Текст книги "Слуга Государев. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Глава 9

Москва. Кремль

12 мая 1682 года

Итак, на чём я остановился? Внедрение полупроводников, подготовка космической программы – и всё это к концу XVIII века. Уже вовсю рассекают небесную гладь русские винтовые самолёты, готовится к серийному выпуску реактивный летательный аппарат…

Вот до чего может довести воспалённая фантазия человека, сидящего в кромешной тьме уже несколько часов. Хотя кто его знает – ощущение времени здесь такое, что можно легко ошибиться как в большую, так и в меньшую сторону. Часы это, дни – или минуты?

У меня уже состоялось два боя, почти что благородных поединка. И не сказать, что случилась моя безоговорочная победа. Первая крыса напала так внезапно, что я в этой темноте не успел среагировать и теперь сижу с дыркой на шароварах и укусом на икроножной мышце ноги.

Но больше всего досталось второй. Как и первую её товарку, я прижимал со всей силы, а потом сделал взмах ножом. Вот бы только не получилось так, что это моя единственная еда. Надеюсь, что всё-таки здесь кормят. Хоть бы как кормили, а то кушать крысиное мясо пока мне противно.

Ну, из прошлой жизни я знал, что голод – не тётка. И что не стоит разбрасываться крысиными тушками, тем более, что я уже нашёл на ощупь ту норку, откуда ко мне могут прийти нежданные гости. И заткнул эту дырку частично шапкой, в которую для объема запихнул пояс.

Но духом я не упал, да и не видел к этому особых причин, на самом деле. Напротив, наслаждался тем, что вновь захотел жить. Ведь ещё только день назад, или немногим больше, когда Горюшкины из будущего получили заслуженное возмездие, я ни на полушку не ценил свою жизнь.

И вот теперь моё подсознание, словно за спасательный круг, хватается за любую, даже мало-мальскую причину, чтобы жить. А я и не собираюсь сопротивляться этим процессам. Ведь думающему человеку важно быть сопричастным к каким-то делам.

Наверное, отсюда в том числе и развивается тяга к власти, которая даёт сопричастности больше, чем какое-либо другое явление в обществе. Если эта сопричастность имеет место быть, становятся важны и другие сопутствующие явления – дружба, к примеру, или вопросы творческой самореализации возбуждают желание жить.

Особняком здесь стоит семья. Она… должна быть. Она – как данность, непременная часть любой жизни. Семья – опора, оттолкнувшись от которой, можно взлететь. Если иначе, то приходится вдвойне, втройне сложнее – и жить, и добиваться чего-то в жизни.

Итак, пока моя неуемная фантазия уже занимается программой освоения Марса, я не стал ей мешать, а лишь задвинул подобные мысли на задворки своего сознания. Сам же подведу итог.

У меня есть семья: мой отец, мать, два брата и сестра. По нынешним меркам – очень богатая семья. И дело не только в материальных благах, но и в том, что из пятерых детей трое выжили, в том числе и я. Вот истинное сокровище каждой семьи и Божье благословение!

Так что база, семья, у меня есть. Да, они мне родные, так я это и ощущаю. Что же тогда с самореализацией? Да и здесь, вроде бы, всё в порядке. Ага, и это думаю я, сидящий в подвале без единого лучика света!

Но ведь это и вправду так. Я взял на себя миссию и уже соответственно ей действую. Скоро за мной придут. Вот уж в этом я был уверен. Придут уже даже для того, чтобы посмотреть, кто столько всего наговорил.

Посмотрят: сумасшедший или складно врёт?

А на самом деле придут, чтобы развеять свои же страхи. Пусть не сразу прониклись ни словами, ни тем, что у меня прямо из груди серебряный православный крест словно бы растёт.

А потом тот же Долгоруков, Матвеев, может, ещё кто услышал… Они задумаются, присмотрятся к окружению, найдут тех, кому можно задать вопрос о состоянии дел. И когда ответов чётких не будет, а сомнения только помножатся, за мной придут.

На это ставка. На психологию. Но не только на нее.

