Текст книги "Остров проклятых"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

23

Коули вытер лицо платком и сел на стул, а Чак обогнул стол и остановился рядом с ним. Тедди вертел перед собой странный пистолет.

Потом он перевел взгляд на Чака, который успел сесть, и только сейчас заметил на нем рабочий халат.

– Я думал, ты погиб, – сказал он.

– Жив курилка, – ответил Чак.

Вдруг Тедди стало трудно говорить. Он начал заикаться, как и предсказывала ему женщина-врач.

– Я… я… готов… был… умереть, чтобы вытащить тебя… отсюда. Я… – Он бросил пистолет на стол, чувствуя, что из него ушли последние силы. Он рухнул на стул, не в силах продолжать.

– Мне очень жаль, – сказал Чак. – Мы с доктором Коули промучились не одну неделю, прежде чем решили запустить этот план. Меньше всего мне хотелось оказаться предателем или тебя расстроить. Поверь мне. Но мы посчитали, что у нас нет альтернативы.

– Времени у нас в обрез, – заметил Коули. – Это была наша последняя попытка вернуть вас к жизни, Эндрю. Идея радикальная даже для этого заведения, но я надеялся, что она сработает.

Тедди хотел утереть пот с глаз, но только размазал. Он вглядывался в Чака сквозь эту пелену.

– Кто вы? – спросил он.

Чак протянул ему руку через стол:

– Доктор Лестер Шин.

Тедди от рукопожатия отказался, и через пару секунд Шин ее убрал.

– Значит… – Тедди ноздрями втянул влажный воздух, – значит, вы спокойно выслушивали мои слова о том, как нам необходимо найти Шина, а сами… а сами и были этим Шином.

Шин молча кивнул.

– Называли меня «боссом». Травили анекдоты. Развлекали. И все это время следили за каждым моим шагом, да, Лестер?

Шин, не выдержав его взгляда, опустил глаза на собственный галстук, которым тихо поигрывал.

– Я должен был присматривать за вами в интересах вашей же безопасности.

– Моей безопасности, – повторил Тедди. – Это меняет дело. Все сразу стало моральным.

Шин оставил в покое свой галстук.

– Мы знаем друг друга два года, Эндрю.

– Меня зовут не Эндрю.

– Я ваш психиатр. Вот уже два года. Неужели вы меня не узнаете?

Тедди рукавом пиджака провел по глазам, на этот раз зрение прояснилось, и он отчетливо разглядел перед собой старину Чака с его неумелым обращением с оружием и изнеженными руками, никак не вязавшимися с профессией силовика. Это были руки врача.

– Вы были моим другом, – сказал Тедди. – Я вам доверял. Рассказывал о своей жене. Об отце. Ради вас я корячился на этом чертовом утесе. А в это время вы за мной присматривали? В интересах моей безопасности? Вы были моим другом, Чак. Ах, извините. Лестер.

Шин закурил, и Тедди не без удовольствия отметил про себя, что у доктора тоже дрожат руки. Не сильно. Не так, как у него самого, но все же. Правда, после того как доктор закурил и бросил обгорелую спичку в пепельницу, тремор прекратился.

Надеюсь, тебя мучит та же проблема, подумал Тедди.

– Да, – заговорил Шин, Тедди же зарекся с этой минуты думать о нем как о Чаке. – Да, я заботился о вашей безопасности. Мое исчезновение, если хотите знать, было частью вашей фантазии. Учетный листок Лэддиса вы должны были найти на дороге, но на вершине утеса произошла неожиданность. Я вытащил бумажку из заднего кармана, и ее унес ветер. Я полез за ней вниз, понимая, что иначе по этой крутизне полезете вы. Спустился под ребро утеса, а дальше не могу. Захватило дух. А минут через двадцать вы спустились у меня под носом. При желании я мог до вас дотронуться.

Коули прочистил горло.

– Когда вы полезли с обрыва, мы уже были готовы отменить всю затею. Зря не отменили.

– Затея. – Тедди подавил смешок, прикрыв рот ладонью.

– Да, Эндрю, это был спектакль, – сказал Коули. – Такая…

– Меня зовут Тедди.

– …пьеса, между прочим, вами написанная, а мы лишь помогли вам ее поставить. Но пьесы без финала не бывает, а финалом в данном случае был для вас маяк.

– Как удобно, – покивал Тедди, разглядывая голые стены.

