Текст книги "Явочная квартира"

Автор книги: Дерек Картун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Ничего стоящего. Мы отслеживаем по записям его передвижения, контакты, старые связи проверяем – ну вы знаете. Пока ничего. Но я надеюсь, что Котов подкинет чего-нибудь любопытного.

– Будьте осторожны.

– Я всегда осторожен, – напомнил Баум.

– А как с наружным наблюдением за Лашомом?

– Трудно.

– Я и не думал, что получится легко.

– Тут две проблемы, – объяснил Баум, – Во-первых, я должен доверять людям, которым это поручено. Во-вторых, должен быть уверен, что их не раскроют. Первое особенно важно.

– С другой стороны, странно бы выглядело, если бы мы не организовали наблюдения за подозреваемым. Парламентская комиссия захочет об этом узнать – и если получит отрицательный ответ, то-то порадуется. Дескать, совсем контрразведчики не компетентны.

– Знаю, знаю. Думаю, четверых надежных я найду. Немного, но все же...

– Абсолютно надежных?

– У каждого в досье имеется кое-что эдакое, о чем им хотелось бы, чтобы я забыл. Никого нет надежнее, чем порядочный, в общем, человек, который однажды поскользнулся, – Баум помолчал, только отчасти убежденный собственным аргументом. – Как бы то ни было, придется положиться на них, иначе никакой слежки за министром не получится.

Вавр промычал что-то невнятное, ни да, ни нет.

– Ладно, патрон, – заключил Баум, поднимаясь со стула, – Мы ни о чем таком не говорили. – В глазах его появилась усмешка, он тряхнул головой, будто избавляясь от ненужных сведений.

Направляясь к дверям, он бросил взгляд на портрет президента республики во весь рост, и тот, казалось, ответил ему недоброжелательным и бесконечно циничным взглядом. Баум пожал плечами, вышел из комнаты и спустился к себе.

Вернувшаяся из архива мадемуазель Пино положила ему на стол тоненькую серую папку.

– Они заложили в машину программу и позже дадут вам дополнительные данные, если машина пожелает их сообщить. – Она наделяла компьютер своевольным и зловещим умом, не верила, будто он способен на что-то доброе, и ненавидела производимые им акры бумаги.

– Спасибо. Пожалуйста, передайте копию этого документа Алламбо и попросите его связаться с улицей Лурмель. Скажите, что я надеюсь в ближайшее время увидеть нашего гостя.

В явочную квартиру ДСТ на улице Лурмель можно было попасть, пройдя через подворотню во двор. В той части здания, что выходила на улицу, с одной стороны от входа помещались лавчонка, торгующая сигаретами и спиртным в разлив, а с другой – агентство по найму автомобилей, которое на самом деле являлось секретным подразделением ДСТ, позволявшим этому ведомству пользоваться большим числом машин, чем предусматривал бюджет. На верхних этажах в помещениях, прежде бывших жилыми, располагались разнообразные конторы. Здесь было грязновато и всегда чем-то воняло. Спецквартира ДСТ в западной части дома тоже когда-то была частной, потом её переоборудовали. Табличка на дверях гласила: "Дюша. Финансовые услуги". На самом деле в просторной, почти без мебели, квартире, происходили события, о которых обществу было известно даже меньше, чем о деятельности штаба контрразведки на улице Нелатон. Нижнюю часть дома с этой стороны занимали технические подразделения ДСТ.

Встреча состоялась в большой задней комнате, которая служила одновременно гостиной и столовой. В прежние счастливые времена окрашенные в серый цвет стены украшали картины. Сейчас были видны только места, где они висели. Мебель, подержанная и безликая, была все же сносной. Ни цветов, ни безделушек, которые могли бы придать этому жилью уют. Ни одной книги. В помещении было слишком натоплено и слегка пахло гнилью. Окна квартиры выходили на высокую кирпичную стену, которая отделяла её от соседей и обеспечивала одновременно и секретность, и безопасность обитателей – во всяком случае, выглядела она так, будто её возвели недавно.

