Текст книги "Терапия"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

С ароматерапией легче. Вы просто лежите, и вас массируют с так называемыми эфирными маслами. Стоящая за этим теория проста – возможно, даже слишком проста. Дадли разъяснил ее мне во время нашего первого сеанса.

– Если вы ушиблись, какова ваша инстинктивная реакция? Вы трете ушибленное место, верно?

Я спросил, как потереть мозги.

Он ответил:

– А вот тут-то и вступают эфирные масла.

Ароматерапевты считают, что, проникая через кожу, масла попадают в кровоток и таким образом воздействуют на мозг. А также, что вдыхание определенных ароматов оказывает стимулирующее или успокаивающее действие на нервную систему, в зависимости от того, какое масло вы используете. В ароматерапии есть возбуждающие и успокаивающие средства, свои «высокие ноты» и «басы», как они их называют. По словам Дадли, это очень древняя форма медицины, ее применяли в Китае и Египте тысячелетия назад. Но, как и все остальное, сегодня она компьютеризирована. Придя к Дадли, я перечисляю свои симптомы, он вносит их в лично им разработанную программу для ароматерапии, которая называется «ФУ» (допустим, я это придумал, название файла «АТП»), нажимает на клавишу, и компьютер выдает список рекомендуемых масел – можжевельник, жасмин, мята, да все что угодно. Затем Дадли дает мне их понюхать и составляет смесь из тех, что понравились мне больше всего, используя в качестве «масла-носителя» растительное масло.

Дадли, в отличие от мисс By, я могу сказать о сексе, поэтому, когда он спросил меня о самочувствии с нашей прошлой встречи, я упомянул о проблеме с эякуляцией. Он сказал, что способность осуществлять половой акт без эякуляции высоко ценилась восточными мистиками. Я ответил – да на здоровье. Дадли несколько секунд постучал немного по клавишам компьютера и предложил мне бергамот, иланг-иланг и розовое масло.

– Разве в прошлый раз ты не давал мне розу от депрессии? – с ноткой подозрения в голосе спросил я.

– Это очень многофункциональное масло, – вежливо ответил Дадли. – Его применяют как при депрессии, так и при импотенции и фригидности. При скорби и менопаузе.

Я спросил, входит ли сюда менопауза у мужчин, и он засмеялся, но ничего не ответил.

Суббота, 27 фев.Что ж, помогло до известной степени. Вчера вечером мы занимались любовью, и я кончил. Не думаю, что и Салли кончила, но она и так была не настроена и, казалось, удивилась, когда я предложил ей заняться сексом. Не буду утверждать, что у меня земля закачалась под ногами, но эякуляция по крайней мере была. Значит, испытанное розовое масло не подвело в том, что касается импотенции. Но не в отношении депрессии, скорби и мужской менопаузы. Я проснулся в 3.05 – мысли в мозгу вращались, как бетон в бетономешалке, и тревоги походили на острую щебенку в общей серой массе Страха. Оставшиеся несколько часов я провел в полудреме, то словно куда-то проваливаясь, то снова пробуждаясь с ускользающим ощущением, что мне снился сон и я не в состоянии его вспомнить. Мои сны, как серебристые рыбки: я ловлю их за хвост, но они выскальзывают из рук и, извиваясь, уходят в темную глубину. Я просыпаюсь, хватая ртом воздух, с колотящимся сердцем, как поднявшийся на поверхность ныряльщик. В конце концов я проглотил снотворное и погрузился в тяжелый сон без сновидений, от которого очнулся в пустой постели в девять тридцать, мрачный, с пересохшим ртом.

Салли оставила записку, что уехала в Сенсбери. У меня тоже оставались кое-какие дела, и я отправился на Хай-стрит. Стоя в очереди на почте и мучась нетерпением, я вдруг услышал у своего плеча женский голос:

– Совсем невмоготу?

Я обернулся, думая, что она обращается ко мне, но это мать разговаривала с маленьким мальчиком.

– Может, подождешь до дома? – спросила она. Малыш с несчастным видом покачал головой и свел коленки.

