Текст книги "Сипстрасси"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 89 страниц)

– Подумайте о превосходстве ваших капсюльных пистолетов над кремневыми ружьями, которые вам случалось видеть. Ну, так патрон с гильзой ровно настолько же превосходит капсюль.

– Объясните, пожалуйста.

– Лучше я вам просто покажу, мистер Шэнноу.

Каритас расстегнул овчинную куртку. Под ней в надетой через плечо черной кобуре покоился пистолет, каких Шэнноу еще не видел. Черная рукоятка была прямоугольной, а когда Каритас извлек его из кобуры, оказалось, что ствольная коробка также имеет прямоугольную форму. Каритас протянул пистолет Шэнноу.

– Как он заряжается?

– Нажмите кнопку слева от ручки.

Шэнноу послушался, и ему на ладонь упала обойма. Положив пистолет на колени, он занялся обоймой. Заметив блеск латуни вверху, вынул патрон и поднес к очагу, чтобы рассмотреть получше.

– Это патрон, – сказал Каритас. – Овал в верхнем конце – свинцовая пуля. Латунная часть заменяет капсюлю и содержит свою гремучую смесь. При ударе бойком происходит взрыв, и газы выбрасывают пулю из ствола.

– Но каким образом… э… пуля попадает из обоймы в замок?

Каритас взял у него автоматический пистолет и взвел затвор.

– Пружина в обойме поднимает патрон и, таким образом освободив затвор (затвор, щелкнув, вернулся на место), загоняет патрон в патронник. И вот в чем прелесть этого оружия, мистер Шэнноу. Когда нажимают на спусковой крючок, боек взрывает гремучую смесь, пуля вылетает из ствола, и отдача возвращает затвор в исходное положение. При этом крючок высвобождает гильзу, поднимающийся снизу новый патрон выталкивает ее из пистолета наружу и загоняет в патронник следующий патрон. Просто и великолепно!

– Как он называется?

– Это, мой дорогой, браунинг тысяча девятьсот одиннадцатого года с одной системой сцепления. И еще – это причина, по которой канны не нападают там, где нахожусь я.

– Вы хотите сказать, что он в рабочем состоянии?

– Разумеется. Он в подметки не годится более поздним моделям, но в свое время считался замечательным оружием.

– Я все‑таки не убежден, – сказал Шэнноу. – На вид он несуразен, да и чересчур сложен.

– Завтра, мистер Шэнноу, я продемонстрирую вам его возможности.

– А откуда у вас это оружие?

– Я забрал его из Ковчега, мистер Шэнноу. Это один из сюрпризов, которые я для вас приготовил. Хотите посмотреть Ноев Ковчег?

4

Шэнноу не мог уснуть: в голове у него теснились образы Донны Тейбард. Он вспоминал, как увидел ее впервые: она стоит перед своим домом с арбалетом в руках, такая смелая и хрупкая. А потом за обеденным столом – печальное лицо, тоска в глазах. И он вспоминал ее на широкой кровати – разрумянившееся лицо, сияющие глаза, нежная кожа.

Потом возникли образы Куропет, смешавшись с образами Донны, он застонал и перевернулся на другой бок.

Он встал с рассветом, раздраженный, усталый, и быстро оделся, предварительно поупражнявшись с кожаным мячом. Его левая рука немного окрепла, но оставалась лишь тенью той, какой была раньше.

Дул холодный ветер, и Шэнноу пожалел, что не надел кожаную куртку, однако Каритас уже ждал его у кучи камней.

– Соединим приятное с полезным! – сказал Каритас. – Возьмите левой рукой удобный камень и отнесите его вон на то ровное место. Шагов на тридцать.

Шэнноу подчинился. Когда он вернулся к куче, его рука уже ныла.

– А теперь отнесите туда еще один, – сказал Каритас, и так продолжалось, пока Шэнноу не отнес шестой камень, после чего старик велел ему смотреть внимательно. Камни, каждый с мужской кулак, лежали цепочкой. Каритас достал браунинг, взвел курок, протянул руку, и раздался сухой треск выстрела. Дыма не было, но один из камней брызнул осколками. На земле у ног Каритаса валялась латунная гильза, а пистолет у него в руке был готов к следующему выстрелу.

