Текст книги "Джек в Австралии. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА XII
Великая разлука

Вскоре Джек начал поправляться. Он уже мог сидеть в кресле у камина. Это было бабушкино место, но бабушка больше не вставала с постели.

Он навестил ее и испугался ее вида. Серая, морщинистая кожа вокруг рта, заостренный нос, постоянно закрытые глаза, тяжелое дыхание: все это наполняло его страхом и трепетом. Он страстно желал быть, наконец, вместе с Томом у лошадей. Но должен был еще подождать. Поэтому он чередовался с Мери дежурством у бабушки. Он сделался нервным, мнительным, боязливым, чего с ним не было никогда за всю его жизнь. Семейство, казалось, предоставляло его самому себе, так же как делало это с бабушкой. Мрачное одиночество и страх смерти.

Подступили первые дожди. Дождь всю ночь стучал по крыше их комнаты. Было пасмурно и немного прохладно. Ветер свистел вокруг дома. Мери сидела у бабушки, а он прислушивался к ходу часов – тик-так. Он закутался в плед и пытался читать. Удивительно! В Австралии он разучился читать. Слова ничего не говорили ему.

Было воскресенье и запах ростбифа, пуддинга, капусты и яблочных пирожных еще разносился по всему дому. Джек начинал ненавидеть эти воскресные обеды. Они так тяжело ложились на желудок и казались ему такими унизительными. Теперь же, когда он был болен, они были ему еще более противны. Эти обеды были здесь единственной вещью, неприятно напоминавшей ему Англию. Англию, в которую он ни за что не хотел вернуться!

Сегодняшний обед был исключительно тихим: Моника, Грейс и близнецы были приглашены в Йорк к родителям Алека Райса, и без них дом сразу опустел. Все было как будто не так, как всегда. Том и Ленни были во дворе, миссис Эллис с малышами наверху, а мистер Эллис ушел взглянуть на овец, простудившихся во время дождя. Что-то непривычно унылое и мрачное царило в атмосфере всего дома. Так всегда бывает в Австралии: вереница солнечных, без событий дней; за ними вдруг наступает пасмурный, и все становится мрачным, как могила, безотрадным, как в Англии в ненастные дни.

Огонь потух. Джек подложил несколько поленьев и раздул тлеющие угли.

В комнате тихо раздавалось тиканье часов, заглушенное потрескиванием дров в камине.

Где бы мог быть знаменитый бабушкин чулок? Но одна мысль о где-то запрятанных деньгах, о человеческой жадности и страсти к бренному металлу была противна ему.

Он почти что засыпал, когда Па неожиданно вошел в комнату. Джек раскрыл глаза, намереваясь встать, но тот махнул ему рукой, взял себе другой стул и подсел к камину, неподвижно глядя в огонь. Все это было как-то странно. Па был сам такой странный! То же бесцветное, унылое выражение лица, как у бабушки. И такой незнакомый, отсутствующий взгляд. Джек удивился: он понял, что Па не хочет вступать с ним в разговор. Часы мерно постукивали, и Джек мирно заснул.

Он открыл глаза. Па медленно, безумно медленно набивал себе трубку. Какой он был молчаливый…

Джек снова задремал и снова проснулся, разбуженный каким-то странным звуком. Это было дыхание Па, а может быть, стук от упавшей трубки. Па уронил ее. Но и тело его – грузное и неподвижное – склонилось на сторону; он неестественно и хрипло дышал во сне. Джек поднял трубку и снова уселся. Он беспричинно устал, невыразимо устал.

Он проснулся в страшном испуге. Близился вечер; лил дождь, в комнате было почти темно. Огонек камина отсвечивал на часовой цепочке Па. Куртка его, как всегда, была расстегнута и цепочка хорошо видна. Па казался необычайно толстым, совершенно неподвижным, жутко тихим. Он свесился на сторону, как мешок; хриплое дыхание прекратилось. Джек охотно разбудил бы его. Как тихо было кругом! Наверху кто-то передвинул стул и это еще более подчеркнуло тишину комнаты. Издалека доносился шум играющих малышей.

