Текст книги "Реквием по Homo Sapiens. Том 2"

Автор книги: Дэвид Зинделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 77 страниц)

Глава 3
ДВЕСТИ ЛЕГКИХ КОРАБЛЕЙ

Только мертвым дано было увидеть конец войны.

Платон

В последующие дни коллегия лордов приняла множество решений. Всем пилотам Тиэллы было предписано готовить к полету свои легкие корабли и прощаться с близкими. Томас Зондерваль, Главный Пилот, должен был на своей “Первой добродетели” провести двести других кораблей через опасные звезды Экстра к Шейдвегу. В случае, если великий пилот попадет в поток фотонов сверхновой или мультиплекс поглотит его корабль, его заменит Елена Чарбо. Если Елену и ее “Жемчужину бесконечности” постигнет такая же участь, Главным Пилотом станет Сабри дур ли Кадир, а за ним Аджа, Карл Раппопорт, Вероника Меньшик и так далее – все прославленные мастер-пилоты, сражавшиеся в Пилотскую Войну вместе с Мэллори Рингессом. Битвы, которые они вели в звездных каналах, научили их тому, что война пожирает человеческие жизни с такой же быстротой, как пламя – сухие ветки костра.

Двухсот пилотов для войны было недостаточно, но хорошо еще, что Орден хоть столько смог наскрести. Пилоты не затем преодолели двадцать тысяч звездных лет от Невернеса, чтобы сидеть на планете и дожидаться войны – их ждал Экстр, сулящий великие свершения. Пятьдесят кораблей все еще не вернулись из Рукава Персея – они разыскивали Таннахилл, или исследовали радужные системы, или открывали мертвые, сожженные чужие миры. Никто не мог предсказать, когда вернется Петер Эйота на “Акашаре”, или Генриос ли Радман, или Палома Старшая.

На свое счастье (или несчастье), в предшествующий старту на Шейдвег день вернулась Эдрея Чу. Ее корабль сел на единственном космодроме планеты и занял свое место среди остальных. “Золотой лотос” присоединился к “Августовской луне”, “Божьему пламени”, “Ибису” и другим черным алмазным иглам, выстроенным на поле в двадцать рядов. В их число входили “Меч Шивы”, похищенный Бардо в Невернесе, и “Снежная сова” Данло с ее длинным корпусом и грациозными крыльями. Спустя недолгий срок, меньший, чем понадобился бы Старой Земле для оборота вокруг оси, пилоты сядут в свои корабли и двинутся к большому красному солнцу Шейдвега. Предполагалось, что перед стартом они должны отдыхать, или заниматься холлнингом, ментальным тренингом пилотов, или молиться, или прощаться с друзьями.

Но по меньшей мере двое пилотов в эту ночь, наполненную прохладным морским ветром и блеском звезд, не прощались ни с кем – скорее можно сказать, что они здоровались. Данло, очень занятый в последние дни (он делился своими открытиями с цефиками и эсхатологами и беседовал наедине с лордом Николосом), ни разу не имел случая поговорить как следует с Бардо. Теперь, освободившись наконец, двое старых друзей встретились на лужайке у мерцающих стен Пилотского Колледжа и обнялись под ветвями глядящих на море незнакомых деревьев.

– Паренек, – Паренек, – приговаривал Бардо, молотя Данло по спине. – Я уж думал, нам так и не удастся поговорить.

Данло, несмотря на его высокий рост и недюжинную силу, казалось, будто он пытается обхватить гору. Хватая воздух (Бардо чуть не поломал ему ребра), он отступил немного назад, улыбнулся и сказал просто:

– Я… скучал по тебе.

– Нет, правда? Я тоже по тебе скучал. Слишком долго мы не виделись.

Бардо повертел головой, ища стул или скамейку, но Данло, не выносивший никакой мебели, уже плюхнулся на траву.

Бардо со вздохами и кряхтеньем уселся лицом к нему. Даже в Академии, где было вполне безопасно, он не снял своих налловых доспехов, и жесткие пластины панциря затрудняли его движения.

