355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Деннис Берджес » Врата «Грейвз» » Текст книги (страница 3)
Врата «Грейвз»
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 02:21

Текст книги "Врата «Грейвз»"


Автор книги: Деннис Берджес


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

– А у вас не найдется теплой пижамы? – спросила она. – Наверняка есть.

Я вспомнил, что на Рождество мне как раз подарили пижаму, которую я еще ни разу не надевал.

– Да, и вполне приличная.

– Вы хотите, чтобы я надела пижаму или халат? Решайте быстрее, Чарльз. Я хочу снять это платье.

Стало ясно, что Адриана не имела ни малейшего намерения удаляться в ночь. Мне оставалось только смириться и подумать, как устроить все наилучшим образом. Более того, мне надо было придумать, как ей выбраться отсюда завтра, чтобы наши имена снова не стали «склоняться». Признаюсь, что мне предстояло решить, смогу ли я заняться с ней любовью. Я даже тешил себя мечтами, что она оказалась здесь именно ради этого. Я вытащил из ящика новую пижаму и протянул ей.

– Адриана, я пойду переоденусь. Вы можете надеть это, – сказал я с ноткой смирения. – Туалетная комната за кухней, вы могли заметить. Можете переодеться там.

Она встала, уронила меха на кресло и повернулась ко мне спиной:

– Там сверху три пуговицы, Чарльз. Будьте так добры…

– А вы сами не можете?…

– Нет, не могу, Чарли. Их трудно достать. Мне помогают одеваться, но здесь нет никого, кроме вас. Надо, ко нечто, изобрести что-нибудь получше пуговиц на спине, вы не думаете? Пожалуйста, окажите мне услугу, Чарльз.

Я удовлетворил ее просьбу и расстегнул три пуговицы. Похоже, в плечи платья была вшита пружина, потому что, как только я расстегнул его, она сбросила его одним движением и сжала рукой у груди. На ней была сорочка, но я не представлял, как она смягчит испытание, которое мне предстояло. «Американский журналист уличен в прелюбодеянии». Я был уверен, что скоро буду читать подобные заголовки. Или еще хуже: «Американец обнаружен в луже крови. Подозревается член парламента».

– Чуть позже я хочу услышать, что вы намереваетесь делать в Восточном Сассексе, – сказала она, подхватив пижаму и направляясь в туалетную.

– Я не собираюсь рассказывать вам, что собираюсь делать в Крауборо. Вы на машине? – спросил я, когда она вышла из комнаты. – Можете уехать завтра домой?

Ответа не последовало.

Я пошел в спальню, переоделся в пижаму и халат и вернулся через несколько минут.

Она стояла прямо у газовой колонки, дрожа в моей новой пижаме.

– Я знаю, что вы не собираетесь мне ничего говорить, Чарльз. Но позвольте мне кое-что вам сказать.

– Что такое? – спросил я, отодвигая ее, чтобы самому встать поближе к теплу.

К моему удивлению, она положила руку мне на плечо, повернула мое лицо к себе и посмотрела прямо мне в глаза.

– Конан Дойл не дурак, что бы о нем ни говорили. Это первое. И второе: у него достаточно влияния, чтобы с ним считались в определенных правительственных кругах. Он легко смог бы разрушить вашу карьеру, вот так. – Она щелкнула пальцами. – Поэтому даже не помышляйте ни о каких разоблачениях в отношении его. Я говорю серьезно. – В ее тоне звучали типичные нотки старшей медицинской сестры. Она вполне соответствовала роли, и наш предыдущий разговор раскрыл мне, где она этому научилась.

– Обещаю, что не буду его недооценивать, – сказал я.

– Уж будьте любезны. Фредди присутствовал на его дебатах с Джозефом Маккейбом прошлым мартом в Куинс-Холл. А вы их не слышали?

– Вы шутите? Билетов не было даже у перекупщиков.

– Так вот, Артур был великолепен, говорит Фредди. Спиритисты продемонстрировали свою силу. Фредди говорит, что не хотел бы дискутировать с ним, а Фредди не последний человек в том, что касается дебатов.