Позднее.А мне давно уже все невмоготу настолько, что я даже снова заглянул в старика Кьеркегора, и на этот раз мне повезло больше. Я пролистал «Или – или», потому что меня заинтриговало название. Два толстенных тома, очень беспорядочно написанные, жуткая мешанина из эссе, рассказов, писем и т. п. от лица двух вымышленных персонажей, А. и Б., изданная третьим, по имени Виктор Эремит, – видимо, все это псевдонимы Кьеркегора. Мое внимание особенно привлек короткий фрагмент в первом томе, который назывался «Самый несчастный человек». Читая его, я испытывал то же самое, что и в тот раз, когда впервые увидел названия книг Кьеркегора: он говорит именно обо мне.

Согласно К., несчастный человек «всегда для себя отсутствует, его никогда для себя нет». Моей первой реакцией было: нет, неправда, Сёрен, старина, – я никогда не перестаю думать о себе, вот в чем беда. Но потом я подумал, что думать о себе – не то же, что присутствовать для себя. Салли для себя присутствует, потому что она воспринимает себя как нечто само собой разумеющееся, она никогда в себе не сомневается, во всяком случае недолго. Она совпадаетс собой. Тогда как я похож на персонаж дешевых комиксов, тех, где цвет не всегда совпадает с контуром рисунка: между ними получается разрыв или наложение, некая размытость. Это и есть я: Несчастный Ник с торчащим синим подбородком, который не совсем совпадает со своим контуром.

Кьеркегор объясняет, что несчастного человека никогда нет для себя потому, что он всегда живет в прошлом или в будущем. Он всегда или надеется, или вспоминает. Или думает, что дела шли лучше в прошлом, или надеется, что они пойдут лучше в будущем, но сейчасони всегда плохи. Это простая, заурядная несчастность. Но несчастный человек «в более строгом смысле» не присутствует для себя даже в своих воспоминаниях и надеждах. Кьеркегор приводит в пример человека, который с тоской оглядывается на радости детства, которых на самом деле не испытал (возможно, он имел в виду себя). Точно так же «несчастный надеющийся» никогда не присутствует для себя в своих надеждах по причинам, которые были мне неясны, пока я не дошел до следующего места: «Несчастные индивидуумы, которые надеются, никогда не испытывают такой же боли, как те, которые помнят. Надеющиеся индивидуумы всегда испытывают разочарование, доставляющее им большее удовольствие».

Я точно знаю, что он подразумевает под «разочарованием, доставляющим большее удовольствие». Например, я волнуюсь, какое принять решение, потому что пытаюсь защититься от дурного оборота дел. Я надеюсь,что все будет хорошо, но, если действительно все складывается хорошо, я этого почти не замечаю, потому что сделал себя несчастным, воображая, как все будет плохо; а если дело оборачивается плохо по каким-то непредвиденным причинам (как, например, четырнадцатый пункт в контракте с «Хартлендом»), это только подтверждает мое внутреннее убеждение, что худшие несчастья – неожиданны. Если вы несчастный надеющийся, вы на самом деле не верите, что в будущем дела пойдут лучше (потому что если поверите, то перестанете быть несчастным). Что означает – когда они не идут лучше, это доказывает, что вы все время были правы. Вот поэтому ваше разочарование и доставляет вам большее удовольствие. Классно, да?

Меня также преследует чувство, что в прошлом все было лучше: когда-то я, видимо, был счастлив, иначе откуда бы я знал, что несчастен сейчас, но где-то по пути я это ощущение потерял, растранжирил, позволил ему уйти, хотя живет оно во мне лишь в мимолетных воспоминаниях, таких, как финальный матч Кубка мира 1966 года. Возможно, однако, я обманываю себя и на самом деле я всегда был несчастен, потому что всегда был несчастным надеющимся. Что парадоксальным образом делает меня и несчастным вспоминающим.

Как можно одновременно быть и тем и другим? Да запросто! Это сочетание и определяет самого несчастного человека:

Вот что это означает: с одной стороны, он постоянно надеется на что-то, что он должен помнить… С другой стороны, он постоянно вспоминает о чем-то, на что должен надеяться… Следовательно, то, на что он надеется, лежит в прошлом, а то, что он вспоминает, лежит в будущем… Он постоянно очень близок к цели и в то же время находится от нее на расстоянии; сейчас он постигает то, что делает его несчастным, потому что сейчас у него это есть, или, исходя из его натуры, это именно то, что несколько лет назад сделало бы его счастливым, если бы он тогда это имел, таким образом, тогда он был несчастлив, потому что у него этого не было.