Фантазия – та, опять же, рисовала иное: вот бы я просто пришёл в Кремль, меня бы пропустили, я бы поговорил, глядя прямо в глаза Матвееву или хоть бы и самому государю, и все – оп! – прониклись бы сразу же моими словами! Вот это было бы, конечно, здорово. Не пришлось бы думать о том, жёсткое ли мясо у крысы, и что будет с моим желудком, когда я это стану проверять на практике.

Ведь костерок-то тут не разведёшь.

Межгалактическому слёту русской космической конфедерации, до чего дошел прогресс у меня в фантазиях, состояться было не суждено. Ощущение времени показывало мне, что прошло достаточно. Так что желание действовать вдруг разрушили российскую космическую империю, будто бы она и не имела миллионы космических боевых звездолётов в своём флоте.

Больше мне тут делать нечего. Если утопающие не хотят спастись, то как их за волосы из воды не тяни, они утонут. Это выбор каждого: быть слепцом и глупцом, ничего не предпринимая; или стать активно бороться за себя и свое место под солнцем.

Я поднялся, похромал к двери. Она уже была открыта. Отмычки и нож справились с немудренным замком. Не сказать, что медвежатник, не специалист по вскрытию сейфов или даже дверей. Ну так и замок здесь был такой простой, что труда не составило бы открыть его и удариться в бега. Однако своей возможностью я пока не воспользовался. Лишь держал в уме и такую возможность.

А дальше? Можно же пройти через другие ворота, спокойно, чинно, придумать еще какое оправдание. Да то, что подрабатываю порученцем у главы Стрелецкого приказа Долгорукова. Нет? С боем прорываться. А уже потом подымать полк.

И все равно, даже в таком случае, я не собирался предавать нынешнюю власть. Даже бунташный полк должен будет прийти в Кремль на защиту царя. Пусть тогда попробуют меня бросить в темную.

– Отчего задвижкой дверь не закрыли? Желали, кабы сбежать пробовал? – прошептал я, выходя в коридор.

Никого тут не было, ни в подвале, ни когда я поднялся наверх, на первый этаж здания. Оставались только чуть дальше двери, ведущие к конюшням. И все, почти что свобода.

Выждав немного времени, когда глаза перестанут сильно щипать от света факелов, я, проделав те же манипуляции с дверью, доведя отмычку до характерного щелчка, приоткрыл скрипучую дверь и прислушался. Вот стоило же только лишь навесной замок повесить, и все, я оказался бы взаперти. Так нет же… Хотя, а кто знал, что так можно?

– Приведите его ко мне! – услышал я приближающийся голос. – Не пойду в колодную, не по чину мне.

Порадовало то, что голос этот был явно такого человека, что привык повелевать. Но и насторожило кое-что: говорил явно не Долгоруков. Всё-таки кроме него и боярина Матвеева в Кремле никого из власть имущих я не видел.

Матвеев… мелькнуло в голове, и я оставался практически уверен, что это он. Я не видел, через узкую щель, не видна была делегация по мою душу.

В голове сразу нарисовалась картина, как Никифор, а я не сомневался, что это он сопровождает Матвеева, теперь, наверное, думает, что ж ему делать. Ведь я, вроде бы как, побитый. Наверняка руки в серьёзных гематомах, как и ноги, в боку также болит. Но всё же относительно того, с каким усердием меня пинали, я словно и не битый.

Я спрятался за дверьми, в темном углу, ожидая, когда войдут в колодную люди. И это случилось скоро. Да, Никифор, со товарищи. Только уже не десяток был с ним, а семеро.

– Я ж зачинят дверцы, – недоуменно сказал десятник, но вошел во внутрь.

Они прошли мимо, поспешили спуститься по лестнице вниз. А я вышел из-за двери и встретился лицом к лицу с Матвеевым.

– Артамон Сергеевич, боярин! – сказал я и поклонился.

Матвеев посмотрел будто бы мне за спину. Наверное выискивал Никифора и его людей. Потом недоуменно взглянул на меня. Тут же к Матвееву приблизился, насколько я понимаю, офицер полка иноземного строя.

– Нет его, боярин, нет ката. Сбяжал! – прежде чем выбежать из дверей, уже кричал Никифор.