– Ей-богу, это чудо, что ты оказался тут! – Бардо, взмокший в своем налле, несмотря на прохладный вечер, вытер лоб. – Надо же такому случиться, что мы с тобой вышли из космоса чуть ли не одновременно, в тот же роковой час, придя сюда с разных концов галактики!

Энтузиазм Бардо и слова, которые он выбирал, как всегда, вызвали у Данло улыбку.

– Многие сочли бы это невероятным совпадением, – сказал он.

– А я тебе говорю, это чудо! Проклятущее чудо! У нас с тобой одна великая судьба – каких еще доказательств надо?

– В эти последние дни… я много думал о судьбе.

– Ты чувствуешь это, Паренек? – Глаза Бардо при свете радужных шаров на лужайке сверкали, как чернильные озера. – Это как звезда, притягивающая комету. Как красивая женщина, зовущая своего мужчину. Как… ну, словом, каждая твоя клеточка пробуждается и затягивает ту же песню, и эта песнь с ревом вырывается наружу, затрагивая каждый камень и каждую планету, пока вся чертова вселенная не загудит.

– Я всегда любил слушать, как ты говоришь, – сказал Данло. Бардо забавлял его, но и восхищал тоже.

– Сомневаться больше нечего – мы с тобой избраны для великих дел, и теперь самое время свершать их.

– Возможно. А может быть, мы сами это выбрали для себя. Из всего, что предлагает жизнь, мы, может быть, просто выбрали самый отчаянный вариант – из-за гордости, Бардо.

Бардо потряс головой, разбрызгивая с бороды капли пота.

– Твой отец однажды прочел мне стихи: “Судьба и случай – союз неминучий”.

Данло пристально смотрел на него. Никогда еще он не видел этого громадного человека таким оживленным – даже в ту упоительную ложную зиму шесть лет назад, когда Бардо вместе с Данло и Хануманом закладывал основы Пути Рингесса и все казалось возможным. Данло припомнил то, что говорил Бардо в Палате Лордов относительно коррупции, церкви и коварства сместившего его Ханумана. Искреннее Бардо не было человека, но правда жизни часто ускользала от него из-за склонности к самообману. Бардо хотелось верить, что он действует из самых чистых побуждений и служит другим, между тем как зачастую он служил только одному человеку – Бардо.

Истинным мотивом его путешествия на Тиэллу, по мнению Данло, явилось не желание спасти Цивилизованные Миры от злокачественной новой религии, которую он сам же и создал, а желание мести и славы. Бардо всегда считал, что родился великим человеком, а великие люди должны вершить великие дела. Но трагедия его жизни состояла в том, что ему никак не удавалось найти способ реализации своих сокровеннейших возможностей. В разные периоды он искал осуществления в математике, в женщинах, в богатстве, в наркотиках и в религии. Теперь кораблем, несущим Бардо навстречу его славной судьбе, должна была стать война, и в этом, возможно, заключалась самая большая трагедия.

– Знаешь ли ты, – произнес наконец Данло, – что Архитекторы Старой Церкви– по крайней мере ивиомилы – верят, будто Эде сам написал программу для вселенной и все наши действия входят в эту программу?

– Нет, я не знал.

– На Таннахилле одно только упоминание о случае – это талав, который наказывается очищением.

– Экие варвары! Чудо, что ты вырвался от них живым.

– Да, верно.

– Это чудо, но и нечто большее. Зондерваль подробно рассказал мне о твоем путешествии. Как ты входил к мертвым и погружался в собственное сознание глубже любого цефика. В тебе появилось что-то, чего я прежде не видел. Огонь и свет, как будто твои чертовы гляделки стали звездными окнами.

Данло посмотрел на небо, и его лицо приняло странное выражение. Бардо тем временем продолжал восхвалять его:

– А то треклятое хаотическое пространство в сердце Тверди? Как пилот ты смелее Зондерваля, Паренек, и лучше. Ты лучший после Мэллори Рингесса, а он был богом, черт его дери!

– Был, Бардо!

– Я хочу сказать, что он был богом в пилотском деле и мог привести свой корабль в любую точку вселенной.

