Текст книги "Остров проклятых"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

5

– Они называли это «большой залой», – сказал Коули, ведя их через выложенную паркетом прихожую к двустворчатой дубовой двери с медными ручками размером с ананас. – Серьезно. Моя жена обнаружила на чердаке пачку неотосланных писем полковника Спайви, владельца дома. В них он постоянно рассказывает о «большой зале», которую строит.

Коули потянул за «ананас», и створка открылась.

Чак тихо присвистнул. Что касается Тедди, то их с Долорес квартира в Баттонвуде вызывала зависть у друзей, в их прихожей можно было играть в футбол, но эта зала вместила бы в себя две такие прихожие.

Мраморный пол здесь и там покрывали восточные ковры. Камин был выше среднего человеческого роста. Одни только шторы – три ярда пурпурного бархата на одно окно, а всего их было девять – наверняка стоили больше, чем годовая зарплата Тедди. Если не две. Один угол занимал бильярдный стол, а за ним, над громадным камином, висели картины маслом: мужчина в синей форме армии северян, женщина в белом платье с рюшами, они вместе и собака в ногах.

– Полковник? – спросил Тедди.

Проследив за его взглядом, Коули кивнул.

– Его освободили от должности вскоре после того, как были написаны эти картины. Мы их нашли в подвале вместе с бильярдным столом, коврами и стульями. Вы бы видели этот подвал, пристав. Там можно играть в поло.

Вдруг учуяв запах трубочного табака, Тедди и Чак разом повернулись, осознав, что в зале находится еще кто-то. Человек сидел к ним спиной в кресле-качалке с высокой спинкой, лицом к камину, положив вытянутую ногу на колено другой ноги в качестве подставки для раскрытой книги.

Коули подвел их к камину и пригласил жестом сесть на один из повернутых к очагу стульев, а сам направился к бару.

– Какой яд предпочитаете, джентльмены?

– Ржаное виски, если у вас есть, – сказал Чак.

– Думаю, найдется. А вы, пристав Дэниелс?

– Содовую со льдом.

Незнакомец посмотрел на него.

– Вы не употребляете алкоголь?

Тедди опустил взгляд. Маленькая красная головка сидела вишенкой на грузном теле. В нем чувствовался какой-то особый лоск, как будто по утрам он нежил себя в ванной, умащивая тело ароматическими маслами и припудривая тальком.

– А вы?.. – протянул Тедди.

– Мой коллега, – подал голос Коули. – Доктор Джеремайя Нэринг.

Мужчина моргнул в знак подтверждения, однако не протянул руки, поэтому не сделали этого и гости.

– Просто любопытно, – сказал Нэринг, когда они сели слева от него.

– Ради бога, – отозвался Тедди.

– Почему вы не пьете? Разве в вашей среде не склонны к возлияниям?

Взяв у Коули стакан, Тедди встал и прошелся к книжным полкам справа от камина.

– Пожалуй, – ответил он. – А в вашей?

– Простите?

– В вашей среде? – уточнил Тедди. – Только и слышишь, как поддают врачи.

– Я не замечал.

– Может, не очень приглядывались?

– Я не вполне вас понимаю.

– У вас в стакане что, холодный чай?

Отвернувшись от книг, Тедди наблюдал за тем, как Нэринг взглянул на свой стакан, и его мягкие губы тронула улыбка.

– Отлично, пристав. У вас превосходно развит защитный механизм. Вы, наверное, мастер допросов.

Тедди, отметив про себя, что у Коули на книжных полках, по крайней мере в этой комнате, не так уж много медицинской литературы, отрицательно покачал головой. Главным образом романы, несколько тоненьких книжечек, вероятно стихов, а также много биографий и книг по истории.

– Действительно мастер? – спросил Нэринг.

– Я федеральный пристав. Наша задача – доставить человека. А вопросы ему задают другие.

– Я о «допросах», а вы мне о «вопросах». Да, пристав, у вас в самом деле потрясающая защитная реакция. – Он постучал о столик донышком стакана с виски, словно аплодируя. – В мужчинах, склонных к насилию, есть что-то интригующее.

– В каких мужчинах? – Тедди подошел ближе и устремил взгляд на человечка в кресле-качалке, погромыхивая кубиками льда в стакане.