– Теперь попробуйте вы, мой дорогой! – И Каритас протянул пистолет Шэнноу рукояткой вперед. – Отлично сбалансирован! Причем вес прижимает его к ладони и не надо напрягать запястья, как с капсюльными пистолетами.

Шэнноу прицелился, нажал спусковой крючок, и за камнем на расстоянии шага взметнулось облачко пыли. Он выстрелил еще раз, и камень развалился на части. Впечатление было ошеломляющим, хотя он и постарался это скрыть.

– Мои пистолеты бьют не менее точно.

– Не сомневаюсь. Но браунинг можно зарядить девятью патронами менее чем за десять секунд.

– И вы говорите, что у исчадий Ада есть такие пистолеты?

– Нет. И слава Богу! Они вооружены револьверами, копиями Адамса, и еще у них есть некоторые ремингтоновские модели. Причем они обзавелись собственными оружейниками, и достигли довольно высокого уровня техники.

– Что же, пока исчадия – дело будущего, – заметил Шэнноу. – Лучше расскажите мне про ковчег. Или это еще одна шутка?

– Вовсе нет. Мы осмотрим его весной с разрешения хранителей.

– Весной меня здесь не будет, Каритас.

Старик подошел к нему и забрал свой пистолет. Он спустил его с боевого взвода и упрятал в кобуру.

– Ваше выздоровление идет успешно, но у вас пока еще нет сил для дальних поездок. И кроме того, вам следует узнать еще одно. – Голос Каритаса стал очень серьезным.

– Так что же?

– Пойдемте к вам в хижину, и я объясню.

Когда они сели у веселого огня, Каритас открыл кожаный кисет, висевший у него на боку, достал круглый камешек и протянул его Шэнноу. Камешек казался теплым. В отблесках пламени он отливал золотом. Поверхность испещряли черные прожилки и крохотные вкрапления серебра.

– Он красив, – сказал Шэнноу. – Но о чем вы хотели со мной поговорить?

– Вы держите в руке свою жизнь, мистер Шэнноу. Это целительный Камень, и с вами он сотворил чудо.

– Я слышал про них. Камень Даниила?

– Вот именно. И для вас его важность огромна. Видите ли, мистер Шэнноу, по сути вы мертвы. Когда Села привез вас ко мне, у вас был размозжен череп. Не знаю, как вам удалось сохранять жизнь до той минуты, но Камень удержал вас… и продолжает удерживать. Если вы уедете за пределы его воздействия, вы умрете.

Шэнноу бросил камешек Каритасу.

– Я мертв? Но тогда почему мое сердце бьется? Почему я способен думать и говорить?

– Скажите, мистер Шэнноу, когда в Землянке Лихорадок у вас остановилось сердце, вы почувствовали?

– Я ничего не чувствовал. Мне снилось, что я стою перед вратами Иерусалима, и мне не позволяют войти. Но это был лишь сон. Я не верю, что навсегда заперт в вашем поселке.

– Вовсе не навсегда. Но вы должны довериться мне, моим знаниям. Я буду знать, когда вы порвете нить, когда сможете жить без помощи Камня. Верьте мне, Йон.

– Но моя жена…

– Если она вас любит, то будет ждать. И вы же говорите, что у нее есть дар видеть на большие расстояния. Окрепните!

День за томительным днем Шэнноу трудился – колол дрова, носил воду, косил сено для зимы. А осень была на исходе, и северные ветры наметали снег к стенам хижин. Вечер за вечером Шэнноу сидел с Каритасом и слушал его рассказы о рождении Нового Мира. Он больше не думал, правда ли то, что говорит Каритас: слишком много было калейдоскопических впечатлений, чтобы разбираться в них. Так когда‑то он слушал отцовские сказки – откладывая недоверие к ним на потом.

Однако, хотя Каритас утверждал, что родился задолго до Падения Мира, он не хотел говорить о том, как было устроено прежнее общество, о его законах, и отказывался отвечать на вопросы Шэнноу. И почему‑то Шэнноу чувствовал, что именно это придает словам старика достоверность.

