Текст книги "Явочная квартира"

Автор книги: Дерек Картун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– А помните, когда мы хотели получить доступ к Носенко? Нам два года твердили, что, мол, рано... Котова, я думаю, вам так долго ждать не придется.

– Давайте договариваться, – предложил Хаагленд, – Сторгуемся как-нибудь.

– Имя на имя.

– Идет.

Баум покачал головой.

– Тут, боюсь, возникает проблема. – Выражение его лица оставалось доброжелательным, но голос стал жестким. Его сотрудникам известен был этот признак: железный кулак в бархатной перчатке.

– В чем проблема, Баум? – Хаагленд поигрывал кофейной ложечкой, изображая небрежность. О нем говорят, что жульничает в покер.

– А в том проблема, Хаагленд, что лично я вам не доверяю. И французская контрразведка не доверяет – это ещё важнее. Вы ведь не захотите, чтобы я здесь объяснял, какие у нас основания? Сами не хуже меня знаете...

Хаагленд уронил ложечку на блюдце, звяканье как бы поставило восклицательный знак в конце тирады Баума.

– Дело обстоит так. – Хаагленд как бы не услышал сказанного, – Первое – у нас есть источник с той стороны, верно? Второе – у вас есть Котов, заявляющий, что в вашем правительстве действует агент русских. Третье вернувшись в Париж, вы, конечно, обсудите это в своей конторе. А если слух дойдет до ушей того самого агента? Тогда мой источник, считайте, сгорел. Выходит, как ни кинь, все клин. Предоставлю я сведения, которые помогут вам изобличить агента, – плохо, а не сделаю этого и агент останется невредим...

Во время своей речи Хаагленд постукивал ложечкой по краю чашки, а в конце снова уронил.

– Но все же давайте попробуем договориться.

Если действительно у американцев есть источник, знающий о Котове и о том, что именно тот пытается продать, то Хаагленд такого человека под удар не подставит, у него и полномочий таких нет – рисковать осведомителем.

– Ваш источник занимает какую-то должность?

– Да.

– Дайте понять хотя бы косвенно, что и откуда ему известно.

– Значит, договариваемся?

– Возможно.

Наступила пауза. Лучше бы Базз нас в эти рискованные дела не втягивал, – подумал шеф английской службы. Баум встретился взглядом с Хааглендом. Этот субъект способен лгать, глядя тебе прямо в глаза. Ну и что? Разве я не готов сделать то же самое?

– Так о чем конкретно договариваемся? – спросил он.

– Я сообщаю, где, по мнению моего осведомителя, вам следует искать шпиона. А вы называете своего главного подозреваемого. Дальше видно будет.

– Идет, – не слишком охотно согласился Баум, у него было ощущение, что на него давят.

"Когда вы чувствуете давление со стороны собеседника, его острое желание из вас что-то вытянуть – не раз говорил Баум своим ученикам, – вот тут-то у вас и возникает преимущество, собеседник может потерять бдительность. Поэтому сами никогда не проявляйте особой заинтересованности – это как бы ваша самозащита." Вот и тут он вяло произнес:

– Давайте.

– Искать надо среди педиков, так наш человек утверждает.

Баум и глазом не моргнул, хотя сердце у него сильно стукнуло. Приподнял одну бровь и спросил невозмутимо:

– А если этот ваш тип приврал?

– Мы уверены, что он говорит правду.

– Неужели можно кому-нибудь безоговорочно верить?

– На личности я не указываю. По моим сведениям в вашем правительстве с полдюжины педиков.

– И это все, что вам известно?

– Далеко не все, но больше пока не скажу.

– Маловато.

– Я пока ничего не получил в обмен на мою информацию.

Баум просиял улыбкой:

– И не получите.

– Мы же договорились, – обозлился Хаагленд.

– Вовсе нет. Я только сказал "давайте", вот и все, а не обещал следовать вашей схеме. Ваша информация никакой ценности не имеет. Вы что, думаете, что французские спецслужбы в своих досье не отмечают сексуальных пристрастий политиков? Мы же отлично понимаем, с каким риском связан гомосексуализм в отношении безопасности.