Баум сбросил свое тяжелое пальто в холле. Войдя в комнату, он увидел человека в кресле, который уставился на дверь с таким видом, будто ожидал, что вошедший непременно причинит ему зло. Баума поразила его напряженная поза и немигающий пристальный взгляд, исполненный недоверия и страха. Но, возможно, его глаза выражали всего лишь предчувствие неприятностей – вполне объяснимое, если знать, что этот человек уже подвергся долгим допросам, когда собеседники каждое его слово проверяли и перепроверяли, норовя нащупать противоречия и уличить его в том, что он не тот, за кого себя выдает.

На низком столике возле кресла лежала газета.

Баум пересек комнату, Котов поднялся ему навстречу и они обменялись рукопожатием.

– Вижу, вы о себе читаете, – сказал Баум, бросив взгляд на газету. Она была развернута, на внутренней полосе над небольшим материалом красовался заголовок: "Советский перебежчик прибыл в США". Далее, со ссылкой на агентство "Ассошиэйтед пресс", следовало: "Советский перебежчик Алексей Котов, в декабре покинувший свое посольство в Лондоне, отправлен, по его собственной просьбе, в США. Там он будет допрошен сотрудниками ЦРУ на их секретной базе в Мериленде. Предполагается, что служивший полгода в Лондоне коммерческий советник посольства А. Котов располагает важной информацией о советских агентах в правительствах западных стран. Прошлым вечером официальные круги Лондона и Вашингтона никак не прокомментировали отъезд Котова и никто из официальных лиц не подтвердил достоверность этих сведений."

– Мера предосторожности, – объяснил Баум, – Если бывшие коллеги вас ищут, то пусть делают это как можно дальше отсюда, – он улыбнулся успокаивающе, но ответной улыбки не последовало.

– Ради вашей собственной безопасности я проинструктировал сержанта Боннара и его жену – они будут вам прислуживать, – что ни при каких обстоятельствах вам не следует покидать эту квартиру. Когда подъезд заперт, а именно с семи вечера до шести утра – можете гулять во дворе. Рекомендую это необходимо для поддержания здоровья. Но на улицу выходить нельзя признаюсь, друг мой, что в этом случае, несмотря на всю нашу бдительность, мы не сможем отвечать за вашу жизнь. Я сделаю все, чтобы ваше пребывание у нас стало удобным и приятным. Изложите свои пожелания и потребности – я имею в виду журналы, книги и т. д. А также, пожалуйста, ставьте нас в известность относительно питания. Мадам Боннар прекрасно готовит, хотя ей, может быть, не хватает воображения. Но она добрая душа и будет стараться.

Он сделал паузу, несколько сбитый с толку тем, что его слова были встречены полным равнодушием. Стало быть, Котов все же не доверяет ему.

– Я уже записал все, что нужно.

Баум взял листок бумаги, протянутый через стол. Названия книг и газет, написанные аккуратным почерком, ниже – турецкие сигареты, предметы туалета, письменные принадлежности.

– Прослежу, чтобы вы все это получили, – пообещал Баум.

– А также я хочу знать о своей жене...

– Мы устроим, чтобы она вас навестила, и как можно скорее. К сожалению, находиться здесь вместе с вами она не может, таковы правила.

– Где она?

– Мне сказали, что она живет у Поляковых – эта семья известна нашему ведомству, ей там удобно. Мы пригласим её сюда, когда закончим наши маленькие беседы.

– Может она мне писать?

– Да. Буду рад передать ей весточку от вас.

Наступило короткое молчание. Баум ощутил глубокое равнодушие гостя ко всему сказанному. Слишком он сосредоточен на себе, чтобы беспокоиться о жене.