Нэринг, откинув голову назад, пригубил свой скотч.

– Склонных к насилию.

– Не слишком ли смелое предположение, док? – сказал Чак.

Таким откровенно раздраженным Тедди его еще не видел.

– Предположение? Это не предположение.

Тедди еще разок встряхнул стакан со льдом, прежде чем его осушить. У левого глаза Нэринга пульсировала жилка. Тедди сел со словами:

– Не могу не согласиться с моим напарником.

– Не-е-ет. – Односложное слово Нэринг превратил в три. – Я вас назвал мужчинами, склонными к насилию. А это не то же самое, что обвинить вас в насилии.

Тедди встретил его заявление широкой улыбкой.

– Просветите нас.

За их спинами Коули поставил пластинку на диск проигрывателя, послышался скрип иглы, а затем отдельные щелчки и шипение, напомнившие Тедди звуки в трубке мертвого телефона. А дальше – бальзам для слуха – звуки струнных и фортепьяно. Какая-то классика, определил Тедди. Что-то прусское. Вспомнились кафешки за границей, а также коллекция пластинок в кабинете помощника коменданта Дахау, одну из которых он слушал, когда выстрелил себе в рот. Офицер был еще жив, когда вошли Тедди и еще четыре солдата. Он булькал кровью и все пытался дотянуться до пистолета, выпавшего из рук после первого выстрела. Бархатная музыка расползалась по комнате, как пауки. Он умирал минут двадцать, пока двое солдат обыскивали комнату, попутно справляясь у der Kommandant, не больно ли ему. Когда Тедди забрал у него фотографию в рамке, на которой тот был изображен вместе с женой и двумя детишками, он округлил глаза и потянулся за фото. Тедди же, отступив на шаг, переводил взгляд с фотографии на лежащего, туда-обратно, туда-обратно, до тех пор, пока тот не испустил дух. И все это время звучала музыка. Звенела в ушах.

– Брамс? – спросил Чак.

– Малер, – ответил Коули, садясь рядом с коллегой.

– Вы хотели, чтобы я вас просветил, – напомнил Нэринг.

Тедди развел руки в стороны – дескать, милости прошу.

– Ручаюсь, – начал Нэринг, – что со времени окончания школы ни один из вас не уклонился от физической стычки. Это не значит, что вы получали удовольствие, а лишь то, что вариант отступления вы даже не рассматриваете.

Тедди бросил взгляд на Чака, тот ответил ему смущенной улыбочкой.

– Он не привык обращаться в бегство, док. Воспитание, – сказал Чак.

– Ах, ну да… воспитание. И кто же вас воспитывал?

– Медведи, – сказал Тедди.

Глаза Коули просветлели, он одобрительно кивнул.

А вот Нэринг явно не оценил юмора. Он разгладил брючины на коленях.

– В Бога веруете?

Тедди засмеялся.

Нэринг весь подался вперед.

– Вы это серьезно? – спросил Тедди.

Тот молча ждал ответа.

– В лагере смерти бывали, доктор?

Нэринг жестом показал «нет».

– Нет? – Тедди тоже подался вперед. – Ваш английский хорош, почти безупречен. И все же согласные у вас выходят твердоватыми.

– Разве легальная иммиграция является преступлением, пристав?

Тедди с улыбкой помотал головой.

– Тогда вернемся к Богу?

– Как-нибудь познакомьтесь с лагерем смерти, доктор, а потом спрашивайте меня о том, что я думаю о Боге.

Вместо кивка Нэринг медленно прикрыл веки, а потом снова открыл, уже обращаясь к Чаку:

– А вы?

– Я незнаком с концлагерем.

– В Бога веруете?

Чак пожал плечами:

– Давно как-то о нем не думал, ни в каком качестве.

– С тех пор, как умер ваш отец, да?

Теперь и Чак подался вперед, глядя в прозрачно-стеклянные глаза толстячка.

– Ведь ваш отец умер? Как и ваш, пристав Дэниелс? Готов побиться об заклад, что вы оба лишились главного мужского авторитета в доме, когда вам еще не было пятнадцати лет.

– Пятерка бубей, – сказал Тедди.

– Простите? – Нэринг еще сильнее подался вперед.