Данло улыбнулся этому преувеличению. Ни один пилот, даже сам Мэллори Рингесс, доказавший, что между любыми двумя звездами существует прямой маршрут, никогда еще не выходил за пределы галактики Млечного Пути.

– Ты ничего нового о нем не слышал? – спросил Данло.

Так называемый Первый Столп рингизма гласил, что когда-нибудь Мэллори Рингесс вернется в Невернес. Данло, хотя и отвергал теперь все религии, все время думал о судьбе своего отца и ждал его возвращения – вместе с тысячами других.

– Нет, Паренек, к сожалению, не слыхал. Никто из пилотов, побывавших в самых разных местах, не видел его.

Данло запустил пальцы в холодную траву, слушая, как прибой далеко внизу набегает на берег. Близилась полночь, но пилоты и специалисты, по двое и по трое, продолжали сновать по дорожкам Академии. До Данло и Бардо доносились их тихие голоса.

– Когда-то, до своего ухода, – сказал Бардо, – твой отец говорил мне, что хочет снова отправиться в Твердь. Это должно было стать чем-то вроде мистического союза. Чем-то, что они бы создали вместе.

– Да, Твердь – страстная богиня, – со странной улыбкой заметил Данло. – Вся из огня, слез и мечты. Может быть, союз с человеком – как раз то, чего Она хочет.

Он не сказал Бардо, как Твердь пыталась удержать его на Земле, которую создала сама. Не сказал и о том, как Она хотела соблазнить его, сотворив Тамару Ашторет из воды, земных элементов и похищенных у него же воспоминаний:

– Зондерваль рассказал мне, что ты провел с Твердью много времени, и я подумал, что ты сам мог узнать что-то о своем отце.

– Она сказала только, что я найду его в конце своего пути.

– В Невернесе?

– Не знаю. Твердь всегда говорит загадками.

– Я все-таки верю, что твой отец вернется в Невернес. Его судьба там, а не в космосе, рядом с капризной богиней.

Данло молчал, глядя на незнакомые звезды над морем.

– А когда он таки вернется, то рассчитается со всеми! От него не ускользнет ни одно варварство, которое сотворил от его имени Хануман ли Тош, и город содрогнется от его гнева. Он покарает его, даже смертью, возможно, – твой отец, при всей своей доброте, перед убийством никогда не останавливался.

– Но разве ты не веришь, Бардо, что он теперь бог?

– А разве боги не убивают людей, точно мух, – да и друг друга тоже?

Данло вспомнил о победе Кремниевого Бога над Эде и сказал:

– Убивают, я знаю.

Некоторое время они, сидя под шелестящей серебристой листвой дерева и глядя на звезды, говорили о галактических богах, о судьбе, о войне и о прочих космических явлениях.

Потом Данло посмотрел на Бардо и спросил его о том, что было куда ближе его сердцу:

– Ты ее видел, Бардо?

– Кого, Тамару?

Данло промолчал, но его глаза, мерцающие при слабом свете, как жидкие сапфиры, ответили за него.

– Нет, не видел. Говорили, что она покинула город, и я не слыхал, чтобы она вернулась.

– Но куда же она отправилась?

– Не знаю. Может, это только слухи.

– Хануман никогда не заговаривал с тобой о ней? О том, что он с ней сделал? Не говорил, что память ей можно вернуть?

Бардо со вздохом опустил тяжелую руку на плечо Данло:

– Нет, Паренек, не говорил. Ты его по-прежнему ненавидишь, да?

В глазах Данло сверкнула молния.

– Он изнасиловал ее духовно! Разрушил ее память, Бардо! Всю ее благословенную память о том времени, что мы провели вдвоем.

– Ах, Паренек, Паренек.

Данло достал флейту, прижал костяной мундштук ко лбу, глубоко вздохнул и сказал:

– Но я… не должен ненавидеть. Я борюсь со своей ненавистью.

– Я тебя люблю за твое благородство, но сам постоянно раздуваю в себе ненависть к этому гаду ползучему – пусть наполняет мои жилы, как огненное вино. Так мне легче будет истребить его, когда время придет.

