем, и большинство обитателей Ашторетника.

– Я не бывал на этой улице много лет, – сказал он, стараясь обойти прямой вопрос Архитектора. – Просто прохожу мимо.

– Вы здесь не пройдете, пока не назоветесь и не снимете маску.

Архитектор держал в опущенной руке самодельный лазер.

Вооружение остальных было весьма разнообразным: игольный пистолет, нечто вроде церемониального меча, а у двоих – дубинки из осколочника.

– Невернес – свободный город, правда? – сказал Данло. – И проход по его улицам всегда был свободным.

– Это было до войны. Если хотите свободы, можете вернуться на улицу Контрабандистов или откуда вы там еще пришли.

– Я ищу одного человека – он живет на Дворцовой.

– На Дворцовой? – Архитектор смерил Данло подозрительным взглядом. – Зачем он вам?

– Этого я не могу сказать.

– Почему не можете?

Все пятеро подступили поближе к Данло, излучая недоверие и страх.

– Я не могу сказать почему. И это мое личное дело.

– Свой секрет можешь оставить при себе, – сказал человек с лазером, – но с улицы проваливай.

– Разве Дворцовая улица принадлежит вам?

– До Дворцовой нам дела нет, но мы поклялись не допускать чужаков на наши улицы.

– На какие, например?

– Например, вот на эту – и еще на три в сторону Серпантина, где он загибается к Южному Берегу. Все до одной мы охранять не можем.

– Но их, наверно, охраняют другие?

– Кто как. Не знаю.

– Понятно.

– Вот и ступай себе прочь. Мы не хотим применять силу.

Данло еще раз окинул их взглядом. К насилию они были способны не больше, чем котята, разбалованные богатой хозяйкой. Но у них имелось оружие, а для человека перейти к насильственным действиям – что спичку зажечь.

– Всего вам хорошего, – с поклоном молвил им Данло и вернулся на Серпантин. Следуя по этой магистрали на юго-запад, он еще четырежды пытался проникнуть в Ашторетник, но повсюду встречал такой же отпор. Решив не сдаваться, он проехал по Серпантину до самого конца, где тот вливается в Длинную глиссаду над самым Южным Берегом. Сделав крюк на восток по этой большой зеленой улице, он попробовал войти в квартал через его мягкое брюхо.

Там, в одном из самых убогих районов, он наконец отыскал лазейку. Богато одетые Архитекторы хотя и качали головами при виде его, но вопросов не задавали. Выяснилось, что Дворцовая улица находится совсем близко от Южного Берега. Здесь росли большие деревья йау, усыпанные красными ягодами. Каменные дома стояли далеко от улицы, отделенные от нее лужайками, каменными стенами и стальными оградами. Улица, протянувшаяся всего на пять кварталов, выглядела странно опустевшей. Ни движения, ни звуков – только поземка метет да гагары кричат на деревьях. Данло поразился красоте здешних красок: рубиново-красный лед, белый снег, белые гранитные дома, зеленые башни елей и над всем этим – синее небо. Его изумляло, что никто не выходит на улицу, чтобы насладиться этой красотой. Но в богатых кварталах всегда так. Богатые прячутся в домах от холода этого мира, как моллюски в своих раковинах.

Получить доступ в какой-нибудь из этих домов оказалось не легче, чем вскрыть самую неподатливую раковину. На самой улице охраны не было, но все особняки охранялись. Стальные ворота стояли запертые, а за ними в теплых сторожках сидели люди с дубинками, всегда готовые прогнать бедного хариджана, достаточно глупого, чтобы просить здесь еды или приюта. Данло эти сторожа – большей частью громадные белокурые торскаллийцы, нанимаемые за свирепый нрав, – тоже быстро заворачивали прочь. Он, продвигаясь по северной стороне улицы, стучался в каждые ворота и спрашивал о резчике Мехтарe Хаджиме, но никто здесь о таком не слыхал. Но тут Данло, дойдя до конца и собравшись приняться за южную сторону, кое о чем вспомнил. Лет двенадцать назад, когда они с Бардо беседовали за кружкой пива, тот упомянул полное имя резчика: Мехтар Констанцио Хаджиме. Теперь, стоя перед очередными обледенелыми воротами, Данло почему-то решил, что при расспросах имя Мехтара следует называть полностью.