– Это ваш очередной трюк? – сказал Тедди. – Вы мне сообщаете, какая карта у меня в руках. Хотя нет, подождите… вы распиливаете пополам медсестру и достаете кролика из шляпы доктора Коули.

– Никаких трюков.

– Еще вариант, – продолжал Тедди, у которого руки чесались оторвать эту голову-вишенку на жирных плечах. – Вы учите женщин проходить сквозь стены, воспарять над больницей, напичканной санитарами и охранниками, и улетать через морскую бухту.

– Отлично сказано, – подал голос Чак.

Нэринг в очередной раз медленно моргнул, что напомнило Тедди домашнего кота после кормежки.

– Повторюсь, у вас отменный защитный…

– Та-ак, приехали.

– …механизм. Но суть в том…

– Суть в том, – перебил его Тедди, – что в этом учреждении вчера ночью совершено девять серьезных нарушений правил безопасности. У вас пропала пациентка, и никто даже не думает…

– Мы ищем.

– Без дураков?

Нэринг откинулся назад и взглянул на Коули так, что невольно возникал вопрос, кто же тут главный.

Коули перехватил взгляд Тедди, и его подбородок слегка порозовел.

– Доктор Нэринг, кроме всего прочего, является главным координатором по связям с нашим наблюдательным советом. Поэтому я его попросил рассмотреть ваши просьбы.

– Какие именно?

Нэринг чиркнул спичкой и, сложив ладони домиком, реанимировал потухшую трубку.

– Мы не выдадим личные досье нашего персонала, – отрезал он.

– Конкретно Шина, – сказал Тедди.

– Ничьи.

– Решили нас тормознуть?

– Я незнаком с этой терминологией.

– Может, вам стоит больше поездить?

– Пристав, продолжайте свое расследование, и мы вам поможем, чем можем, но…

– Нет! – рубанул Тедди. – Расследование закончено. Первым же паромом мы возвращаемся в город и подаем рапорт, после чего дело передадут, я так понимаю, гуверовским ребятам. Но это уже без нас.

Трубка Нэринга повисла в воздухе. Коули потягивал из стакана. В ушах звенел Малер. Где-то тикали настенные часы. За окнами усиливался дождь.

Коули поставил на столик пустой стакан.

– Как вам будет угодно.

Когда они вышли из дома, уже лило как из ведра, дождь барабанил по черепичной крыше, по камням внутреннего дворика, по черной крыше поджидавшего их автомобиля. Черноту разрезали косые серебристые лезвия. Машина стояла всего в нескольких шагах от крыльца, но они успели вымокнуть до нитки. Макферсон, обойдя капот и быстро шмыгнув за руль, встряхнул головой, отчего приборный щиток тут же сделался мокрым, и завел свой «паккард».

– Хороша ночка. – Он возвысил голос, чтобы перекрыть лязг «дворников» и барабанную дробь дождя.

Обернувшись, Тедди через заднее стекло увидел на крыльце размытые очертания двух фигур, провожающих взглядами отъезжавшую машину. Мимо ветрового стекла со свистом пролетела ветка, оторванная от дерева.

– В такую погоду собаку на улицу не выпустят, – сказал Макферсон.

– Давно вы здесь работаете? – спросил Чак.

– Четыре года.

– Раньше побеги бывали?

– Нет, бог миловал.

– А как насчет нарушения дисциплины? Скажем, человек пропал на час или два?

Макферсон помотал головой:

– Тоже не бывало. Нужно быть совсем уж ненормальным. Куда отсюда податься?

– А доктор Шин? – спросил Тедди. – Вы с ним знакомы?

– Само собой.

– Давно он здесь?

– Пришел на год раньше меня, если не ошибаюсь.

– Значит, пять лет.

– Вроде так.

– Он плотно работал с мисс Соландо?

– Я не в курсе. Вообще-то, ее ведет доктор Коули.

– Это в порядке вещей – главврач ведет дело пациентки?

– Ну… – Макферсон сделал паузу.

Они ждали, пока шлепали «дворники» и темные ветки склонялись к ветровому стеклу.

– По-разному бывает. – Макферсон помахал рукой охраннику у ворот, в которые въезжал «паккард». – Доктор Коули ведет многих пациентов в корпусе С. И еще несколько в других корпусах.

– Кого, кроме мисс Соландо?

Макферсон остановил машину перед мужским общежитием.