– Я был бы рад рассказать вам, Йон: ведь я так давно не говорил о былом мире! Но, видите ли, я боюсь, что когда‑нибудь Человек воссоздаст ужасы тех дней. И не хочу содействовать этому. Мы были так надменны! Мы считали себя хозяевами мира, и в один прекрасный день Природа указала нам наше место. Мир опрокинулся на своей оси. Гигантские приливы поглотили огромные участки суши. Города, целые страны исчезли под водой. Вулканы извергали лаву, землетрясения разрывали земную кору. Просто чудо, что хоть кто‑то уцелел. Но теперь, оглядываясь назад, я вижу, что все признаки были налицо и предупреждали нас о неминуемости катастрофы. От нас требовалось лишь смирение, требовалось снять очки самодовольства. Наши собственные легенды предупреждали нас, что Земля уже опрокидывалась. В Библии говорится, что солнце восходило на западе, а моря выплескивались из своих чаш. И все повторилось! О Господи, повторилось! – Старик умолк.

– Как вы остались живы? – спросил Шэнноу.

Каритас заморгал и неожиданно ухмыльнулся.

– Я находился в волшебной металлической птице, летевшей высоко над волнами.

– Я спросил серьезно.

– Знаю. Но я не хочу больше говорить о тех днях.

– Только один маленький вопрос, – сказал Шэнноу, – очень важный для меня.

– Ну, хорошо. Но только один, – согласился старик.

– А была там черная дорога, а по ее середине – полоса алмазов, сияющих в ночи?

– Сияющая полоса? А, да! Они были на всех дорогах. А что?

– И в Иерусалиме они были?

– Да. Но почему вас это интересует?

– Это город, который я ищу. Раз Ноев Ковчег тут на горе поблизости, значит, Иерусалим тоже недалеко.

– Вы подшучиваете надо мной, Шэнноу?

– Вовсе нет. Я ищу священный город.

Каритас поднес ладони к огню, задумчиво глядя на языки пламени. Он знал, что каждому человеку нужна мечта. А Шэнноу – больше, чем кому‑либо.

– И что вы будете делать, когда найдете его?

– Буду задавать вопросы и получать ответы на них.

– А потом что?

– Я умру счастливым, Каритас.

– Вы хороший человек, Шэнноу. Надеюсь, вы добьетесь своего.

– Но вы сомневаетесь?

– Вовсе нет. Если Иерусалим существует, вы его найдете. А если его нет, вы об этом не узнаете, так как будете продолжать поиски до дня своей смерти. Так и должно быть. Точно так же я отношусь к Небесам. Куда важнее, чтобы Небеса существовали, чем мне увидеть их.

– В моем сне мне не позволили войти. Велели вернуться, когда волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому.

– Ложитесь спать, Йон. Пусть он снова вам приснится. Знаете, я однажды побывал там. В Иерусалиме. Задолго до падения.

– Был он красив?

Каритас вспомнил тесные кривые улочки в старом городе, вонь базаров… Толпы туристов, многоэтажные отели, карманников, бомбы, подложенные в машины.

– Да, – сказал он. – Безмерно красив. Спокойной ночи, Йон.

Каритас сидел у себя в длинной хижине. На душе у него было черно. Он угрюмо думал, что Шэнноу не сумеет поверить правде. А, собственно, с какой стати? Даже в его собственную эпоху технических чудес находились люди, веровавшие, что Земля – плоская, или что Человека вылепил из комка глины добрый бородатый бессмертный. У Шэнноу в распоряжении был хотя бы неопровержимый факт, подкреплявший его теорию Армагеддона. Мир ведь оказался на краю полной гибели.

В предшествующие годы многократно взвешивалась возможность ядерной катастрофы. Но практически никому даже в голову не приходило, что Природа докажет все ничтожество мощи сверхдержав. О чем говорил ему ученый через пять лет после Падения?

Теория Чэндлера? С тех дней, когда он добросовестно вел дневник, у него сохранилась запись… Старик прошел в заднюю комнату и начал рыться в дубовых ящиках, накрытых бобровыми шкурами. Под ржаво‑рыжим ломким экземпляром лондонской «Тайме» он увидел выцветшие голубые обложки своих дневников, а под ними – листы бумаги, которыми пользовался в течение почти сорока лет. Что толку, подумал он, вспомнив день, когда его последний карандаш превратился в огрызок, который уже невозможно было очинить. Он отодвинул их и начал листать дневники, пока не нашел записи от 16 мая. Через шесть лет после Падения. «Странно, как стираются воспоминания всего лишь через два‑три столетия», – сказал он себе с усмешкой, прочел запись и откинулся на спинку, вспоминая старика Уэбстера и его изъеденный молью парик.