«Сеется тело телесное». Почему эти слова пришли ему на ум? Прочь их! Какое ему до них дело. Пусть светит солнце и все будет по-старому. Он не чувствовал больше слабости; была бы хорошая погода, он ушел бы в конюшню к лошадям.

Если бы только мистер Эллис проснулся и переменил позу! Так было уж очень страшно.

Внезапно открылась внутренняя дверь и в нее быстро вошла Мери. Увидев спящего мистера Эллиса, она испугалась, потом подошла к Джеку, дернула его за рукав и, нагнувшись, шепнула ему на ухо:

– Джек, она скончалась! Мне кажется, она скончалась во сне. Надо разбудить дядю.

Джек поднялся, весь дрожа. В комнате так странно пахло. Он подошел к спящему и дотронулся до его плеча.

– Па! Мистер Эллис! Па!

Никакого ответа. Они подождали. Джек сильнее дернул за руку. Она казалась безжизненной. Подошла Мери, стараясь приподнять свесившуюся голову дяди. Она слабо вскрикнула.

– С ним что-то неладное, – сквозь слезы сказала она.

* * *

К счастью, доктор Ракетт оказался наверху. Они позвали его, Тома и Тима и отнесли мистера Эллиса в «отходную».

– Теперь оставьте меня с ним одного, – сказал доктор.

Через десять минут он вышел из «отходной», затворив за собой дверь. Его встретил Том, вопросительно взглянув на него. Доктор покачал головой.

– Па ведь не умер? – спросил Том.

Ракетт сделал утвердительный знак головой.

На минуту лицо Тома исказилось, но он немедленно овладел собой, только губы, губы австралийца, похожие на зарубцованную рану, еще плотнее сжались. Он вошел в «отходную». Надо было поехать за зятем – адвентистом из Йорка. Отправился Джек. – Лучше умереть по дороге, чем оставаться в доме.

Хотя Джек относился к адвентисту отрицательно, тем не менее он нашел, что у себя дома он менее противен, чем в гостях. Жена его залилась слезами и убежала к себе в комнату. Адвентист, не обнаружив никакого волнения, вынул из буфета бутылочку виски и налил себе и Джеку.

– Я должен быть через четверть часа в церкви, но я опоздаю на пять минут, – объявил пастор. – Жена, разумеется, останется дома. Кто? Гм! Кто займется делами в Вандоу?

– Какими делами?

– Ну там есть над чем подумать… О наследстве, например.

– Меня послали за вами, – ответил Джек, – из этого я заключаю, что ведение дел они желают поручить вам.

– Ну, разумеется, разумеется. Сейчас же после обедни я приеду к вам с женой. Одну минуту!..

Он подошел к столу и написал записочку, которую сложил треугольником и вручил Джеку.

– Вот это для англиканского пастора. Передайте ему. Я назначил на вторник, половина одиннадцатого. А вот это – для гробовщика.

Он многозначительно взглянул на Джека.

– Иосии Дженкинсу, гробовщику. Третий дом от угла.

Солнце село, и когда Джек медленно проезжал по улице, с колоколен церквей раздался звон колоколов – бом! бом! Люди шли в церковь в своих праздничных нарядах.

Джек не любил воскресных дней в Йорке. Они казались ему какой-то детской забавой, чем-то неестественным и натянутым.

Иосия Дженкинс – безбожник – сидел на чердаке со стамеской в руках и работал при свете фонаря. Он прочел записку, и лицо его просветлело.

– Двое сразу! – со смаком воскликнул он. – Кто бы мог подумать! Целый месяц у меня не было такого заказа. – Он почесал за ухом. – До вторника немного времени, ну да ладно, постараемся. Пошлю к вам с покойника мерку снять. А для старушки сейчас начну. Посмотрим, посмотрим… верно футов пять будет. Не правда ли?

– Не знаю, право, – хрипло произнес Джек. – Вы говорите о гробе? – Он был в ужасе.

– Разумеется, а то о чем же? О гробе и разговор, коли я гробовщик.

Джек в страхе удрал от него. Но, усевшись в экипаж и проезжая по городу мелкой рысцой, он вдруг весело рассмеялся. Во всем этом было столько смешного! А почему бы и нет? Пусть и на его похоронах будет немного смешно – ведь это только облегчает дело.