– Знаю, – сказал я. – А я, в свою очередь, не хотел бы обсуждать с ним ваше нынешнее местонахождение. Так что же происходит, миссис Уоллес? Раз уж вы решили прийти сюда, я не стану притворяться, что меня это не радует. – Я по-братски обнял ее за плечи и развернул обратно к огню. – Однако что же все-таки происходит?

– Я не хочу сейчас об этом говорить. Возможно, завтра. Я расскажу вам обо всем в Крауборо, когда мы сядем в поезд, – сказала она, прислоняясь ко мне. – А сегодня просто найдите мне местечко, где я могла бы поспать. – Она опустила взгляд и понизила голос: – Любое, только не дома в одиночестве. – После паузы она добавила: – Будьте джентльменом, Чарли. Ложитесь в кресле, а мне уступите кровать.

Я смирился с двумя обстоятельствами: во-первых, она проведет ночь в моем номере, соглашусь я на это или нет; во-вторых, она не отстанет от меня, когда я поеду в Крауборо.

– Итак, тогда поезд, – сказал я. – Да поможет нам Бог, когда это станет известным.

Она помолчала с полминуты.

– Если подумать, то лучше поехать на разных поездах. Я выеду позже и встречусь с вами в маленьком пабе в гостинице напротив станции, если я правильно помню, около пяти часов. – Потом она прибавила: – Давайте остановимся там?

Я не знал, как ответить.

– Заказать два номера? – спросил я, рассудив, что, раз уж она пришла ко мне домой и надела мою пижаму, я могу позволить себе один дерзкий вопрос.

– Да, два номера, Чарли, хоть это и не имеет значения. Если нас застанут в одном отеле за городом в январе, это все равно что застать нас в одной постели. – Она повернулась ко мне и мягко проговорила – Все в порядке, Чарли. В это время года там никого нет – во всяком случае никого, кто сам бы хотел быть замеченным. Мы будем ходить опустив голову, закажем два номера, и я обо всем расскажу вам завтра вечером. Мне нужен друг – такой, который не связан с моей семьей или делами Фредди. Мне нужен свежий воздух.

С этими словами она прошла ко мне в спальню и закрыла дверь.

Глава 4

Поверьте мне, нет ничего более неестественного, чем банальность.

Установление личности [5]5
  Пер. Н. Войтинской.


[Закрыть]

Около одиннадцати утра в воскресенье я оглядел внушительную библиотеку в просторном загородном доме в Уиндлшеме и стал ждать, когда мой хозяин вернется с чаем. В доме не было заметно присутствия слуг, а Конан Дойл настоял на том, чтобы мы выпили по чашечке перед началом разговора. После поездки на поезде, а потом еще и на машине это проявление гостеприимства обрадовало меня. Библиотека не походила на лондонскую: ни следа беспорядка. Более того, казалось, что в этой библиотеке никто вообще не работает. Многие книги были в кожаных переплетах, и все они аккуратно располагались на прочных резных полках. Комната была меблирована с явным намеком на роскошь. Когда мы приехали, в камине приветливо горел огонь. Я предположил, что Конан Дойл сам развел его перед тем, как поехать в Крауборо и забрать меня.

На большом пустом столе покоился раскрытый альбом. Я подошел к нему и осмотрел не прикасаясь. Он был открыт на развороте, покрытом рисунками и карандашными записями. Нижняя часть правой страницы под номером двадцать пять была оторвана примерно на одну пятую. На этой же странице был большой рисунок коричневой хищной птицы в полете, выпустившей когти, словно готовой схватить жертву. От нее был оторван только небольшой кусок крыла. Я как раз переместил внимание на левую страницу, когда дверь открылась и вошел Конан Дойл с подносом.

– Итак, вы уже увидели рисунки?

– Я только начал рассматривать эти страницы. Это тот самый альбом, который упоминается в письме?