И вот он уже смотрит на меня и недоумевает. Наверное, думает о том, чтобы меня схватить. Но знает, что не совладать.

– А ты, стрелец сбежать удумал? – с интересом, рассматривая меня, спрашивал Матвеев.

– Нет, боярин, – несколько лгал я. – Но вольного зверя клетка не удержит.

– А ты, стало быть вольный? – не теряя интереса к моей персоне, спрашивал Матвеев.

В это же время прибежали все стрельцы Никифора, солдаты полка нового строя тоже подтянулись. Боярин поднял правую руку, останавливая служивых.

– Вольный ли я? И да, и нет. Нет вольного человека в полной мере. Вот даже ты, боярин, не волен сидеть сиднем и ничего не делать, когда Отечество наше в опасности. Потому и решил со мной поговорить. Ибо я могу предупредить, могу помочь, – отвечал я нарочито мудрствуя, чтобы произвести впечатление умного.

– Хм… Стрелец научать меня станет…

А после Матвеев то ли увидел в рукаве моего кафтана нож, то ли что-то опасное для себя почувствовал. Но боярин не ушел, он только решил предупредить офицера.

– Ротмистр Рихтер, подойди со своими людьми ко мне ближе и смотри за этим стрельцом! – на немецком языке тем временем прозвучал приказ от Матвеева.

– Не будет от меня обиды. С чего обступать меня. Вот он я, боярин… Не бунтовать пришел, а говорить.

– Неужто немецкую речь разумеешь? – спросил меня, заметив это, Матвеев.

– И ангельскую також разумею. Також разумею, но говорю не шибко добре на французском! – поспешил я ещё больше заинтересовать боярина.

Офицер – безусловно, наёмник – подошёл все же ближе, и его люди, шесть солдат, оттеснили десятника Никифора с его стрельцами.

Интересно, ведь ещё не произошла военная реформа, которую должен был в реальности проводить Василий Голицын. Это же только после реформы были введены новые звания, в том числе и ротмистра для конных соединений. Но Матвеев обратился к офицеру именно так.

– Ну пошли отсюда… Не сбежишь жа? – сказал Матвеев, но почему-то он был уверен, что бежать я не стану.

Не сейчас, когда есть такая возможность поговорить с одним из влиятельнейших людей нынешней эпохи.

– За что ты убил полковника и полуполковника? – видимо, начался допрос.

Я с большим трудом поспевал за боярином, прихрамывая на правую ногу. Сперва подумал, что отлежал её. Но нет, всё-таки неслабый ушиб я получил. А ведь не сказать, что нога болела.

– Тебя здесь били? – строго спросил боярин, поглядывая через плечо, в сторону плетущегося следом десятника Никифора.

– Имел баталию с крысами. Поскользнулся и ушибся, – не стал я пока выдавать стрелецкого десятника.

Знаю ещё из прошлой жизни, что жалобщиков не сильно жалуют в любом мужском обществе. Да и не пристало мне жаловаться на какого-то там десятника. Найду ещё возможность выбить пару зубов этому Никифору.

– Так за что ты загубил людишек государевых? – повторил свой вопрос Матвеев.

– За многое, боярин. И за то, что стрелецких десятников принижали, что, как холопов своих, пахать землю направляли, да ещё и батогами били. Но не то стало первой причиной. Они же склоняли стрельцов пойти супротив государя нашего Петра Алексеевича.

Я сделал паузу и весомо, насколько мог после всего пережитого, произнёс:

– Я отказался, как и другие стрельцы. И тогда сперва полуполковник убить меня пробовал, но я защитился и убил его. А после то же самое сделал и полковник, напал на меня, – отвечал я.

Да, это была полуправда с изрядной примесью лжи. Но я рассчитывал, что именно такое моё объяснение случившегося быстрее настроит Матвеева на более конструктивный диалог, чем если мы будем выяснять степень моей вины.

– Вот как… Отчего так чудно говоришь? Словно бы и разумею я тебя, но как бы и не московским говором баешь? – последовал очередной вопрос, на который и стоило бы ответить, да вот не знаю, как.

Но Матвеев-таки ждал ответа. Чем же прикрыться? Может, я того не замечаю, как у меня проскакивают в речи заимствованные слова из других языков? Чем не объяснение?