– Баум, вы меня накололи!

– Ничего подобного, – улыбка не сходила с физиономии Баума, – По правде сказать, мне все время казалось, что вы изо всех сил стремитесь навязать нам данную информацию. Да ещё что-то взамен – но, простите, это не предусмотрено. Терпеть не могу, когда меня подталкивают к выводам.

На том встреча и закончилась.

– Сожалею, – сказал Артур Уэддел, провожая Баума до самого выхода на Гоуэр стрит. – Базз в своем деле силен, но уж насчет манер...

– На сей раз он и в деле себя не показал.

Они обменялись рукопожатием и Баум направился ловить такси.

Куда не поверни, отовсюду мне Антуана Лашома подсовывают, – размышлял он по пути в аэропорт, – Но что-то мешает мне принять эту версию. Очевидный ответ не всегда правильный, но иногда может оказаться и верным. И если это как раз такой случай, то получается – личная моя паранойя мешает расследованию. Это точно. И все же, все же...

Он мрачно поглядывал на скучные дома вдоль Кромвел Род, пока такси в толпе других машин продвигалось к аэропорту.

Глава 10

Альфред Баум и сам не мог бы объяснить, что мешает ему признать этого человека настоящим перебежчиком. Разум твердит, что тот говорит правду, а интуиция предостерегает: что-то не то. Сам ли Котов вызывает к себе недоверие или какие-то детали его речей? А может, и целиком все, что он рассказывает о деятельности КГБ. Баум пытался уличить Котова, используя факты его прошлого, но и тут не преуспел.

Вопрос: Почему вы не любите советскую систему?

Ответ: Может быть, из-за отца – он пострадал при Сталине.

В: Расскажите ещё раз, как это было.

О: Отца звали Котов Константин Семенович, он служил в артиллерии в чине капитана. Их часть отрезали в бою под Таганрогом, он попал в плен. При Сталине это считалось великим преступлением. В конце войны его освободили из плена, а в сорок шестом арестовали уже дома.

В: Какой это был месяц?

О: Не помню.

В: Продолжайте.

О: Отца отправили в лагерь, писем мы не получали. Вернулся он в пятьдесят девятом, через тринадцать лет. Ушел крепким, сильным человеком, а стал калекой. Через четыре года умер. В школе ребята говорили, что мой отец трус и предатель.

В: Вот почему вы и невзлюбили советскую власть?

О: Когда отец вернулся, мне было четырнадцать. Этот человек предатель – был мне чужой. Я обрадовался, когда он умер. Не прощу системе, что она ввергла меня в такой грех – стать врагом собственному отцу.

В: И все же пошли работать в КГБ?

О: (после долгого молчания) Пошел.

В: Объясните, пожалуйста.

О: Как и многие другие, я страдал своего рода шизофренией раздвоением души, рассудка. Мы хотели защищать свою систему, старались не видеть недостатков, крайностей. Считать, что социализм плох, потому что у тебя случилась личная трагедия, – это называлось субъективизмом, принижением великого исторического процесса. Так многие думали. А ещё верили, что со смертью Сталина станет лучше.

В: Так и произошло?

О: Да. Надежды, казалось, оправдываются.

В: А сейчас как вы их расцениваете?

О: Как самые пустые – просто способ выжить в то время. Я пришел к такому пониманию – и потому я здесь.

В: Но этот опасный курс выбрали как раз тогда, когда Советский Союз отрекся от своего прошлого. Мы уже говорили о гласности, правда?

О: Говорили.

В: Вы в неё не верите, да?

О: Не верю.

В: Тут какое-то противоречие...

О: Возможно.

В: Гласность – это как раз то, что защитило бы других отцов и других детей от того, что случилось с вами.

О: Согласен.

В: И тем не менее...

О: Я не философ. И не политик.

В: Раньше вы говорили, что бежали ради лучшей жизни.

О: Верно.

В: А теперь мотивируете побег некими принципами, а не желанием личного благополучия.

О: И тем, и другим.

В: Но материальные соображения, должно быть, перевешивают?

О: Нет.