Как только он приехал домой, к экипажу подошел Том. Лицо его было сурово. Он грубо и торопливо распряг лошадь. Джек, не зная, что сказать, предпочел молчать.

Ленни приехал верхом на Люси.

Он соскочил на землю и дернул лошадь за узду.

– Идем, старая дурында, проклятая, – говорил он, всхлипывая и отводя лошадь в конюшню. – Проклятый идиот, этот дядя Джо! – продолжал он сквозь порывистые рыдания. – Расспрашивал он меня, расспрашивал, а я-то сам ничего не знаю! – Он громко заревел, ушибившись нечаянно свалившимся седлом. – Ракетт сказал мне: «Лен… (громкие рыдания и всхлипывание) твоему отцу нехорошо, а бедная бабушка скончалась – ой-ой-ой – отправляйся сейчас же за дядей Джо!» Черт его побери… а когда я спросил Тома, что с Па, то этот старый балда так взглянул на меня, так взглянул…

– Не плачь, Ленни, – сказал Джек, сам заливавшийся в темноте горючими слезами.

– Я вовсе не плачу, осел, – вопил Ленни. – Я к Ma пойду; да, да, я к ней хочу. Она одна мне скажет разумное слово. – Он пошел было в дом, но вернулся.

– Почему ты не идешь туда, Том? – спросил он. – Почему ты стоишь здесь? – Страшное гробовое молчание воцарилось у входа в конюшню. Его прервал стук остановившегося у ворот экипажа. Незамужние тетки.

Одна из них кинулась к Ленни и заключила его в свои объятия.

– Ах ты, моя бедная овечка! Ах, бедная твоя мать! Бедная, бедная Ma!

– Ma вовсе не больна, она совсем здорова, – бормотал Ленни, снова объятый страхом.

Произошла невольная заминка; он отошел от теток.

– Па умер? – спросил он каким-то смешным, пискливым голоском, глядя поочередно то на Тома, то на Джека. Том стоял как убитый.

Наконец Ленни вскрикнул, словно раненое животное, и бросился в объятия Тома. Единственными звуками, раздавшимися среди ночи, было сдавленное рыдание Тома, прижимавшего к себе Ленни, и рев теток.

– Пойдем к твоей бедной маме, пойдем утешим ее, – ласково сказала одна из них.

– Том, Том! – кричал Ленни. – Мне страшно! Страшно двух покойников! Я боюсь, Том!

– Они ничего тебе не сделают, голубчик, – сказала одна из теток. – Не бойся, пойдем к маме.

– Нет, нет! – испуганно завопил Ленни и бросился в хижину Тима, где и проспал всю ночь.

Том и Джек, расставив по конюшням лошадей, пошли к себе в комнату и одетыми бросились на кровати. Джек не знал, как ему быть. Наконец, он решился сказать.

– Не унывай так, Том. Твой отец прожил свою жизнь, и у него остались вы, дети. Теперь мы должны жить, а потом настанет наш черед умереть.

С минуту длилось тупое молчание.

– На кой черт тогда все это? – спросил Том.

– Нет никакого «зачем» и «почему», – сказал Джек. – Па жил, и у него была своя жизнь. У тебя будет твоя, а у меня – моя. Такова жизнь.

– Какой тогда в этом смысл? – настаивал Том.

– Его нет ни в добре, ни в зле. Ты проживаешь свою жизнь, потому что она твоя и никто другой ее за тебя не проживет.

– А мне-то что от этого? – мрачно и грустно заявил Том. – Мне безразлично, живут люди или нет.

Джек стал шарить рукой в темноте.

– Дай мне, по крайней мере, твою руку, Том, – сказал он. – Ты живешь и я тоже. Давай, пожмем друг другу руки. – Он сжал ладонь Тома, но ответное пожатие было слабо и неубедительно. Тим принес им завтрак и сообщил, что Том необходим в доме, а Джеку нужно пойти с ним позаботиться насчет могилы.