– Да, именно он. И та самая страница. Под птицей была изображена обнаженная женщина. Она наклонялась к левой странице и представляла собой почти зеркальное отражение одетой женщины наверху от птицы. Ее лицо напоминало лицо девушки по центру противоположной страницы: те же темные короткие волосы. Я вырвал страницу из-за слов, написанных на обороте. Взгляните, Чарльз.

Я перевернул оборванную страницу и увидел другие наброски и текст. Чернилами были нарисованы двое полицейских в форме, у каждого в одной руке был штык, а в другой – плачущий младенец. На заднем плане на колени опустилась женщина с встревоженным лицом и простертыми к небу руками. Там же находилась небольшая группа людей. Под рисунком по центру был заголовок «Выселения в Олпрерте». Под заголовком была ссылка на выпуск «Данди Эдвертайзер» от 18 апреля 1889 года. Я не успел разобрать слов.

– Кстати, наверху двадцатой страницы есть довольно похожее изображение Гассмана, – сказал Конан Дойл, склоняясь над заварочным чайником и наполняя его кипящей водой.

Я открыл эту страницу и увидел слегка гротескный портрет привлекательного мужчины с аккуратной небольшой бородой и слегка редеющими волосами.

Он продолжал:

– Одним из отклонений моего отца была бурная реакция на ирландский вопрос – ведь наш род происходит оттуда, хоть я и родился в Шотландии. Когда речь заходила об Ирландии, отец мог быть весьма резок. Его братья даже выходили из комнаты, стоило ему только коснуться этой темы. Его замечания порой граничили с неблагонадежностью, я же в то время поддерживал противоположные взгляды гораздо более горячо, нежели сейчас. С моей стороны это было так же неразумна. С сожалением должен признать, что ни он, ни я не проявляли должной сдержанности в суждениях.

Он принес мне чашку и указал на надпись на верху порванной страницы. Можно было различить, что заметка касалась ареста «семейства, включая двух младенцев четырех и шести месяцев отроду». Затем следовало упоминание об австрийцах в Венгрии. Остальная часть записи отсутствовала.

– И это так разозлило вас, что вы вырвали страницу? – спросил я, дочитав до конца.

Он кивнул:

– Это имело отношение к спору, состоявшемуся между нами за несколько недель до того. В том споре я повел себя очень нетерпимо и, боюсь, позволил себе несколько личных выпадов. Таким образом, отец отомстил мне, или так, по крайней мере, мне тогда показалось. Как глупо со стороны взрослого человека поступать подобным образом! Особенно с моей стороны: ученого мужа, доктора и прочее. Полагаю, я сам вел себя как душевнобольной, – Конан Дойл немного помолчал и продолжил: – Бедный папа. Ему ничего не оставалось делать, кроме как рисовать, злиться на Англию – и спорить со мной. Я плохо с ним обращался.

Мне нечего было сказать, и я сменил тему:

– Значит, вы хранили альбом все это время.

– Да. Когда я понял, что натворил – порвал его личный альбом, – я смутился. Я и видеть-то его не должен был, а уж рвать тем более. И, кроме того, на обратной стороне был этот отличный рисунок Мне стало стыдно и неловко. Помню, Гассман бросал на меня гневные взгляды – ну, вы понимаете. Я положил обрывок в карман и унес. Позже я выбросил его в мусорную корзину в его кабинете. Бесполезно было пытаться восстановить страницу. Рисунок был сделан весной тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. У меня сохранились все его альбомы. Их несколько.

– Значит, Гассман мог запомнить это происшествие?

– Разумеется.

– Или же рассказал о нем кому-нибудь – кому-то, кто запомнил.

– Конечно, это возможно, но маловероятно. В истории его взаимоотношений с пациентом и его семьей это было лишь малозначащим эпизодом. Ему пришлось что-то объяснить отцу – или же ничего ему не объяснять. Что бы он ни решил сделать, ему было бы этого достаточно, чтобы запомнить, но вряд ли это обсуждалось в больнице. Боже мой, дорогой мой, какие странности случаются в клинике для душевнобольных каждый день!

Объясняя это, он не сводил глаз с альбома, положив руку на остаток страницы. Наконец он отвернулся от стола и отошел к камину.