У Баума был опыт работы с перебежчиками и теперь он видел знакомые приметы: неуверенность, граничащее с паранойей недоверие, чрезмерную осторожность. У человека имеется всего одна-единственная вещь, которую он может продать, и он намерен выторговать за неё наивысшую цену. С таким субъектом необходимо построить для начала хотя бы видимость взаимного доверия и уважения, даже, если удастся, видимость дружбы. Никакого давления. С другой стороны, перед ним русский чиновник. Баум сам постоянно повторяет студентам в школе ДСТ: советские бюрократы и, может быть, не только советские, всегда ищут предел своего сопротивления. То есть предел, за которым их власть кончается, начальство или правила сопротивляться больше не велят. Они изо всех сил стремятся к этому пределу, затем как бы слагают с себя собственные полномочия и подчиняются вышестоящему начальнику. Потому что бюрократия – это структура, которая базируется как бы на наслоении иерархии властей. Пока не покажешь чиновнику четко впереди стоящий барьер, он ведет себя заносчиво и агрессивно. На всех стадиях допроса допрашиваемый должен осознавать, что барьер этот существует и вы его живое воплощение. Тогда он будет чувствовать себя защищенным, даже счастливым – его естественное место в иерархии бюрократии закреплено за ним. Всю жизнь его учили желать именно этого.

– Я получил кое-какие записи ваших бесед с нашими друзьями из ДГСЕ, а также то, что вы рассказали англичанам. Вы уж меня простите, если я буду затрагивать те же самые вопросы.

– Возможно, я смогу кое-что добавить к ранее сказанному.

– Наверняка, но сначала вернемся к вашей деятельности в Москве.

Первая беседа затянулась на весь день, прерывали её время от времени появления мадам Боннар, молчаливой особы в матерчатых домашних туфлях. Она приносила сэндвичи, кофе, минеральную воду. Только около шести вечера Баум, наконец, затронул главную тему: о проникновении агента в правительственные круги Франции.

– За этими вашими предположениями нет ничего, кроме слухов.

– Это не так.

– Но полковнику Виссаку вы не сообщили ничего существенного: ни одного имени, никаких подробностей.

– Я знаю многие подробности.

– Почему же тогда не сказали полковнику?

– Мне он не понравился.

Наступила пауза и Баум, тяжело поднявшись, задернул шторы. Потом закурил и снова сел.

"Не показывайте свою заинтересованность, – твердил он своим ученикам, – Самомнение и, соответственно, жадность перебежчика напрямую зависят от того, считает ли он, будто вас волнует, тревожит, радует его болтовня. Постарайтесь довести до его сознания, что его откровения всего лишь подтверждают то, что вам давно известно. Время на вашей стороне, тратьте его, не жалея. Он больше вашего стремится поскорее закончить беседу, снять, наконец, напряжение."

Баум глубоко затянулся сигаретой и с минуту посидел молча, между ним и человеком, расположившимся напротив, лениво стлался дым.

– Обсудим теперь детали, касающиеся этого агента, хорошо?

– Сначала я бы хотел обсудить мое собственное положение.

– Вы имеете в виду пребывание здесь?

– Я имею в виду то, что будет потом.

– Как вы сами себе это представляете?

– Хочу уехать в Штаты. Мне должны помочь изменить внешность, создать нормальные условия жизни, обеспечить доход, сопоставимый с ценностью предложенной мною информации.

– Но как мы можем определить её ценность, если ничего пока не слышали?

– А я не могу говорить, пока не получу гарантий.

– Дилемма, – вздохнул Баум. Его собеседник молча пожал плечами.

Баум не спешил: время работает на него. Дилемма была знакома, разрешить её можно, существует ряд способов...

– Допустим, вы начнете с того, что назовете мне сам тип материалов, которыми вы располагаете.

– Это документы.

– Уточните, пожалуйста.

– Вы знаете, что у КГБ есть техника, чтобы подловить иностранного дипломата. Я говорю в данном случае о сексе.

– Это нам известно. Один из наших послов попался в такую ловушку.

– Знаю этот случай.

– Значит, у вас есть такого рода свидетельства?

– Да. Фотографии.

– Неужели вам удалось раздобыть копии компрометирующих снимков, да ещё захватить их с собой? – усомнился Баум.

– В техническом отделе нашего департамента у меня есть друг, тоже настроенный против властей. Он и дал мне фото.

– И вы ухитрились взять их с собой, когда бежали на Запад?

– У меня есть надежный способ.

– К этому мы ещё вернемся. Поговорим пока о самих фотографиях. Где они?

– В надежном месте.

