Текст книги "Джек в Австралии. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Ты должен знать, за что именно хочешь взяться: за скот, овец, лошадей, пшеницу или вести смешанное хозяйство, как мы. Тогда выбирай себе землю. Пока же это не имеет смысла. – Джек поражался как мало сведений могли ему дать те люди, с которыми он сталкивался.

Наконец он нашел мелкого владельца, который, обработав собственную землю, ходил на поденную работу. Очевидно, таким образом, придется начинать и Джеку. Человек этот принес какие-то засаленные бумаги.

Разобраться в них оказалось задачей нелегкой. Но Джек хорошо попыхтел и наконец уразумел:

Во-первых: каждый беспорочный поселенец старше двадцати одного года имел право приобрести, по своему выбору, пятьсот саженей казенной земли. В возрасте от четырнадцати до двадцати одного года полагалось двести пятьдесят саженей. Во-вторых, эта земля доставалась на основании оккупационного свидетельства, которое только в случае смерти владельца могло переходить к другому. В-третьих, по истечении пятилетнего срока и даже раньше оккупационное свидетельство приобретало право недвижимой собственности, при условии хорошей обработки земли и застройки четверти всей площади. Если через пять лет эти условия, или даже одно из них, не были выполнены, земля возвращалась в казну.

Джек, постигнув все вышесказанное, сразу же почувствовал отвращение. Ему была противна даже мысль об «оккупационном свидетельстве». Противно быть ответственным казне за кусок земли. Перспектива оказаться привязанным к земле отталкивала его. Он совсем не жаждал владеть вещами, в особенности землей, которая, становясь собственностью человека, становится и его обузой. Ничего он не хотел иметь. Он не мог позволить себе даже подумать о возможности быть связанным чем-нибудь. Он ненавидел даже свой собственный багаж.

Но теперь он уже спутался с этим земельным вопросом; надо было попытаться каким-нибудь удобным способом избавиться от него.

«Дорогой отец, я мог бы теперь самостоятельно обрабатывать землю, если бы ты послал мне с этой целью несколько сот фунтов стерлингов через мистера Джорджа. Он уплатил бы мне вперед и помог бы в этом деле. Я имею в виду одну-две в скором времени освобождающиеся фермы, которые находятся в «Долине резиновых деревьев».

Как только они освободятся, их можно будет получить за бесценок. Надеюсь, что ты поживаешь так же хорошо, как я.

Любящий тебя сын Джек».

Джек разорился ради этого важного документа на полшиллинга и забыл о нем; в конце лета, в самый нужный момент он получил ответ:

«Милый Джек, спасибо тебе за подробное письмо от 3/XI-81 г. Мне совершенно немыслимо выбрасывать несколько или даже одну сотню фунтов на такое неосновательное предприятие. Я не хочу быть по отношению к тебе бессердечным, но нам желательно видеть тебя как можно скорее на своих ногах. У нас много расходов и я не имею намерения тратить деньги на девственные австралийские земли, тем более, что ту же сумму я могу поместить более удачно и получить проценты, которые достанутся тебе же после моей смерти. Ты должен почувствовать твердую почву под ногами прежде, чем начинать делать прыжки. Оставайся там, где ты есть, учись как можно больше, а затем мы постараемся найти тебе место, которое даст тебе заработок, вместо необходимости мне тратить на тебя эти деньги.

Все шлют тебе наилучшие пожелания.

Любящий тебя отец Ж. Б. Грант».

ГЛАВА VIII
Рождество дома

Рождество в этом году выдалось исключительно жаркое. Жара, жара, жара в течение всего дня. Вплоть до желанного вечера! Сумерки приносили спасение. После шести часов чувствовалось, наконец, дуновение морского ветра. Сперва робкое, еле уловимое. Потом ветер вдруг задувал изо всей силы и чудесно, благотворно спасал всем жизнь.