– Вы рассказывали нам эту историю на протяжении двух лет. Про то, как вы приехали сюда в поисках пропавшего больного и столкнулись с хирургическими экспериментами в духе Третьего рейха и промывкой мозгов в советском духе. Про то, как Рейчел Соландо убила троих своих детей, в точности как ваша жена. Про то, как у вас силой отняли вашего напарника. Кстати, ну и имечко вы ему дали! Чак Ауле. С ума сойти. Попробуйте быстро произнести несколько раз подряд. Шутки у вас, Эндрю, скажу я вам. Ну вот, отняли, значит, у вас напарника, и вам пришлось бороться в одиночку, но тут вас взяли в оборот. Чем-то накачали. И теперь вы не можете рассказать всю правду сенатору Херли. Тоже выдуманному. Вам перечислить имена сенаторов от штата Нью-Гэмпшир, Эндрю? Они у меня записаны.

– Так вы всё подстроили? – спросил Тедди.

– Да.

И тут он захохотал. Последний раз он так смеялся, когда Долорес была еще жива. Отголоски смеха, сталкиваясь друг с другом и возвращаясь к нему, смешивались с новыми взрывами, обтекали стены и выплескивались наружу, в океан.

– А ураган вы тоже подстроили? – Он хлопнул по столу от избытка чувств. – Интересно, доктор, как вам это удалось?

– Подстроить ураган невозможно, – ответил Коули.

– Да уж, – сказал Тедди. – Даже у вас не получится. – И еще раз со смехом хлопнул по столу.

Главврач посмотрел на его руку, потом ему в глаза.

– Но существует такая вещь, как метеопрогноз, Эндрю. С поправкой на особенности островной жизни.

Тедди покачал головой. Прилипшая к губам улыбка, из которой ушло тепло, вероятно, выглядела глупой и беспомощной.

– Вы, ребята, не из тех, кто сдает позиции.

– Ураган был составной частью вашей фантазии, – сказал Коули. – Нам пришлось его дожидаться.

– Все вранье, – парировал Тедди.

– Вранье? Тогда объясните, откуда мы знаем анаграммы. Объясните, каким образом дети на фотографиях и в ваших снах – одни и те же. Ведь если бы это были дети Рейчел Соландо, то вы их не могли видеть. Объясните мне, Эндрю, происхождение фразы, которую я произнес при вашем появлении: «Малыш, ты почему весь мокрый?» Считаете, что я читаю мысли?

– Нет, – сказал Тедди. – Считаю, что я был мокрый.

На момент показалось, что Коули сейчас взорвется. Но он сделал глубокий вдох, сложил руки и положил их на стол.

– Ваш пистолет был наполнен водой. Ваши шифры, Эндрю, говорят сами за себя. Вы сами с собой играете в игры. Взять хотя бы ваши записи в дневнике. Например, последнюю. Взгляните. Три строчки. Девять букв. Для вас расшифровать это – пара пустяков. Взгляните.

Тедди опустил взгляд на страницу.

13(М)-21(U)-25(Y)-18(R)-1(A)-5(E)-8(H)-15(O)-9(I)

– У нас нет на это времени, – вмешался Лестер Шин. – Поймите, все изменилось. Я о психиатрии. Тут идет своя война, и мы ее проигрываем.

М – U – Y – R – A – E – H – O – I

– Вот как? И кто же эти «мы»? – рассеянно спросил Тедди.

– Те, кто считает, что путь к сознанию лежит не через втыкание пестика для колки льда в мозг или лошадиные дозы опасных медикаментов, а через честное сведение счетов с человеческим «я».

– Честное сведение счетов с человеческим «я», – повторил Тедди. – Ух ты, здорово.

Три строчки, сказал Коули. Вероятно, по три буквы в строке.

– Послушайте, – сказал Шин. – Если мы с вами потерпим неудачу, это будет наше глобальное поражение. В данный момент власть находится в руках хирургов, но это ненадолго. Штурвал перехватят фармацевты, вот только медицина от этого менее варварской не станет. Разве что на поверхности. То же зомбирование с помощью мощных препаратов, которое происходит сейчас, продолжится под более приемлемой публичной вывеской. Здесь же, в этой клинике, Эндрю, все упирается в вас.

– Меня зовут Тедди. Тедди Дэниелс.

Первая строка, подумал Тедди, это, вероятно, «you».

