Текст книги "Джек в Австралии. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА XIII
Том и Джек едут верхом

Моника в эти дни как-то особенно притягивала к себе Джека. Траур еще более подчеркивал стройность ее фигуры. Ему хотелось страстно любить ее, утешать, оберегать. В ее лице он постоянно искал ответа на свою страсть и нежность. Хотелось прикасаться к ней, целовать, ощущать искры ее тела сквозь дымку черного платья. Хотелось объясниться ей в любви, как это сделал Алек Райс, попросить выйти сейчас же, безотлагательно, за него замуж. Но ее личико оставалось немо и замкнуто, подобно нераскрывшемуся бутону. Она разговаривала с ним неопределенным, отсутствующим голосом, почти не глядя на него. А когда случайно взгляды их встречались, ее глаза выражали лишь досаду, тоску и желание быть оставленной в покое.

Он был окончательно сбит с толку, не будучи в силах понять ее настроения. Ей не в чем было упрекнуть его, а между тем она как будто сердилась на него за смерть Па. Разве Джек желал этого? Конечно, нет. Он сам был огорчен не менее остальных членов семьи. Для него это было таким же ударом, как для нее. Джек, совершенно расстроенный, принялся за приготовления в дальнюю дорогу. У него не было выбора. Он, по приказанию мистера Джорджа и с согласия миссис Эллис, должен был ехать из Вандоу в Джеральдтон и прожить минимум год на овцеводческой ферме. Такова была судьба. Он подчинялся ей.

С наступлением последних дней, вулкан, дремавший на дне его души, стал извергать фонтаны бешеной злобы, которая, однако, быстро затвердевала, превращаясь в черное, каменное равнодушие. Это не было злобой на что-нибудь определенное, а скорее проявлением его внутреннего свойства, его сущности.

Он не был ни жесток, ни черств, скорее наоборот.

Но злоба кипела в нем! Глубокая, бездонная пропасть, с медленно горящим, невидимым огнем. Где-то в подсознании он знал об этом и, зная, причислял себя к какой-то другой, чем большинство человечества, расе. Никогда человечество не было ему близким. Он принадлежал к другой расе, к расе Каина. От этого-то его и влекло так к конюхам и боксерам. В них тоже кипела глубокая, мощная злоба. А здесь, в Австралии, она чувствовалась в черных, чуждо сверкавших глазах туземцев. Она-то и создала ту неуловимую связь, которая несомненно существовала между ним и ими. Они как-то по-особенному относились к нему, как-то сразу понимали его. Они все приуныли, узнав о его отъезде, а старый Тим, сердечно привязавшийся к Джеку, казалось, от огорчения готов был и сам слечь в могилу.

С тех пор как Джек вернулся домой – непонятная бездна разверзлась между ним и Моникой. Она молча бродила по ту сторону пропасти.

– Итак, Моника, до свидания до поры до времени! – сказал он ей, сидя уже на лошади и направляясь следом за выезжавшим из ворот Томом.

– До свидания! Приезжайте обратно! – ответила Моника с легкой грустью в глазах, но все так же отсутствующая.

Джек пришпорил лошадь и тронулся. – Я вернусь! – крикнул он ей через плечо. Но больше не обернулся. Он рад был уехать. Ленни открыл ворота и дожидался.

– Отчего мне нельзя с вами? – воскликнул он. Джек рассмеялся и догнал Тома. Да, он рад был уехать. Рад был покинуть Вандоу. Рад был, что прощание кончилось, что он не чувствовал больше огорчения. Ехать, так ехать! Какой-то рок преследовал его, и он рад был оставить, наконец, этот рок позади себя.

Утро было еще зеленовато-оранжевого оттенка. Зима наконец наступила. Начинались сильные дожди. Мальчикам предстояло промокать насквозь, застревать в болотах, но все это, по мнению Тома, было лучше, чем засуха и жара. По крайней мере, в это утро погода была превосходная.