В глуши жилось, конечно, чудесно, но очутиться дома, во-время питаться, спать на чистых простынях оказалось тоже делом приятным. Приятно, что кто-то за вас готовил и стирал, что обедать садились за большой стол, покрытый белоснежной, рисунчатой скатертью. В особенности поражала своим великолепием скатерть. Мистер Эллис увез на некоторое время бабушку и в доме царило больше шума и непринужденности. Не надо было так стесняться. Наступило праздничное время, как говорят туземцы, жаркое, душное Рождество середины лета. Каждый заработал право побездельничать. Джек и Том загорели, как индейцы, огрубели и возмужали. Джек умел теперь по всем правилам сидеть в седле, обращаться с топором и пилой, метко стрелять. Умел различать эвкалипт, сандаловое и резиновое деревья, мимозу, мяту, сосны, перец. Он научился дубить кожу кенгуру, растянув ее на дереве; он побывал в самой глуши, на самом краю света и был охвачен желанием исследовать его. Он искал золото, охотился и привез домой мяса.

С таким героем девочки обязаны были считаться.

Его на самом деле считали героем, и Ленни бегал за ним по пятам, а девочки были в явном восторге от его возвращения домой. Они болтали и пересмеивались за его спиной, появлялись всюду, где он находился и, разумеется, их волнение передавалось Джеку; он чувствовал себя общим любимцем и это льстило его самолюбию.

Но, разумеется, никаких любовных интриг между ними не было. Они смеялись и дурачились во время дойки и кормления скота, в маслобойне и за изготовлением сыра.

Дни проходили весело и беспечно.

Для сбора меда они дождались возвращения Тома. Том ненавидел пчел, а они ненавидели его, но он был храбрым парнем. Появились специальные вуали, шапки, перчатки, гамаши и, потешаясь над собственным видом, молодежь, вооружившись гонгом, с громким смехом отправилась на работу. Том должен был командовать издали; он обкуривал пчел. Грейс и Моника весело вынимали из улья соты и клали их на блюда, которые мальчики затем уносили в дом.

– Ай, – завопил вдруг Том, – ай!

Туча рассвирепевших пчел окружила его голову. Он с криком стал размахивать руками, уронив при этом котелок с дымящими углями, тряпку и раздувальный мех. Но чем больше он метался, тем гуще становился рой. Умирая от страха, он на полусогнутых пустился удирать. Девочки и дети умирали со смеху. С криком и хохотом они помчались за Томом. Головы его не было видно от пчел, руки мелькали как крылья ветряной мельницы. Он бросился в спальню – пчелы за ним. На миг его растерянное лицо показалось в окне, затем он снова выскочил, все еще преследуемый пчелами. Джек молча переглянулся с девочками. На Монике были надеты мужские брюки и какой-то старый, по горло застегнутый, мундир; поверх башмаков были натянуты носки, а на голове красовалась китайская шляпа с вуалью, завязанной подобно колпаку от мух. Джек улыбнулся ее забавному виду. Но внезапно что-то в ней увиделось ему волшебным и непохожим на других девушек. Ему неожиданно раскрылась неведомая глубина – загадочная, чарующая глубина женской натуры. Он не отдавал себе в этом ясного отчета. Но при виде Моники в таком костюме, в этих фланелевых штанах и колпаке – в нем проснулось сознание приближающегося чуда. Еще так недавно, стоя на вершине горы, он вглядывался в голубую, таинственную даль австралийской равнины. Теперь он стоял перед другой тайной – тайной женщины, молодой, прекрасной женщины.

– Ай, ай, ай, Ma, Ma! – Том бросился из кухни в сад, к колодцу. Он освободил ворот, ведро скользнуло в глубину, а он схватился за веревку, обвил ее ногами и медленно заскользил в прохладную темную глубину.