– Не возражаете, если я не стану выходить, чтобы открыть вам дверь? Поспите. Я уверен, доктор Коули ответит утром на все ваши вопросы.

– Макферсон, – позвал Тедди, открывая дверь.

Тот обернулся к нему через спинку кресла.

– У вас это не слишком удачно получается, – сказал пристав.

– Что «это»?

Тедди ответил ему мрачноватой улыбкой и выбрался наружу под проливной дождь.

Их поселили вместе с Треем Вашингтоном и еще одним санитаром по имени Бибби Люк. Комната была приличная, с парой двухъярусных кроватей и столом, за которым, когда они вошли, Трей и Бибби играли в карты. Вытерев мокрые головы белыми махровыми полотенцами, – кто-то оставил целую стопку на верхней кровати, – Тедди с Чаком придвинули еще пару стульев и присоединились к игрокам.

Играли в покер «по мелочи», и, если заканчивались монеты, в ход шли сигареты. Тедди раскрутил всех троих, взяв хороший прикуп, и в результате заработал пять баксов и восемнадцать сигарет на пиковом флеше. Сигареты он спрятал в карман и в дальнейшем играл с оглядкой.

Чак оказался настоящим игроком при всей своей внешней легкости, совершенно непредсказуемым, перед ним быстро выросла горка монет и сигарет, а потом и бумажек, и под конец он воззрился на нее с удивлением, словно не понимая, откуда что взялось.

– Пристав, у вас что, рентгеновские аппараты вместо глаз? – спросил Трей.

– Да просто везуха.

– Черта с два. Чё-то нам, придуркам, так не везет. Небось занимаетесь вуду.

– Может, просто придуркам не стоит дергать себя за мочку.

– Чего?

– Каждый раз, когда у вас на руках было меньше фула, вы дергали себя за мочку, мистер Вашингтон. – Чак показал пальцем на Бибби. – А этот придурок…

Все трое так и покатились.

– Он… погоди… он… у него зенки делаются как у белки… и перед тем как блефануть, он проверяет, сколько у кого жетонов… А когда у него сильная карта? Он сидит такой тихий-тихий, весь в себе…

Трей взорвался громким хохотом и хлопнул ладонью по столу.

– А пристав Дэниелс? Он как себя выдает?

Чак усмехнулся:

– Хотите, чтобы я сдал своего напарника? Нет уж, дудки.

– Колитесь! – Бибби тыкал пальцем в них обоих.

– Нет, увольте.

– Ага, ясно, – сказал Трей. – Все белые заодно.

Чак потемнел лицом и так на него посмотрел, что в комнате вдруг стало нечем дышать. У Трея запрыгал кадык, он уже было поднял руку, чтобы извиниться, как вдруг Чак произнес:

– А то. Одна компашка. – И рот его растянулся до ушей.

– Во придурок! – Трей хлопнул его по руке.

– При-ду-рок! – поддакнул Бибби.

– Ублюдок, – сказал Чак, и все трое захихикали, как маленькие девочки.

Тедди подмывало включиться в общее веселье, но он решил, что это выйдет ненатурально, вроде как чужак хочет показаться своим в доску. А как же Чак? У него это выходило как-то само собой.

– И что же выдавало меня? – спросил Тедди у Чака в темноте, когда они лежали в своих кроватях. В другом конце комнаты Трей и Бибби соревновались в храпе. Дождь за окном в последние полчаса несколько утих, словно копя силы или дожидаясь подкрепления.

– В карты? – уточнил Чак с нижней кровати. – Проехали.

– Нет. Я хочу знать.

– Ты ведь считал себя хорошим игроком, да? Признайся.

– Я считал себя неплохим игроком.

– Ошибочка вышла.

– Ты меня сделал.

– Да ну, заработал несколько баксов.

– Твой отец был игрок, я правильно понимаю?

– Мой отец был придурок.

– Извини.

– Ты тут ни при чем. А твой?

– Отец?

– Нет, дядя. Отец, кто ж еще.

Тедди попытался представить его в темноте, но увидел лишь руки в шрамах.

– Он был всем чужой, – сказал Тедди. – Даже моей матери. Он себя-то не понимал. Отождествлял себя со своей моторкой. И когда ее потерял, то и сам потерялся.