Темный лес, тянувшийся до самого горизонта слева, резким рисунком виднелся на желто-зеленом небе. Со всем этим приходилось теперь прощаться! Засеянные поля, мимо которых они ехали, сверкали нежной, молодой зеленью. Прощайте! Прощайте! Кто-то другой будет собирать с вас жатву. Кустарник пестрел причудливыми, незнакомыми австралийскими цветами и летающими взад и вперед птицами. Воздух был насыщен запахом дождя, эвкалипта и коричневато-зеленых кустов. Они ехали молча. Том – впереди с вьючной лошадью, каждый как бы сам по себе. Из Йорка они направились к западу, лесной тропинкой, ведущей к «Педдиному броду», и все больше и больше приближались к низкой, темной цепи холмов. Ежедневно, в течение целого года, Джек наблюдал, как за эти самые холмы садилось солнце. На хребте, подобно таинственным знаменам, росли деревья. Они всегда представлялись Джеку небесным заграждением. В полдень всадники добрались до хребта, и небесное заграждение оказалось рядом могучих деревьев, великолепной волной спускавшихся к подножию холма. Здесь лес кончался. Дальше местность переходила в покрытые кустарником склоны. Полуденное солнце невыносимо пекло, и Джек был рад, когда Том, наконец, присел отдохнуть под тенью последних деревьев.

Перевалив через хребет, они почувствовали, что окончательно отрезаны от Вандоу, что свободно и беззаботно странствуют по белу свету. Они поехали по направлению к «Педдиному броду», поселку, неизвестному Джеку, но зато хорошо знакомому Тому, как место, где мужчины собирались покутить.

Том пришпорил лошадь, и они помчались веселым галопом, все дальше оставляя за собой и Вандоу, и женщин, и повседневные заботы.

Они пересекли брод и въехали в поселок, состоящий из ряда деревянных хижин с гонтовыми кровлями и окнами, защищенными холстом вместо стекол, или же деревянными ставнями. Очаги были сложены перед хижинами и были прикрыты навесами из веток и прутьев.

Это было уютное, славное местечко, притаившееся в золотистом от цветущих у реки мимоз уголке земли.

Перед ними возвышалась небольшая, новая, выкрашенная в белый цвет хижина.

– Вот и Педди, – объявил Том. – Он насадил виноградники и делает вино из мелкого, черного винограда, но я предпочитаю его мускат. Впрочем, я ведь не любитель вина. Лучше что-нибудь покрепче, что согревает.

Джек не верил своим ушам. Он и не подозревал, что Том пьет.

– Здесь никого нет, – сказал он, когда они немного проехали по рядам хижин.

– Спят, – решил Том.

Но это оказалось неверно, ибо проехав еще несколько шагов, они увидели какое-то общественное здание – не то миссионерский дом, не то церковь, буквально облепленное, как мухами, людьми.

Но Том все-таки направился к Педдиной харчевне. Харчевня тоже была пуста.

Том позвал: – Ку-ви, – но ответа не последовало.

– Это что еще за бумажка на двери! – Джек слез с лошади и одеревенелыми от долгой и утомительной езды ногами подошел к заведению. «На свадьбу пошел. Скоро буду. П. О. Т.»

– Что это значит? – спросил он.

– То, чего бы мне теперь хотелось, – был таинственный ответ Тома.

В то время как они намеревались привязать в конюшне своих лошадей, из двора с треском выехал мальчишка в черном, как ворон, тарантасике, с запряженной в него тощей, белоногой лошаденкой.

– Эй вы, красавцы, отправляйтесь-ка лучше в церковь, а то вам достанется от патера Пренди.

– А что там такое? – буркнул Том.

– За невестой еду!

Том ухмыльнулся, экипаж промчался мимо. Наши герои отвели в конюшню лошадей и добросовестно позаботились о них. Затем направились в церковь, наслаждаясь прогулкой пешком.

Толпа волновалась. Было половина четвертого. Старый миссионер патер Пренди, похожий на старую, пыльную мебель с чердака, поглядывал на Улицу. Тарантасик с невестой не появлялся.

Деревянное здание, школа-церковь, в данное время служила храмом. Стол, покрытый белой скатертью со стоявшим на нем распятием, был алтарем. Цветы резинового дерева украшали и закрывали стены, аспидную доску и окна. На глиняном полу стояли рядами скамейки, на которых, тесня друг друга, восседали поселенцы в самых разнообразных костюмах. Близ двери сидела, точно вышедшая из паноптикума, старческая фигура в зеленоватом костюме, белом жилете и окованных медью сапогах. С другой стороны покачивался, опершись на палку, мужчина во фраке, с темными бакенбардами и серым цилиндром в руках. Он был обут в белые носки и матерчатые туфли. Впоследствии мужчина этот объяснил Джеку, что страдает мозолями и не выносит сапог.