Данло покачал головой.

– Ты же знаешь, я не хочу, чтобы с ним случилось что-то дурное.

– А зря. Возможно, тебе следовало бы забыть свой обет и найти способ подобраться к Хануману поближе. И тогда…

– Что тогда?

– Убить его, ей-богу! Перерезать его лживую глотку или выдавить из него дух!

Данло при одном упоминании таких ужасов сам почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он стиснул флейту, как тонущий в черной ледяной воде хватает протянутую ему палку.

Но в следующий момент, осознав всю невозможность того, что предлагал Бардо, он расслабился и весело улыбнулся.

– Ты же знаешь, я никогда не причиню ему зла.

– Знаю, в том-то и горе. Потому нам и не обойтись без войны, ведь иначе его не остановишь.

– Но ведь остается, еще наша миссия, правда? Остается надежда избежать войны.

– Я помню, твой фраваши прозвал тебя Миротворцем, – . тихо засмеялся Бардо. – Но чтобы заключить мир, нужны две стороны.

– Все люди хотят мира.

– Это говорит твоя надежда. И твоя воля подчинить реальность мечтам твоего золотого сердца.

– У Ханумана тоже есть сердце; ведь он человек.

– Я в этом не уверен. Иногда мне сдается, что он демон.

Дaнло с мрачной улыбкой вспомнил дьявольские льдисто-голубые глаза Ханумана и сказал:

– Странно, но мне кажется, что он самый сострадательный человек, которого я встречал в жизни.

– Кто, Хануман ли Тош?

– Ты не знал его так, как я, Бардо. Когда-то, подростком и еще раньше, он был сама невинность. Это правда. Он родился с нежной душой.

– Что же его так изменило?

– Мир. Его религия, то, как отец усматривал негативные программы в малейших его провинностях и силой надевал на него очистительный шлем. Его изменило все это – и он сам. Никогда не видел человека, имеющего такую страшную волю менять самого себя.

– Знал бы ты своего отца, Паренек.

Данло ждал продолжения, глядя на темные отверстия своей флейты.

– Но твой отец в конце концов обрел сострадание, а Хануман его потерял. Один стал светочем для всей проклятой вселенной, а другой выбрал тьму, как слеллер, потрошащий трупы.

– Мне все-таки хочется верить, что надежда бесконечна для каждого.

Бесконечные возможности. Бесконечный свет, который живет во всех и во всем.

– Ну, надежда Ханумана на себя самого и правда бесконечна.

– Потому что он говорит, что хочет стать богом? Второй Столп рингизма гласит, что каждый человек может стать богом, следуя путем Мэллори Рингесса, и Хануман в этом стремлении ничем не отличался от миллионов других.

– Он не только говорит. Зачем, по-твоему, он разбирает луны на этот свой компьютер, который висит в космосе, точно маска смерти?

– Но ты же сам учил его, что путь к божественному пролегает через вспоминание Старшей Эдды.

– Я? Ну да, наверно. Но богом можно стать по-разному, так ведь?

– Не знаю.

– Когда его вселенский компьютер будет наконец закончен и Хануман к нему подключится, он станет все равно что бог. Станет как Твердь, только поменьше – для начала.

Твердь когда-то была воином-поэтессой по имени Калинда. Она добавляла нейросхемы к своему человеческому мозгу и постепенно разрослась так, что заняла несколько звездных систем.

– Он не первый, кто попытается это сделать.

– В истории Цивилизованных Миров – первый. И последний. Думаю, ему ничего не стоит уничтожить все миры от Сольскена до Фарфары.

Данло поднес флейту к губам, размышляя над всем, что сказал ему Бардо. Это верно: заражение Цивилизованных Миров рингизмом – наименьшее из зол, на которые способен Хануман.

– У Ханумана всегда была мечта, – тихо сказал Данло. – Прекрасная и ужасная.

– Что еще за мечта?

– Я… не знаю. Не до конца знаю. Раньше мне казалось, что я угадываю ее, как огни города сквозь метель. Ее краски. Он мечтает о лучшей вселенной, вот что. И о чем-то большем. Боюсь… что он стал бы не просто одним из богов, если бы мог.