Чак никак не отреагировал, и Тедди решил, что его напарник спит. Вдруг он увидел отца целиком, сидящим на стуле дни напролет, когда не было никакой работы, – человека, которого всосало окружающее пространство.

– Эй, босс!

– Ты еще не спишь?

– Мы правда пакуем чемоданы?

– Да. Ты удивлен?

– Никаких обвинений, просто… не знаю, как сказать…

– Ну?

– Я еще никогда не отступал.

Тедди какое-то время лежал молча, а затем произнес:

– Мы не услышали ни слова правды. Не приблизились к ней ни на шаг, не за что зацепиться, неизвестно, как заставить их говорить.

– Да знаю, знаю. Логика железная.

– Но?

– Просто я еще никогда не отступал.

– Рейчел Соландо не могла ускользнуть босиком из запертой комнаты без посторонней помощи. И не одного человека. Всего заведения. Я знаю из опыта. Невозможно переломить сообщество людей, если они все не желают тебя слышать. А нас всего двое. Наилучший сценарий: угроза подействовала, и сейчас Коули, сидя в своем особняке, пересматривает всю стратегию. Может быть, утром…

– Так ты блефуешь?

– Я этого не говорил.

– Вот и играй с тобой в карты, босс.

Они помолчали. Тедди слушал морской прибой.

– Ты надуваешь губы, – наконец заговорил Чак уже слегка заплетающимся языком.

– Что?

– Когда у тебя на руках сильная комбинация. Всего на какую-то секунду, но ты делаешь это регулярно.

– Вот как?

– Спокойной ночи, босс.

– Спокойной ночи.

6

Она идет по коридору ему навстречу.

Долорес. В глазах – по нескольку каратов гнева. Откуда-то, вероятно из кухни, Бинг Кросби проникновенно поет «East Side of Heaven»[4]4
  «Восточная сторона небес» (англ.) – мюзикл Дэвида Батлера (1939) с Бингом Кросби в главной роли.


[Закрыть].

– Бог мой, Тедди. Господи Иисусе!

Ее захлестывают эмоции. У нее в руке пустая бутылка из-под виски. Его виски. Он понимает, что она обнаружила его заначку.

– Ты хоть когда-нибудь бываешь трезвым? Хоть один день, блин? Отвечай.

Но это невозможно. Тедди не в силах говорить. Он онемел. Он не ощущает даже собственного тела. Он отчетливо видит, как она идет к нему по длинному коридору, но себя он не видит, не чувствует. За спиной Долорес, в конце коридора, висит большое зеркало, в котором он не отражается.

Она сворачивает налево, в гостиную, и открывается обгорелая, дымящаяся спина. В руке уже нет бутылки, а из волос тянутся вверх ленточки дыма.

Она останавливается перед окном.

– Гляди. Как они красиво смотрятся. Словно поплавки.

Тедди уже стоит рядом с ней, и она никакая не обгорелая, а, наоборот, насквозь мокрая, в чем он убеждается, положив руку ей на плечо и ощущая под пальцами ее позвонки, а она поворачивает голову и быстро целует его пальцы.

– Что ты делала? – Он задает этот вопрос сам не зная зачем.

– Погляди на них, вон там.

– Детка, ты почему вся мокрая? – спрашивает он и не удивляется тому, что его вопросы остаются без ответа.

Вид из окна оказывается для него неожиданностью. Вместо пейзажа, открывающегося из их квартиры в Баттонвуде, перед ним озерцо, которое можно было увидеть из хибарки, где они жили раньше. А в озере дрейфуют три гладких бревнышка, поворачиваясь почти незаметно для глаза, а водная гладь подернута мелкой рябью и серебрится под луной.

– Симпатичная беседка, – говорит она. – Такая белая. Даже отсюда чувствуется запах свежей краски.

– Да, симпатичная.

– Ну и? – вопрошает Долорес.

– Я многих убил на войне.

– Поэтому ты пьешь.

– Возможно.

– Она здесь.

– Рейчел?

Долорес кивает.

– Она никуда не пропала. Ты почти догадался. Почти.

– Закон четыре.

– Это шифр.

– Да, но что он означает?

– Она здесь. Тебе нельзя уезжать.

Он обнимает ее сзади, зарывается лицом в ее шею.

– Я не уеду. Я тебя люблю. Я так тебя люблю.