В: Я имею в виду, что вы не добиваетесь таких вещей, как свобода и справедливость. Вас интересует спокойная жизнь на Западе – такая, как вы её понимаете.

О: Не такой уж я обыватель – я верю в западную демократию.

В: По-моему, ни во что вы не верите. (Молчание). Вы готовы предать свою страну.

О: Я пришел к вам с ценной информацией, а вы стараетесь меня оскорбить. За что? Не понимаю.

Так оно и шло – никакой логики, все без толку. "Я не уверен, что этот человек – то, за что себя выдает" – признался Баум своему шефу.

Поиск хоть какой-то определенности довел его до того, что он позвонил полковнику Виссаку из ДГСЕ. Побеседовали вежливо, но сугубо формально, как бы по принуждению, разговор не клеился.

– Мы допрашиваем Котова.

– Понятно.

– Хотелось бы кое-что уточнить.

– Слушаю вас.

– Он дал два московских адреса – говорит, что в разное время они с женой жили по этим адресам. Можно это проверить?

– Вполне.

Баум сообщил адреса, даты, а через неделю его уведомили, что Котов там действительно проживал.

– Никак не могу его подловить – пожаловался Баум Вавру.

– А надо ли? Откуда такая уверенность?

– Возможно, от страха. Просто боюсь жуткого скандала, который начнется, если мы воспользуемся его подсказкой и начнем действовать.

– Страх – недостойное чувство, Альфред.

– Знаю, знаю. Но мотивы его побега все же неясны.

– Может, это как раз и хорошо, – заявил Вавр, – Свои собственные поступки тоже ведь не всегда объяснишь.

Баум усмехнулся.

– Это точно. Я ищу аналогий с самим собой, а передо мной совершенно другого склада человек.

– Насколько я понимаю, – подытожил Вавр, – ты не убежден, что этот человек заслан специально, чтобы нам напакостить.

Баум же тряс головой, будто пытаясь привести в порядок смятенные мысли:

– Убеждения нет, только смутные ощущения, которые лишают меня сна и покоя.

– Ну и когда же ты намерен придти в себя, дорогой Альфред?

– Думаю, пришло время отбросить подозрения и считать Котова обычным перебежчиком. Моего настроения это не улучшит, но, по крайней мере, можно продолжить работу. Может, все дело в том, что на голову майора КГБ внезапно свалилась гласность, и от этого у него мозги сместились – чего тогда от него ожидать?

Журналист Шабан принес полезную информацию:

– Я поднял картотеки "Пти голуа" за последние три года, – сказал он, встретившись с Баумом все в том же знакомом кафе. – Искал заметки, касающиеся спецслужб. Штук сорок нашел, но все без подписи. Только под двумя инициалы – Д. М. Обе за прошлый год.

– И о чем они?

Шабан вытащил из кейса пачку фотокопий, отобрал пару и отдал Бауму. В одной заметке сообщалось об исчезновении Бен Афри – алжирского националиста, якобы замеченного в связях с советским посольством в Париже. Вторая утверждала, будто на базе НАТО в Бельгии есть проблема с безопасностью, но данные специально проведенного исследования скрыты от общественности.

– Кто этот Д. М.? – спросил Баум.

– Дидье Моран. Мой знакомец из "Пти голуа" говорит, что он внештатник, в редакцию заходит редко. Его там считают подставным лицом – через него ДГСЕ поставляет в газету материалы, которые считает нужным предать огласке. Кроме того, он вхож в русские эмигрантские круги и там тоже черпает кое-какую информацию. Вот и все, что удалось узнать.

– То, что надо, – одобрил Баум, – Я ваш должник.

– Да, вот еще. Моран обожает бордель "Селект" на бульваре Пуассоньер, – спохватился журналист, – Мой приятель говорит, что он там завсегдатай.

Расставшись с Шабаном, Баум вернулся к себе и позвонил Бальдини – шефу уголовной полиции.