Я вернулся к расспросам о докторе Гассмане:

– Почему вы решили, что он все еще помнит об этом, если он… еще жив?

– Потому что я уже в то время был немного известен. Это звучит нескромно, но это правда. Поэтому Гассман мог это запомнить. И поскольку я тогда был так взволнован, он мог предположить, что я тоже вспомню, если он приведет мне несколько деталей.

– В последний раз вы сказали, что Гассману было бы сейчас очень много лет, будь он жив. Расскажите мне подробнее о нем и о больнице с самого начала, – попросил я.

Дойл жестом пригласил меня сесть возле стола. Сам он опустился на дубовое вращающееся кресло по другую сторону, несколько минут собирался с мыслями и заговорил:

– Мой отец, Чарльз Олтамонт Дойл, был помещен в Королевскую больницу для душевнобольных Монтроуз весной тысяча восемьсот восемьдесят пятого года по приказу об опеке. – Здесь он запнулся и некоторое время собирался с духом, прежде чем продолжить. – Он находился там до начала девяносто второго. Потом его перевели в Королевскую лечебницу в Эдинбурге, потом в Крайтоновский королевский институт в Дамфрисе весной того же года. Там он скончался в октябре девяносто третьего. – Он снова умолк и целую минуту молча пил чай.

Такая долгая пауза в разговоре знакомых может показаться невыносимой, и я уже пытался придумать, что бы сказать, когда он вновь заговорил:

– Доктор Гассман был лечащим. врачом отца с начала восемьдесят шестого года до того момента, когда папа покинул Монтроуз, то есть в течение шести лет. Мы с ним довольно близко познакомились.

Я понимал, что в Викторианскую эпоху он рисковал навлечь на себя осуждение пуритански настроенного общества, навещая отца в сумасшедшем доме.

– Вы ведь тогда немного рисковали репутацией?

– Не могу сказать, что мысль об этом не приходила мне на ум, – ответил он, – но в любом случае именно так я познакомился с Гассманом.

– А вы встречались с ним после того, как ваш отец покинул Монтроуз? – продолжил я.

– Никогда. После кончины отца он прислал мне письмо с соболезнованиями, значит, он следил за течением событий еще более полутора лет. А может, просто прочел некролог. Я написал Гассману короткое письмо с выражением признательности, но ответа не получил и больше никогда о нем не слышал. – Сэр Артур посмотрел прямо на меня. – До…

– Возможно, до настоящего момента, – закончил я. – А сколько ему было лет?

– Дайте подумать. В девяносто втором году мне было тридцать три. Тогда я видел его в последний раз, в тот день, когда отец выезжал из Саннисайда…

– Из Саннисайда? Вы не говорили о Саннисайде, – перебил его я.

– Прошу прощения. Так назывался корпус, в котором он жил в Королевской больнице Монтроуз. Легко догадаться, что мы предпочитали и саму больницу называть Саннисайдом. В любом случае я бы сказал, что тогда доктору Гассману было столько лет, сколько мне сейчас, – немного за шестьдесят. Я хорошо определяю возраст благодаря моей медицинской подготовке. Если я прав, ему теперь должно быть по крайней мере девяносто. Но он умер.

– Давайте сначала разберемся с этим, – сказал я. – Насколько вы уверены, что Гассман скончался?

– Во-первых, я смутно припоминаю, что мне попался его некролог в «Таймс» за несколько лет до начала войны. Я обратил на это внимание, поскольку узнал имя, но также и потому, что там было сказано, что он проживал здесь, в Лондоне, а не в Шотландии и до самой смерти практиковал. В некрологе не указывался его возраст, но упоминались его карьера в Шотландии и долгие годы образцовой службы там. Это должен был быть именно тот человек. Я еще прикинул тогда, что ему было около восьмидесяти. Вот почему это осталось у меня в памяти.

– А вы не припоминаете, чтобы вы кому-нибудь рассказывали об этом? – спросил я, полагая, что следы приведут нас к кому-то из живых знакомых Конан Дойла, а не к мертвецам.