– Но где именно?

– В Лондоне.

– Что там изображено?

– Гомосексуальный акт. Лицо, о котором идет речь, вполне узнаваемо.

– Когда сделаны снимки?

– Во время деловой поездки данного лица на Восток.

– В Москве?

В ответ молчание. Баум поскреб в затылке.

– Продвигаемся медленно, но времени у меня хоть отбавляй, – сказал он.

– Без надежных гарантий на будущее говорить не стану.

– Тогда придется обратиться к американцам. Но мы можем долго держать вас здесь. Кроме того, я не уверен, на какие расходы и хлопоты американцы готовы пойти, учитывая, что ваши разоблачения касаются главным образом не США, а Франции. У нас на Западе, как вы знаете, есть такая штука бюджетный контроль. Правительство не любит тратить деньги.

– Моя информация имеет исключительную ценность для всех западных спецслужб. Вам следует это понять.

– Допустим, я-то понял. А вот американцы...

Котов высокомерно усмехнулся:

– Все очень просто. У меня информация, у вас деньги. Надо согласовать две величины. Как это сделать – ваша проблема. Вы должны предусмотреть гарантии. А также устроить мне безопасную поездку в Лондон за документами и затем переправить меня в Штаты. Вот и все.

– Посмотрим, – сказал Баум, отметив про себя, что все, как один, перебежчики, с которыми ему пришлось работать, были жуткими занудами.

Глава 6

– Похоже, придется съездить в Лондон, – сказал Баум жене. Мадам Баум не подняла глаз от своего вязания – нечто ярко-розовое предназначалось для неимущих того прихода в Версале, где она сама состояла, – только покачала головой.

– Ты слишком много работаешь. Разве нельзя послать Алламбо? Славный человек и по-английски говорит, – она снова покачала головой, – Не хочу тебя обидеть, но твой английский хромает.

– Сам знаю. Хуже того – не попаду завтра вечером на выставку кошек. Но Алламбо для этого дела не подходит. Насчет выставки – очень жалко...

Альфред Баум являлся президентом Версальского клуба любителей кошек и слыл большим знатоком длинношерстных пород. Сейчас он бережно снял с колен одну из своих собственных кошек, но на её место тут же уселась другая.

– Когда ты едешь и надолго ли?

– Завтра и, Бог даст, всего одну ночь там переночую.

Мадам Баум не спросила, зачем её мужу понадобилось в Лондон. Спицы мерно постукивали, кошки громко мурлыкали. Баум заносил загадочные пометки в маленький блокнот в зеленой обложке. Минут через десять он перечитал написанное, вырвал страничку, смял и сунул в карман. Он обычно делал записи, но не пользовался ими. Помогает запоминать – так он считал. Он расстегнул ремень на брюках и вздохнул.

– Опять изжога, – констатировала мадам Баум.

– Боюсь, что да. Таблетки что-то не помогают.

– Надо попробовать другие.

– Надо попробовать другого врача. Старик Френсис свое ремесло подзабыл, хотя в трик-трак играет отлично.

– Что-то ты беспокоишься, Альфред.

– Пока просто работы много. Настоящее беспокойство ещё предстоит.

Жена повторила, качая головой:

– Слишком ты много работаешь.

Это была постоянная её фраза, произносимая часто, но без надежды на ответ. Баум не раз думал, что если он не будет слышать этого постоянно повторяемого мягкого упрека, то сразу почувствует себя брошенным и потерянным, поэтому никогда не возражал. Вместо этого сказал только:

– Утром надо рано встать, пойду-ка я лягу. Завтра меня ждут чересчур крепкий чай и жидкий кофе – эти английские штучки.

– И туман, – добавила мадам Баум. Она читала Диккенса.

– Какого черта ему тут надо? – возмутился генеральный директор Ми5, услышав, что из Парижа в Лондон прибыл Альфред Баум, – Наши власти как будто стесняются прослыть франкофобами, отделываются своего рода requillage4 в своих антигалльских настроениях.

– Лучше бы он таких мудреных слов не говорил, – со вздохом жаловался иной раз своей секретарше его заместитель.