При появлении Тома и Джека произошло большое смятение, переглядывание и подталкивание, как будто один из них был переодетой невестой. Один мужчина с красным лицом схватил Тома, как своего родного, давно невиданного брата. Джек был представлен и пожал мокрую, горячую, дрожащую руку краснолицего человека, именуемого Педди.

– Здорово я попался, что и говорить, черт побери их обоих! Хорош и патер Пренди, нечего сказать! Поверьте, он в душе отлично понимает, что они согрешили; недаром оба улизнули от исповеди! Потом все заговорили о располневшей фигуре девицы, а они оба промеж себя целый год не разговаривали. Но она уверяет, что это он. Данни Маккином, ручаюсь, заплатит этой мерзкой душонке – патеру, чтобы он заставил моего бедного Патрика обвенчаться с этой девкой. Черт побери всех святых!

Он в изнеможении обтер пот с головы, а Данни Маккином – отец девки, никто другой это не мог быть, – в выеденном молью пунцовом мундире, рабочих штанах и высоких сапогах, разрезанных на местах мозолей, стоял, прислонившись к двери.

Патрик – жених – толкался около отца. Это был худой, бледный, конопатый парень в новом, плохонько сшитом костюме, в черном, съезжающем с головы котелке, новых, но вонючих сапогах.

– Замолчи-ка, дорогой мой. Мне сдается, что едет экипаж.

Действительно, черный тарантасик с грохотом катился с горы, мальчишка стоял, растопырив ноги, с хлыстом в руках, и погонял лошадь градом отборных ругательств.

– Где Па? – завопил мальчишка, остановив перед церковью белоногую лошадь.

Па куда-то исчез, но быстро вернулся на зов, еле дыша в своем ярко-красном мундире.

– Милосердный боже! – пыхтел пунцовый отец.

– Молчи, Па, да иди-ка домой, – сказал мальчик, падая на сиденье и выкладывая все так просто, как если бы они были одни. – Сестра не может прийти. Она только что родила. И Ma велит передать мистеру О’Бёрку, что мальчишка чудесный, чтобы патер Пренди не отказался прийти, и что Патрик Бёрк тоже может зайти и убедиться своими глазами.

ГЛАВА XIV
Пирушка

Поедем-ка дальше, – предложил Джек недовольным тоном.

– Дальше? Боже сохрани! Да нам ведь страшно повезло!

– Что может быть тут веселого при данных обстоятельствах?

– Обожди немножко!

Все выходили из церкви, хихикая и перешептываясь. Господин в матерчатых туфлях не без изящества надел цилиндр и подошел к ним.

– Майор Броунли – мистер Джек Грант, – познакомил Том.

– В отставке и, слава богу, живу в деревне, – объяснил майор, продолжая до самой харчевни подробно рассказывать историю всей своей семьи.

В белом домике Педди все выглядело по-праздничному. Педди раскрыл настежь двери, предоставив гостям сразу полюбоваться убранством стола. Глазам Джека представилось чудное зрелище: жаркое, окорока, языки, дичь, пироги, торты, бутылки, горы винограда и яблок в изобилии красовались на нем.

– Милости просим! Милости просим! – приглашал Педди, заметив у майора и его юного спутника некоторую нерешительность.

– Входите, пожалуйста, и выпейте за здоровье новорожденного. Умная, что и говорить, девица: в один день и мужем и ребенком обзавелась! И ребеночек чудесный, должен признаться! Как брачное свидетельство подписали, так сейчас же патер Пренди и окрестил его Педди О’Бёрк Тресси. Теперь выбирайте сами: хотите ли вы пировать на свадьбе или на крестинах! Милости просим!

Джеку все еще было как-то не по себе. Как будто заметив это, Педди подошел и похлопал его по плечу.

– Вы нам счастье принесли, сударь! Садитесь и закусите.

Джек уселся вместе с другими и Педди налил всем красного вина.

– Господи, – воскликнул он, – мы здесь все в сборе. Первый тост принадлежит чужеземцу в наших краях!

Все выпили, кроме Джека, который так и не понял, о нем или о новорожденном шла речь.