– Нэринг уже запланировал операционное исследование на базе вашего дела, Эндрю.

Тедди оторвался от страницы.

Коули подтвердил эту информацию кивком.

– Нам дали на все про все четыре дня. Если мы потерпим неудачу, вас ждет операция.

– Какая?

Коули посмотрел на Шина, но тот был занят изучением сигареты.

– Какая? – повторил свой вопрос Тедди.

Коули уже хотел ответить, но Шин его опередил.

– Трансорбитальная лоботомия, – произнес он усталым голосом.

Тедди сморгнул, опустил взгляд на страницу и отыскал в шифре второе слово: «are».

– Как Нойса, – отозвался он. – Сейчас вы мне скажете, что его здесь тоже нет.

– Он здесь, – возразил Коули. – Многое из того, что вы рассказывали о нем доктору Шину, правда. Но домой, в Бостон, он не возвращался. И в тюрьме вы с ним не встречались. Он в этой клинике с августа пятидесятого. В какой-то момент, видя положительную динамику, его перевели из корпуса С в корпус А. Где вы его и избили.

Тедди оторвался от шифра.

– Я – что?

– Вы его избили. Две недели назад. До полусмерти.

– За что?

Коули глянул на Шина.

– За то, что он назвал вас Лэддисом, – сказал Шин.

– Неправда. Я видел его вчера, и он…

– Да?

– Он ни разу не назвал меня Лэддисом, уж точно.

– Нет? – Коули перевернул страничку тетради. – У меня есть распечатки ваших разговоров. Магнитофонная запись лежит в офисе, так что обойдемся распечатками. Посмотрим, знаком ли вам этот текст. – Он поправил очки и склонился над страницей. – Цитирую… «Все дело в тебе, Лэддис. С самого начала. А я сбоку припека. Одно звено в цепочке».

Тедди помотал головой:

– Он не называл меня Лэддисом. Вы сместили акценты. Он говорил, что дело в вас… то есть во мне… и в Лэддисе.

Коули засмеялся:

– Ну вы и жук.

Тедди улыбнулся:

– То же самое я думаю про вас.

Коули снова обратился к распечатке:

– Как насчет этого? Помните, как вы спросили Нойса, что у него с лицом?

– Конечно. Я спросил, кто его так отделал?

– Ваши доподлинные слова: «Кто это сделал?» Правильно?

Тедди кивнул.

– На что Нойс ответил – я цитирую – «ты».

– Да, но…

Коули разглядывал его, как энтомолог насекомое под увеличительным стеклом.

– Да?

– Он выражался…

– Я вас слушаю.

Тедди никак не мог подыскать правильные слова, чтобы выстроить их в цепочку, в такой подвижной состав.

– Он хотел сказать… – Тедди говорил медленно, подбирая слова, – то, что я не сумел помешать его возвращению в эту клинику… косвенным образом… привело к его избиению. Он не утверждал, что я его избил.

– Он сказал: «Это сделал ты».

Тедди пожал плечами:

– Пусть так, но мы с вами расходимся в интерпретации его слов.

Коули перевернул страницу.

– А как насчет этого пассажа? Нойс говорит: «Они знали. Неужели непонятно? Все, что у тебя на уме. Весь твой план. Это их игра. Отлично разыгранная пьеса. Все это придумано для тебя».

Тедди привалился к спинке стула.

– Столько пациентов, столько людей, с которыми якобы я прожил вместе почти два года, и никто не сказал мне ни слова о том, что я целых четыре дня участвую в этом маскараде?

Коули закрыл тетрадь.

– Они к этому привыкли. Вы уже год как разгуливаете с этим пластиковым беджиком. Сначала я подумал, что это будет хороший тест: дать ее вам и посмотреть, как вы себя поведете. Но что вы с ней так далеко зайдете, я и представить себе не мог. Откройте свой бумажник и скажите мне: она пластиковая?

– Дайте мне сначала разгадать шифр.

– Вы уже почти разгадали. Остались три буквы. Вам помочь, Эндрю?

– Тедди.

Коули покачал головой:

– Эндрю. Эндрю Лэддис.

– Тедди.

Коули наблюдал за тем, как он расставляет буквы на странице.

– О чем тут говорится?

Тедди засмеялся.

– Скажите нам.

Он мотнул головой.

– Поделитесь с нами, прошу вас.