Они запрягли старый охотничий тарантас и поехали, взяв с собою кирку и два заступа. День был чудесный. Земля успела просохнуть, и с запада дул знойный, пыльный ветер. Тарантас, покачиваясь, выехал из огороженной местности на какую-то заросшую дорожку и пересек речку – вернее густой ил, заменявший воду в это время года. Вдоль скалистого берега они добрались до одинокого, заброшенного кладбища, которого Джек никогда раньше не видел. Тим заливался слезами. Джек не мог копать. Поэтому он распряг лошадей и поставил перед ними ящик сечки. Тим перебросил кирку по направлению к маленькому серому памятнику и полез туда же с заступом сам. Они не знали, какой величины должна быть могила; поэтому Джек растянулся на земле, а Тим провел заступом линию вокруг него. Затем они с помощью веревки уравняли ее.

Почва была тверда, как цемент.

Тим копал и пыхтел, забыв даже свои причитания, но сцементированная земля не поддавалась его стараниям.

– Что нам делать? – спросил он, почесывая свою взмокшую голову. – Что нам, черт возьми, делать? Надо хоронить во вторник, надо. – И он поглядел на палящее солнце. – Надо выкопать ему семифутовую могилу, надо!

Он снова взялся за лопату. Затем подошли двое «рыжих», присланных им на помощь. Но работа была каторжная.

Джек отправился за динамитом, а Ракетт пришел с Ленни, который ни за что на свете не решился бы пропустить такое занятное зрелище.

Тим выжал, как губку, свои мокрые волосы. «Рыжие» в фуфайках стали пунцовыми, а сами фуфайки мокрыми и грязными.

С динамитом дело пошло веселее. Трах-трах! Затем кто-то выгреб весь мусор. Кто-то еще принес лестницу. Трах-трах! Взрыв казался колоссальным.

– Тьфу, пропасть! – воскликнул взволнованный Ленни. – Да вы моего старого деда на воздух взорвете, если будете так неосторожны. Только бы мне не увидеть его скелета!

Но дедушка Эллис спокойно почивал в соседней могиле. Ракетт поджег еще фитиль. Все отскочили. Бум-бум! Пуф! – взвился столб пыли.

* * *

Джек сделал все, чтобы избавиться от похорон; но почему-то Тим не отпустил его. Он был нужен ему, чтобы помочь обложить могилу дерном; больше нравственная поддержка, чем физическая помощь.

Оба спрятались под откосом. Наконец они заметили приближающуюся процессию. Казу Эллис правил первой упряжкой и грыз кончик хлыста. Рядом с ним, весь облаченный в черное, в роли декоративного статиста или подобно пугалу, восседал Иосия Дженкинс. За ними на покрытой черным сукном повозке стоял гроб бабушки и угрожающе покачивался. Джо Ло управлял другой охотничьей линейкой, превращенной в дроги; затем следовал семейный экипаж с мужчинами; шествие замыкалось маленькой группой, шедшей пешком. Лошади волновались, идя по плохой дороге. Было жарко, дул неприятный западный ветер. Лошади Казу отказывались переходить через реку. Он боялся, что они начнут брыкаться и уронят гроб. Пришли носильщики и понесли легкие останки бабушки через ил, к её последнему обиталищу. Остальная процессия тоже не подвигалась вперед.

Лошади Джо Ло испуганно метнулись в сторону. Казу схватил их под уздцы. Подошли другие носильщики, рослые, сильные мужчины, и подняли тяжелый гроб Па.

Наконец они перешли через реку. Для пешеходов набросали большие камни и ветки; все потели и жарились. Пастор – ярый спортсмен – одним прыжком перепрыгнул на другой берег; он держал молитвенник в руках, а его белая сутана развевалась по ветру. За ним Том, с деревянным, глупым лицом. За Томом Ленни, который от нервного волнения все время грыз орехи и плевался скорлупой. Джек глядел издалека с возвышенности. С каждой стороны могилы стояло по гробу. Некоторые из дядьев были в цилиндрах с крепом. Почти все были в черном. Бедный Ленни, – он был похож на маленькую черную ворону! Спортсмен-пастор усердно читал заупокойные молитвы, а потом затянул хорал.