Следующие тосты были «за жениха», «за невесту». Десятки тостов, безразлично за кого. Каждый смеялся и острил. Женщин за столом не было. За стеной пробили старомодные часы. Семь часов! Он и не заметил, как зажгли свечи. Поднялся патер Пренди и высказал свои благопожелания невесте, «временно» отсутствующей в виду возложенных на нее священных материнских обязанностей, и жениху, «временно почивающему» со склоненной на стол головой. Со стола все убрали, остались лишь вино, фрукты и отвратительные сигары, от которых в комнате стоял едкий, режущий глаза дым. Все точно плавало вокруг, и люди казались живыми устрицами, плавающими в собственном соку. Одна из девушек уселась на стул Джека, незаметно обняв его рукой, и пила из одного с ним стакана. Но он отстранил ее, потому что его больше интересовали четверо игравших в карты мужчин.

– Луна светит вовсю, господа, не пойти ли нам заняться немножко боксом?

Это пришлось Джеку по вкусу. Он встал и девушка, на которую он и не взглянул до сих пор, пошла вслед за ним. Зачем? Ей бы следовало убирать со стола.

Освещенный луной двор показался Джеку светлее, чем днем. Кто-то налетал на маленького человечка с длинными полными руками, но маленький человечек умело и ловко отбил нападение. Ура! Да это был мастер своего дела!

Девушка прислонилась к Джеку, положив ему руку на плечо. Это было скучно, но он принял это, как своего рода дань. Он до сих пор все еще не взглянул на нее.

– Это Джек, – сказала она, – наш главный боксер. Плохо тебе от него придется, если он увидит меня с тобой.

– Так отойди тогда, – добродушно посоветовал Джек.

– Он не увидит нас, мы в тени.

– Мне-то безразлично, увидит он тебя или нет, – сказал Джек.

– Ты противоречишь себе.

– Нисколько, – ответил Джек, наблюдая за боксером и не обращая внимания на девушку.

Маленький боксер был уже пожилым человеком с седеющей бородой. Он прыгал не то как сатир, не то как горилла, рычал, отдувался и сражался с каким-то молодцом, которого он ловко держал на расстоянии своими неестественно длинными руками. Наконец сильный парень, хрустнув костями, свалился на землю. Зрители немного отскочили в сторону, приветствуя победителя дикими криками восторга. Боксер оглянулся, отыскивая свою любезную и, увидев ее склоненной к плечу Джека, с яростью кинулся на них.

Девушка исчезла, а Джек, раскрыв свои объятия, заключил в них маленького человека. Обнявшись, они кружились, прыгали и катались по земле, ярко освещенные луной, заставляя восторженных зрителей разбегаться в разные стороны. Джек в душе хохотал, зная наперед, что победит старика. Да и во время борьбы он не был зол на него. Горилла просто старый спортсмен.

Джек сидел на стуле под виноградными ветками, стараясь отдышаться. Педди обмахивал его пучком листьев, выражая свое искреннее восхищение:

– Первый, положивший нашего длиннорукого.

– За что он всё-таки накинулся на меня? Я ведь ни слова не сказал ему.

– Что вы, что вы! – любезно воскликнул Педди. – Вы же переманили его любезную.

– Я? Да нисколько! Она сама приставала ко мне, а я и не притронулся к ней.

Джек снова вышел во двор и пожал своему длиннорукому тезке руку.

– Отменно, отменно! – восклицал старый Джек. – Ты петух хоть куда! Какое значение может иметь для двух мужчин такая девчонка! Дай пожать твою руку, мальчик. Я, Джек Длиннорукий, добрый петушиный бой всегда предпочту какой-нибудь глупой курице.

Неожиданно прибежал Том, крича, как будто Джек оглох:

– Что лошади?

– А что такое?

– Седлай! – И он ушел туда, откуда пришел.

– Все будет сделано, сударь, мы оседлаем их! – заявили в один голос восторженные юноши. – Мы их напоим и накормим.

Джек, мирно поболтав со старым боксером, выпил вместе с ним.

Затем, покачиваясь, направился с услужливыми юношами в конюшню. Он просунул голову между мордами двух лошадей и окунул ее в прохладную воду. Когда он поднял ее, стряхивая струившуюся воду, он снова увидел перед собой ту же девушку.

– Вам нужно полотенце, сударь?

– Да, надо.

– Пойдемте, я принесу.

Он покорно пошел за ней. Она привела его в комнату, расположенную недалеко от конюшни. Он остановился на пороге.

– Нашла, – сказала она из темноты.

– Принеси сюда.