– Как и доложил вам, ведаю иноземные наречия. Случается так, что могу слова изменять под влиянием иноземных языков! – ответил я. – Путаю порой.

– Как нож пронёс? Али не обыскали тебя? – строго спросил боярин.

Хотелось бы думать, что эта строгость, скорее, адресована тем, кто меня сюда привёл и хорошенько не обыскал.

– Так считаю, что оружие у каждого мужа повинно быть. Ему ж должно быть разумным, твёрдо знать, когда можно пользоваться оружием, а когда не след, – отвечал я, стараясь набраться терпения.

Я бы уже давно перешёл к делу, а разговор всё как-то вокруг да около, но никак не по сути. Может быть, в этом мире всё так – медленно, вокруг да кругами. Вот только никакого времени сейчас нет, чтобы разводить разговоры о предназначении мужском.

– Так что, полковник твой, рассказываешь, призывал тебя и иных стрельцов на бунт? Что обещал? – последовал, наконец, вопрос по существу.

– Выплаты обещали, уже за утро выдавать будут. Всё сполна, но не от имени главы стрелецкого приказа, а от Хованского! – ответил я, почувствовав некоторое облегчение – наконец-то конструктивный диалог.

– И полк твой готов встать на сторону царя?

– Да. И могут и иные так жа. Но токмо… ты, боярин, не взыщи. В иной раз, не посмел бы и говорить такое. Но нынче… Не хочу я крови русской, как и твоей погибели. Есть списки, кого убить. Но говорить нужно, договариваться. Ивана вторым царем ста…

– Молчи! – резко оборвал меня Матвеев.

И вдруг Артамон Сергеевич Матвеев резко развернулся и направился в сторону Красного крыльца. Я уже было хотел озвучить некоторые свои заготовки, копошился в мыслях, что бы вперёд сказать, чтобы Артамон Матвеев остолбенел и точно захотел остаться для разговора. Но услышал на немецком языке:

– Рихтер, проводи этого стрельца к себе в караульную. Возьми ефимку за службу тебе, да покорми стрельца. Я скоро приду! – сказал Матвеев, передал серебряную монету офицеру и обратился ко мне: – Приведешь полк в Кремль. Ко мне приведешь, а не к кому иному. Ну и царю, я за него стою. Сладишь, иной разговор будет. Покамест многое ты сказал. Еще прознать про то нужно. Но коли лжа… Убью!

Ну и ладно… Может мне не нужно и в караульную, подожду уже, пока доберусь в Стрелецкую слободу и там поем? Или от еды не стоит отказывать. Да и сам? Один? В слободу через уже бурлящий город?

– Веди меня, хер Рихтер, корми! – сказал я на немецком языке, удивляя и немца и Никифора.

Рихтер пошел вперед, а я резко развернулся и, извлекая нож из рукава, рванул в сторону Никифора, который все так же сзади плелся. Тот ничего не успел сделать, как лезвие уже было у горла.

– Ну? Что скажешь, десятник? Толпой бить одного по чести, а как сейчас? – прошипел я.

Другие не спешили меня оттягивать, да и понимали. Тут же одно неловкое движение, и все… Был Никифор, да весь вышел.

– Прости, Егор Иванович, бес попутал, – прошептал десятник.

Вот же! Имя даже вспомнил.

Я отпустил Никифора, демонстративно вновь спрятал нож. И не потому я отступился, что Рихтер взвел курок своего пистолета. Убивать сейчас мне было никак нельзя. Но и не воспользоваться возможностей поставить на место зарвавшегося десятника, нужно обязательно.

– Все, хер Рихтер, – сказал я, расставляя руки в сторону. – Ведите меня кормить. Голодный… Вон, на людей бросаюсь уже.

* * *

Артамон Матвеев спешно покинул колодную Кремля. Давненько она уже не использовалась по назначению. А по мнению боярина, стоило бы немалое число людишек подержать в холоде да в темноте, а не лишь железом калёным спрашивать.