О да, этот парень меня раскусил. Самый несчастный человек. Почему тогда я так широко улыбаюсь, читая эти строки?

Воскресенье, днем, 28 фев.Я не поехал сегодня на студию. Решил показать «Хартленду», что я возмущен тем, как они со мной обращаются. Салли одобрила. Рано утром я оставил сообщение на офисном автоответчике, что не приеду. Причину не указал, но Олли и Хэл догадаются. Последний раз я пропустил запись в апреле прошлого года, когда у меня разболелся желудок. Стоит ли говорить, что себя я наказываю больше, чем их. Хэл будет слишком занят, чтобы задуматься о моем отсутствии, а Олли вообще не из тех, кто задумывается. Таким образом, день в размышлениях провожу я. Он тянется мучительно медленно. Я все время смотрю на часы и прикидываю, что сейчас делается на репетиции. Сейчас пять минут пятого и уже темно. Снаружи очень холодно, тонким слоем лежит снег. В газетах пишут, что в других районах страны ожидаются метели. Шикарные воскресные газеты полны эмоций и показного отчаяния. Страна словно переживает какой-то непомерный кризис уверенности, ПНП Национального Духа. Согласно опросу, проведенному институтом Гэллапа и опубликованному на прошлой неделе, восемьдесят процентов электората не удовлетворено деятельностью правительства. Согласно другому опросу, более сорока процентов молодежи считает, что в следующем десятилетии Британия станет еще более непригодной для жизни страной. Что, видимо, означает: они думают, что лейбористы проиграют следующие выборы, а если и выиграют, то это ничего не изменит. Мы превратились в нацию несчастных надеющихся.

И несчастных вспоминающих: судя по всему, не я один почувствовал, что смерть Бобби Мура напомнила всем о глубине нашего падения. В газетах полно ностальгических статей о нем и о Кубке мира 1966 года. На этой неделе мы третий раз подряд проиграли крикетный турнир команде Индии, что тоже не способствовало подъему национального духа. Индии!Когда я был мальчиком, крикетные матчи с Индией всегда воспринимались как ужасающе скучная перспектива, потому что неизменно оборачивались для Англии легкой победой.

Половина пятого. Репетиция к этому времени уже заканчивается, и актеры, прежде чем направиться в гримерную, торопливо едят в столовой. Рон Дикин всегда берет колбасу, яйцо и чипсы. Он клянется, что дома вообще не ест жареного, но колбаса, яйцо и чипсы соответствуют характеру папаши Дэвиса. В этом отношении он очень суеверен – однажды, когда на кухне кончилась колбаса, он впал в настоящую панику. Интересно, выбьет ли его из колеи мое сегодняшнее отсутствие? Актерам нравится, что я приезжаю на запись, их это вдохновляет. Боюсь, отсиживаясь дома, я наказываю не только себя, но и их.

Чем больше я об этом думаю, а я не могу думать ни о чем другом, тем хуже себя чувствую. Я изо всех сил сопротивляюсь мысли, что принял неверное решение, но меня неотвратимо влечет к такому выводу, словно засасывает в черную дыру. Короче говоря, я чувствую, как погружаюсь в одно из своих «состояний». Состояние, c'est moi

[19]

[Закрыть], как сказала бы Эми. И как я переживу остаток вечера? Я пристально смотрю на клавишу с надписью «HELP» на своей клавиатуре. Если бы она могла помочь.

Понедельник, утро, 1 марта.Вчера вечером, около 6.45, как раз когда Салли накрывала на стол к ужину, мои нервы не выдержали. Я выскочил из дома, на ходу прокричав Салли какое-то объяснение и не оставив ей времени обозвать меня дураком, задом вывел свой «супермобиль» из гаража, машина пошла юзом, ее бросало из стороны в сторону – я чуть не помял правое крыло о ворота, – и помчался на безумной скорости в Раммидж, куда прибыл как раз вовремя, чтобы еще успеть занять свое место в зале перед началом съемок.