– Иди же, я вытру тебе волосы. – Ее голос раздался оттуда, как голос колдуньи из пещеры. Неуверенно, ощупью продвигаясь в потемках, Джек нехотя вошел в пещеру и сразу очутился в ее объятиях. Он отпрянул, но ее полное, мягкое тело крепко прижималось к нему. Юноша еще сопротивлялся, но когда почувствовал, что ее объятия ослабевают и что он свободен, страсть разгорелась в нем и он сам плотно прижал ее к себе.

– Милый! – шептала девушка, проводя рукой по его мокрой голове. – Милый! Пойдем, я тебе вытру волосы.

Она повела его и усадила на нары. Потом заперла дверь, сквозь которую проникал лунный свет. Окна в комнате не было. Царила абсолютная темнота, Джек был пойман. Он ощущал это, сидя на жестких нарах. Но она живо подошла и принялась вытирать его мокрые волосы. Вытирала осторожно, медленно, ласково. И руки его, помимо воли, потянулись к ней и обняли ее.

– Я, в сущности, люблю одну девушку, – сказал он, хотя и громко, но сам себе.

– Да, милый, – ответила она тихо и, отбросив полотенце, прижалась губами к его губам.

Позднее – он понятия не имел, который это мог быть час – он отправился разыскивать Тома. Почти всюду было темно, в харчевне тоже царил полумрак. Повсюду тишина, только где-то играла музыка.

Он нашел товарища в углу кухни, со стаканом вина, совершенно пьяного.

– Пора спать, Том!

– Убирайся вон, осел, я… я жду свою девчонку.

– Где ты теперь найдешь девчонку? Пойдем-ка лучше спать.

– Не найду? А вот увидишь – найду…

– Где тут можно поспать?

– На чердаке… Там места много.

Он поднялся было на ноги, но в это время через кухню прошла краснощекая, черноглазая толстушка довольно растерзанного и грязного вида и кинула на такого же раскрасневшегося, как и она сама, Тома многозначительный взгляд. Он с поразительной быстротой кинулся за ней. Джек изумленно уставился на них, но их и след простыл. Ему же хотелось спать – только спать. Том сказал, что на чердаке много места. Джек заглянул туда, но там кишело тараканами: теми особенными, коричневыми, крупными южными тараканами, которые, издавая легкий треск, ползают животом по земле. Джек поглядел на стол, – на нем спал какой-то старик; он открыл дверцы шкафа, – там лежали дети. Еле двигаясь от опьянения и усталости, он побрел дальше и открыл какую-то дверь, – сильный запах пива и опилок указал ему на то, что это пивная лавка. Здесь он мог спокойно поспать на стуле. Он ощупью пробрался дальше и нащупал одежду. Кто-то храпел и, очнувшись, окрикнул его:

– Как ты смеешь?

У Джека остановилось от страха дыхание, и он удрал. Он безнадежно заглянул в столовую, – все скамейки и столы были заняты. Он храбро открыл другую дверь. Там, на огромной супружеской кровати, при слабом свете какой-то коптилки, валялась целая груда старух. Он выскочил на свежий воздух. Луна спряталась за облака. Вдали кто-то пел.

ГЛАВА XV
Дядя Джон Грант

Было утро. Лежать было жестко, но просыпаться не хотелось. Кто-то его расталкивал. Над ним стоял Том, с красной, бессмысленной рожей.

– Просыпайся! Ехать пора.

Огрубелые руки энергично встряхивали его. Джек сел. Оказывается, он спал в тарантасике, укрывшись мешком. Непонятно, каким образом он забрался в него.

– Старуха приготовила чай. Если хочешь переодеться и умыться, беги к пруду около забора. Вот чемодан; гребень и мыло на полочке у рукомойника, а лошади готовы. А я, пока ты возишься, выпью еще глоток.

У Тома было обманчиво бодрое самочувствие. Он проснулся с той ложной кратковременной бодростью, которая иногда следует за опьянением. Он почти не спал, похмелье его еще продолжалось; голова была тяжелая, настроение плохое. Когда Джек зашел за ним, он все еще сидел за второй кружкой пива.

– Я готов, – сказал Том.