– Вообще-то мог бы, но я не знаю никого, кто знал бы Гассмана, и, как я уже сказал, предпочитаю не говорить на эту тему – это дело семейное. Так что сомневаюсь, что рассказывал об этом кому-либо.

– Вы посылали записку или цветы?

– Я не видел этого человека почти двадцать лет. Нет, не посылал. Хотя теперь, когда вы об этом упомянули, я понимаю, что следовало бы. – Он поерзал в кресле. Оно отозвалось металлическим стоном пружин. – Когда я получил письмо в прошлый вторник, я немедленно сделал несколько звонков и установил, что доктор Гассман, тот самый доктор Гассман, которого я знал, действительно умер в больнице весной тысяча девятьсот девятого года Он был похоронен на небольшом кладбище прямо возле территории больницы. – С этим он открыл ящик стола и вытащил письмо, которое показывал мне прошлой ночью. – Это было оставлено под дверным молоточком на крыльце моего лондонского дома. Оно было в обычном почтовом конверте, на котором было написано только мое имя. Если его написал Гассман, то он написал его из могилы в Ричмонде. – На лице Конан Дойла было выражение полного удовлетворения, когда он опустил письмо обратно в ящик.

Теперь я столкнулся с темой, которую не хотел обсуждать, но выбора не было.

– Вы неоднократно писали для прессы, что общались со своим отцом после его смерти…

– И действительно общался, – прервал меня хозяин дома.

– Разумеется. И много тысяч людей об этом прочли. Любой мошенник мог знать, что все, связанное с вашим отцом, затронет струны вашей души. Умный и решительный мошенник откопал бы несколько имен, так или иначе связанных для вас с отцом. Мы не знаем, кто мог видеть тот альбом за три года пребывания вашего отца в Монтроуз-Саннисайде, после того как был сделан рисунок.

– Это так, но только Гассман знал об обстоятельствах, при которых он был вырван. Даже отец не знал. Только отец и доктор Гассман видели изображение молодой женщины на обороте.

– Обдумайте возможность того, что кто-то хочет заручиться вашей помощью в спасении этой женщины, Уикем, – сказал я. – В прошлом вы обладали достаточным влиянием, чтобы вызволять заключенных.

– Вы имеете в виду дело Оскара Слейтера в тысяча девятьсот десятом году?

– Да, я читал об этом. Заметьте, это было уже после смерти Гассмана. Так что весьма сомнительно, чтобы это был Гассман, – или же привидения умеют читать, – сказал я, надеясь, что это подвергнет сомнению версию о письме от мертвеца.

– Действительно, дело Слейтера случилось после смерти Гассмана, но те, кто находится по ту сторону, часто демонстрируют, что информированы о том, что происходит в нашем мире. Кстати, письма от мертвых часто содержат намеки на текущие события. Показать вам несколько писем, записанных моей женой?

Мне потребовалось большое усилие, чтобы дышать ровно и сохранить спокойное и заинтересованное выражение лица. Оспаривать осведомленность мертвых перед Конан Дойлом было бы неприятно и бессмысленно.

Я несколько секунд молча помешивал чай, потом спросил:

– А разве вы не зашли далеко и в другом деле, пытаясь спасти приговоренного и настаивая на признании его невменяемым?

– Да, в деле Роджера Кейсмента.

– А когда это было? – спросил я.

Конан Дойл подумал и ответил:

– В девятьсот шестнадцатом.

– Значит» любой человек после этого мог предположить, что вас можно вовлечь в дело, где предполагается судебная ошибка, – сказал я. – Но доказательства, что вы способны на такой поступок, появились уже после смерти Гассмана.

– Я участвовал в подобных делах задолго до смерти Гассмана. Но речь о другом. Очевидно, что письмо написано кем-то, кто знает то, что знали лишь доктор Гассман и я.

– Доктор Гассман мог поделиться этой историей с кем-нибудь во всех подробностях и двадцать лет спустя, – упорствовал я. – Я признаю, что это маловероятно, однако это единственный вариант, сэр Артур. Если он это сделал и если человек оказался неподходящим, то это может быть очередной… обман, – мягко добавил я.