Томительная пауза. Измученные жарою присутствующие воздерживались от пения. Но дядюшка-адвентист не унимался. Он запел еще громче, а тетушка Руф слабо подтягивала ему. Незамужние тетки, настоявшие на том, чтобы следовать за гробом пешком, хотя по правилам это женщинам и не полагалось, прослушав с минуту, визгливо заголосили в унисон. Все это было настолько комично, что Том, несмотря на горе, рассмеялся. Ленни удивленно взглянул на него, но плечи Тома вздрагивали все больше и больше, особенно когда тетя Минна принялась вторить. «Рыжие» стали идиотски ухмыляться и глядеть в другую сторону. Запахло скандалом. Ленни спас положение. Его голос зазвенел громко и чисто, как голос мальчика из хора, и покрыл собой жалкие потуги родственников. Его пение, чистое, звонкое, казалось, разливалось по всему беспредельному, дикому кустарнику.

При звуке голоса Ленни Том побледнел как полотно. А голос мальчика несся все выше к беспредельным небесам.

* * *

Джека, который снова выглядел плохо, отправили на другой день к Гринлоу. Он ехал туда охотно. Он ненавидел смерть, а Вандоу дышала смертью.

Первые прохладные дни года выдались ясными и золотыми. Девочки Гринлоу целыми днями нянчились с ним. Они ездили с ним верхом к отарам овец; осматривали огороды и отдаленные колодцы. Это были славные девушки. По вечерам они обучали его раскладывать пасьянсы, держать шерсть для наматывания, даже прясть. Веселые девушки были довольны, что у них в доме гостит молодой человек, и изо всех сил баловали его.

На другой день вернулся домой их отец, похожий на волосатого шимпанзе. В это воскресенье Джеку не пришлось стирать; ему накладывали лучшие куски жаркого, так что он некоторым образом мог даже ощутить удовольствие иметь тестя in spe[3]3
  in spe (лат.) – в надежде, в проекте.


[Закрыть]. Он с сожалением расстался со своими гостеприимными хозяйками, чувствуя, что его жизни в Вандоу пришел конец. Да, все распадалось после кончины Па. Это было тяжело и горько, ибо Вандоу была единственным местом, в котором он прожил бы всю свою жизнь. Мысль покинуть эту семью казалась ему нестерпимой.

– Но я так или иначе буду всегда поддерживать связь с ними, – успокаивал он себя. Когда он вернулся, все показалось ему иным. С внешней стороны все было лишь несколько прибрано по случаю похорон. Но самый дух Вандоу как будто умер. Грейс и Моника в траурных платьях казались неестественными. Джеку пришли сказать, что мистер Джордж находится на совещании в приемной комнате и чтобы он шел туда.

Том, миссис Эллис, мистер Джордж и доктор Ракетт сидели вокруг стола, на котором лежали бумаги. Джек со всеми поздоровался и сел на свободный стул рядом с доктором.

Мистер Джордж ясно излагал дела. Мистер Эллис не оставил после себя завещания. Но нашлось свидетельство о его первом браке. Том должен был унаследовать Вандоу, но лишь через полтора года, при своем совершеннолетии. Миссис Эллис имела право оставаться на ферме в течение этих полутора лет и заботиться по мере возможности о себе и детях.

Она выслушала это молча. Через полтора года ей грозило стать бездомной или оказаться в зависимости от Тома, который не был ее родным сыном. Скорбная, в черном траурном платье, Ma продолжала молчать.

Том откашлялся, не поднимая глаз от стола. Затем он взглянул на Джека, густо покраснел и произнес:

– Я все обдумал, Ma. Я отказываюсь от фермы. Бери ее себе и Ленни. Мне она не нужна. Оставь ее для себя и детей. Я уеду отсюда. Жаль, что свидетельство нашлось, если у тебя возникло впечатление, что тебя отсюда выселяют. – Он смущенно опустил голову.

Мистер Джордж поднял руку.

– Прекратите эти героические речи, – сказал он. – Яков Эллис ясно выразил свою волю, спрятав это свидетельство на дно этой шкатулки. А если ты теперь и чувствуешь то, что говоришь, то это еще не значит, что через полтора года ты не изменишь своего мнения.

Том нахмурился.