– Ха! Что же может быть больше, чем чертов бог? Дальше и ехать некуда!

Но Данло уже закрыл глаза и выдул из флейты тихую протяжную ноту, как будто ушел в воспоминания о прошлом и будущем. В центре его внутреннего мрака распустился крохотный цветок света, который рос и рос, пока не заполнил собой всю вселенную сознания Данло.

– Он и обыкновенным-то богом не станет, – проворчал Бардо. – Мы этого не допустим.

Данло отложил флейту и взглянул на него.

– Не допустим?

– Мы остановим его. Плохо, конечно, что сами рингисты его не остановили, но он обдурил их, внушил, что Вселенский Компьютер нужен только для того, чтобы вспоминать Эдду.

Данло втянул в себя свежий ночной воздух и сказал:

– Ты веришь, что война способна изменить лицо вселенной. Да, верно: война – это очищающий огонь, от которого почти ничто не может спастись. Но что, если она опалит наши собственные лица, Бардо? Что, если мы проиграем?

– Проиграем? Что ты такое говоришь, ей-богу?

– Но у рингистов вкупе со Старым Орденом легких кораблей больше, чем у нас.

– Даже если удача отвернется от нас, Хануману все равно придется остановиться. Ты думаешь, Твердь, Химена и другие галактические боги позволят его компьютеру сожрать Цивилизованные Миры?

– У богов своя война. Наша деятельность для них не более заметна, чем для нас глисты в собачьем брюхе.

– Тут ты прав, пожалуй: на помощь богов полагаться не стоит. Положимся на ракеты, на лазеры и на собственную доблесть.

– Бардо, Бардо, нет. Всегда должен быть…

– Хочешь остановить Ханумана вот этим? – Бардо показал на флейту. – Он всегда терпеть не мог твою проклятую мистическую музыку, так ведь?

Данло не ответил, глядя, как играет звездный свет на золотом стволе флейты.

– Гордыни в тебе не меньше, чем в твоем отце. Все еще надеешься тронуть сердце Ханумана, так, что ли?

– Да.

– И Тамаре, если она найдется, все еще надеешься вернуть память.

Исцелить неисцелимую рану, подумал Данло. Зажечь свет, который никогда не гаснет.

– Мнемоники говорят, – сказал он, – что память можно создать, но нельзя уничтожить.

Бардо вздохнул, не сводя с Данло больших карих глаз.

– Для тебя опасно возвращаться в Невернес, Паренек. Зондерваль, по-моему, прав: тебе надо отказаться от своего обета и идти с нами на Шейдвег. В бою ты будешь сохраннее, чем в башне проклятого Хануманова собора. Пошли с нами! Твой отец был отчаянный вояка, и дед тоже – весь твой чертов род. Неужели ты не чувствуешь этого священного огня в себе? Почему ты не делаешь того, для чего рожден, ей-богу?

– Я… полечу в Невернес, – помолчав, сказал Данло.

– Что ж, ладно. Я так и знал. – Бардо широко зевнул, глядя, как звезды уходят на запад, за океан.

– Уже за полночь перевалило, – сказал Данло. – Надо, пожалуй, поспать.

– Поспать? После смерти высплюсь. До утра у меня еще полно дел.

– Правда? – Данло заглянул в его погрустневшие глаза.

– Я дал зарок не пить больше пива, так что, наверно, найду себе женщину. Пухленькую и безотказную. Я долго воздерживался – может, это вообще будет мой последний раз, кто знает.

Данло ждал, когда Бардо встанет, но тот прирос к земле, как скала.

– По правде сказать, мне неохота уходить от тебя, Паренек. Может, я и тебя в последний раз вижу.

У Бардо из глаз потекли слезы, а Данло засмеялся, вскочил и чуть ли не силой поднял Бардо на ноги.

– Я буду скучать по тебе, – сказал он, обнимая его.

– Ах, Паренек, Паренек.