– Вы это подстроили. Вы всюду расставили зашифрованные послания. Вы придумали Рейчел Соландо, использовав имя моей жены. Все это ваших рук дело.

– О чем идет речь в последнем шифре? – медленно, с расстановкой спросил Коули.

Тедди перевернул тетрадь, чтобы они оба могли прочесть:

YOU

ARE

HIM[18]18
  Ты – это он (англ.).


[Закрыть]

– Довольны? – спросил Тедди.

Коули встал. Он выглядел обессиленным. Дошедшим до ручки. Когда он заговорил, в его голосе была опустошенность, которой Тедди прежде в нем не замечал.

– Мы надеялись. Мы надеялись, что нам удастся вас спасти. Мы поставили на кон свою репутацию. А сейчас пойдут разговоры о том, что мы позволили больному реально разыграть свой величайший бред, взамен же получили несколько травмированных охранников и сожженную машину. К профессиональным насмешкам я отношусь спокойно. – Он присел на подоконник и выглянул в квадратное оконце. – Может, я перерос это заведение. Или оно меня переросло. Но недалек тот день, пристав, когда медицина вытравит из человека все человеческое. Вы меня понимаете?

Тедди немного помолчал.

– Не совсем.

– Неудивительно. – Коули сложил руки на груди. В комнате на какое-то время воцарилась тишина, если не считать звуков бриза и океанского прибоя. – Вы солдат с отличиями, хорошо натренированный в рукопашном бою. За время, проведенное здесь, вы покалечили восьмерых охранников, не считая сегодняшних двоих, четырех пациентов и пятерых санитаров. Мы с доктором Шином боролись за вас долго и упорно. Но большинство персонала и вся верхушка пенитенциарной системы требуют от нас результата, в противном случае вас сделают абсолютно недееспособным.

Он слез с подоконника, снова подошел к столу и, опершись на него руками, подался вперед, держа Тедди под прицелом своих пасмурно-печальных глаз.

– Это была наша последняя попытка, Эндрю. Если вы не признаете, что вы тот, кто вы есть, и сделали то, что сделали, если вы не предпримете усилий, чтобы приплыть к берегу здравого смысла, то не в нашей власти будет вас спасти.

Он протянул ему руку.

– Ну что? – сказал он охрипшим голосом. – Эндрю. Пожалуйста. Помогите мне спасти вас.

Тедди принял эту руку и ответил крепким, недвусмысленным рукопожатием и таким же недвусмысленным взглядом. А еще улыбкой.

– Хватит называть меня Эндрю.

24

Его отвели в корпус С в наручниках.

Там его препроводили в полуподвальный этаж, где больные провожали его криками из камер. Они обещали его избить. Изнасиловать. Один поклялся, что разделает его, как свиноматку, и будет смаковать по кусочку.

В камере его с двух сторон караулили охранники, пока медсестра делала ему в плечо укол.

От ее волос пахло земляничным мылом. Когда она наклонилась, он ощутил ее дыхание и сразу ее узнал.

– Вы выдавали себя за Рейчел, – сказал он.

– Держите его, – попросила медсестра.

Охранники вцепились ему в плечи и вытянули руки по швам.

– Это были вы. Только с крашеными волосами. Вы – Рейчел.

– Не дергайтесь, – сказала она и вонзила иглу.

Он перехватил ее взгляд.

– Вы отличная актриса. Нет, я правда вам поверил. Все эти слова про вашего погибшего Джима. Очень убедительно, Рейчел.

Она отвела взгляд.

– Меня зовут Эмили, – сказала она и вытащила иглу. – А теперь поспите.

– Ну пожалуйста, – позвал он ее, когда она пошла к выходу.

Она обернулась уже в дверях.

– Это же были вы.

Она призналась – нет, не кивком, а глазами, неуловимым движением ресниц и одарила его улыбкой, такой безрадостной, что ему захотелось поцеловать ее волосы.

– Спокойной ночи, – сказала она.

Он не почувствовал, как охранники сняли с него наручники, не слышал, как они ушли. Звуки из соседних камер сошли на нет, воздух затвердел, превратившись в янтарь, а сам он лежал навзничь на влажной туче, и ноги-руки стали губками.

Он погрузился в сон.

Во сне они с Долорес жили в доме на берегу озера.

Им пришлось уехать из города.

Город дышал убогостью и насилием.

К тому же она спалила их квартиру в Баттонвуде.