– Не стоит смущаться, Чарльз. Все знают, что меня уже обманывали. Почему, как вы думаете, вы сидите здесь? Повторяю: если это письмо – то, чем оно кажется, это будет совершенно поразительно! А если нет, я не буду признаваться в какой-либо связи с ним. Я могу провести вас с кем-либо из названных в письме лиц на встречу с этой женщиной, Уикем. Но никто не узнает, что это устроил я.

– Но тот, кто послал письмо, узнает, – ответил я. – Если письмо поддельное, тот человек поймет, что вы попались на крючок.

– Нет. Если письмо поддельное, что, разумеется, возможно, они не смогут поймать меня. Вы будете расследовать все обстоятельства этого дела как бы совершенно самостоятельно. Внешне я буду игнорировать все, что ни случится, как будто ничего об этом не знаю. Поверьте мне, Чарльз, дух доктора Гассмана я признаю только после того, как он подойдет и пожмет мне руку вот здесь, в этом доме. Я не дурак, мальчик мой, несмотря на то, что обо мне говорят.

На мгновение мне почудился в его голосе вызов, затем он продолжил:

– Я и сам не связался бы со спиритизмом, если бы не убедился в его правоте на собственном опыте. – Он секунду изучал мое лицо. – Вы не обязаны так думать, Чарльз. Я не прошу вас стать спиритистом. Я прошу вас стать разведчиком-следователем.

Я молчал, несколько минут обдумывая ситуацию. Во-первых, я работал в разведке менее трех лет. Во-вторых, я был уверен, что он недооценивает мое отвращение к спиритизму. Я не верил решительно ни во что. Я был настоящим апостолом неверия.

– Если быть честным, сэр Артур, я должен сказать, что вряд ли стану приверженцем спиритизма. И, кроме того, я больше не являюсь офицером разведки. Однако я помогу вам в этом деле. Во-первых, оно меня чертовски заинтриговало, а во-вторых, я очень хочу разоблачить этих мошенников.

– Принимая во внимание то, о чем я нынче лишу, – твердо сказал Конан Дойл, – я могу считаться одним из тех мошенников, которых вы хотели бы разоблачить. Я прав? – Он прямо смотрел мне в глаза, ожидая ответа.

Мне не хотелось признаваться даже самому себе, что я ограниченный человек.

– Разумеется, вы не мошенник, сэр Артур. Я признаюсь, что вы представляете для меня интеллектуальную загадку. Я знаю вас и знаю о вас достаточно, чтобы полагать, что вы весьма умны. С другой стороны, вы исповедуете веру, которая вызывает у меня большие сомнения. Любая вера в той или иной степени для меня неприемлема. Я хотел бы преодолеть свои сомнения и попытаться решить нашу проблему – и буду рад это сделать.

Я понял, что это решение рождалось во мне по мере того, как я говорил. Я надеялся, что потом не пожалею о нем.

Через мгновение он ответил:

– Когда семья поняла, что я не исповедую католицизм, когда я признался в этом и объявил себя агностиком, я узнал, что это такое – остаться одному, стать чужаком в шотландском обществе, которое я ценил. Но, думаю, именно сомнение стимулирует духовный поиск. По крайней мере я знаю, что интеллектуальная неудовлетворенность стимулирует поиск научный. Так смотрите на это как на некую научную проблему. Разузнайте, что происходит на самом деле. И будьте готовы встретить привидение, если вам предстоит обнаружить его. – Его глаза горели. Он был явно возбужден предстоящим испытанием.

– Признаю, что изначальные факты не исключает появления привидения, сэр Артур, но я собираюсь приложить все усилия длятого, чтобы обнаружить что-нибудь другое. Может даже оказаться, что Гассман еще жив.

– Справедливо, – сказал он. – Давайте рассмотрим остальные факты.