Дети вопили от восторга, Джек и девочки тряслись от безудержного смеха. Пчелы были озадачены. Они покружились над колодцем, исследовали отверстие и в недоумении снова поднялись выше. Затем они стали понемногу разлетаться и наконец исчезли в жарком воздухе. Тогда девочки с помощью Джека начали вытаскивать из колодца разъяренного, промокшего Тома; тянули неуверенно, раскачивая эту почти непосильную для подъемника тяжесть.

Ma и Элли завладели бедолагой и угостили его чаем и хлебом с вареньем.

Напоследок разыгралась другая пчелиная трагедия. Элли, не имевшая к пчелам никакого отношения, влетела в комнату с испуганным возгласом: «у меня в волосах пчела!» Моника схватила ребенка и Джек вынул пчелу из шелковистых, золотых волосенок. Подняв глаза он встретился с желтыми глазами Моники. И тот, и другой обменялись мимолетным взглядом, полным взаимного понимания, близости и скрытого смущения, после которого оба стали невольно избегать друг друга.

* * *

Под Новый год поселенцы всей округи обычно собирались в Вандоу. Ведь надо же было где-нибудь собираться, а Вандоу считалась самой старинной и цветущей фермой. Она находилась на берегу зачастую безводной реки, но многочисленные колодцы получали из подземных ключей неиссякаемый приток пресной воды. Поэтому Вандоу и отдавалось предпочтение.

– Что мне надеть? – испуганно спросил Джек, узнав про этот обычай.

– Что хочешь, – ответил Том.

– Ничего, – добавил Ленни.

– Твой новый верховой костюм, – сказала Моника, время от времени проявляющая свою власть над ним. – А ты лучше помалкивай, Лен, – язвительно продолжала она, – все равно тебе придется надеть новый, выписанный из Англии костюм, сапоги и носки!

– Убийственно! – застонал Лен.

Делать было нечего. Его облекли в туго сидящий полотняный костюм, с множеством перламутровых пуговиц на животе, штаны, спускающиеся до половины икр, высокий накрахмаленный воротник. Гарри был в таком же одеянии, а близнецы в матросках перещеголяли своим великолепием Соломона. Том недурно выглядел в старых теннисных брюках отца и в новой полотняной куртке. Но увидев Джека в настоящем верховом костюме, он невольно воскликнул:

– Как ты великолепен!

– Не слишком ли я разряжен? – испуганно спросил Джек.

– Нисколько! Прекрасно! «Рыжие» всегда появляются в верховых костюмах, правда смахивая при этом на спортивных обезьян. А теперь пойдем. Сейчас сюда ворвутся бабы и дети со всей окрестности и будут здесь прихорашиваться.

– Разве они не войдут в дом?

– Этого еще не хватало! Только родственники подымутся наверх. Общество соберется в «отходной», а женщины все заберутся сюда.

– Силы небесные!

– Ничего не поделаешь. Все поселенцы экономят к новогоднему торжеству и все принаряжаются.

В десять часов двор был похож на ярмарку. Лошадям был задан корм, всевозможные экипажи загромождали все, повсюду толпились девочки в муслиновых платьях и лентах, мальчики в лихо надетых набекрень шапках и обутые в сапоги, мужчины в чистых рубашках и ярких галстуках; мамаши в обшитых воланами платьях, старые дамы, молодые бородатые фермеры и бритые горожане, специально приехавшие из Йорка. Ребятишки без устали шныряли среди конфетных фантиков, апельсиновых корок, корзин со съестными припасами, ореховой скорлупы, усеявшими весь двор.

– Рождество!

Том попросил Джека организовать партию в крикет, чтобы сыграть против «рыжих». «Рыжие» были опасными противниками и первыми щеголями дня. Они прекрасно выглядели в своих верховых костюмах, гамашах и сапогах на резиновой подошве, белых рубашках и широкополых шляпах. Безусловно стильная компания колонистов.