Из-под его рук, лежащих у нее на животе, потекла струйка.

– Тедди, я труп.

– Нет.

– Да. Проснись.

– Ты здесь.

– Неправда. Открой глаза. Она здесь. Ты здесь. И он тоже. Посчитай койки. Он здесь.

– Кто?

– Лэддис.

Это имя продирает его до костей.

– Нет.

– Да. – Она закидывает голову назад и смотрит ему в глаза. – Ты ведь знал.

– Нет.

– Знал, знал. Тебе нельзя уезжать.

– Ты постоянно напряжена.

Он начинает разминать ей плечи, и в ответ, от неожиданности, она издает тихий стон, вызывающий у него мгновенную эрекцию.

– Уже нет, – говорит она. – Я ведь дома.

– Это не дом, – говорит он.

– А что же? Это мой дом. Она здесь. И он здесь.

– Лэддис.

– Лэддис, – повторяет она за ним. И после паузы: – Я должна идти.

– Нет. – Он плачет. – Нет. Останься.

– Господи. – Она снова прижимается к нему. – Отпусти меня. Отпусти.

– Пожалуйста, не уходи. – Его слезы капают ей на живот и смешиваются с вытекающей из нее жидкостью.

– Позволь тебя еще немного подержать. Еще чуть-чуть. Пожалуйста.

С ее губ слетает пузырек звука – полувздох, полустон, отрывисто-прекрасный в своей отчаянности, и она прикладывается губами к его согнутым пальцам.

– Хорошо. Держи крепко. Изо всех сил.

Он обнимает свою жену. И держит, держит.

В пять утра, когда землю поливал дождь, Тедди спустился с верхней кровати, достал из кармана плаща блокнот, сел за стол, где они накануне играли в покер, и раскрыл его на странице с записью «закона 4» от Рейчел Соландо.

Трей и Бибби продолжали храпеть так же громко, как барабанил дождь. Чак спал тихо, на животе, и его кулак как будто что-то нашептывал ему в ухо.

Тедди смотрел на страницу. Все так просто, если знать ключ. В сущности, детский шифр. И все-таки шифр, так что Тедди до шести часов с ним разбирался.

Оторвавшись от блокнота, он увидел, что с нижней кровати, подперев кулаком подбородок, на него глядит Чак.

– Мы уезжаем, босс?

Тедди помотал головой.

– Счас хрен уедешь, – раздался голос Трея, который вылез из кровати и поднял жалюзи: пейзаж тонул в жемчужной пелене. – Вон чё деется.

Удерживать сновидение становилось ему все труднее, ее запах улетучился одновременно с поднятием жалюзи, с сухим покашливанием Бибби, с громким зевотным потягиванием Трея.

Тедди думал, и отнюдь не в первый раз, о том, не станет ли этот день, еще один день тоски по ней, для него последним. Если бы он мог повернуть время вспять и вернуть то утро и тот пожар, чтобы в нем погиб он, а не она, он бы это сделал. Без вопросов. Такого вопроса не существовало. Но шли годы, а тоска не убывала, только росла, и его потребность в ней превратилась в незаживающую, кровоточащую рану.

Я обнимал ее, хотелось ему сказать Чаку, и Трею, и Бибби. Я обнимал ее, пока Бинг Кросби проникновенно пел по радио на кухне, я вдыхал ее запах вместе с запахами нашей квартиры в Баттонвуде и озера, где мы с ней жили в то лето, и ее губы касались моих согнутых пальцев.

Я обнимал ее. Вот то, чего этот мир мне дать не в состоянии. Этот мир может мне только напомнить о том, чего у меня нет и никогда не будет и что у меня было так недолго.

Мы должны были вместе состариться, Долорес. Вырастить детей. Гулять под старыми деревьями. Я хотел видеть, как морщинки отпечатываются на твоем лице, и быть свидетелем появления каждой новой морщинки. Мы должны были умереть вместе.

А не так. Не так.

Я обнимал ее, хотелось ему сказать, и если бы знать наверняка, что мне надо только умереть, чтобы она снова оказалась в моих объятиях, я бы выстрелил себе в голову быстрее, чем об этом можно подумать.

Чак ждал, глядя на него.

– Я разгадал шифр, – сказал Тедди.

– Да? И это все?