Артамон Сергеевич хотел ещё немало о чём спросить того очень странного, чудного стрельца, но не было времени. В Кремль в ночи уже прибыл патриарх, и если Матвеев не вернётся на Совет клана Нарышкиных, то они могут до такого додуматься, что лишь хуже всё будет.

Матвеев понимал, что и без того ситуация крайне сложна. Уже стало понятно, что Юрий Алексеевич Долгоруков знал о том, что стрельцов стращают, но не придавал этому факту должного значения. Да и когда бывало, чтобы стрельцы были всем и всегда довольны? Вечный ропот.

И верно, выплаты должны были действительно производиться уже завтра. А это означало, что большая часть стрельцов угомонится, погуляет, может и пображничает, и через пару дней сходят в церковь, отмолят грехи, да станут восхвалять царя Петра Алексеевича.

Нечего и беспокоиться, вроде как.

И Матвеев понимал, что глава стрелецкого приказа Долгоруков имел основание так думать. Но то, что сейчас сказал стрелецкий десятник…

– Вот же черти Нарышкины! – не выдержал и вслух сказал Матвеев, когда уже поднимался по лестнице на Красное крыльцо. – Прости, Господи, мя грешного.

Боярин троеперстно перекрестился и, не без некоторого напряжения сил, превозмогая одышку, взобрался на Красное крыльцо. Всё-таки праздное пребывание в ссылке без какой-либо активности сказывалось на здоровье этого внешне ещё весьма сильного и бодрого человека.

Матвеев направился в Грановитую палату, куда переместился Совет. Решительно боярин вошёл внутрь, сразу же взглянув на своего недоброжелателя – патриарха Иоакима.

– Не скажу, что рад видеть тебя, Артамон. С изнову латинянство прибыл ты насаждать? – пробасил патриарх, сразу обозначая свою позицию.

– Нет, владыко. Лишь сеять здравыя смыслы, лишь токмо их, – отвечал Матвеев.

На самом деле, не сказать, что Иоаким так уж люто враждовал с Матвеевым. Их противостояние было чем-то средним между дружеским подначиванием и серьёзным разговором двух влиятельных людей. Тем более, что патриарх в некоторых вопросах всё-таки смягчил свою позицию относительно западничества на Руси. Ведь и предыдущий царь, Фёдор Алексеевич, с большим усердием продолжал политику своего батюшки, насаждал западничество.

Иоакиму, скорее, всё же приходилось мириться с некоторым влиянием европейской культуры, так как старообрядцы всё прочнее занимали позицию хранителей старины, противопоставляя себя официальной церкви и обвиняя её в западничестве.

– Я рад видеть тебя, владыка, – сказал Матвеев и подошёл к патриарху, испрашивая у него благословения.

Иоаким хоть нехотя, но осенил крестным знамением Матвеева.

– Отчего не встречал меня, боярин, и словно бы сбежал по приезду моему? – патриарх продолжал наседать на Матвеева.

Все собравшиеся с интересом смотрели за этой вялой, соответствующей времени перепалкой. Нарышкины, слишком уж возгордившиеся полученной недавно властью, были недовольны активностью Артамона Сергеевича Матвеева. Им нравилось, как патриарх теперь осаживает боярина.

А владыка отыгрывался сейчас за все свои проигрыши, ведь чаще всего именно Матвеев выходил победителем из споров с патриархом.

– Будет тебе, владыка! Не стану с тобой браниться, когда Отечество наше в опасности, – без желания, но пошёл на попятную Матвеев.

– Артамон Сергеевич, ты опять за своё? – голос подал Кирилл Полиектович, отец царицы, дед царя.

Человек, претендующий на то, чтоб быть главой правящего клана.

– А ты, Кирилл, не сам ли просил меня скорее прибыть? Так вот я! – сказал Матвеев, раскинув руки в стороны.

На самом деле Артамон Сергеевич далеко не сразу прибыл в Москву, выгадывая момент. Он расположился на целую неделю в двух днях пути от столицы России. Ждал, когда к нему придёт основательное посольство с мольбами вернуться в стольный град.