Они двинулись в путь. Джек вел вьючную лошадь. Но пиво и ночь доконали Тома. Он ехал полусонный, еле держась в седле. Джеку было тоже как-то нудно и не по себе, к тому же вьючная лошадь причиняла ему массу неприятностей. В полдень они сделали привал, попили воды, поспали, но ничего не ели. Дождя, слава богу, не было. Джек проспал, как убитый, до четырех часов. Внезапно он проснулся, не понимая, где находится. На небе собирались угрожающие тучи. Он встал. Да, лошади были на месте. Он все еще чувствовал себя разбитым и увядшим от попойки.

Он развел огонь, заварил чаю и вынул кое-что из закусок, хотя, собственно, есть не хотелось.

– Вставай-ка! – крикнул он валявшемуся, как животное, Тому. – Вставай! – Но животное продолжало спать.

– Вставай, скотина! – крикнул он, шибко толкнув его ногой, но крайне удивился, когда Том беспрекословно и нисколько не возмущаясь встал и начал пить чай. Они молча закусили, молча оседлали лошадей, наблюдая друг за другом, чтобы убедиться, что каждый готов ехать дальше, вскочили в седла и, все еще не проронив ни слова, отправились в путь.

Джек предоставил вьючную лошадь Тому. Стал накрапывать мелкий, но частый дождик.

Дождь чудесно приободрил Тома и он понемногу отошел. Том принадлежал к тем, кто, пьянея, быстро сдают; поэтому пил немного и быстро приходил в себя. Джек мог выпить гораздо больше, но зато на него хмель действовал медленнее, глубже и продолжительнее.

– Мне сдается, что мы сбились с пути, – сказал он. – За целый день мы не видели ни одного поселка.

– Нет, но зато ты целое утро проспал.

– Брось шутки. Я говорю тебе, что мы сбились с пути. Должна же эта дорога вести куда-нибудь. Поедем и поищем себе на ночь пристанища.

– Согласен, – великодушно ответил Том, – поедем по ней и посмотрим, куда она выведет.

Они медленно ехали, волоча за собой вьючную лошадь, уставшую от тяжелой поклажи.

Том вдруг остановился. Кто-то за ними едет; этот шум не от дождя. Юноши спешились и прислушались. Опустились сумерки. Вскоре Джек смог различить стук колес экипажа. Подъехал доктор Ракетт в стареньком двухместном тарантасе.

– Я решил, что лучше поехать за вами, хотя вы и сбились с пути, – сказал доктор, кутаясь в свой черный дождевик. – Сам мне давно показал, где поворот; вы очевидно его не заметили. Во всяком случае нам лучше всего переночевать вон у тех людей.

– Там ферма? – спросил Джек.

– Да, – ответил Ракетт, – даже нечто вроде вашего родственника; я обещал вашей бабушке его навестить, поэтому и встретился с вами.

– Я не слышал ни о каких родственниках в этих местах, – проворчал Том. Он не выносил, когда Ракетт вмешивался в их семейные дела.

– Не твои, а Джека. Ну, тронемся?

– Мы мокры насквозь. Было бы неплохо поспать в сарае, на воздухе слишком сыро.

Они тронулись и выехали на открытое место. Вскоре в темноте можно было различить дом и другие постройки. Появился было какой-то человек, но сейчас же скрылся. Ракетт окликнул его.

– Хозяин не принимает чужих!

Ракетт всучил ему шиллинг и приказал спросить хозяина, не разрешит ли он им переночевать в сарае.

– А вы не из полиции? Наверно, нет?

– Боже упаси, конечно нет! – воскликнул Ракетт.

– Мы не полиция, – сказал Том. – Я Том Эллис из Вандоу близ Йорка.

– Эллис? Имя мне знакомо. Хозяин, видите ли, болен и до смерти боится полиции. Дело в том, что она намерена забрать ферму – черт ее побери – как только он закроет глаза. А он боится, что на этот раз действительно умрет. Вот я на всех чужих и посматриваю, не из полиции ли они. Хозяин написал письмо своему единственному родственнику, чтобы тот приехал и забрал все себе после его смерти.

– Ну, ладно, – нетерпеливо перебил Ракетт, – спросите теперь вашего хозяина, позволит ли он нам переночевать?

– Разрешите узнать вашу фамилию?

– Я – доктор Ракетт, это – Том Эллис, а вон тот – Джек Грант. Мы самые безобидные люди.

– Вы изволили сказать – Джек Грант? А не Джон ли Грант? – с внезапным волнением спросил человек.

– Он самый, – ответил Ракетт.

– О, почему вы не сказали этого сразу? Войдите, войдите поскорее! Войдите, мистер Грант!