Они прошли блестяще. Чудесная аудитория – тонкая и благодарная одновременно. Да и сценарий был неплох, без ложной скромности. Сюжет серии такой: Спрингфилды решают выставить свой дом на продажу, чтобы переехать подальше от Дэвисов, но Дэвисам об этом не говорят, потому что чувствуют неловкость, а Дэвисы невольно срывают их план, то заявляясь к ним, то совершая какие-то немыслимые поступки каждый раз, когда Спрингфилды показывают потенциальным покупателям дом. Зрителям все это очень понравилось. Думаю, многие из них сами хотели бы переехать, но не могут, потому что у них отрицательное право выкупа. Отрицательное право выкупа – это когда ваша закладная превышает стоимость дома. Об этом много пишут и говорят. Что-то вроде Патологии Рынка Недвижимости. Когда нечто подобное случается с вами, вам не до смеха, но если это случилось с Эдвардом и Присциллой, у вас есть шанс увидеть и смешную сторону ситуации. Иначе говоря, наблюдая за переживаниями и неудачами героев, вы сможете к собственной отрицательной закладной отнестись легче, тем более что в конце серии Спрингфилды смиряются с перспективой остаться на старом месте. Я часто ощущаю, что ситком оказывает на общество своеобразный терапевтический эффект.

Актеры чувствовали положительные флюиды, идущие от зрителей, и работали первоклассно. Пересъемок практически не было. Мы закончили в восемь тридцать. После записи все улыбались.

– Здравствуй, Пузан, – сказал Рон Дикин, – сегодня на репетиции нам тебя не хватало.

Я промямлил что-то насчет каких-то сложностей. Хэл недоуменно на меня посмотрел, но ничего не сказал. Изабел, ассистент режиссера, заметила, что я немного потерял – репетиция шла трудно, то и дело прерывалась, актеры ошибались.

– Но это всегда так, – закончила она. – Если репетиция идет как по маслу, можно не сомневаться, что запись превратится в кошмар. – (Изабел – несчастный надеющийся.) Олли не было: он позвонил и сказал, что дороги в его части света слишком скользкие. Несколько актеров из-за непогоды решили переночевать в Раммидже, поэтому мы все вместе пошли в бар. Народ расслаблялся с чувством хорошо выполненного долга, атмосфера дружеская, все шутили и ставили выпивку. Я испытывал к ним огромный прилив любви. Мы словно большая семья, а я в каком-то смысле ее глава. Без моих сценариев они никогда не встретились бы.

Уложив юного Марка спать в ближайшей гостинице, Саманта Хэнди пришла в бар, когда я уже уходил. Она мило мне улыбнулась, поэтому я тоже улыбнулся в ответ, довольный, что она, видимо, не затаила на меня обиды после нашего разговора недельной давности.

– О, вы уже уходите? – спросила она. – Хотите расстроить компанию?

– Вынужден, – ответил я. – Как ваш сценарий?

– Я собираюсь обсудить свою идею с агентом, – сказала она. – На следующей неделе у меня встреча с Джейком Эндикоттом. Он ведь вашагент, да? Я упомянула, что знакома с вами, надеюсь, вы не против?

– Нет, конечно нет, – ответил я, подумав про себя: «Наглая сучка!»– Только поосторожней там с одеждой, – предостерег я.

Она как будто встревожилась:

– А что? У него пунктик насчет одежды?

– У него пунктик насчет красивых молодых женщин, – ответил я. – Я бы посоветовал прекрасный, длинный, бесформенный мешок для мусора.

Она засмеялась. Что ж, я ее предупредил. Джейк обезумеет, когда увидит эти сиськи. Лицо у нее тоже симпатичное, круглое, веснушчатое, с намеком на двойной подбородок, который как бы предваряет роскошные выпуклости, распирающие ее блузку. Она последовала моему совету и спросила Олли, нельзя ли ей почитать какие-нибудь сценарии, и он, по-видимому, дал ей на рецензию целую кипу. За этой молодой особой глаз да глаз нужен – во всех смыслах.