Лед на полюсах! Вот что сказал ему Уэбстер. Он нарастал со скоростью 95 тысяч тонн в день, медленно меняя форму Земли из сфероида на эллипсоид, что нарушало устойчивость вращения. Затем настал день, когда колосс Юпитер и остальные планеты‑великаны выстроились в смертоносный ряд, добавив силу своего притяжения к притяжению Солнца. Земля, уже покачивавшаяся на своей оси, опрокинулась, и на большую часть полушария обрушились приливные волны, смерть и новый Ледниковый период.

Армагеддон? Бог Отец перешел от человеколюбия к человекоубийству?

Быть может. Но почему‑то Каритас предпочитал великолепную анархию Природы.

В эту ночь Йону Шэнноу приснилась война: на шалаши какого‑то селения неслись неведомые всадники в рогатых шлемах. Они были вооружены мечами и пистолетами, и когда сотни их ворвались в селение, от грохота выстрелов можно было оглохнуть. Жители селения защищались: стреляли из луков, поражали врагов копьями, но с сопротивлением было быстро покончено. Мужчин зверски убили, молодых женщин вытащили из шалашей, долго насиловали, а затем перерезали каждой горло зазубренным кинжалом, перевернули вверх ногами и собирали кровь в кувшины, которые затем были пущены вкруговую. Всадники пили, хохотали, и их лица все больше обагрялись.

Шэнноу проснулся в холодном поту. Пальцы левой руки скрючились, словно сжимали рукоятку пистолета. Сон вызвал у него ужас своей омерзительностью, и он проклял свой мозг за такие видения. И начал молиться, вознося благодарность за жизнь, за любовь и просил Бога Воинств защитить Донну Тейбард, пока он не сможет воссоединиться с ней.

Ночь была темная, снег кружил над поселком, и Шэнноу, поднявшись с колен, закутался в одеяло. Он подошел к очагу и помешивал угли, пока над ними не заплясал слабый огонек. А тогда положил на него растопку, поленья и раздул его в жаркое пламя.

Сон казался явью, такой жестокой явью!

Голова у Шэнноу разламывалась. Он подошел к окну, где на подоконнике в кувшине настаивались листья колы, которыми его снабдила Куропет. Как обычно, два‑три глотка прогнали боль. Он открыл окно и высунулся наружу, глядя на падающие хлопья. А перед глазами у него маячили всадники – их особые шлемы с изогнутыми, черными, сверкающими рогами, их нагрудники с вычеканенной козлиной головой. Он вздрогнул и закрыл окно.

– Где ты сейчас, Донна, любовь моя? – прошептал он.

Кем только не перебывал за свою жизнь Кон Гриффин, но пока еще никто не принимал его за дурака. Однако всадники в рогатых шлемах, небрежно надменные, видимо, сочли его желторотым птенцом.

Караван, выдержав три нападения каннов и страшную минуту, когда на высокогорной тропе лавина чуть было не увлекла с собой один из фургонов, наконец достиг зеленой долины у подножия гор, чьи снежные вершины скрывались за облаками.

На собрании всех владельцев фургонов было постановлено пустить корни в этой долине, и Кон Гриффин объехал ее с Мадденом и Берком, размечая участки для каждой семьи. А когда были повалены первые деревья, переселенцы, проснувшись в одно промозглое осеннее утро, увидели, что к их селению приближаются три всадника в странных черных шлемах с торчащими козлиными рогами. С их поясов свисали пистолеты, каких Гриффин еще не видел.

Он пошел им навстречу, а Мадден сел на козлы ближайшего фургона, положив поперек колен свое длинное ружье. Джимми Берк стоял на коленях возле срубленного дерева, неторопливо протирая двуствольный кремневый пистолет.

– Доброго вам утра, – сказал Гриффин.

Тот, что ехал чуть впереди, молодой человек с темными глазами, раздвинул губы в улыбке, обдавшей Гриффина зимним холодом.

– Вы решили тут обосноваться?

– А что? Это ведь нетронутая земля.

Всадник кивнул.

– Мы ищем странника по имени Шэнноу.

– Он умер, – сказал Гриффин.

– Он жив, – ответил всадник с полным убеждением.

– Если так, то меня это удивляет. К югу отсюда на него напали каннибалы, и он не вернулся в свой фургон.

– И много вас здесь? – спросил всадник.

– Достаточно, – сказал Гриффин.

– Ну, что же, – согласился тот, – нам пора. Мы ведь едем издалека и далеко.

Они повернули лошадей и поскакали на восток.

Мадден подошел к Гриффину.

– Не понравились они мне, – сказал он. – По‑твоему, нам грозит опасность?

– Возможно.

– У меня от их вида мурашки по коже забегали, – сказал Берк, присоединяясь к ним. – Очень смахивают на каннибалов, только вот зубы обычные.

– Что думаешь, Грифф? – спросил Мадден.

– Если они разбойники, то вернутся.

– О чем они говорили? – осведомился Берк.

– Справлялись о человеке по имени Шэнноу.

– Это еще кто? – спросил Мадден.

– Иерусалимец, – ответил Гриффин, избегнув прямой лжи. Он никому в караване не открыл настоящего имени Йона Тейбарда.

– В таком случае, – заявил Берк, – им лучше держаться от него подальше. С ним лучше не связываться, клянусь Богом! Это ведь он перестрелял разбойников в Ольоне. И Даниил Кейд из‑за него охромел – прострелил ему колено.

– Никому про Шэнноу не упоминайте, – предупредил Гриффин.

Мадден заметил выражение его лица и прищурился. Что‑то осталось недосказанным. Однако он верил Гриффину и не стал его расспрашивать.

В ту же ночь вскоре после полуночи пятьдесят всадников галопом ринулись на селение через восточное пастбище. Передние наткнулись на веревку, натянутую в высокой траве, и их кони с визгом кубарем покатились по земле. Всадники слетели на землю. Их товарищи во втором ряду изо всех сил натянули поводья и остановили коней перед веревкой. Кося их, зарявкали двадцать ружей; двадцать налетчиков и несколько коней рухнули наземь. Второй залп из пятнадцати пистолетов выбил из седел еще несколько человек на заметавшихся лошадях, и уцелевшие ускакали. Некоторые из свалившихся поднялись на ноги и кинулись бежать. В ярком лунном свете стрелки убивали их по‑одиночке.

Когда воцарилась тишина, Кон Гриффин перезарядил пистолеты и вышел на пастбище. В траве он насчитал двадцать девять трупов и одиннадцать лошадей, мертвых и издыхающих. Мадден и другие присоединились к нему, снимая с мертвецов оружие. Это были револьверы, заряжавшиеся патронами.

– Вы посмотрите, – сказал Гриффин, оглядывая убитых, – они все одеты одинаково, будто солдаты в старинных книгах. Что‑то тут очень не так! – Он обернулся к Маддену: – Садись на лошадь и следуй за ними. Не показывайся и не рискуй. Мне надо знать, откуда они и сколько их там.

Донна Тейбард подошла к Гриффину и взяла его под руку.

– Кто они, Кон?

– Не знаю. Но они наводят на меня страх.

– Ты думаешь, они вернутся еще до утра?

– Вряд ли. Но в таком случае Джейкоб нас предупредит.

– Так пойдем домой. Эрику не терпится узнать, что было. Он будет так тобой гордиться!

Гриффин притянул ее к себе и нежно поцеловал в лоб. Ему отчаянно не хотелось говорить ей про Шэнноу, хотелось, чтобы она и дальше верила, что он мертв. После исчезновения Шэнноу они очень сблизились, и он всячески заботился об Эрике, а потому его часто приглашали пообедать или поужинать в тейбардском фургоне. Потом как‑то вечером он попросил Донну стать его женой, ожидая отказа, готовясь ждать, пока она не передумает. А она согласилась, поцеловала его и поблагодарила за честь.

Трудно было бы найти человека счастливее, чем в ту минуту Гриффин. Много дней после, в лунные вечера он гулял с ней рука об руку, пока наконец Донна сама не ускорила то, о чем он мечтал. Они вышли на берег ручья, она повернулась и положила руку ему на плечо.

– Я не пятнадцатилетняя девочка, – сказала она, расстегивая платье.

И в траве у журчащей воды они познали любовь.

Теперь Гриффин ночевал в фургоне Донны к большому негодованию старого Берка, который не одобрял такого легкомыслия. Эрик легко свыкся со своим новым отцом и в обществе Гриффина, казалось, чувствовал себя легко. А Гриффин учил его бросать аркан, различать следы, узнавать деревья и определять, какие растут у воды. И разговаривали они, как мужчина с мужчиной, что очень льстило Эрику.