Чтобы избавиться от призраков.

Ему снилось, что их любовь – это сталь, которой не страшны ни огонь, ни дождь, ни удары молота.

Ему снилось, что Долорес безумна.

Как-то маленькая Рейчел, когда он был уже пьяненький, но не настолько, чтобы не суметь прочитать ей сказку на ночь, перебила его:

– Папа?

– Что, солнышко? – спросил он.

– Мама иногда на меня странно смотрит.

– Странно – это как?

– Просто странно.

– Тебе становится смешно?

Она покачала головой.

– Нет?

– Нет, – подтвердила она.

– И как же она тогда на тебя смотрит?

– Как будто я ее сильно расстроила.

Он поправил одеяло, поцеловал ее на прощание, потерся носом о ее шею и заверил, что она никого не расстроила. Просто не может расстроить. Ни сейчас, ни в будущем.

Другая ночь. Он собирается лечь в постель, а Долорес, уже лежащая в кровати, потирает шрамы на запястьях и говорит ему:

– Когда ты уходишь в другое место, одна твоя половина остается там.

Он снимает часы и кладет их на тумбочку.

– Какое другое место, детка?

– А вторая половина… – она прикусывает губу, и вид у нее такой, словно она сейчас начнет бить себя по лицу кулаками, – лучше бы она совсем не возвращалась.

Она считала местного мясника шпионом. Говорила, что он ей улыбается, пока с ножа капает кровь, и что он знает русский.

Она говорила, что иногда чувствует, как этот нож вонзается ей в грудь.

Однажды маленький Тедди, когда они смотрели бейсбольную игру в Фенвей-парке, сказал ему:

– Я хотел бы жить здесь.

– Мы здесь и так живем.

– Нет, в парке.

– А чем тебе не нравится наш дом?

– Слишком много воды.

Тедди отхлебнул из фляжки и задумался. Его старший сын для своего возраста был высокий и сильный, но он часто пускал слезу и пугался по пустякам. Вот они, нынешние подростки, избалованные и изнеженные в эпоху экономического бума. Была бы жива моя мать, подумал Тедди, она бы научила внуков быть твердыми и сильными. Этот мир на них плевать хотел. Он никому ничего не дает. Только забирает.

Конечно, подобные уроки должен преподать отец, но без матери они не будут до конца усвоены.

Долорес же забивала им головы всякими снами и фантазиями, слишком часто водила их в кино, в цирк и на ярмарки.

Он отхлебнул еще из фляжки и сказал сыну:

– Слишком много воды. Еще что?

– Ничего, сэр.

Он спрашивал ее:

– Что не так? Чего я не делаю? Что я тебе недодаю? Как мне сделать тебя счастливой?

На что она отвечала:

– Я счастлива.

– Неправда. Скажи, что я должен сделать, и я это сделаю.

– Я в порядке.

– То ты вся кипишь, а то порхаешь, как бабочка.

– Что из двух тебя не устраивает?

– Это пугает детей и меня тоже. Ты не в порядке.

– Ничего подобного.

– Постоянно хандришь.

– Нет, – возражала она. – Это ты хандришь.

Он поговорил со священником, и тот пару раз к ним зашел. Поговорил с ее сестрами, и старшая, Далила, приехала к ним как-то на недельку из Виргинии. На какое-то время это помогло.

Они оба избегали разговоров о докторах. Доктор нужен психам, а она не псих. Просто напряжена и несчастна.

В тот вечер на тротуаре возле клуба «Кокосовая роща» он заглянул в такси через открытое окно, и они оказались лицом к лицу.

И он тогда подумал:

Я тебя знаю. Я знаю тебя сто лет и только ждал, когда ты, наконец, появишься. Долгие годы.

Я знал тебя еще в утробе матери.

Вот так, не больше и не меньше.

Он не рвался уложить ее в постель, как любой отбывающий на фронт солдат, так как точно знал, что вернется домой. Не для того же боги так выстроили звезды и помогли ему встретить свою вторую половину, чтобы тут же у него отнять.

Он просунул голову в окно машины и сказал ей:

– Не волнуйся, я вернусь.

Она тронула пальцем его лицо и сказала:

– Ты уж постарайся.

Ему снилось, что он вернулся в их дом у озера.

Две недели он преследовал одного типа – от доков в Южном Бостоне до Талсы, с десятком остановок в промежутке, постоянно отставая на полшага, пока не столкнулся с ним нос к носу, выйдя из мужского туалета на заправочной.

В одиннадцать утра он вошел в дом, радуясь тому, что сегодня рабочий день, мальчики в школе, а значит, он может сразу рухнуть на постель и отлежаться, сейчас же он ощущал усталость в каждой косточке. Он налил себе двойной скотч и громко позвал Долорес. Она была на заднем дворе и вошла со словами:

– Там мало оставалось.

Он повернулся к ней со стаканом в руке.

– Ты о чем, милая?

И тут он увидел, что она совершенно мокрая, как будто только что вышла из-под душа в своем старом темном платье с выцветшими узорами. Она была босиком, вода капала с волос, стекала с подола.

– Детка, ты почему вся мокрая? – спросил он.

– Там мало оставалось, – повторила она, ставя бутылку на рабочий столик. – Я не уснула.

С этими словами она снова вышла во двор.

Тедди видел, как она, петляя и покачиваясь, направляется к беседке. Он поставил выпивку на столик и взял в руки бутылку. Это была настойка опия, прописанная ей врачом после больницы. Уезжая в командировку, он отмерял нужную дозу, переливал во флакончик и оставлял для нее в аптечке. Бутылку же запирал на ключ в подвале.

Она осушила ее до дна, притом что в бутылке оставалась шестимесячная доза.

Доплетясь до беседки, она шагнула на ступеньку, упала на колени, поднялась.

Как она добралась до бутылки? Шкафчик был заперт на замок, причем не обычный замок. Даже крепкий мужчина, вооруженный болторезным станком, не сумел бы его снять. Открыть же его она не могла, так как у него единственный ключ.

Он видел, как она уселась на качалку в беседке. Переведя взгляд на бутылку, он припомнил, как стоял на этом самом месте в день отъезда, как перелил опий маленькими ложечками во флакон, при этом разок-другой отпив виски, как поглядывал на озеро, как убрал флакон в аптечку и поднялся наверх попрощаться с детьми, как потом спустился обратно и ответил на звонок из регионального офиса, как взял плащ и походную сумку, поцеловал Долорес на пороге и направился к своей машине…

…оставив бутылку на рабочем столике.

Он толкнул сетчатую дверь, пересек лужайку и поднялся по ступенькам в беседку, она же следила за его приближением, насквозь мокрая, отталкиваясь одной ногой от пола и тихо раскачиваясь взад-вперед.

– Детка, когда ты все это выпила? – спросил он.

– Утречком. – Она показала ему язык, а потом с задумчивой улыбкой задрала голову к неровному потолку. – Там мало оставалось. Не могу заснуть, а хочется. Ужасно устала.

За ее спиной, в озере, плавали три бревнышка, и, хотя Тедди сразу понял, что это никакие не бревнышки, он поспешил перевести взгляд на жену.

– Отчего ты так устала?

Она вздернула плечиками и развела руками.

– От всего этого. Ужасно устала. Хочу домой.

– Ты дома.

Она показала вверх:

– Домой-домой.

Тедди еще раз поглядел в сторону бревнышек, медленно дрейфующих по воде.

– Где Рейчел?

– В школе.

– Она еще слишком маленькая для школы, детка.

– Только не для моей школы, – сказала его жена, оскалившись.

И тут он закричал. Крик был такой страшный, что Долорес свалилась с качалки, а он перепрыгнул через нее, перемахнул через перила и побежал, выкрикивая «нет» и «господи» и «Христом Богом» и «только не мои детки», вопя, крича, стеная.

Он с ходу бросился в озеро, споткнулся, упал лицом вниз, вода накрыла его, как нефтяное пятно, но он все плыл и плыл и вынырнул аккурат среди трех дрейфующих бревнышек. Его деток.

Эдвард и Дэниел лежали лицом в воде, а вот Рейчел плавала на спине с открытыми глазами, обращенными к небу и облакам, в зрачках та же опустошенность, что и в глазах ее матери.

Он выносил их одного за другим и бережно складывал на берегу. Держал крепко, но нежно. Осязал все их косточки. Гладил по щекам. Оглаживал их плечи, грудь, ноги, ступни. Обцеловывал.

Потом рухнул на колени, и его рвало так, что в районе солнечного сплетения разгорелся пожар, а в желудке не осталось даже крошечного кусочка.

Он вернулся к утопленникам, чтобы сложить им руки на груди, и тут обратил внимание на то, что у Дэниела и Рейчел вокруг запястий следы от веревок, и тогда он понял, что Эдвард стал первой жертвой. А эти двое ждали на берегу своей очереди, все слыша, зная, что она за ними вернется.

Он еще раз поцеловал всех троих в обе щеки и в лоб и закрыл Рейчел глаза.

Брыкались ли они, когда она несла их в воду? Кричали? Или обмякли и лишь скулили, смирившись с неизбежным?

Он вспомнил, как первый раз увидел свою будущую жену на танцах в фиалковом платье, увидел это выражение лица, в которое сразу влюбился. Тогда подумалось, что оно вызвано ее неуверенностью: в шикарном платье, в шикарном клубе. Но он ошибся. Это был ужас, не очень-то и замаскированный, ужас, поселившийся в ней давно и навсегда. Ужас перед внешним миром – поездами, бомбами, громыхающими трамваями, отбойными молотками, темными улицами, русскими подлодками, кабаками с буйными завсегдатаями, океанами с акулами, азиатами с красными цитатниками в одной руке и винтовками в другой.

Все это и многое другое вызывало у нее священный ужас, но больше всего – то, что сидело в ней самой, этакий жучок с высшим интеллектом, который, засев в ее мозгу, затевал с ним рискованные игры: нажимал лапками на разные точки, отсоединял кабели по собственной прихоти.

Оставив детей на берегу, Тедди долго сидел в беседке на полу и смотрел, как жена раскачивается на качалке, и ужаснее всего было то, что его любовь к ней ничуть не стала меньше. Если бы он мог спасти ее разум, пожертвовав своим, он бы сделал это. Отдать свои руки-ноги? Без вопросов. Она была единственной любовью его жизни. Благодаря ей он выстоял в войне, в этом жутком мире. Он любил ее больше жизни, больше собственной души.

Но он оказался несостоятельным. Перед ней. Перед своими детьми. Перед семьей, которую они пытались вместе построить. Потому что он отказался видеть Долорес такой, какая она есть, то, что ее безумие – это не ее вина, что оно ей не подконтрольно, что оно не является свидетельством моральных слабостей или отсутствия воли.

Он отказывался это видеть. Ведь если она действительно его единственная любовь, его бессмертное альтер эго, то что тогда говорить о его собственном разуме, его вменяемости, его моральных слабостях?

Вот почему он отстранился от проблем, от жены. Он бросил ее, свою единственную любовь, одну и позволил ее разуму пожрать самого себя.

Он смотрел, как она раскачивается на качалке. Как же он любил ее в эту минуту!

Любил, стыдно сказать, сильнее, чем сыновей.

Сильнее, чем Рейчел?

Пожалуй, нет. Все-таки нет.

Он мысленно увидел, как Долорес несет Рейчел к озеру, как опускает ее в воду и у девочки округляются глаза от ужаса.

Он смотрел на жену, мысленно видя дочь, а про себя думал: Бессердечная, жестокая сучка.

Он сидел на полу беседки и плакал. Как долго, он не знал. Он видел сквозь слезы Долорес на крыльце, поджидающую его с цветами; во время их медового месяца, глядящую на него через плечо; в фиалковом платье; беременную Эдвардом; снимающую свою ресничку с его щеки и при этом увернувшуюся от поцелуя; сжавшуюся в комок у него на руках и чмокающую его в запястье; улыбающуюся ему своей утренней воскресной улыбкой, а также глядящую на него в упор, когда от ее лица оставались только эти огромные глаза, в которых читались страх и одиночество; всегда, всегда в глубине души она оставалась совершенно одинокой…

Он встал, колени дрожали.

Он присел рядом с женой на качалку.

– Мой добрый муж, – сказала она.

– Это я-то? – возразил он. – Нет.

– Да. – Она взяла его за руку. – Ты любишь меня, я знаю. Да, ты не идеален…

О чем они подумали, Дэниел и Рейчел, проснувшись оттого, что собственная мать связывала им запястья? Что прочли в ее глазах?

– О господи!

– Я понимаю. Но ты мой. И ты стараешься.

– Детка, прошу тебя, не говори больше ничего.

А Эдвард наверняка бросился бежать, и ей пришлось гоняться за ним по дому.

Лицо ее просветлело от счастья.

– Давай перенесем их в кухню, – сказала она.

– Что?