Домой по обледеневшей, пустынной дороге я ехал медленно и осторожно. Салли уже спала, когда я вернулся. Что-то в ее позе – как она лежала на спине, в складке ее губ – говорило: спать она легла, недовольная мной. Из-за того, что я нарушил свое решение не ездить на запись, или из-за моего стремительного бегства из дома, когда она как раз накрывала к ужину, или за езду по опасной дороге, или за все вместе, трудно сказать. Утром я узнал, что причина была совсем в другом. Очевидно, вчера, после того как я сказал ей, что не поеду, как обычно, в студию, она пригласила соседей на вечерний коктейль. Она утверждает, что предупредила меня, думаю, что так оно и было, хотя совершенно этого не помню. Тревожный факт. Ей пришлось снова звонить Уэбстерам и отменять приглашение. Что и говорить, ситуация неловкая. Они – зомби, голосующие за тори, но каждый год в сочельник приглашают нас на вечеринку с коктейлями, а мы никогда не приглашали их в ответ. (В тех редких случаях, когда я устраиваю прием, я часами корплю над списком гостей, мучась с выбором и пытаясь собрать интересных и подходящих друг другу собеседников. Уэбстеры в качестве кандидатов на эти сборища даже не рассматриваются, что, разумеется, не избавляет меня от тревоги, которая по мере приближения даты приема возрастает до степени истерики, что, в свою очередь, вынуждает меня как можно скорее забыться с помощью выпивки, едва прием начинается.) Поэтому вчерашний вечер мог бы немножко уравнять счет. Теперь придется пригласить их на ужин, чтобы загладить неловкость, так говорит Салли. Надеюсь, это пустая угроза. В любом случае я в опале. Вся эйфория от вчерашнего вечера улетучилась. Сегодня утром меня мучает колено, и я определенно потянул спину.

Понедельник, днем.Только что вернулся с физиотерапии. Я сказал Роланду про мышцу спины, но не уточнил, что потянул ее во время схватки с пакистанцем – билетным контролером в легчайшем весе. Роланд решил, что это очередная теннисная травма. На прошлой неделе я в теннис не играл, отчасти из-за погоды, отчасти из-за того, что после рассказа Руперта про Джо и Джин не хотел встречаться со своими постоянными партнерами. Роланд сделал мне классический массаж спины и ультразвук на колено. Когда он учился, главным в физиотерапии и был массаж, тут он настоящий мастер. Роланд любит свое дело, его руки – это его глаза, он по-своему чувствует самую суть вашей боли и мягко, но неуклонно эту боль устраняет. Дадли ему в подметки не годится.

Сегодня утром жена прочитала Роланду заметку из газеты – про новые записи телефонных разговоров Дианы, опубликованные в Австралии. Я сказал, что с трудом верится, будто эти разговоры были подслушаны случайно. Роланд так не считает. Оказывается, по ночам он слушает переговоры полиции на очень высоких частотах по своему портативному «Сони».

– Иногда я слушаю их часами, – сказал он. – Через наушники, лежа в постели. Прошлой ночью была облава на наркоманов в Эйнджелсайде. Производит впечатление.

Значит, Роланд тоже страдает от бессонницы. Должно быть, самое ужасное – это лежать слепому ночью без сна: тьма во тьме.

Депрессия тяжела не только сама по себе, дело в том, что ты знаешь – в мире есть множество людей, у которых гораздо больше причин пребывать в депрессии, чем у тебя, но эта мысль не только не излечивает от депрессии, а дает лишний повод презирать себя еще больше и, таким образом, погружаться в еще большую депрессию. Самая чистая форма депрессии – когда ты не можешь привести абсолютно никаких объяснений, почему ты в депрессии. Как говорит в «Или – или» Б., «человек, подавленный горем или заботами, знает, чем он огорчен или озабочен, но спросите меланхолика, что гнетет его, и он ответит: «И сам не знаю, не могу объяснить». В этой-то необъяснимости и лежит бесконечность меланхолии»

[20]

[Закрыть].