Я записал имена и адреса, указанные на обороте письма, пока Конан Дойл посвящал меня в то, что успел узнать. Он собрал путем тайных полицейских расследований информацию о каждом из троих людей. Он подготовил по страничке, посвященной каждому, и более солидную подборку записей по приговоренной Хелен Уикем.

– Расследовать дело осужденной женщины, Хелен Уикем, было легко. Она совершила жестокое убийство, привлекшее в прошлом году значительное внимание прессы. Уикем была портнихой, работала у себя дома, близ реки в Сент-Маргаретс.

– Вы говорите, она убийца. Она сумасшедшая? – прервал его я. – Бродила по ночам и убивала людей?

– Хотите сказать, новый Джек Потрошитель? Нет, она была тихой симпатичной женщиной, никаких неприятностей. Если не считать нескольких раз, когда она тяжело болела, она постоянно была занята работой. Очевидно, ее обучили портновскому делу, когда она лечилась в «Мортон Грейвз».

– В «Мортон Грейвз»? – переспросил я. – Не та ли это лечебница, которую вы упоминали в связи с доктором Гассманом?

– Именно так, мой мальчик. Загадочно, не так ли? Кстати, эту женщину выписали в четырнадцатом году – уже после смерти Гассмана. – Он замолчал и отхлебнул чаю. – С тех пор, как я сказал, она была прилежным работником.

– И идеальным гражданином, – подхватил я.

– Потом, в один прекрасный день в двадцать первом году, она совершила жестокое преступление – убила женщину. Видимо, жертва пришла к Уикем домой, чтобы выяснить отношения: у ее мужа был роман с Хелен. Она набросилась на Уикем на улице перед ее домом на глазах нескольких свидетелей.

Он рассказал мне историю ареста этой женщины и заключил, что ее повесят в следующую пятницу.

– У нас остается не так много времени, чтобы действовать, – сказал я.

– Нехватка времени может оказаться уловкой, чтобы заставить меня следовать инструкции. Я хочу, чтобы вы проверили этих троих. Тем временем я наведу справки, как помочь вам встретиться с Хелен Уикем. – Его голос был чист и решителен. Он не намеревался выставлять себя дураком на этот раз.

– Я могу начать завтра днем, – сказал я. – В воскресенье людей легче застать дома.

– Хорошо. Думаю, мы сможем выполнить минимальное требование – доставить одного из этих троих на встречу с Уикем в Холлоуэй, – добавил он. – Это все, чего требуют в письме. Мы сможем расследовать детали и после того, как это устроим.

Я взял мини-досье на каждого из троих.

– Начну с этой Мэри Хопсон – с первой в списке, – сказал я. – Если не возникнет проблем, я поеду в тюрьму с ней.

Он кивнул в знак согласия:

– Вы подумали о том, как ее убедить?

– Возможно, начну с того, что предложу ей немного ваших денег, – сказал я с улыбкой.

– Да, Чарльз, вы наверняка столкнетесь с непредвиденными расходами, – сказал он, беря со стола конверт. – Для начала я положил сюда пятьдесят фунтов. Если возникнет нужда в большей сумме, дайте мне знать. За услуги: сотрудничество и предоставление информации – давайте столько, сколько потребуется.

– Есть также вопрос о том, как мы будем поддерживать связь. Кто должен знать, что я работаю на вас?

– Если это возможно, никто. В моих интересах оставаться в стороне от этого дела, пока мы не поймем, что все-таки происходит. Я никому не сказал о письме, даже жене. Я дам вам номер моего домашнего телефона. Звоните, оставляйте сообщение, и я вам перезвоню.

Я понял, что он и в самом деле намеревается держаться от расследования на почтительном расстоянии. Но существовала проблема в виде Адрианы. Та явно не собиралась прекращать интересоваться этим делом, вдобавок собиралась вскоре встретиться со мной. Я задумался, как же дал втянуть себя во все это. Я не был спиритистом, не был волокитой, не был и детективом. Да, я определенно был самым неподходящим кандидатом для подобной щекотливой роли.