– Меня интересует некий Дидье Моран. Полагаю, он из тех, на кого в полиции заведено досье. Можете меня на этот счет просветить? Поскорее, ладно? Большое спасибо. С чем связано? Нет, по интересующему нас обоих делу ничего нового. Разумеется, дорогой коллега – я бы тут же вас проинформировал. Между прочим, можете вы мне вкратце объяснить, как сейчас полиция охраняет наших министров?

Ответ Бальдини он записал: у дверей резиденции охрана из двух человек круглосуточно. Казенная машина с шофером доставляет министра в его офис и прочие места. Такой порядок установлен с тех пор, как один полоумный армянин подстрелил министра иностранных дел ноябрьским утром прямо в его машине, когда тот ехал с площади Конкорд в управление полиции на набережную Орсэй. Ну и прочие меры время от времени принимаются по указанию министерства.

– А во время отпуска?

– Тех из министров, у кого есть загородная резиденция, охраняет местная жандармерия – тоже круглосуточно.

– А если министру вздумается на Корсику прогуляться или ещё куда-нибудь?

– В этом случае, – объяснил Бальдини, – придется ему самому с кем-то договариваться. Если, конечно, к нему не приставлен охранник из спецслужбы. Но многим это не по душе – суровые парни мешают развернуться на отдыхе. Дамы, знаете ли, и свидетели тут неуместны.

– Ясно. Благодарю вас.

Тремя неделями раньше техники установили подслушивающие устройства в кабинете Антуана Лашома и в его квартире на авеню Виктор Гюго. В кабинете это просто, но установить "жучка" на домашний телефон совсем другое дело. Нормальная процедура – телефонной кампании дается задание повредить линию и направить в квартиру специалиста, который, устраняя "неисправность", внедрит "жучков". Но на сей раз Баум остерегался – он не мог положиться на молчание радиоинженеров и предпочел воспользоваться услугами своих людей. Проникнуть в квартиру было сложно – требовалось терпение, изобретательность и, наконец, удача. К счастью, министр отбыл на пару дней в Марсель, где провел широко разрекламированную, призванную завоевать голоса избирателей акцию по разоблачению коррупции в местном городском совете. Еще удачнее оказалось то, что его сопровождала супруга, и полиция на эти дни сняла свою охрану.

– Устроим аккуратное маленькое ограбление, – распорядился Баум, Установим записывающее оборудование.

Сняли комнату метрах в двухстах от дома министра, в пределах действия передающего сигнала.

– Дай Бог, чтобы радиопомех поблизости не было. Говорят, сигнал должен быть как можно слабее, чтобы полиция и пожарные не засекли...

Баум продолжал развивать свои теории перед Алламбо – человеком, которому он полностью доверял:

– Сдается мне, советские проводят операцию столь хитроумную, что именно хитрость её и погубит – если, конечно, я прав. Ну как, скажи на милость, член правительства, окруженный всякого рода охранниками, мог бы общаться с их разведчиком? Где и как они встречаются? Это же практически невозможно. Писать друг другу тоже трудно. Во все времена передача писем была самым слабым звеном. И вот доказательство – при всей нашей некомпетентности и нехватке информации нам не раз удавалось установить время и место подобных передач и поймать обоих с поличным. Поэтому, на мой взгляд, ценность такого деятеля, как Лашом, в качестве источника государственных секретов минимальна. Дальше – допустим, его ценят как влиятельную персону. Он, скажем, может подтолкнуть французскую политику в направлении, выгодном для Советского Союза. Ну-ка, послушаем эксперта...

Баум уже успел проконсультироваться со старым приятелем – политологом из Лионского университета. Попросил проанализировать политическую деятельность трех министров – в том числе Антуана Лашома.

– И вот что мне ответил профессор: "Лашом как политик ведет себя последовательно. Придерживается правоцентристских взглядов. Что касается внешней политики – она характеризовалась во времена холодной войны сдержанностью по отношению к восточному блоку. С приходом Горбачева Лашом постоянно заявляет, что западные страны должны энергично поддерживать советские мирные инициативы в отношении разоружения, поскольку в случае неудачи в данной области Горбачев может лишиться своего поста. Ясно, что противники Горбачева в Центральном комитете партии серьезно озабочены смягчением внешней политики СССР, они убеждены, что сторонники жесткой линии в правительстве США не сделают в ответ никаких уступок. Многие американцы действительно убеждены, что покладистый и модернизированный Советский Союз представляет для Америки большую угрозу, чем закоснелая, экономически отсталая страна брежневского периода. В этом смысле Лашом, если он хочет со временем стать премьер-министром (что вполне возможно), имеет шанс получить одобрение в определенных интернациональных кругах."

Баум оторвался от чтения.

– Итак, агент влияния – возможно. Поставщик государственных секретов вряд ли.

– Может быть, Лашом просто затаился до поры и покажет себя во время какого-нибудь острого кризиса?

– Возможно.

– А как насчет его визита на площадь Бланш? Что, если там и находится место встречи с советским агентом?

Баум покачал головой:

– Куда уж глупее. Член правительства ночью ускользает из дома, возле которого дежурит полиция, ловит случайное такси – мог и не поймать, ночью-то. И все ради того, чтобы встретиться с советским напарником где-то на Монмартре.

– Может, просто чтобы письмо оставить или взять?

– Советские разведчики так никогда не работают, а в своих привычках они ещё твердолобее, чем наши.

– Может, поумнели, наконец? – вяло предположил Алламбо.

– Сам подумай – человек, лицо которого то и дело мелькает на телеэкране, назначает свидание на Монмартре, где полно шлюх и гомиков... Только одно меня и удивляет – зачем кому-то понадобилось продавать эту чушь в "Пти голуа". Нет-нет, дорогой Алламбо, то, что мы ищем, выглядит обычным, невыразительным, в глаза не бросается. Сценарий, по которому само событие настолько обставлено предосторожностями, непригоден из-за своей громоздкости. Какое-нибудь там третье дерево у перекрестка в лесу Сен-Клу вот к чему и они, и мы привыкли. И вроде бы никто не собирается испортить этот наш скучноватый, но симпатичный вялый теннис.

Алламбо проворчал что-то невнятное, а Баум продолжал задумчиво, как бы рассуждая вслух:

– Если, конечно, Алексей Котов не заслан специально, чтобы привлечь внимание к Антуану Лашому, потому что у русских есть причина опасаться за другого агента, более важного для них.

Но ему, Альфреду Бауму, со всем его опытом допросов и знанием человеческой натуры, никак не удавалось "расколоть" перебежчика. Он не мог преодолеть своих предубеждений против Котова, однако сомневался, что того специально заслали.

Он попал, к своему неудовольствию, в то самое положение, в котором в течение долгих четырех лет пребывали американцы где-то в своем штате Мериленд, без конца допрашивая перебежчика Носенко, не в силах установить, сам он сбежал или его "внедряют". Ждали очередного беглеца в надежде вывести их из затруднения и определиться, наконец. Но когда новый перебежчик сообщал что-либо о Носенко, то в свою очередь попадал под подозрение: а не заслали ли и этого. Замкнутый круг, усмехнулся про себя Баум. Бесконечный менуэт. Змея, кусающая себя за хвост. Изображение, дробящееся во множестве зеркал, – никак его не уловишь.

А тут ещё эти фотографии. Человеческий разум, подумал Баум, плохо приспособлен для решения подобных проблем. Уж проще было бы надеть рясу и посвятить жизнь разгадыванию тайны Святой Троицы.

Глава 11

Как раз в тот день, когда Жорж Вавр убедил-таки премьер-министра, что Антуану Лашому следует увидеть злополучные фотографии, Альфред Баум получил отчет из полиции:

Субъект: Дидье Моран, он же Дмитрий Морозов

Возраст: 59 лет

Последний известный адрес: 120 улица Фландр, Париж, 19-й округ

Семейное положение: холост

Гражданство: французское (с 6 октября 1974 года)

Национальность: русский

Профессия: журналист

Далее сообщалось, что три года назад в Лилле Морана обвинили в сексуальных домогательствах по отношению к мальчику. Однако в суде показания ребенка не вызвали доверия и были формально отклонены. Мнение местной полиции: Моран виновен. Поведение судьи в данном случае объяснимо возможно, он располагал какой-то иной информацией, а возможно, в чьих-то интересах было закрыть дело. Во всяком случае, обвинение с Морана снято.

Заканчивался отчет так:

"Субъект с момента своего прибытия во Францию в январе 1968 года принимал активное участие в деятельности русской эмиграции, в частности, в белорусских кругах (см. соответствующее досье). Субъект известен полиции и службе безопасности, с которыми время от времени сотрудничает (см. подробное описание)."

Однако никаких подробностей не прилагалось. Видимо, на набережной Орфевр сочли, что и перечисленного достаточно.

– Полагаю, надо бы побеседовать с этим Мораном, – сказал Баум. Пожалуйста, Алламбо, отыщи его и доставь сюда. Только последи, чтобы он по дороге никому не звонил.

Распорядившись таким образом, Баум отправился к шефу, чтобы обсудить, как бы это поделикатнее устроить демонстрацию фотографий Лашому.

– С премьер-министром достигнута четкая договоренность, – сказал Вавр, – Предъявить фотографии можем, но дальше без его последующих указаний двигаться нельзя.

– Беседа будет записана? Незаметно, да?

– Разумеется.

– Сами все это сделаете?

Баум кивнул:

– Министру придется пережить неприятные минуты. Незачем другим это видеть. Будет ещё время на него поглазеть, если он окажется в чем-то замешанным.

Он вышел из комнаты в конец расстроенным. Ну как участвовать в подобном деле, не испытывая неловкости и стыда? Теряешь лицо...

Позвонив в канцелярию министерства внутренних дел, Баум попросил Лору Фабьен устроить ему встречу с её шефом.

– Хорошо бы господин министр уделил мне не меньше часа, – добавил он, – Беседа может затянуться. Разумеется, я приду тогда, когда он назначит. Тема? Скажите ему, что она касается нашего недавнего разговора. Да, именно так.

Он достал из сейфа фотографии и снова внимательно рассмотрел их. Несомненно, это Лашом. И, несомненно, с двумя тощими юнцами. Содомский грех некрасив, нефотогеничен. Наверно, те, кто к нему склонен, получают наслаждение, и Лашом, вероятно, испытывает какое-то извращенное удовольствие, разглядывая подобные снимки, но на непричастного зрителя они производят угнетающее впечатление. Даже если и не испытываешь особой ненависти к гомосексуалистам – а Баум ничего такого не испытывал.

Лашом на одном из снимков – в профиль, наблюдает с легкой улыбкой, чем занимаются его компаньоны, торс его обнажен, нижнюю половину закрывает спинка кровати. На втором снимке он смотрит прямо в объектив, светло при этом улыбаясь. Позади, над его плечом – один из парней, второй свернулся калачиком внизу, его затылок заслоняет бедра Лашома, положившего правую руку на бедро партнера – происходит, надо полагать, акт феллацио.

Фотографий, по словам перебежчика, было много. Среди них и более выразительные, но он отобрал те, на которых лучше всего виден и узнаваем Лашом.

– Просто не верится, что человек, которому есть что терять, подверг себя столь нелепому риску, – заметил Баум.

– И я так думаю, – согласился Алламбо.

– Зачем он это сделал, как ты считаешь?

– Я чиновник, а не психиатр.

– Нелепый риск, – повторил Баум, – Чего ради?

...Именно эти слова и выкрикнул Антуан Лашом на следующий день, когда на его стол легли чертовы снимки, – Да разве нормальный человек позволит себе эдакое приключение за железным занавесом? Отвечайте, Баум!

– Это меня и удивляет, господин министр.

– И что дальше?

– На обоих снимках вас легко узнать...

– Значит, это дьявольски ловкая подделка.

– Наши эксперты утверждают, что снимки подлинные.

– Не могут они быть подлинными – я сроду такими делами не занимался. Женщины – да, тут я, наверно, чересчур... Признаю. А уж эти русские любят в помойке порыться...

Баум только плечами пожал, покраснев слегка. Он чувствовал себя не в своей тарелке и не знал, как продолжить разговор. Проводить исследование не позволено, так Вавр сказал. Надо заставить Лашома признаться – и тогда опять пойдем к премьер-министру за разрешением действовать. А если тот не разрешит? Что ж, они работают на государство, а не на премьера, который и сам может оказаться...