Они слезли с лошадей, предоставив их Саму и, обменявшись недоумевающими взглядами, последовали за бородатым человеком.

Навстречу им вышла женщина.

– Жена! Вот он, наконец! Слава богу! – кричал бородач. Она кинулась было к Джеку с радостным приветствием, но муж приказал ей затопить печь, а сам повел гостей в конюшню, зная, что в дальнем пути предпочтение дается не человеку, а лошади. Накормив лошадей и предоставив Саму ночлег в сарае, слуга повел гостей в дом, к явному недовольству Тома.

Проводив их в гостиную, он таинственно шепнул Джеку:

– Я осторожно подготовлю его.

– Как зовут хозяина? – спросил Ракетт.

– Разве вы не знаете, что приехали к месту вашего назначения? Вы у Джона Гранта. Это именно то место, которое вы ищете.

Унылая комната! Том охотно прошел бы в кухню, где весело трещал огонь и хозяйничала встретившая их женщина. Но бородач постучал в другую дверь.

Он вошел в темную комнату, где горела одна свеча, и путники услышали его голос:

– Ваш племянник приехал, мистер Грант, и привез еще другого господина и доктора. Слава богу!

– Ты можешь ради меня не славить бога, Амос, – послышался раздражительный голос. – К тому же у меня нет племянника, хотя я и написал ему. У меня никого нет. И доктора мне тоже не нужно, потому что я умер тогда, когда покинул дом моего отчима.

– Они в гостиной.

– Пусть войдут.

Бородач появился в дверях. Ракетт двинулся первым, за ним Джек, а Том, смущенный и надутый, топтался сзади.

– Вот они! – доложил Амос.

При свете свечи они увидели худого человека в красном фланелевом колпаке, сидящего на кровати под старым, зеленым балдахином. Он не был стар, но лицо его было худое и изможденное. У него были хитрые, быстро бегающие глаза с красными веками, и выглядел он так же нелепо, как вся окружающая его обстановка.

Ракетт подтолкнул Джека вперед. Больной уставился на него и как будто обрадовался чему-то. Он протянул костлявую руку. Ракетт вывел вперед Джека, которому пришлось пожать руку хозяина; она оказалась холодной, как лед, и влажной.

– Добрый вечер, – пробормотал он. – Мне очень жаль, но я ведь не ваш племянник.

– Знаю. Но ты ведь Джек Грант.

– Да.

Казалось, что больной чем-то очень доволен. До Джека донесся еле сдерживаемый смех Тома. Больной раздраженно посмотрел на обоих спутников Джека. Затем стал медленно раскачиваться под своим зеленым балдахином.

– Джек Грант! Джек Грант! – бормотал он. Он наверное был не в своем уме.

– Я рад, что ты приехал, племянник! – радостно повторил он. – Хорошо, что ты приехал вовремя. Я сберег для тебя неплохой кусочек земли. Я хочу, чтобы владение осталось в семье, племянник Джек. Ты доволен?

– Как же, очень! – успокоительно ответил Джек.

– Называй меня дядей Джоном. Дай мне руку и скажи: ты прав, дядя Джон.

Джек снова пожал ему руку и повторил сумасшедшему:

– Ты прав, дядя Джон!

Том покатывался в углу, но Ракетт продолжал оставаться серьезным.

Дядя Джон закрыл глаза, пробормотал что-то и откинулся на подушки.

– Мистер Грант, – обратился к нему Ракетт, – я думаю, Джек был бы не прочь закусить после долгой поездки.

– Разумеется, пусть пойдет в кухню с тем молодым кунгуру, который ни минуты не может постоять спокойно. А вы останьтесь, пожалуйста, на одну минуту у меня…

Молодые люди ушли на кухню. Женщина приготовила ужин и они уселись за стол.

– Благодарю богов, что это не мой дядюшка, – заявил Том.

– Помолчи-ка, – сказал, указывая глазами на женщину, Джек.

Они плотно закусили; от последствий попойки не осталось и следа. Затем они вышли на крыльцо, чтобы отделаться от мрачного впечатления гостиной и спальни. Дул ветер, небо было ясным, кое-где пробегали облачка.

– Поедем, – сказал непоседливый Том.

– Мы же не можем оставить Ракетта одного.

– Можно. Он подвел нас. Почему нельзя?

– Потому что нельзя.