– Но мы, конечно, еще увидимся, хотя бы нас разделяли миллион звезд и все легкие корабли Невернеса.

– Ты правда так думаешь?

– Да. Это… наша судьба.

Бардо в последний раз хлопнул Данло по спине и пошел к корпусам Академии искать себе женщину, какую-нибудь кадеточку, с которой успел завязать знакомство. Данло проводил его взглядом и стал ждать, когда над космодромом взойдет солнце.

Утром почти весь Новый Орден собрался на летном поле, чтобы проводить пилотов. Около девяти тысяч человек выстроились вдоль главной полосы, растянувшись на милю с обеих сторон. Парадные одеяния, переливаясь багрянцем, янтарем и кобальтом, трепетали на ветру, как флаги. Акашики, горологи, историки, цефики и мнемоники – все они считали для себя делом чести проститься с пилотами, которые шли на войну, чтобы защищать их. Их и извечную мечту Ордена: привести рассеянное среди звезд человечество к свету разума и яркому, несказанном пламени истины. Никто не знал, когда эти отважные пилоты вернутся назад. Никто не знал, что будет с Новым Орденом, если они вообще не вернутся, – и тем не менее гордость побуждала всех собравшихся не уступать пилотам в отваге и провожать их с радостными, улыбающимися лицами.

Другие жители Белого Камня тоже пришли полюбоваться редкостным зрелищем. Эти люди, насчитывающие около восьмидесяти девяти тысяч, были в основном пришельцами с Ашеры, Эште и Наэле, но в толпе встречались также архаты и художники с Сильвена, и даже инопланетяне присутствовали. Все они стояли позади академиков Ордена, одетые в самые разнообразные наряды от кафтанов до корребебов, и толкались, и вытягивали шеи, чтобы лучше видеть двести легких кораблей, сверкающих на утреннем солнце.

Сразу же, как рассвело, на космодром прибыл лорд Николос в блестящих красных санях и занял место посередине полосы. Здесь, перед рядами легких кораблей, собрались пилоты, чтобы получить последнее напутствие. Главный Пилот Зондерваль возвышался над ними, как черное дерево. Рядом, но старшинству принесенной ими присяги, стояли мастер-пилоты.

Первой шла Елена Чарбо с буйной гривой серебряных волос и бесстрашным лицом, за ней Карл Раппопорт, Аджа, Сабри дур ли Кадир и еще пятьдесят человек: Вероника Меньшик, Она Тетсу, Эдрея Чу Ричардесс, и Петер Эйота, и Генриос ли Радман, только недавно возвратившиеся из глубин Экстра. Последним в шеренге мастер-пилотов был, разумеется, Данло ви Соли Рингесс. Его темно-синие глаза смотрели на небо, на лорда Николоса и на толпы мужчин и женщин, обступивших полосу с востока и с запада. Он охотно обменялся бы парой прощальных слов с Ларой Хесусой и другими пилотами, стоящими позади, но лорд Николос уже приготовился говорить и ждал только, чтобы горожане угомонились.

Чуть сбоку на полосе стояли еще два человека, которые не были пилотами Ордена: Демоти Беде, Главный Неологик в одежде цвета охры, и Пешевал Лал, более известный как Бардо. Последний в былое время мог бы стоять на месте Зондерваля или неподалеку от него, но ему не забыли отречения от орденских обетов. Впрочем, он остался великим пилотом, даже став отщепенцем, и угнанный им корабль, “Меч Шивы”, стоял в строю со всеми остальными. Бардо, как и все пилоты, был одет в черное – в налловые доспехи и шешиновый плащ.

Непонятно было, достиг ли он прошлой ночью своей цели, поскольку его лицо имело такое же серьезное, суровое выражение, как и у всех. Он обменивался многозначительными взглядами с Демоти Беде, которому предстояло в качестве посла и пассажира лететь на корабле Данло. Через несколько мгновений оба они покинут этот прекрасный, приветливый мир и разойдутся в разные стороны: Бардо на войну, Демоти в Невернес, чтобы эту войну предотвратить.