– Как мне вас называть? – спросил Эрик.

– Зови меня Грифф.

– Отцом я вас называть не могу. Пока еще.

– Если бы мог, это было бы отлично, но я не стал бы тревожиться по такому поводу.

– Вы сделаете маму счастливой?

– Надеюсь. Сделаю все, что в моих силах.

– Мой отец не сумел.

– Иногда случается.

– И я не буду жесток с вами, Грифф.

– Жесток?

– Я был очень жесток с мистером Шэнноу. A он спас мне жизнь. Теперь я жалею. Он сказал мне, что очень одинок, и хотел быть моим другом.

Этот разговор Гриффин вспомнил теперь, стоя рядом с Донной. И увел ее от трупов в фургон на их участке.

– Донна, есть кое‑что… Всадники…

– Что? Говори же! Так не похоже на тебя…

– Шэнноу жив.

– Не может быть!

– Я думаю, это так. Примени свой дар. Попробуй увидеть его.

– Нет, он мертв, и я не хочу смотреть на червей в его глазницах.

– Пожалуйста, Донна. Иначе у меня не будет ни минуты покоя от мысли, что Иерусалимец охотится на меня.

Ее голова поникла, глаза закрылись. И тут же она увидела, как Шэнноу, хромая, идет по какому‑то селению. Рядом с ним шагал лысоватый старик, который улыбался и что‑то весело говорил ему.

Донна открыла глаза.

– Да, – прошептала она. – Он жив. Ах, Кон!

– Я… ну… конечно, я освобожу тебя… от…

– Не говори этого! Никогда! Я беременна, Кон, и я тебя люблю!

– Но ты и он…

– Он спас меня и Эрика. И он был очень одинок. Я его не любила. Но я бы никогда не поступила с ним так, правда, правда!

– Я знаю. – Он обнял ее.

– И еще, Кон. Все люди там, где он, должны умереть.

– Не понимаю.

– И я толком не понимаю. Но они все обречены. Я увидела кружащие над ними черепа, а вдали – темные тени в рогатых шлемах, как у этих всадников.

– Бой с ними оставил след на твоем даре, – заверил ее Гриффин. – Важно то, что Йон Шэнноу жив. И когда он доберется сюда, то будет искать тебя.

– Кон, он не поймет. По‑моему, он тронут безумием.

– Я буду наготове.

На следующее утро Шэнноу встал очень рано, чувствуя себя освеженным, несмотря на беспокойную ночь. Он надел шерстяную рубаху, поверх нее толстую фуфайку, связанную Куропет, а поверх фуфайки кожаную куртку, и натянул на руки шерстяные перчатки. Затем пристегнул к поясу пистолеты, взвалил на правое плечо седло и направился через поселок к временному загону, где стоял мерин. Растер его и оседлал.

Когда Шэнноу выехал из спящего поселка, занималась ясная заря. Он направил лошадь высоко в северные холмы, осторожно выбирая дорогу на скользкой земле. Час спустя он вернулся в деревню другим путем, задал корм мерину и унес седло. Он промерз до костей и изнемогал от усталости. Свалил седло на пол в хижине и еле удержался на ногах. Сбросив куртку, он взял кожаный мяч и сжал его двести раз. Потом отшвырнул и поднялся на ноги. Его рука опустилась на пистолет и взметнулась вверх, взводя курок. Он улыбнулся: не так молниеносно, как раньше, но достаточно быстро, остальное вернется само собой.

В дверь постучала Куропет, и он открыл ей. Она принесла деревянную миску с горячей овсянкой и козьим молоком. Он поблагодарил ее, и она кивнула в ответ.

– Я думала вы уехали от нас, – сказала она тихо, устремив взгляд в пол.

– Пока еще нет, госпожа. Но скоро я должен буду уехать.

– К своей жене?

– Да.

Она улыбнулась ему и ушла, а он начал завтракать в ожидании Каритаса. Вскоре старик вошел, стряхивая снег с овчинной куртки. Он подошел поближе к очагу и усмехнулся.

– Что‑нибудь видели во время вашей поездки?

– Небольшое стадо оленей на северо‑востоке и много красивых холмов.

– И как вы себя чувствуете?

– Усталым, но все‑таки полным сил.