Так он и сделал. Он постучался еще в четыре дома, и каждый раз его отсылали прочь несолоно хлебавши. Но страж у пятых ворот сказал:

– О таком я не слыхал, но через улицу, в трех кварталах от нас, живет некий Констанцио с Алезара – вон там, третий дом от угла. Спроси его.

Данло с улыбкой поклонился сторожу и вернулся туда, где уже побывал.

Он снова постучался в третий дом от угла – внушительный, с портиком и колоннами, не сводя глаз с внутренней лазерной изгороди на лужайке. Одинокий сторож вышел из павильона и уставился на Данло сквозь блестящие стальные прутья.

– Опять ты? – Сторож был высок, даже выше Данло, и все время жевал свои светлые усы. – Я ведь тебе сказал: не знаю я никакого Мехтара Хаджиме.

– Я узнал, что полное его имя – Мехтар Констанцио Хаджиме. И что в этом доме живет Констанцио с Алезара. Любопытное совпадение, правда?

– Ну и что?

– Может быть, этот Констанцио с Алезара раньше носил другое имя?

– Констанцио никогда не говорит о своем прошлом, – заявил сторож, угрюмый и красный от холода. – А я у него всего пару лет, так что ничего тебе сказать не могу.

– Но ведь ему-то ты можешь сказать, что один человек хочет поговорить с ним?

– Тебя как звать?

Данло помолчал немного и ответил: – Данло… с Квейткеля.

– Квейткель? Никогда не слыхал. Это далеко от Невернеса?

Родной остров Данло отделяли от Невернеса всего шестьсот миль, но если ехать на собачьей упряжке, получится дальше, чем до Джилады Инфериоре.

– Очень далеко, – сказал Данло. – О нем мало кто знает.

– Так вот, Данло с Квейткеля: я не вижу причины беспокоить Констанцио, докладывая ему о тебе.

Данло, предвидевший это, достал из кармана костяную фигурку, которую вырезал за несколько долгих ночей в снежной хижине: плечистый алалойский охотник с тюленьим копьем.

– Вот подарок для него, – сказал он.

– Тонкая работа. – Охранник потрогал фигурку, выжидающе глядя на Данло. – Очень тонкая.

Данло снова полез в карман и вручил ему еще одну статуэтку: белого медведя.

– А это тебе.

– Красота. – Сторож повертел фигурку в солнечных лучах. – Пожив у Констанцио, начинаешь разбираться в красивых вещах – сам увидишь, если он согласится тебя принять. – Он сунул в карман обе фигурки. – Жди здесь: пойду доложу.

Он повернулся, не утруждая себя поклоном, и покатил по дорожке к дому. Данло остался на улице, недоумевая, почему Констанцио не установил между домом и сторожкой переговорное устройство. Оно по крайней мере не так бросается в глаза, как нелегальная лазерная изгородь.

Некоторое время спустя – очень долгое время, учитывая мороз, – сторож вернулся, открыл со скрипом ворота и сказал:

– Констанцио тебя примет. Прошу за мной.

Данло следом за ним поднялся в портик, где оба сняли коньки. В парадную белую дверь стучаться не пришлось – она стояла открытой, а на пороге ждал человек с волосами стального цвета и серым, как морской туман, лицом. Серыми глазами он смотрел в глаза Данло – казалось, что этот взгляд проникает сквозь маску и кожу лица до самых черепных костей.

– Я Констанцио с Алезара, – сказал он. – А ты, стало быть, Данло с Квейткеля – с планеты, о которой никто не слыхал и которой нет ни на одной карте.

Сказав это, он знаком велел сторожу вернуться на его пост и пригласил Данло в дом. Они прошли через холл, увешанный красивыми гобеленами и освещенный радужными шарами.