Не дождался. Но приехал, и первоначально встреча ему понравилась. Теперь Матвеев понимал, что именно от него хотят Нарышкины. Они желают имя его сделать пугалом, которое стало бы вселять страх во всё то вороньё, что станет кружиться вокруг русского престола. Вот только такая роль Матвееву была не по душе. Теперь уже не по душе. Артамон Сергеевич собирался по приезду в Москву пару седмиц славно погулять, пображничать, а уже потом приступать к делам насущным.

– Завтра полковники стрелецких полков станут раздавать жалование, – поспешил на серьёзный разговор Матвеев. – И будет это жалование не от имени царя, али твоего, Юрий Алексеевич, как головы Стрелецкого приказа. Серебро, хлебный выход, и всё то, что и должно дать стрельцам, дадут от имени Ивана Хованского.

– Та-а-а-раруя? – не выдержала и спросила царица. – Пустослова?

Патриарх гневно посмотрел на Наталью Кирилловну, и та съёжилась под взором главы русской православной церкви. Владыка ничего не произнёс, но и без того было понятно, что он недоволен тем, что женщина посмела подать голос на собрании мужей боярских.

– Так это же неправда! – на эмоциях сказал Нарышкин Афанасий Кириллович. – Серебро государь распорядился передать стрельцам. Для того многих и пригласили в Москву.

Более мудрые мужи посмотрели на него с недоверием. Ну кто же говорит о правде, когда на кону стоит престол российский? Конечно же враги будут лгать, как ты не возмущайся.

– Главное, что стрельцам положенное дадут. Они и успокоятся. Чего было меня средь ночи звать? – высказался владыка.

Артамон Сергеевич Матвеев несколько недоумённо посмотрел на патриарха. Не может такой мудрый и знающий человек, как патриарх Иоаким, не понимать всей сложности ситуации.

Наступило молчание. Молодые братья царицы поняли, на это у них хватило разума, что лучше всё-таки иногда и помолчать. Матвеев же понял другое: патриарх на самом деле не весь с Нарышкиными, несмотря на то, что помог поставить их на престол. Ведет свою игру.

Видимо, владыка по достоинству теперь оценил поведение Нарышкиных. С самого начала мая, как начались раздачи поместий всем Нарышкиным и тем, кто с ними связан, так до сих пор это и не пресекается.

Вон, у Афанасия Кирилловича уже почти сто тысяч душ крепостных. Иные Нарышкины тоже не сильно отстают от своего брата по власти. Да и ладно, сам Матвеев так поступал бы, но делал бы хитрее – не сразу, аки пряники на ярмарке, а выискивал бы хоть какие-нибудь заслуги перед службой государевой, чтобы уже потом наделять поместьями и душами представителей правящего клана.

– Я поговорю с Хованским. Призову всю паству на завтрашней службе почитать государя и власть. На том покину вас, – сказал патриарх, а после, прикидываясь немощным, едва поднялся со стула и зашаркал прочь.

Ему ещё нужно было через своих подставных лиц сообщить Софье, что Нарышкины худо-бедно, но начали действовать, или, по крайней мере, задумываться о том, что происходит.

Патриарх не считал себя предателем. Он думал, что нужно в равной степени уделять внимание всей своей пастве. Когда Иоаким способствовал восшествию на престол младшего из сыновей Алексея Михайловича, Петру, патриарх руководствовался здравым смыслом. Ну не может править Россией худоумный Иван.

Но то, как ведут себя при власти Нарышкины, как они уже начали делить земли и крепостные души, позабыв при этом поделиться со Святой церковью, патриарха никак не устраивало. Но он не хотел и бунта. Он хотел лишь припугнуть, показать Нарышкиным, что их власть не абсолютна. А потом, когда они это поймут, выйдет вперёд патриарх и скажет своё пастырское слово. И всё будет чинно, благородно, разойдутся люди, и роль Иоакима станет как бы не менее значимой, чем царская.

Матвеев проводил глазами патриарха, потом окинул всех собравшихся строгим, будто наставническим взглядом.

– Я один сие вижу, что владыка более о себе печётся, нежели за государя нашего? – спросил Матвеев.

– Разве же у тебя не так? – усмехнулся Долгоруков. – Не о себе думаешь.