– Я не думаю, чтобы Том когда-либо взял свои слова назад, – вмешалась миссис Эллис. – Но я никогда не смогла бы от него это принять. Ленни никогда не допустил бы этого, даже если бы я согласилась.

– Разумеется, – сказал мистер Джордж, – мы обязаны быть благоразумными, а закон есть закон. Теперь ты даже не имеешь права изменять что-либо, мой друг, – ты ведь несовершеннолетний. Но выслушай меня. Мой план – отправить тебя и Джека в колонию, чтобы вы набрались там опыта. Моя мысль такова, чтобы вы оба поехали на год на ферму Ланга, что в окрестности Реберна, Ланг будет содержать вас и платить каждому по фунту в неделю, а если вы пробудете у него год, то он оплатит вам обратное путешествие. «Роб Рой» отходит из Джеральдтона через месяц; вы могли бы уехать на этом пароходе. И мне кажется, Том, что вам было бы полезно проделать путешествие до Джеральдтона верхом. Вы сможете навестить по дороге сто тысяч знакомых, которые охотно будут менять вам лошадей. Вы познакомитесь со страной. Вы будете людьми, поездившими по белу свету. Нам нужны люди опытные, с широким горизонтом. Колонии нужны будут головы, когда уйдут старики, вроде меня и других. Придется проехать более трехсот миль, но в вашем распоряжении целый месяц. Что ты на это скажешь, мальчик? Твоя мать останется здесь с детьми. Я позабочусь о том, чтобы найти ей хорошего управляющего. Все устроим, и матери плохо не будет. Не беспокойся ни о чем и не думай, что ферму без тебя разорят. Я присмотрю за всем. На то я и здесь.

Том хрустнул пальцами; он был бледен и бормотал какие-то слова в знак благодарности.

– Джек, – сказал мистер Джордж, – ты, я знаю, молодец. Ты уж присмотришь за Томом.

Доктор Ракетт одобрил план; а затем, если миссис Эллис согласна, он готов отправить Ленни на свой счет в школу в Англию.

Миссис Эллис встрепенулась.

– Я всей душой благодарна вам, доктор, но вы, конечно, поймете меня, если я отклоню ваше предложение.

Ее отказ изумил всех.

– Прежде всего надо обдумать, – сказал мистер Джордж, – удастся ли нам уговорить Ленни. Разреши-ка, Алиса, спросить его самого. Джек, позови-ка Ленни.

– Я лично не скажу ни слова, – заявила миссис Эллис, нервно держась за край стола. – Я не хочу влиять на него. Но если он уедет, я умру.

– Глупости, – раздраженно возразил мистер Джордж, – не отнимай у мальчика возможности и не смущай его своими глупыми сентиментальностями. Слышишь, Алиса Эллис?

Джек привел насторожившегося Ленни, который стоял с видом приговоренного. Мистер Джордж изложил ему план, описав путешествие в самых соблазнительных красках.

Ленни многозначительно покачал головой.

– И не подумаю даже, – заявил он, – ни за что на свете. Я останусь здесь, в Австралии, с моей бедной, старенькой Ma…

Мистер Джордж мрачно поправил очки.

– Твоя мать вовсе не бедна и не стара, – холодно заметил он.

– Что еще придумали! – горячился Ленни. – Да разве вы не понимаете, что я не хочу ехать в Англию, не хочу там учиться, не хочу быть похожим на них! К чему это? Разве я не хорош таков, каков я есть?

– Что же ты хочешь?

– Хочу работать. Доить, кормить скот, пахать, жать, орошать землю, как это делал Па. Хочу заботиться о Ma и малышах. А потом женюсь, у меня будет своя ферма и свои дети, а потом умру, как Па, вот и все. Вот чего я хочу.

Ленни в полном отчаянии взглянул на мать.

– Вот мы и дождались ответа, – проговорил доктор.

Мистер Джордж медленно покачал головой и взглянул на горячего, красивого, но строптивого мальчугана, искренно негодуя на него. Ленни стало страшно. Он снова неуверенно поднял глаза на мать.

– Ты ведь согласна, Ma, не правда ли?

Миссис Эллис взглянула на него с нежной, ласковой улыбкой. И в глазах Ленни засветился огонек негодования против этих двух стариков.