Миновав солярий с дорогой мебелью, а также с паутинными арфами, даргиннийской скульптурой, фравашийскими коврами, инопланетными ювелирными изделиями и прочим, они оказались в чайной комнате. Констанцио указал Данло на столик, инкрустированный треугольниками из лазури и мрамора, где стояли кофейник и две чашки, Опустившись на стул из резного осколочника, Данло увидел на стене картины-тондо. Каждая согласно своей программе переливалась бирюзовыми, сапфировыми и оранжевыми тонами. Это запретное искусство оказывало на Данло успокаивающее и вместе с тем гипнотическое действие. Он заставил себя отвести взгляд от картин и сосредоточиться на сидящем напротив Констанцио.

– В шубе тебе будет жарко, – заметил хозяин дома, сам одетый в стеганый шелковый халат светло-серого цвета. – Лучше сними ее.

Данло скинул шубу и сел за стол в камелайке и маске.

Густой, пьянящий аромат кофе причинял ему нестерпимые мучения.

– Какие необыкновенные у тебя волосы, – сказал Констанцио, разливая кофе по чашкам. – Такой густо-черный цвет, перемешанный с рыжиной, нечасто встретишь.

Данло так хотелось пить (и есть), что он залпом проглотил кофе, глотнул обожженным ртом воздух и спросил:

– Вы, случайно, не тот Мехтар Хаджиме, которому принадлежала лучшая мастерская на улице Резчиков?

Серое лицо Констанцио стало, как ни удивительно, еще более серым.

– Ты хочешь знать, кто я? А кто такой любой человек? Кем мы рождаемся?

– Простите… я не совсем понимаю.

– Кто такой ты, Данло с Квейткеля? Кем ты родился и кем хочешь стать?

Вторую чашку Данло пил медленнее и осторожнее.

– Я уже назвал вам мое имя – и если хотите, скажу, какова моя цель.

– Сделай милость, – сказал Констанцио, взглянув на фигурку алалоя, которую держал в руке.

– Есть вид скульптуры, которым Мехтар Хаджиме владел лучше всех городских резчиков. Говорят, что он любого человека мог превратить в алалоя.

Данло смотрел на высокого, изящного человека напротив и гадал, действительно ли это Мехтар Хаджиме. Раньше, по словам Бардо, Мехтар носил кряжистое, волосатое алалойское тело, изваянное им самим.

– Да, я, кажется, помню этот стиль, – сказал Констанцио, поглаживая статуэтку. – Это было давно, еще во времена Поиска. Мэллори Рингесс тогда тоже трансформировался в алалоя.

– Я слышал, что трансформировал его Мехтар Хаджиме.

– В наше опасное время о Мэллори Рингессе говорят самые разные вещи. – Глаза Констанцио ввинтились в Данло, как стальные сверла. – Человек, пьющий кофе в маске, – весьма необычное зрелище. Почему ты не снимешь ее?

– Мне и так удобно. Но, может быть, это причиняет какое-то неудобство вам?

– Нет-нет. Все мы носим те или иные маски, не так ли?

– Это верно. – Данло понял вдруг, что этот Констанцио и есть Мехтар Хаджиме, – он знал это так же точно, как то, что на лице у него есть нос. Если уж Мехтар сумел превратить себя в алалоя, то потом ему, конечно, не составило труда переделаться в этого серолицего Констанцио. – Вы вот тоже носите маску – чужое имя.

– Меня зовут Констанцио с Алезара.

– А меня – Данло с Квейткеля.

Некоторое время они пили кофе и смотрели друг на друга. Молчание прервал Констанцио.

– Хорошая работа, – сказал он, подняв вверх статуэтку. – Где ты ее достал?

– Сам вырезал.

– Это правда? Ты сам ее сделал?

– Правда.

– Значит, ты режешь по кости не хуже, чем этот твой Мехтар – по живому телу.

– Мой?

– С тех пор, как Мехтар ваял своих алалоев, прошло лет двадцать.