– Тише, время пришло! – провозгласил горолог в красной форме из рядов академиков. Другие подхватили его возглас, и вдоль поля зазвучало: – Тише, время пришло.

Настала тишина, и лорд Николос своим ясным, спокойным голосом обратился к пилотам. Он напомнил им о смысле пилотского звания и о принесенных ими обетах, особенно о четвертом, предписывающем сдержанность. В грядущие дни, сказал он, сдержанность понадобится им прежде всех других достоинств, даже таких, как мужество и вера.

– Наш Орден был основан, чтобы просвещать людей, а не воевать с ними. Мы, хранители несказанного пламени, не воины и никогда не будем ими. Однако может случиться так, что нам придется некоторое время действовать как воины. И мы должны выполнять эти действия, ясно сознавая, что нам дозволено и что нет.

Лорд Николос призвал их воздерживаться от войны всеми средствами и до последней возможности. Данло и лорду Беде нужно дать шанс договориться с Хануманом ли Тошем. Нужно постараться достичь мира одной только демонстрацией своей мощи – этой цели прежде всего и должны служить их легкие корабли. Если же злые ветры судьбы все-таки вынудят их сражаться, пусть они применяют насилие только к вражеским пилотам и их боевым кораблям. Нельзя нападать на торговые суда и на планеты, поддерживающие Путь Рингесса.

Особенное ударение лорд Николос сделал на соблюдении закона Цивилизованных Миров. На легких кораблях не должно быть ядерных бомб и другого оружия массового уничтожения.

Недопустимо заражать планетарные системы связи информационными вирусами или уничтожать их логическими бомбами.

Цель этой войны должна быть ясна им, как кристалл: во-первых, помешать Хануману ли Тошу использовать Старый Орден для распространения рингизма в Цивилизованных Мирах. Старый Орден по возможности следует вернуть к прежнему мировоззрению, восстановив вековой запрет относительно связей с какой бы то ни было религией. Во-вторых, они любой ценой, не щадя даже собственной жизни, должны уничтожить Вселенский Компьютер Ханумана. В этом лорд Николос призвал пилотов поклясться своей честью и жизнью.

Когда они принесли эту клятву, он напомнил им, что в древности пилот назывался кормчим, и пожелал всегда находить верный путь между рифами гордости и водоворотами самообмана к истине, вечно сияющей на горизонте. Свою речь он закончил общей молитвой о даровании пилотам наивысшего из всех навыков их ремесла, а именно прозорливости.

– Я очень желал бы отправиться с вами, – сказал в заключение лорд Николос, – но поскольку это невозможно, я желаю вам удачи. Летите далеко и возвращайтесь домой.

Он низко поклонился, и пилоты ответили ему на поклон, а после во главе с Зондервалем разошлись по своим кораблям. Демоти Беде затратил некоторое время, чтобы занять пассажирский отсек на корабле Данло и приготовиться к старту. Когда он устроился в спальной ячейке, а лорд Николос и все остальные отошли на безопасное расстояние, Мастер Поля дал сигнал к отлету. Легкие корабли один за другим понеслись вдоль полосы между толпами провожающих.

У космических кораблей, само собой, нет шасси, и им не обязательно разбегаться, чтобы взмыть в синеву неба, но пилоты хотели продемонстрировать свое мастерство во всем блеске.

Первым в воздух поднялся Зондерваль на серебристой черной “Первой добродетели”, за ним Елена Чарбо на “Жемчужине бесконечности”, и “Монтсальват”, и “Голубая роза”, “Ясная луна” и “Августовская луна”, “Стрелец” и все остальные, как бриллианты на ожерелье, уходящем с земли в небеса.

Грациозная “Снежная сова” была лишь одним бриллиантом из двухсот, составляющих ожерелье. Данло довольно скоро предстояло расстаться со своими братьями и сестрами, но чувство общей цели, бьющее в его крови, связывало его с другими пилотами. Крутящийся голубой шар Тиэллы остался внизу, и перед Данло раскрылся мультиплекс. Данло вошел в ревущие глубины вселенной, и отныне им, как и двумястами других, руководили только его прозорливость и его сердце.