– Отлично. Думаю, вы почти полностью выздоровели, Йон Шэнноу. Ночью я слышал чей‑то крик. Мне показалось, что ваш.

– Возможно, – ответил Шэнноу, подходя к очагу и садясь. – Мне приснился страшный сон. Я видел, как воины напали на шалаши… они были омерзительны.

– В рогатых шлемах? – спросил Каритас, вглядываясь в лицо Шэнноу.

– Да. Откуда вы знаете?

– Мне приснился тот же сон. Все – здешний край, Йон. Как я говорил вам, он пробуждает редкие способности. Это был не сон: вы видели исчадий Ада в действии.

– Благодарение Господу, они далеко отсюда.

– Да. Мое селеньице было бы уничтожено. Мы не смогли бы дать им отпор даже с оружием из Ковчега.

– Один пистолет, – заметил Шэнноу, – не отгонит даже небольшую разбойничью шайку.

– В Ковчеге, Йон, найдется не один пистолет. Я покажу вам весной.

– У исчадий Ада много всадников. В этом нападении их участвовало не менее двухсот‑трехсот.

– Если бы их было только три сотни! Мы видели лишь один боевой отряд, а их больше двадцати. Блуд для исчадий Ада означает избыток новорожденных, и их племя быстро увеличивается в численности. В истории так бывало постоянно – переселение народов. Скученность вынуждает народы вторгаться в земли их соседей, неся войну и смерть. Исчадия кочуют, и рано или поздно они доберутся сюда.

– Мне трудно поверить, что Бог Воинств терпит существование такого народа, – сказал Шэнноу.

– Перечитайте свою Библию, Йон. Ассирияне, вавилоняне, египтяне и греки. Даже римляне. Ну а филистимляне, моавитяне и едомиты? Без зла не было бы контраста добру.

– Для меня это слишком сложно, Каритас. Я простой человек.

– Если бы я мог сказать то же о себе! – с чувством произнес Каритас.

Большую часть дня Шэнноу колол дрова – шестифунтовым топором с длинным топорищем. У него разболелась спина, но когда начали сгущаться сумерки, он окончательно убедился, что прежние силы быстро к нему возвращаются.

Ночью ему вновь приснились исчадия. На этот раз они расправлялись с каннами, и смотреть на эту бойню было страшно. Дикари, расписанные голубыми и желтыми полосами, оказались под убийственным перекрестным огнем. Сотни погибли, и лишь немногим удалось убежать в заснеженный лес.

В полночь Шэнноу разбудил легкий стук в дверь. Он открыл ее и в лунном свете увидел закутанную в одеяло тоненькую фигурку Куропет.

Шэнноу отступил, пропуская ее в комнату. Она подбежала к очагу и положила растопку на угли.

– Что случилось, Куропет?

– Я скоро умру, – прошептала она.

Лицо у нее осунулось, и Шэнноу, вставший рядом с ней на колени у очага, увидел в отблесках огня, что она вот‑вот заплачет.

– Все умрут, – растерянно сказал он.

– Значит, вы тоже видели, Громобой?

– Видел – что?

– Как рогатые напали на наш поселок.

– Нет. Они напали на каннов. Сегодня ночью.

– Да, на каннов, – сказала она глухо. – Об этом я видела сон две ночи назад. Я умру. Никогда Куропет не обнимет своих детей. Не обнимать ей мужа в долгие зимние ночи. Мы все умрем.

– Вздор! Будущее не высечено на камне, мы сами творим свою судьбу, – сказал Шэнноу, привлекая ее к себе. Она прильнула к нему, одеяло соскользнуло, и он увидел, что она совсем нагая. По ее телу скользили блики огня, и казалось, оно светится.

– Ты мне обещаешь, что я останусь жива? – спросила она.

– Обещать я не могу, но буду защищать тебя ценой своей жизни.

– Ты сделаешь это ради меня?

– Да.

– Хоть я и не твоя жена?

– Да. Но ты дорога мне, Куропет, а я не покидаю моих друзей в беде.

Куропет теснее прижалась к нему, ее груди расплющились о его голую грудь. Шэнноу закрыл глаза и отступил на шаг.

– Можно я останусь? – спросила она, и он кивнул. Она пошла с ним к его постели, они легли и обнялись. Шэнноу не тронул ее, и она просто спала, прильнув к нему всем телом, положив голову ему на плечо. Но Шэнноу не сомкнул глаз до утра.