– Так, да не так! Не желаю я ни себе, ни вам смерти лютой, а к тому всё идёт. Отрок тот стрелецкий, кого ты, Юрий Алексеевич, повелел осадить, не лжёт. И ныне, узрев, как поступает патриарх, я пуще верю стрельцу, – твёрдо сказал Матвеев.

– Вот ещё, Артамон Сергеевич, кого не слыхали в Грановитой палате, так это стрелецких отроков неразумных! – отыгрываясь за своё смущение перед патриархом, высказалась Наталья Кирилловна. – Опала на тебя сильно воздействует. Так и крестьян приведешь с челобитными слушать царице с царем…

– А ты бы, Наташка, и вовсе помолчала да вспомнила, кому обязана! – уж сколько старался сдерживаться Матвеев, но его буйный нрав пробил себе дорожку.

– Как смеешь ты! – со своего места подорвался молодой и горячий Мартемьян Кириллович.

– А ты охолони! А то и посмею! Вас я в царские палаты привёл! – грозно говорил Матвеев, бывший готовым даже саблю выхватить.

Ну или шпагу, владению которой так же в последнее время учился.

– Так для себя же и привёл нас в царския харомы! Сколь слушала я тебя, все делала, как сказывал, – опять встряла Наталья Кирилловна.

– Так для себя же и привёл, Наталья Кирилловна, тебя, матушка! – эхом вступил Долгоруков, расценив ситуацию так, что Нарышкины сейчас могут и прогнать прочь Матвеева.

Это была своеобразная месть Артамону Сергеевичу за то, что он попробовал принижать достоинства главы стрелецкого приказа.

– Так я уеду! Вот в Троице-Сергиеву лавру и уеду. На богомолье. Да вернусь через седмицу, али через две, когда ваши головы уже вонять будут, а буйные головы стрелецкие уже тако же рубить станут!

Матвеев резко поднялся, его стул с грохотом упал. Но боярин сделал небольшую паузу, он давал присутствующим возможность одуматься.

– Сядь, Артамон Сергеевич! Ну куда же нам с тобой ещё собачиться? – первый, у кого проснулся разум, или хотя бы обострилось ощущение опасности – отец царицы. – Понятие имеем мы, что только именем твоим врагов наших вразумить можем. Что предложишь?

– Правы вы в том, что отрока стрелецкого не нужно пускать туда, где дома боярские. Но мудр он. Парой своих слов мудрость являет… Невольныя мы люди. Крепость наша – это вот… хоромы царския и долг, – Матвеев, практически не скрывая своего презрения, осмотрел всех присутствующих.

Было здесь только двенадцать семеро. Нарышкины не успели всех представителей своего клана наделить боярством. Так что были здесь и те, кто быть на Боярской думе не может. Ну да и пускать десятника стрелецкого тоже было бы слишком. Не по чину ему говорить с такими людьми.

– У тебя, – после некоторой паузы продолжил говорить Матвеев, – Юрий Алексеевич, челобитная от того стрельца… Прочитал ты её?

– Недосуг мне было читать. Вона, дела какие случаются! – отвечал Долгоруков.

Он даже не скрывал своего разочарования, что старший Нарышкин пошёл на попятную с Матвеевым. С превеликим удовольствием Юрий Алексеевич занял бы предполагаемое место Матвеева, рядом с правящим кланом.

– Вот на крыльце стрельца и послушаем. А после разузнаем, всё ли из того, что он нам поведает, правда. Коли напраслину он возводит, сам и срублю мерзавца! – сказал Матвеев. – На том мое слово. А с иных не убудет выслушать.

Не сказать, что все вдруг захотели послушать стрельца. Никто его особо слушать и не хотел, кроме, может, самого Матвеева да ещё трёх бояр. У кого-то, как у молодых братьев царицы, жёны или девки постельные в ожидании томятся. Иные, как тот же старый Кирилл Полиектович, просто хотели уже спать.

Но общество Матвееву всё-таки какое-никакое подобралось. Боярин приказал позвать стрелецкого десятника, и вот тот стоял внизу ступеней Красного крыльца, а над ним возвышались бояре, которые явили милость послушать отрока.

Но десятник не выглядел низкого положения. Уж точно казался разумнее, чем дядья царские.