– Воображает себя писателем – как бы не ту карьеру выбрал, а то бы... Так и тянет его к словотворчеству.

– Ну и язычок у вас, Агнес!

– Может, вы собственные проблемы на других переносите? – не осталась в долгу секретарша.

– Чепуха какая!

...Заместитель генерального директора сообщил шефу, что Баум накануне приезда прислал шифрованную телеграмму, в которой изложил свои пожелания.

– Ладно, держите его от меня подальше, – сказал генеральный директор, – Разберитесь с ним сами, Алек.

– Хорошо, сэр.

– Как по-вашему, надолго затянется эта история с Котовым?

– Надеюсь, ненадолго, сэр.

– И я надеюсь. Нас она вообще не касается, насколько я могу судить. Постарайтесь поскорей избавиться, не позволяйте чертовым французам втянуть нас в свои дела. Они большие склочники, эти французы. Неудивительно, что любимое слово у них – enmerdeurs5.

Генеральный директор помолчал, повторил со вкусом: enmerdeurs.

– Его французский сленг мало того, что груб – ещё и неточен, – не раз заместитель слышал такое мнение...

Как следствие этой беседы, Альфред Баум, прибывший на Гоуэр стрит в легком плаще, не спасающем от пронизывающего ветра, дующего со стороны Юстон Род, был вежливо препровожден в пустую комнату, где ничего не было, кроме квадратного стола из серого металла и двух таких же стульев. Устало опустившись на стул, он достал сигарету, поискал глазами пепельницу и, не найдя, сунул сигарету обратно в пачку.

Баум не любил бывать в Лондоне, признавал в душе, что не жалует своих здешних коллег, и точно знал, что ночлег в дешевом отеле на Кромвел Род выбор диктовался скудостью бюджета ДСТ – не сулит радости. До Гоуэр стрит он добрался не без труда: такси поймать не сумел, в метро запутался. Он уже тосковал по знакомым четким маршрутам Парижа и Версаля, а тут ещё с ним обращаются как с подозрительным чужаком. Привели не в чей-нибудь кабинет, а в комнату для допросов. В этой клетке невозможно вести доверительную беседу, как положено коллегам: без записи, без окончательных выводов. Ничего похожего на entente cordiale6 или entre amis7. Разговор предстоит холодный, официальный и абсолютно бесполезный. Собеседник может и солгать, и правду утаить хотя бы частично.

Так все и произошло, если не хуже. Поведение заместителя генерального директора, появившегося через десять минут, оправдало наихудшие опасения Баума. Тот держался отчужденно и сухо, вежливость его, чисто английская, раздражала, поскольку заставляла сомневаться, на самом ли деле он вежлив.

– Чем мы можем вам помочь, месье Баум?

Сказано на скверном французском и так, будто речь идет о сущих пустяках.

– Я интересуюсь делом Алексея Котова, – ответил Баум, – Мы сейчас допрашиваем его. Думаю, допросы затянутся. На мой взгляд, он не из тех людей, общение с которыми легко и приятно.

– Вот как!

Собеседник не выразил желания поделиться своим мнением.

– Вы ведь с ним беседовали...

– Я и один из наших сотрудников.

– Какое у вас сложилось впечатление?

– Вы должны были получить наш отчет и записи бесед.

– ДГСЕ передала нам эти документы. Я бы сказал, что допросы Котова произведены весьма профессионально. И больше – почти ничего.

– Согласен. Но ведь предлагаемый им материал касается в основном Франции. Более общие данные, которые тоже небезынтересны для вас, содержатся в полученных вами копиях.

– Котов утверждает, будто располагает вещественными доказательствами, компрометирующими какого-то французского высокопоставленного политического деятеля. И будто бы эти доказательства спрятаны здесь, в Лондоне, – сказал Баум.

Выражение лица собеседника не изменилось.

– Нам он этого не говорил.

– Котов твердит, что не верит никому. Ни нам, ни вам.

Легкий вздох и слабое движение руки означали, что ничего другого и ожидать не следовало.