Джек ненавидел «рыжих» со всей здоровой ненавистью своих восемнадцати лет. Вон они выступают с таким видом, как будто бы вся ферма принадлежит им! Исключительная самонадеянность резко отличала их от всех остальных австралийцев. Они были коренастые мужики – все старше Джека. Казу было, вероятно, более тридцати, он был холост и имел дурную репутацию среди женщин-колонисток. Однако, успехом он пользовался. Его спокойная, скупая на слова самоуверенность, многообещающая улыбка, с которой он вразвалку подходил к девушкам, казалось, были неотразимы. Все женщины краем глаза наблюдали за ним. Они не любили его, но чувствовали его мощь.

Да, мощь в нем была. И Джек сознавал, что именно ее ему недостает. Джек обладал быстротой интуитивного понимания и сообразительностью, но в нем не было мощи Казу.

* * *

Подошла Моника и с внезапной импульсивной благосклонностью взяла Джека за руку. Увлекая его за собой, она предложила: – Пойдем посидим под деревом. Мне хочется отдохнуть. Все эти люди изводят меня.

К искреннему своему удивлению и отвращению Джек почувствовал, что прикосновение девушки волнует его. Он покраснел и шел в надежде, что никто его не заметит. Но Моника крепко сжимала его ладонь своей легкой, упругой девичьей рукой, и ему было трудно казаться непринужденным. И снова странные электрические искорки перебежали к нему от ее нежных пальцев. Очень хороша она была в этот день, мила и соблазнительна. Она завела опасный флирт с Казу и сбежала, испугавшись, что слишком далеко в нем зашла. Пококетничала и с Стоклеем, – по прозвищу «Перси с розовыми глазами», – по которому все девчонки сходили с ума; но он ей не особенно нравился. Казу, наоборот, ей нравился. Но она не любила его. Поэтому-то и прибежала к Джеку, к которому очень благоволила. С ним ей было спокойно и хорошо. Ей нравилась его суровая английская нетронутость, его робость и прирожденная чистота. Он был чище ее. Поэтому ей хотелось влюбить его в себя. Наверно он уже влюблен в нее. Но это была такая робкая любовь, которая ее только злила. Она уселась напротив, приблизив к нему свое хищное молодое лицо; казалось, ее влекло к Джеку, как влечет молодого тигра. Порою она касалась его руки, порою, оскалив как хищный зверек свои острые зубки, заглядывала ему в глаза, как будто что-то ища в них. А он разгорался дурманным восторгом, не желая поддаваться ему, и все же настолько был отуманен, что позабыл и о празднике и о ненавистном Казу.

Но он не шевельнулся. Правда, глаза его как обычно блестели, когда она прикасалась к его руке, но он ее не трогал. Он не смел прикоснуться к ней, не хотел давать ясного ответа. На все ее слова он отвечал односложно. Он сидел, изнемогая от восторга, но молчал. Наконец Моника охладела. Решив, что он простофиля, решительно встала и ушла. Ушла без разговоров. Он был изумлен и огорчен, не мог поверить случившемуся и ему показалось, что солнце померкло.

* * *

Солнце действительно стояло уже низко. Подул наконец благодатный ветерок и повеяло сладким ароматом скошенной травы. Наступило время для последних спортивных развлечений. Все с наступлением прохлады снова оживились и были полны предприимчивости. Внизу у реки заканчивались скачки аборигенов на необъезженных, диких лошадях. Казу гарцевал на своем бешеном вороном жеребце. На сапогах у него сияли шпоры, а шляпу украшали большие перья попугая.

– Эй ты, молодчик Грант, – обратился он к Джеку, – подержи-ка лошадь, пока я туже подтяну подпругу, а потом можешь с остальными головотяпами поучиться у меня, как нужно ездить верхом.

По отношению к Джеку у него был особенно дерзкий тон. Но последний все же взял под уздцы лошадь, пока Казу соскочил и поправлял подпругу. Джек заметил, пока тот возился у седла, его тонкую талию, широкие плечи, узкие крепкие бедра. Да, это был мужчина! Но до чего противен! В особенности его легкая, отвратительная, насмешливая улыбка на красном лице и в голубых глазах с маленькими зрачками. Остальные фермеры спокойно дожидались его, сидя на своих лошадях.

«Какие все они приличные и скромные люди по сравнению с ним!» – подумал Джек.

Подошел Ленни и вынул булавку из галстука Джека. Это была розетка из желтой ленты, которая сверкала как куриная слепота и была подарена ему Моникой.

– Как ты смеешь! – возмутился Джек.

– Молчи, – ответил тот и потихоньку воткнул булавку в седло, острием к лошади. Это было подло, но Джек промолчал.

Распорядитель крикнул: «Внимание!». Всадники стали по местам. Казу подошел к своей бешеной лошади, но еще не сел на нее.

– Раз! – Казу вскочил, вдел ноги в стремена и еле коснулся седла.

– Два, три! – Последовал выстрел.

Всадники помчались вперед. Но вороной никогда еще не слыхал выстрела и затанцевал на месте.

– Осторожно! – крикнул распорядитель, показывая на вороного. – Приятно посмотреть, каких лошадей нам поставляют «рыжие»!

В это время Казу повернул лошадь по направлению к дороге и опустился на седло.

Вороной взвился на дыбы, стал биться, брыкаться, сбросил Казу и умчался один. Произошло это так внезапно и неестественно, что все замерли на месте.

Казу поднялся и с бешенством глядел вороному вслед. Вокруг него послышался громкий смех.

– Боже милостивый, – зазвучал у самого уха Джека голос Тома. – Нельзя поверить, что Казу упал! Что есть хоть одна лошадь, с которой он не справился! Мне даже жаль его при мысли, как на него завтра нападут все остальные «рыжие».

– А я так в восторге! – весело ответил Джек.

– Я тоже, – добавил Ленни, – тем более, что виноват в этом. Я рад бы его и на тот свет отправить! Я всунул ему под седло булавку, Том; Не пяль на меня глаза, не стоит! Я уже давно замышлял что-нибудь против него из-за Джека. Знаешь, что он сделал? Он посадил Джека на этого жеребца, на Стампеде. Это было в самом начале, когда Джек не пробыл у нас и двух недель. Вот, что он сделал. Скажи, считали бы его убийцей, если бы Джек погиб? Мне это рассказывал один абориген. Тебе не сказали, потому что не смели.

– На Стампеде! – крикнул Том, побледнев, и злобно сверкнул своими карими глазами. Его нового товарища, которому Па просил во всем помочь!

– Пустяки, – вставил Джек.

– Ах он… – Через несколько мгновений он добавил: – Когда у «рыжих» дело дойдет до скачек, тогда пойди и приведи себе Люси!

– Вот это славно, Том! – Ленни уселся на траву и облегчил свою душу, разувшись и сняв шляпу и галстук. Вороного поймали и привязали. В отдалении они заметили Казу, убеждавшего Септа ехать на изящной пегой кобыле, которую они привели со своей фермы. Септ был самый тощий из «рыжих».

Солнце уже заходило. «Вперед! Пора кончать!» – крикнул распорядитель. Септ появился с пегой кобылой. Это была темно-каштановая с белыми яблоками лошадь исключительной красоты.

– Как бьется мое сердце! – воскликнул Ленни. – Будет настоящая борьба; эта кобыла прыгает как серна, я видел его на ней!

Джо Ло доехал до плетня и перепрыгнул его на своем жеребце. За ним Септ на кобыле.

– Как бьется мое сердце! – снова воскликнул Ленни.

Ленни сидел в седле, как кошка, и Люси легко взяла барьер. Когда планку подняли, жеребец Джо сплоховал. Люси слегка коснулась плетня, кобыла перепрыгнула. Септ, горделиво подняв брови, подвел ее к распорядителю.

– Стой! – крикнул Ленни и помчался снова. Люси перелетала как ласточка. Септ рассмеялся и подошел к барьеру, еще немного поднятому. Кобыла взяла барьер, слегка задев за него. Очередь была за Люси. Ленни перепрыгнул еще раз безупречно!

Дальше! Молодая кобыла храпела, взмыленная, и остановилась перед плетнем. Септ продолжал пришпоривать и хлестать ее. Казу громко выругался. Кобыла упрямо стояла, несмотря на то, что Люси с удивительной легкостью снова взяла препятствие.

– Алло, алло! – крикнул Ленни, чувствуя себя победителем, – поднимите барьер еще на пять дюймов и мы покажем вам, как надо перелетать.

Он объехал кругом, повернул Люси, у которой уже дрожали ноги, и элегантно перепрыгнул в последний раз.

Единодушные возгласы одобрения привели Казу в бешенство. Джек не сводил с него глаз, боясь, не затевает ли он что-нибудь недоброе. Но Казу схватил лишь сильную, злую кобылу, вскочил на нее и поехал по дороге, очевидно, чтобы похвастаться своим искусством. Толпа наблюдала за могучей, строптивой лошадью, а Моника не сводила глаз с жестокого, неподвижного лица Казу.

В душе Джека бушевал вулкан. Он знал, что Стампеде снова пойман и выводится на показ.

Джек быстро побежал к нему. Все лучше, чем быть побежденным Казу. Но пока он бежал, в нем все же стойко теплился огонек самообладания – залог его непобедимости.

Он похлопал Стампеде по крутой шее и приказал Саму его оседлать. Сам выкатил белки, но пошел исполнять приказание. Стампеде не сопротивлялся, Джек стоял около него, крайне взвинченный, несмотря на внешнее спокойствие. Ему было безразлично, что бы с ним ни случилось. Умрет, так умрет. Но он не был легкомыслен. Он тщательно осмотрел седло, убедился, все ли в порядке. Затем быстро и легко вскочил на лошадь и насладился сознанием, что теперь он хороший наездник. Он обладал этим даром и знал это. Не даром исключительной силы, как Казу, который, казалось, одолевал при езде лошадь, а даром приспосабливаться. Он приспосабливался к лошади. Он интуитивно до известной степени уступал Стампеде. Но никогда и ни на йоту дальше известной границы.

Джек скакал за Казу на несравненно более дикой, чем соперник, лошади. Но Стампеде, несмотря на свою дикость и злость, не доходил до крайности. И Джек внимал животному каким-то внутренним чутьем. Все-таки это было живое существо, которое нужно было учить, но не угнетать. Юноша интуитивно уступал ему сколько мог. Но при этом в конечном счете не сомневался в своей власти над животным. Инстинкт подсказывал ему, что в превосходстве сознания должна заключаться живительная свобода действий. И брыкающийся, вздымающийся на дыбы жеребец, казалось, удовлетворился этим. Ибо, если бы лошадь действительно озлилась, Джек, без сомнения, погиб бы. Он зависел от той доли разума, на которую была способна лошадь. И это он прекрасно сознавал. Глаза Моники перешли с красного, неподвижного лица Казу на замкнутое, сияющее, мужественное лицо Джека; что-то кольнуло ей сердце, а лицо затуманилось. Мальчик покачивался в седле, широко раскрыв свои, кажущиеся темными, глаза, ни о чем не думая и все же так много, так интенсивно чувствуя; в лице его сквозило что-то мягкое и теплое, а во всей фигуре было сходство с юным Кентавром, обладающим, как и он, высшим лошадиным чутьем, не человеческой, а кровной силой и мудростью.

Моника наблюдала за Джеком с мрачным, измученным лицом, как будто ей в чем-то было отказано. Она хотела снова взглянуть на волнующее ее властное, жестокое лицо Казу. Но была не в силах. Необыкновенная, мягкая властность мальчика была сильнее ее, ей не было от нее больше спасения. Так ехали оба соперника, и вся толпа глядела им вслед, в то время как в западной части жгучей Австралии солнце опускалось за бурый, бесконечный океан.