Баум не стал доводить мысль до конца. Тут уж соображения посерьезнее, пусть решают самые высокие инстанции... Сколько зла и бед от этих перебежчиков!

...Однако Лашом и не думал ни в чем признаваться. Да, на снимках изображен он, но подобных сцен никогда не было.

– Ловкий фотомонтаж, я о таком слыхал.

– Наши специалисты уверены, что это не монтаж.

– Гроша ломаного их мнение не стоит, тоже мне специалисты, воскликнул Лашом, – Наверняка существует оборудование, позволяющее проделывать такие штуки. Пусть поищут.

– Они следят за появлением технических новшеств, – сказал Баум, отметив про себя сдержанность собеседника: тот, хотя и разгневался, но не изобразил бурного негодования, что могло бы послужить доказательством его вины. Лашом отнесся к делу скорее как к технической проблеме. Разглядывая снимки, признанные подлинными, он повторял, что никогда не был в той комнате, да ещё голым, с парой нанятых парней, да ещё где-то за железным занавесом.

– Вы считаете меня полным идиотом. Когда вся эта история прояснится, я вам попомню.

Совсем уж отчаявшись и не зная, как выйти из тупика, Баум высказал такое предположение:

– Допустим, снимки смонтированы. Но ваши-то фотографии ведь настоящие? Есть у вас семейный альбом?

– Конечно.

– Вы фотографировались когда-нибудь на пляже или в бассейне?

– Разумеется, такие снимки в альбоме есть.

– Не забирались в вашу квартиру воры? Или, может быть, в загородный дом в Ивлине?

– Никогда.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Снимки из альбома не пропадали?

– Откуда мне знать? Мы не проводим вечера, вздыхая над семейным альбомом.

– Понимаю, господин министр, но все же проверьте, когда будете дома. Кстати, альбомы в Париже или за городом?

– Думаю, за городом.

– Можете посмотреть их сегодня?

– Нет. Завтра вечером.

– Сразу сообщите мне результат, пожалуйста.

– Почему наша служба безопасности пользуется услугами некомпетентных специалистов, которые не в курсе новейших технологий? А может, у русских в этой области значительное преимущество?

Баум почувствовал, что инициатива от него ускользнула. Пришел с фотографиями, изобличающими Лашома, а теперь вот приходится защищать своих подчиненных.

– Я прикажу, конечно, повторно проверить снимки. Особенно если обнаружится пропажа из альбома.

Выходить за рамки разговора о подлинности фотографий нельзя, иначе ступишь на опасную почву: возможная виновность министра обсуждению пока не подлежит, а то бы пришлось обвинить его во лжи. Как можно?

– В загородном доме есть прислуга?

– Нет. Когда мы оттуда уезжаем, дом запираем, а горничная уезжает с нами.

– Прошу прощения, господин министр, я бы хотел, чтобы завтра с вами поехал наш сотрудник, он может оказаться полезным.

– Я не хочу, чтобы эту дурацкую историю раструбили по всему департаменту.

– Поедет мой заместитель Алламбо – человек абсолютно надежный.

– Хорошо. Пусть свяжется со мной.

Альфред Баум проинструктировал своего заместителя:

– Министр согласился, что на снимках изображен именно он, но говорит, что в постели с двумя мальчишками никогда не бывал и, стало быть, это подделки. Тут противоречие: Алибер из нашей лаборатории считает их подлинными. Может, он новых технологий не знает, кто его разберет. Но если он на уровне – выходит, министр врет. Тогда уж точно он заглянет в альбом и заявит о пропаже, это для него единственный выход. С другой стороны Алибер может и ошибаться – тогда министр говорит правду. Значит, кто-то все же в семейный альбом забрался – знаешь, всякие фото на пляже, в бассейне, их и вправду могли выкрасть. И тогда тоже он заявит насчет пропажи.

– У меня есть дела поважнее, – попытался отбиться Алламбо.