– Выходит, придется привезти его обратно в Лондон на пару часов, произнес Баум, – Он настаивает, что извлечет эти документы оттуда, где они спрятаны, только сам.

– А где они?

– Не говорит.

– Вы, конечно, понимаете, месье Баум, что все эти передвижения туда-сюда дают Котову шанс сбежать обратно к своим. Последнее время такие случаи не редкость.

– Знаю. Меры предосторожности будут приняты.

– Когда вы намерены его привезти?

– На следующей неделе. Сможете вы договориться с вашим консульством в Париже, чтобы ему выдали необходимые документы?

– Думаю, это можно устроить.

Поскольку чашку скверного английского кофе ему так и не предложили, а беседа не обещала стать более дружелюбной, Баум встал.

– Благодарю вас, мсье.

– Не стоит. Мы свяжемся с вами по поводу визы для Котова.

Минуту спустя Баум с трудом двигался по Гоуэр стрит, борясь со встречным ветром и предвкушая всю невнятицу и неудобства лондонской подземки, поскольку ни одного такси ему не попалось.

Было чуть больше восьми, когда он вышел из отеля, где кое-как поужинал: тарелка жареных scampi8 в сопровождении ядовито зеленого мороженого, которое он не заказывал, идея принадлежала официантке-турчанке. Настроение никуда не годилось, желудок бунтовал. Во время жалкого ужина он думал о деле Котова, и эти мысли тоже были неутешительны.

Нелишне заметить, что Баум вообще испытывал серьезный дискомфорт. Он терпеть не мог перебежчиков, а уж этот был хуже некуда, самый неприятный из всех. Чрезвычайно нервный – тут его, правда, можно понять. Высокомерный, необщительный – тоже объяснимо, типично для перебежчиков. Уклончивый? Разумеется, но ведь он сам и признался, что не верит ни одному человеку, поскольку его "товар" – это агент в самых высоких кругах. А такие агенты всегда и всюду найдутся, и спрятаны надежно, для перебежчика они представляют серьезную угрозу, не успеет он слова сказать – они уже доложили, куда надо. И ты – труп, такие случаи бывали. Станешь тут уклончивым.

Все это Баум понимал. Но Котов раздражал его чем-то еще. Злобой своей? Может, и не злобой.

Тогда чем же? Он как пресмыкающееся, – сказал себе Баум, – Неприятен мне – вот и все. Но разумно ли это? И уж точно непрофессионально. Словом, Альфред Баум был недоволен собой и ел свое зеленое мороженое в состоянии физического и душевного разлада – просто чтобы чем-то заняться до того, как уйти из отеля.

Портье вызвал ему такси, Баум прочитал таксисту по бумажке название паба на Кингс Род. Тот выслушал, кивнул и тронулся с места. Сидя сзади на холодном кожаном сиденье, Баум недоумевал, зачем надо было ехать в этот негостеприимный город, терпеть недоброжелательность хозяев на Гоуэр стрит и вообще – дальше-то что? Ну задаст он ещё несколько вопросов в надежде получить ответ. Но о чем спрашивать? Как сформулировать вопрос, если сам весьма смутно представляешь, что именно хочешь прояснить?

"Не нравится мне этот тип. Помоги, приятель, разобраться, почему. И так ли уж важно это знать? – Ну а тебе он нравится? Если наши мнения совпадают, то кто из нас двоих лучший психолог?"

Что-то в этом роде. Все неопределенно, глуповато, вот уж не дай Бог, если кто подслушает.

Артур Уэддел ждал его в людном баре, перед ним на мокром столе стакан чего-то темнокоричневого. Они поздоровались, как старые друзья, так оно, собственно, и было. Шесть лет назад им обоим туго пришлось во время совместной работы, когда на французском пароме через Ла-Манш в английских территориальных водах взорвалась бомба. Событие вызвало множество препирательств между министерствами иностранных дел обеих стран, а Баум и Уэддел олицетворяли собой компромисс в решении спорного вопроса, кому расследовать дело. Они тогда сообща пришли к убеждению, что взрыв был делом рук иранцев, и даже установили личность молодого стюарта, пронесшего бомбу на судно. Однако тогдашние заигрывания Парижа с Тегераном продиктовали другое: никакого иранского следа, кое-какие газеты робко намекнули на неких армян. И Баум, и Уэддел тяжко пережили эту историю, и с тех пор оказывали друг другу мелкие услуги, если предоставлялась возможность. Такой случай, считал Баум, представился и сейчас.