Она оседлала его и прижала к своему влажному телу.

– Посадим их за стол, Эндрю.

Она поцеловала его в веки, а он, вжавшись в нее, рыдал ей в плечо.

– Они будут нашими живыми куклами, – говорила она. – Мы их обсушим.

– Что? – Его голос утонул в теплой плоти.

– Переоденем их, – шептала она ему в ухо. – Возьмем к себе в постель.

– Не говори ничего, прошу тебя.

– Только на одну ночь.

– Пожалуйста.

– А завтра возьмем их на пикник.

– Если ты меня любишь… – Он представил себе их лежащими сейчас на берегу.

– Я всегда тебя любила, милый.

– Если ты меня любишь, умоляю, замолчи.

Ему захотелось снова к детям – оживить их и увезти отсюда, подальше от нее.

Долорес положила руку на его пистолет.

Он тут же сверху положил свою руку.

– Мне надо, чтобы ты любил меня, – сказала она. – Мне надо, чтобы ты меня освободил.

Она потянулась к пистолету, но он убрал ее ладонь. Он заглянул в ее глаза. Такие яркие, смотреть больно. Нечеловеческие глаза. Скорее собачьи. Или волчьи.

После войны, после Дахау он поклялся, что никого больше не убьет, ну разве что в безвыходной ситуации. Если на него будет нацелен пистолет. Только тогда.

Еще одной смерти он не выдержит. Не переживет.

Она снова потянулась к пистолету (глаза сделались еще ярче), и снова он убрал ее руку.

Он бросил взгляд в сторону берега – тела аккуратно сложены рядком, плечо к плечу.

Он вытащил пистолет из кобуры. И показал ей.

Закусив губу, она кивнула ему сквозь слезы. Потом подняла взгляд кверху и сказала:

– Мы сделаем вид, что они с нами. Мы искупаем их в ванне, Эндрю.

Он приставил пистолет к ее животу, рука дрожала, губы дрожали, и он сказал:

– Я люблю тебя, Долорес.

Но даже в эту минуту, когда дуло упиралось в ее живот, он был уверен, что не сделает этого.

Она опустила взгляд, словно удивляясь тому, что она еще здесь и он рядом.

– Я тебя тоже люблю. Очень. Я тебя люблю, как…

Тут он нажал на спуск. Из ее глаз брызнул звук выстрела, а изо рта воздух; глядя ему в глаза, она заткнула пулевое отверстие одной рукой, а другой схватила его за волосы.

И пока из нее уходила жизнь, он прижимал ее к себе, а она обмякла в его объятиях, и так он долго ее держал, выплакивая слова роковой любви в ее старое выцветшее платье.

Сидя в темноте, сначала он учуял сигаретный запах и лишь потом разглядел тлеющий уголек – это Шин сделал затяжку, разглядывая его в упор.

Он сидел на кровати и плакал, не в силах остановиться и повторяя снова и снова:

– Рейчел, Рейчел, Рейчел.

Он видел ее обращенные к небу глаза, ее летящие волосы.

Когда его перестало трясти и слезы высохли, Шин спросил:

– О какой Рейчел вы вспоминали?

– Рейчел Лэддис, – ответил он.

– А вы тогда?..

– Эндрю, – сказал он. – Я Эндрю Лэддис.

Шин включил маленький свет, и по другую сторону решетки обнаружились Коули с охранником. Охранник стоял спиной, зато Коули, держась за железные прутья, внимательно следил за происходящим.

– Что привело вас сюда?

Он взял из рук Шина носовой платок и вытер лицо.

– Что привело вас сюда? – повторил свой вопрос Шин.

– Я застрелил свою жену.

– Почему вы это сделали?

– Потому что она убила наших детей и хотела покоя.

– Вы федеральный пристав? – спросил Шин.

– Сейчас нет. Был когда-то.

– Давно вы находитесь здесь?

– С третьего мая пятьдесят второго года.

– Кто была Рейчел?

– Моя дочь. Ей было четыре года.

– А кто сейчас Рейчел Соландо?

– Ее не существует. Я ее выдумал.

– Зачем?

Тедди покачал головой.

– Зачем? – повторил свой вопрос Шин.

– Я не знаю, я не знаю…

– Вы знаете, Эндрю. Скажите мне зачем?

– Не могу.

– Можете.

Тедди обхватил голову руками и начал раскачиваться взад-вперед.