А утром Шэнноу и всех воинов позвали в длинную хижину, где Каритас восседал на высоком стуле – единственном стуле в поселке. Воины (их было тридцать семь, считая Шэнноу) сели перед ним на полу.

Вид у Каритаса был измученный. Он подождал, чтобы все сели, а потом сказал:

– Пять наших женщин‑экстрасенсов видели, как нас атаковали исчадия Ада. Мы не можем бежать и не можем спрятаться. Все наши запасы здесь. Вся наша жизнь здесь. И сражаться мы не можем, потому что у них есть громовики – и много.

Он наклонился вперед, уперся локтями в колени, опустил голову и уставился в пол.

– Так значит, мы должны умереть? – спросил кто‑то из воинов. Шэнноу посмотрел на него. Коренастый силач, и его глаза горели яростью.

– По‑видимому, Шонал. Я ничего не могу придумать.

– Сколько их? – спросил Шонал.

– Три сотни.

– И все с громовиками?

– Да.

– Но зачем им нападать на нас? – спросил кто‑то еще.

– Таков их обычай.

– А нельзя послать к ним кого‑нибудь? – предложил третий. – Сказать, что мы будем их друзьями, поделимся с ними зимними запасами?

– Это нам не поможет. Они убийцы, пьющие кровь. Они уничтожили каннов. Теперь наш черед.

– Нам надо отыскать их лагерь, – сказал Шэнноу, поднявшись на ноги и повернувшись лицом к ним всём. – Сейчас зима, и значит, у них должны быть шатры и запасы провизии. Мы сожжем их шатры, уничтожим запасы и убьем многих. Может быть, они уйдут в свой край до весны.

– И ты поведешь нас, Громобой?

– Да! – обещал Иерусалимец.

Воины мрачно вышли из хижины, чтобы привести в порядок оружие и попрощаться с женами и детьми. Шэнноу повернулся к Каритасу.

– Благодарю вас, – сказал старик, не поднимая головы.

– Вам не за что меня благодарить, Каритас.

– Я знаю, вы считаете меня немножко помешанным, но я не глуп, Йон. Победа тут невозможна. Вы сделали благородный жест, но мои люди все равно погибнут.

– Ничего нельзя знать заранее, – ответил Шэнноу. – Когда я ездил по холмам, то заметил несколько неглубоких пещер. Соберите женщин и детей, дайте им столько припасов, сколько они в силах унести, и отведите их туда. Где возможно, уничтожьте свои следы.

Каритас поднял голову:

– По‑вашему, у нас есть шанс?

– Все зависит от того, завоевание это или налет.

– Я могу объяснить. Это обряд Кровавого Пирования: молодые люди после посвящения в воины доказывают свою доблесть.

– Вам много о них известно.

– О, да! Их вождь называет себя Аваддоном, и прежде я знал его довольно близко.

– Это имя есть в Книге, – резко сказал Шэнноу. – Мерзость, упомянутая в Откровении, как вождь дьявольских полчищ.

– Да. Ну, так в те дни он был просто Лоренсом Уэлби, адвокатом, и вращался в свете. Устраивал своеобразные вечеринки с юными девушками. Он был остроумным, обходительным сатанистом. Следовал учению некоего Кроули, который провозглашал: «Делай, что пожелаешь – вот весь закон». Как и я, он пережил Падение и, как я, словно бы бессмертен. Он верит, что он – Антихрист.

– Может быть, так и есть, – сказал Шэнноу.

– В то время у него была жена, чудесная женщина – вместе они были, как мрак и свет. Собственно, я и сам был немножко влюблен в нее.

– Что с ней произошло?

– Она стала богиней, Шэнноу.

– Аваддон со своими налетчиками?

– Нет, он в Вавилоне. Однако ими руководят опытные начальники. Не представляю, как горсточка моих людей сумеет противостоять им. У вас есть какой‑то план?

– Да. Заряжу мои пистолеты и помолюсь.

– Ну, хотя бы на первое место вы ставите то, что важнее, – заметил Каритас.

– Они же всего лишь люди, Каритас. Они истекают кровью, они умирают. И я не могу поверить, что Бог Воинств позволит им победить.

Шэнноу встал, собираясь уйти, но Каритас удержал его. Вынув из кисета Камень, старик протянул его ему.