Я начинаю ориентироваться в этой своеобразной книге. Первую часть составляют сочинения А. – афоризмы, эссе (например, «Самый несчастный человек») и дневник под названием «Дневник обольстителя», который якобы опубликован А., но написан неким Йоханнесом. А. – молодой бездельник-интеллектуал, который страдает от депрессии, только он называет ее меланхолией и возводит ее в культ. В «Дневнике» Йоханнес описывает, как он соблазняет красивую невинную девушку, по имени Корделия, исключительно ради того, чтобы убедиться в своей неотразимости, а когда добивается успеха, бессердечно отталкивает ее:

Но теперь все кончено, и я не желаю более видеть ее… Теперь сопротивление перестало быть возможным… а лишь пока существует оно, и прекрасно любить. Как только оно прекращается, остается одна слабость и привычка.

Неясно, то ли А. просто нашел «Дневник обольстителя», то ли он сам его сочинил, или это его подлинная исповедь. В любом случае увлекательное чтение, хотя в нем нет никакого секса – в смысле описания самих актов. Зато здесь много написано о сексуальных чувствах. Вот, например:

Сегодня взор мой в первый раз остановился на ней. Говорят, что Морфей давит своей тяжестью на веки и они смежаются, – мой взор произвел на нее такое же действие. Глаза ее закрылись, но в душе поднялись и зашевелились смутные чувства и желания. Она более не видела моего взгляда, но чувствовала его всем своим существом. Глаза смыкаются, кругом настает ночь, а внутри нее – светлый день!

Возможно, именно так Джейк приманивает девиц.

Вторая часть «Или – или» состоит из нескольких длиннейших писем от Б. к А, полных нападок на жизненную философию А. и уговоров расстаться с меланхолией и взять себя в руки. Б., видимо, юрист или судья и счастливый семьянин. Вообще-то его можно назвать педантом, но проницательным педантом. Тот фрагмент про беспредельность меланхолии, который я уже цитировал, взят из его второго письма, озаглавленного «Гармоническое развитие эстетических и этических начал в человеческой личности», но в целом книга посвящена противопоставлению эстетического и этического. А. – эстет, Б. – этик, если есть такое слово. (Нет. Только что посмотрел. Тогда – моралист.) А говорит: или – или, неважно, что ты выбираешь, в любом случае ты пожалеешь о своем выборе. «Если ты женишься, ты об этом пожалеешь, если ты не женишься, ты об этом пожалеешь; женишься ты или не женишься, ты пожалеешь в обоих случаях», и так далее. (Соблазнил ли А Корделию в действительности, или это литературный вымысел – неизвестно, но А явно одержим этой идеей, а значит – и старик Сёрен тоже.) А так увлекается обольщением, потому что для него женитьба связана с выбором (о котором он неизбежно пожалеет), тогда как обольщение заставляет делать выбор кого-то другого, оставляя тебя свободным. Заполучив Корделию, Йоханнес начинал убеждать себя, что она не стоит того, чтобы ею обладать, и он волен оттолкнуть ее и вернуться к своей меланхолии. «Меланхолия – самая верная из моих бывших возлюбленных, – говорит он. – Что ж удивляться, что я отвечаю ей взаимностью?»

Б. говорит, что ты должен выбирать. Выбор – это этический акт. Б. защищает брак Нападает на меланхолию. «Меланхолия – это великий грех, ничуть не меньший, чем любой другой, ибо она означает отказ желать глубоко и искренне, а это отец всех грехов». Но по доброте душевной он все же добавляет: «Я… охотно соглашаюсь, что в известном смысле меланхолия не совсем дурной признак, так как поражает обыкновенно лишь наиболее одаренные натуры». Но Б. ничуть не сомневается, что этическое выше эстетического. «Человек, который живет по законам этики, видит себя, знает себя, пропитывает всю свою сущность своим сознанием, не позволяет смутным мыслям одолевать себя, не поддается искушению… Он себя знает». Или она. Салли этический тип, тогда как я – эстетический, правда, я верю в брак, так что не до конца укладываюсь в схему. И какова точка зрения самого Кьеркегора? Он А. или Б., или оба вместе, или ни тот ни другой? Ты должен выбирать между философиями А. и Б., или, что бы ты ни выбрал, все равно пожалеешь?