– Дел поважнее нет, – произнес Баум. – Сейчас самое главное – твое впечатление, когда министр воскликнет: "Ага! Кто-то лазил в этот альбом смотрите, вот тут была фотография, а теперь пустое место." Это и будет момент истины.

– А если он доберется до альбома раньше?

– Думаю, этого не произойдет – до сих пор он вел себя как невинная жертва. А невинная жертва не станет подставляться под подозрение. Если каких-то снимков не хватает, он постарается, чтобы мы в это твердо поверили. Раз уж он играет такую роль, то не захочет все испортить. Я уверен, что он сам приведет тебя в дом, чтобы стало ясно: никакой подтасовки.

– Если, конечно, никому не поручит разобраться со снимками до нашего приезда, – возразил Алламбо.

– Это точно. Потому я тебя вот о чем прошу: извинись перед мадам Алламбо, садись в машину и езжай прямо в Ивелин, в деревню Рошфор. Надо организовать наблюдение за домом министра до самого его приезда.

– Мне понадобится человек, а то и двое.

– Возьми Ледюка. Только не говори, зачем.

– Конечно, не скажу.

– Министр едет завтра после обеда. Скажу, что ты встретишь его возле дома. Только смотри, чтобы Ледюк ему на глаза не попался.

Загородная резиденция Антуана Лашома представляла собой довольно скромную виллу в деревне Рошфор, расположенную несколько на отшибе, на склоне лесистого холма. Железные ворота, весь участок огражден глухим забором, за которым видны ели и пихты. Прибыв до темноты, Алламбо отыскал местечко под деревьями, откуда просматривался вход в дом. Ледюку было велено одеться потеплее и понадежнее на случай дождя, и теперь Алламбо показывал, где ему предстоит провести надвигающуюся ночь. Тяжелые тучи сгрудились на темнеющем небе, с севера дул резкий ветер.

– Извини, не самая приятная ночка тебя ожидает.

Ледюк, ещё не отошедший от впечатлений ночных бдений на площади Бланш в поисках Лашома, подумал, что и похуже бывало.

– Если к дому кто-то подойдет, не высовывайся. А если выйдет оттуда, ступай следом. Мне надо знать, куда гость пойдет и, по возможности, как выглядит. Только смотри, чтобы тебя не заметили. Ни в коем случае.

– Конечно, господин начальник.

– На рассвете я сам тебя сменю. А пока посплю в машине.

Они припарковались на обочине дороги неподалеку от дома.

– Могу я узнать, в чем дело, господин начальник?

– Не положено. И не вздумай разболтать насчет этой поездки в отделе, когда вернемся в Париж. Дело самое обычное, я думаю, за ночь и не произойдет ничего.

– Ничего себе обычное, – рассказывал позже Ледюк в столовой, – С каких это пор начальство ночует в машине, если дело обычное? Ну и холодрыга была в том лесу!

Алламбо оказался прав: ночью ничего не случилось. Когда в шесть утра он сменил Ледюка, дом, едва различимый в утреннем тумане, был по-прежнему тих и спокоен.

– Жуткая ночь, – пожаловался Ледюк, – Промерз до костей, ноги промокли.

– На службе и не такое бывает, – отозвался Алламбо, – Если комфорт тебе нужен, поискал бы работу где-нибудь в конторе, в тихом пригороде.

Ледюка он не любил и сочувствовать ему не собирался. Прошедшая ночь и в машине была достаточно мерзкой, он весь окоченел и был голоден.

– Съезди в Рошфор, позавтракай. Мне привези кофе и булочку, в машине есть пустая фляжка.

Следили за домом целый день – все впустую. Около пяти вечера черный "Ситроен" подкатил к воротам и Лашом вышел, чтобы их отпереть. На переднем сиденье была его жена, сзади сидела низкорослая смуглая женщина.

Алламбо приблизился, предъявил удостоверение.

– Мне известно, зачем вы здесь. Заходите в дом, – пригласил Лашом, – Я объяснил жене, что надо проверить альбомы, она нам поможет, у неё отличная память. Она знает, в чем дело, так что можете показать ей эти ваши фото.