Сидя за мокрым столом напротив друг друга – перед Баумом рюмка коньяку, кружка Уэддела заново наполнена пивом – эти двое от души наслаждались обществом друг друга.

– Давно не виделись, а?

– Года два.

– Да, вроде того.

– Что тебя в Лондон привело? Помню, ты наш прекрасный город не очень-то жалуешь.

– Вовсе нет. Парки просто замечательные.

Наступила пауза – Артур Уэддел ждал, пока Баум перейдет к делу. Он знал, что тот уже побывал на Гоуэр стрит, и по какому поводу.

– Котов меня интересует, – сказал Баум, зажигая сигарету и окутываясь серым дымом.

Уэддел отхлебнул пива и промолчал.

– Что ты о нем думаешь?

– Запуганный, – ответил Уэддел, – Неглупый и осторожный. Но запуганный.

– Эти его страхи имеют основание?

– Думаю, да. Понятно, что с ним станется, если бывшие сотрудники заполучат его обратно. Не нам его судить.

– Мне он не нравится, – напрямую заявил Баум. И снова укрылся за облаком сигаретного дыма.

– А нам что, полагается любить майоров КГБ?

– К этому я испытываю неприязнь сверх обычного.

– О!

– И ты тоже?

Артур Уэддел уставился в свою кружку как бы в поисках вдохновения, но, ничего не обнаружив, только плечами пожал.

– Не могу сказать, что отношусь к нему иначе, чем к остальным. Но вот его жена... Она мне решительно не нравится.

Баум предпочел жену Котова не обсуждать.

– Вот ещё что, – вспомнил он. – Запись твоих с ним бесед. Что-то маловато для двух недель. Но, может, наши друзья из ДГСЕ их подсократили, прежде чем нам передать?

– Какие две недели? – удивился Уэддел.

– Сбежал он 15 декабря...

– Неверно.

– А передали его нам 29 декабря.

– Тоже неверно.

– Будь добр, уточни.

– Он позвонил нам прямо с улицы 2 декабря, ровно в четверть третьего. Париж – то есть ДГСЕ – мы известили через три дня, то есть пятого. Виссак явился на следующий день. Потом нас попросили ещё подержать Котова у себя, пока в Париже все к его приезду подготовят. Не очень деликатная просьба, но какие счеты между союзниками? Так что мы устроили супругов в одном загородном доме, а неделю спустя, 13 декабря Виссак позвонил, что его люди приедут через пару дней и заберут Котова. Что и было сделано, – заключил Артур Уэддел.

– Любопытно, – произнес Баум.

– Что именно?

– Все эти задержки. Выходит, к нам он попал спустя шесть недель после побега.

– Не мне, иностранцу, судить, в какие игры играет ДГСЕ, – сказал Уэддел, – В нашем департаменте свои разборки.

– Но зачем Виссак старался выиграть время?

– Норовил урвать кусочек славы? – предположил Уэддел, – Большой соблазн – самому раскрыть дело, пока оно ни за кем не числится.

– Пожалуй.

– А насчет скудости наших записей – тут все ясно. Этот субъект нам не доверяет. Почему-то предпочитает американцев. Любят они американцев, эти советские.

– Не имел он дела с Хааглендом...

– Свалился товарищ Котов на нашу голову, – вздохнул Баум.

– А знаешь, что Базз Хаагленд попросил передать им Котова?

– Точно известно?

– Не совсем.

– Получит его только после нас.

Они ещё посидели, выпили, вполне довольные друг другом.

– Самое лучшее, конечно, – произнес, наконец, Артур Уэддел, – забыть напрочь нашу недолгую встречу.

– Естественно.

– Мои коллеги не хотят встревать в это дело, – пояснил Уэддел.