Чтение Кьеркегора напоминает полет сквозь густые облака. Время от времени появляется просвет, и на мгновение тебе открывается ярко освещенный участок земли, а затем тебя снова окутывает крутящаяся серая мгла, и никакого, к черту, намека, где ты находишься.

Понедельник, вечер.В энциклопедии, куда я только что заглянул, сказано, что Кьеркегор считал: этическое и эстетическое – всего лишь ступени на пути к полному просветлению, а именно – религиозному. Этическое вроде бы выше эстетического, но потом и оно оказывается не самым главным. И в конце концов вам приходится сдаться на милость Божью. Это мне не слишком понравилось. Но, совершая данный «прыжок», человек «окончательно выбирает себя». Навязчивая, волнующая фраза. Как ты можешь выбрать себя, если ты уже – ты? На первый взгляд, полная чепуха, однако у меня есть слабая догадка, что бы это могло значить.

Салли дала понять, что по-прежнему на меня сердита, отказавшись сегодня вечером смотреть «Соседей» под предлогом, что у нее полно дел. Обычно в девять часов мы садимся смотреть очередную серию вместе – это вечерний ритуал понедельника, эфирного дня «Соседей». Занятно, но как бы хорошо ты ни был знаком с материалом до показа – писал сценарий, ходил на репетиции, присутствовал на съемках и видел окончательный вариант монтажа на кассете, – дома, по телевизору он всегда воспринимается по-другому. Сознание того, что в эту самую минуту миллионы людей смотрят вместе с вами ваше творение – и впервые, —каким-то чудом преображает его. Слишком поздно что-либо менять или останавливать, и это придает переживанию некую остроту. Напоминает атмосферу театральной премьеры. Каждый понедельник вечером, едва заканчивается последний рекламный ролик и звучит знакомая вступительная мелодия и идут начальные титры, я чувствую, что мой пульс учащается. Ловлю себя на нелепом ощущении: я мысленно погоняю актеров, словно они играют живьем, внутренне призываю их выжать максимум из реплик и комических ситуаций, хотя разумом понимаю, что все – каждый слог или пауза, каждый интонационный нюанс или жест, а также отклик аудитории в студии – зафиксировано и не подлежит изменению.

Салли уже несколько лет не читает черновиков моих сценариев – или, возможно, я перестал их ей показывать, какая разница. Ей никогда особенно не нравилась основная идея «Соседей», она считала, что ничего из этого не выйдет. Когда же успех сериала стал бешено расти, она, конечно, была очень рада за меня, ну, и тому, конечно, что потоком хлынули деньги, словно мы нашли у себя на заднем дворе нефть. Но, что характерно, это ничуть не поколебало ее веры в собственную правоту. Потом на нее навалилось так много работы, что просто не оставалось ни времени, ни сил на чтение сценариев, и я прекратил ее этим беспокоить. Мне гораздо интереснее, когда она смотрит программу, не зная, что будет дальше. Это дает мне представление о том, как реагируют остальные 12 999 999 зрителей, если я умножу ее реакцию примерно на восемь. Когда Салли хмыкает, могу держать пари, что по всей стране люди падают от смеха со стульев. Но сегодня вечером мне пришлось просидеть всю передачу в одиночестве, в угрюмом молчании.

Вторник, днем, 2 марта.Сегодня был у Александры. Она простужена, у нее заложен нос, и она все время сморкается – кажется, будто кто-то учится играть на трубе.

– Прошу прощения, что говорю об этом, – начал я, – но вы наживете себе синусит, если будете так сморкаться. Одно время я ходил к преподавательнице йоги, которая показала мне, как очищать нос: каждую ноздрю по очереди.

И продемонстрировал, зажав пальцем сначала одну, потом другую. Александра слабо улыбнулась и поблагодарила за совет. Это единственное, что я вынес из йоги. Как сморкаться.

Александра спросила, как прошла у меня неделя. Я поведал о туманном будущем «Соседей». Она спросила, что я собираюсь делать.

– Не знаю, – ответил я. – Знаю только, что, как бы ни поступил, все равно пожалею. Если выведу Присциллу из сценария – я об этом пожалею, если позволю сделать это кому-то другому – тоже пожалею. Я читаю Кьеркегора, – добавил я, думая, что это произведет на Александру впечатление, но она не отреагировала. Возможно, не услышала: в тот момент, когда я произносил «Кьеркегора», она опять сморкалась.