Ракетт тоже пришел в кухню закусить. Он попросил женщину принести ему чернила.

– У нас нет их, – ответила она.

– Должны быть где-то, – возразил Амос. – Письмо Джеку Гранту было написано чернилами.

– Я не получал никакого письма, – сказал Джек, обернувшись.

– А, слышишь? Точь-в-точь старый барин. Но ведь вы приехали?

– Случайно. Я вовсе не племянник мистера Гранта.

– Нет, вы слышите? Положительно это у них семейное, от отца к сыну, от дяди к племяннику. Хорошо, хорошо! Как вам будет угодно! – воскликнул Амос.

Том умирал со смеху. Ракетт положил руку на плечо Джеку.

– Оставьте, – сказал он, – не мучьте его и предоставьте остальное мне. – Женщине он приказал, если чернила не найдутся, зарезать курицу и принести ему внутренности, – он сам приготовит чернила из сажи и желчи. – А вы, мальчики, – добавил он, – идите-ка спать.

– Ах, не так скоро, не уезжайте так скоро! Неужели молодой барин так скоро уедет! – воскликнули старики.

– Быть может, я останусь, – сказал Ракетт. – А Джек наверно скоро вернется. Будьте спокойны. А теперь я примусь за приготовление чернил.

Молодых людей отвели в большую, низкую комнату, выходившую в кухню. В ней стояла широкая кровать с чистым бельем и вязаным одеялом. Джек решил, что это кровать стариков, и хотел идти спать в сарай, но Том благоразумно посоветовал не отказываться от любезного гостеприимства.

Он вскоре захрапел. Джек лежал и размышлял, какая сумасбродная штука – жизнь. Том не задумывался ни над чем. Но на Джека часто находили приступы задумчивости. Голова горела, он не мог заснуть. Завывал ветер и снова пошел дождь. Нет, он положительно не мог спать и должен был думать. В Англии всякая жизнь имела свой центр, но здесь этот центр отсутствовал и, казалось, жизнь кружилась в каком-то хаотическом беспорядке.

Так было и с ним. Его жизнь не имела оси. Чего он, собственно, хотел? В Англии это знал каждый. Там была цель: служба, семья, родина. Но здесь не было никакой службы. Для страны никто ничего не делал, только зря хвастались, и все в ней шло своим чередом. Семью любили, но тоже как-то странно и неопределенно.

Но в Англии именно определенность во всем и отталкивала Джека. Ему нравилась австралийская беспечность, но, в конце концов, она начала казаться ему безумством и стала страшить его.

Сегодня ночью ему положительно все казалось безумным. О дяде Джоне Гранте не могло быть даже и речи. Он был очевидно просто сумасшедший. Но все остальное: смерть мистера Эллиса, смерть бабушки, Моника и Казу! И та девушка, которая называла его «своим милым». И все путешествие их! К чему все это вело? Том, так недавно потрясенный смертью отца, теперь веселый, как жаворонок, стремглав летел к мрачной бездне забвения! Дети смерти! Да, так оно и есть. Вандоу была внезапно окутана мрачной и туманной пеленою смерти! Смерть – великий конец и цель; смерть – черная, пустая, страшная действительность, которая всех их поглотит, подобно черному, раскрывающему свои объятия, любовнику. И ради этого люди пляшут, любят, создают и выращивают семьи, обзаводятся имуществом, все ради того, чтобы угостить прожорливую смерть хорошим мясом и здоровыми, белыми костями. Мягкая, горячая постель жгла его; он в томлении разметался на ней. Если бы Моника была с ним! Если бы девушка прошедшей ночи была Моника! Он не знал даже имени той девушки. Она гладила ему волосы как… как Мери! Это сходство поразило его. Как Мери! Да, Мери была такой же кроткой, ласковой и заботливой. И было бы так же темно и так же недолго, но зато страстно и чудесно! Мери… Он с удивлением заметил, что ему собственно хотелось Мери, а не Монику. Или все-таки? Ее тонкая рука! Гибкое тело, такое подвижное, точно у кошки. Нет, конечно, это была Моника, – она первая, сильнее всех и перед всеми, ибо она действительно принадлежала ему, была его судьбой. Он не смел думать о ней. Том продолжал беспробудно спать. Почему же он не мог жить так спокойно и безмятежно, как Том? Почему тело его подвергалось таким мукам? Почему не было с ним Моники? Почему ее не было в эту ночь?