Они поболтали ещё немного о старых временах, о нередких конфликтах между спецслужбами и о том, что считается политически правильным и допустимым.

– В нашей работе всегда две этики, – сказал Баум. Ему нравилось время от времени пофилософствовать, это осталось у него с юных лет, когда он учился в духовной семинарии и был полон религиозного энтузиазма. Прямолинейная этика, которой мы, простые смертные, стараемся следовать: этот человек шпион, он причиняет вред, может погубить кого-то, мы знаем его имя, располагаем доказательствами и хотим задержать. Это, я бы сказал, этика сиюминутной ситуации. Прав – неправ. Виновен – невиновен. Наказание соответствует преступлению. Но тут на сцену выходит политик, а у него этика другая. Назовем её этикой, растянутой во времени во имя пользы.

Баум зажег сигарету и допил коньяк. Он наслаждался собой.

– Конечно, ваш герой много чего натворил и должен быть выявлен, разоблачен и наказан – заявляет политик, – Но с точки зрения длительной и, стало быть, более значительной выгоды следует поступать иначе. Вы говорите, ваш преступник – иранец? Возможно, так оно и есть. Но сообщите об этом в печати – и вы спровоцируете гораздо больше вреда, чем если бы вы, обнаружив этот факт, оставили его при себе, а публике, особенно иранцам, предложили бы "съедобный" вариант.

– "Raison d'tat"9 – подтвердил Уэддел. Он и раньше слышал подобные рассуждения коллеги, сам же к философии склонен не был.

– Так что в данном случае мало достоинств, а правды и вовсе нет. Нам остается только сделать все, что от нас зависит.

– Вот именно.

Вскоре они разошлись. Баум вернулся в неуютный отель, где провел беспокойную ночь, безуспешно пытаясь примирить в уме краткосрочную и долгосрочную выгоды.

– Завтра везу его в Лондон, – сообщил Баум Алламбо. – Британцы оформили ему проездные документы и не поленились довести до моего сведения, что их консульство весьма этим недовольно.

– Это в счет будущих одолжений с нашей стороны, – рассудил Алламбо.

– Мне за что кошки больше нравятся, – сказал Баум, – Можешь говорить кошке какие угодно любезности, а она все равно ценит тебя соответственно качеству рыбки, которую получила на обед. Независимость – вот что важно, а вовсе не благодарность.

– Что-то вроде того есть у Лафонтена.

– Он говорит: никакими комплиментами не завоюешь кошачью благодарность. Точное наблюдение.

– А вы уверены, – вернулся к теме Алламбо, – что этот тип не ускользнет от вас в Лондоне? Кинется в свое посольство, маленькую пресс-конференцию проведет...

– Вовсе не уверен, а что делать? Доверить это дело никому нельзя.

– Если я могу помочь...

– Нет, спасибо.

Баум вполне доверял Алламбо, но чувствовал, что выполнить все, что следует в данном случае, надлежит самому, так он и Вавру обещал.

Проездные документы из британского консульства на улице Фобур-сент-Оноре пришли ровно через пять дней после того, как туда была послана фотография Котова. Они были на имя Свена Йоргенсена. Баум попытался представить себе, в каких умственных закоулках чиновника британского МИДа родилось это имя. Впрочем, это не имело значения.

– А в Лондоне коллеги вам помогут? – поинтересовался Алламбо.

– Официально нет. Но по моим расчетам им настолько претит сама мысль, будто советский перебежчик может удрать и обратиться к прессе, что они непременно организуют за ним наблюдение. Мне-то наплевать, но вот как бы он сам его не заметил, а то перепугается до смерти.

Паспорт Котова, предъявленный на контроле в аэропорте Хитроу, вызвал у офицера – молодой женщины с острым взглядом – едва заметное замешательство. Она сверила фото с оригиналом, секунду поколебалась, прежде чем вернуть владельцу документ и одарить дежурной улыбкой: все, мол, в порядке. Собственный паспорт Баума волнения не вызвал и улыбки его хозяин не удостоился.

Перейдя барьер, он оглянулся. Женщина сделала отметку в блокноте на своем столе, протянула руку к телефонной трубке.