– Вы заранее предрешаете исход дела, – сказала она. – Настраиваете себя на неудачу.

– Я всего лишь смотрю в лицо фактам, – ответил я. – Моя нерешительность – она не лечится, как говорится. Возьмем прошедшие выходные. – И я рассказал о своих терзаниях – пойти или не пойти на съемки.

– Но ведь в конце концов вы приняли решение, – заметила Александра. – Вы поехали на студию. Вы сожалеете об этом?

– Да, потому что подвел Салли.

– Вы не знали, что она пригласила ваших соседей.

– Нет, но я должен был слушать, когда она мне говорила. И вообще, я знаю, что она все равно не одобрила бы моей поездки на студию, например, из-за погоды, именно поэтому я выскочил из дома, прежде чем она успела отговорить меня. Я в конце концов узнал бы, что к нам должны прийти Уэбстеры, если бы далей такую возможность.

– И в этом случае вы б остались?

– Конечно.

– Вам бы этого хотелось?

Я на мгновение задумался и ответил:

– Нет.

Мы оба рассмеялись, с какой-то ноткой отчаяния в голосе.

Неужели я действительно в отчаянии? Нет, ничего подобного. Скорее это то, что Б. называет сомнениями. Он различает отчаяние и сомнение. Отчаяние лучше, потому что оно подразумевает выбор. «Итак, выбирай отчаяние: отчаяние само по себе есть уже выбор, так как, не выбирая, можно лишь сомневаться, а не отчаиваться; отчаиваясь, уже выбираешь, и выбираешь самого себя, не в смысле временного, случайного индивидуума, каким ты являешься в своей природной непосредственности, но в своем вечном, неизменном значении человека». Звучит красиво, но неужели можно выбрать отчаяние и не хотеть превзойти себя? Сможешь ли ты просто принять отчаяние, жить в нем, гордиться им, радоваться ему?

Б. говорит, что в одном он согласен с А.: если ты поэт, то обречен быть несчастным, потому что поэт «живет как бы в потемках; причиной то, что отчаяние его не доведено до конца, что душа его вечно трепещет в отчаянии, а дух тщетно стремится к просветлению». Так что, похоже, вы можете дрожать от отчаяния, хотя вы его не выбирали. Это мое состояние? Применимо ли оно не только к существованию поэта, но и к существованию сценариста?

Филип Ларкин знал все о таком отчаянии. Я только что прочитал «Мистера Блини»:

Но если ветер без пощады гнал

По небу облака над ним, а он лежал

На смятых простынях и, домом их считая,

Смеялся и от страха весь дрожал,

Что суть свою мы жизнью раскрываем

И что, к ее исходу щеголяя

Одним лишь фобом, взятым напрокат, -

На что ему рассчитывать, не знаю.

Здесь есть все: «Дрожал… страх…».

На мысль о Ларкине меня навела сегодняшняя газета, где я прочитал, что в его биографии, написанной Эндрю Моушеном, которая сейчас готовится к печати, он предстает в еще худшем свете, чем в недавней публикации его писем. «Писем» я не читал и не собираюсь. И новую биографию читать не собираюсь. Ларкин мой любимый современный поэт (практически единственный, которого я, честно говоря, понимаю), и мне совершенно неинтересно знать, как его мешают с грязью. Кажется, он имел обыкновение заканчивать телефонные разговоры с Кингсли Эмисом, посылая ОКСФАМ к такой-то матери. Я согласен, что есть вещи и похуже, чем материть ОКСФАМ, например, на деле пакостить этой организации, как те вооруженные бандиты, что крадут помощь, предназначенную для голодающих женщин и детей, но все же почему ему хотелось произносить такие нелепые слова? Я достал свою благотворительную чековую книжку и послал ОКСФАМу 50 фунтов. Я сделал это за Филипа Ларкина. Морин тоже собирала индульгенции и переводила их на своего умершего дедушку. Однажды она все мне объяснила про чистилище и временное наказание – в жизни не слышал большей чепухи. Морин Каванаг. Интересно, что с ней стало. Интересно, где она сейчас.