– Кое о чем вы должны знать, – сказал я. – Адриане Уоллес известно, что мы с вами вместе работаем над чем-то. Она догадалась об этом из нашей вчерашней встречи за закрытыми дверями и из моих уклончивых ответов на ее вопросы.

Он какое-то время размышлял над моими словами!

– Мой вопрос может показаться неделикатным, а я не хочу, чтобы он был неделикатным. Так вы хотите сказать, что вчера у вас с Адрианой состоялся разговор после нашей второй, поздней беседы?

Удивление в его голосе было оправданным. Я последним из его гостей покинул прием, а Адриана ушла гораздо раньше вместе с мужем.

– О да, – ответил я. – После вашего приема я встретился с друзьями. И сильно припозднился. – Я надеялся, что мне удастся уклониться от прямого ответа.

– Но Адриана единственная старалась выпытать у вас суть нашей беседы?

– Да.

– Значит, вы говорили с ней наедине в такой час. – Он помолчал. – Простите меня еще раз, Чарльз, но в течение нашей работы часто ли вы намерены видеть миссис Уоллес?

Меня пробрал холод. Неужели наши имена «склоняются» и в этих кругах?

– Вероятно, – ответил я. – Мы с ней добрые друзья и видимся часто. Адриана любопытна. Если честно, то под давлением мне, возможно, придется сказать ей что-нибудь о том, чем мы занимаемся, – по крайней мере что-то такое, во что она поверит.

Он снова минуту помолчал, затем сказал:

– Фредерик Уоллес и Адриана – мои друзья уже много лет. Если вы ей доверяете, а я заключаю, что доверяете, вы должны сказать ей все, что сочтете необходимым. Прошу вас, внушите ей, что я желаю оставаться совершенно непричастным к этому делу.

– Я попытаюсь утаить от нее всю информацию, какую только смогу.

– Нет, я не хочу, чтобы вы намеренно лгали вашим близким друзьям: ей и Фредерику. Просто избегайте обсуждений, если получится.

– Попытаюсь.

– Не хочу спрашивать об этом, но вы ведь не привлечете к себе излишнего внимания, Чарльз? Любая огласка разрушит то, что я собираюсь предпринять.

– Вы имеете в виду внимание к нашей дружбе с Адрианой?

– Я… Что ж, именно это я и имею в виду. Еще несколько минут назад я и не думал об этом. – Он отвел взгляд. – Вы сами подняли эту тему, Чарльз.

– На самом деле я недавно слышал от друга, что о нас действительно ходят слухи. Они необоснованны, но, полагаю, они существуют. Мы с Адрианой часто встречаемся – но только на публике.

Сэр Артур заговорил медленно и отчетливо, тщательно обдумывая свои слова:

– У них с мужем большая разница в возрасте. Вы по возрасту ей гораздо больше подходите. Если вы проводите с ней время допоздна, даже и на виду у других, люди будут говорить. Это может быть очень неприятно, мой мальчик, даже если вы и не переходите границ. Я знаю не понаслышке, – поверьте мне, – как неприятны могут быть подобные разговоры.

– Но я бы не хотел из-за глупой болтовни разрывать дружеские отношения.

– Или разбивать брак, – сказал он, посмотрев наконец мне прямо в глаза. – Когда вы предполагаете снова с ней увидеться?

– Не знаю, – солгал я. – Думаю, очень скоро.

Он только кивнул и предложил отвезти меня на станцию. По пути мы снова обсудили то, что мне предстояло сделать завтра. Я вышел из его машины на станции Крауборо в начале пятого, как раз успевая на вечерний поезд в Лондон. Когда он уехал, я купил билет на воскресный утренний поезд и с неким чувством вины пошел к гостинице, где, как ожидал, скоро встречусь с Адрианой.

Мне пришло в голову, что еще вечером в пятницу я бы назвал свою жизнь вполне заурядной. А теперь, спустя только сутки, я был на грани скандала с участием замужней особы из высшего света, тайно работал на одного из самых знаменитых людей в стране и в придачу охотился за привидением. Все эти три занятия казались самыми неподходящими для меня.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю