Текст книги "Слуга Государев. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Глава 15

Москва

12 мая 1682 года

Стольный град царства Российского кипел, как котел с водой. Стрельцы! На Кремль идут стрельцы!

Новость разлетелась быстро. По мере того, как толпы стрельцов направлялись к сердцу России, москвичи разбегались с новостями. Там услышат одно слово, тут два. Дальше – хватит человеческой фантазии, чтобы додумать, что творится. Как и то, зачем стрельцы пришли под стены Кремля.

И каждому хотелось привлечь к себе внимание, чтобы его слушали. Потому впитывались новости мгновенно, как и быстро находились те, кому можно было не только рассказать, что видели, слышали – а еще убедить в своей версии событий.

Не упускала эту волну и Воробьиха. Эта грузная женщина в годах часто ходила с растрепанными волосами, ее нередко принимали за ведьму. Но только те, кто не знал Микулину Никитичну, прозванную Воробьихой, могли ее считать дурной бабой.

Микулина имела очень большое сердце. Например, она подобрала с улиц уже четверых детишек и воспитывает их, как своих. Да, детишки эти по дому делают всю работу. Но кто за это упрекнет Воробьиху? Так что она была уважаемой дамой. Но очень любила поговорить и хотела показаться интересной, а потому сплетню старалась донести первой.

– Что будет-то? – вопрошала Воробьиха.

Известной многим москвичам сплетнице отвечали с большой охотой. И гадали, словно пытаясь предположить, как будет развиваться сюжет популярного сериала.

– А что-сь? Кремль возьмут, Нарышкиных на колья посадят, знамо дело! – отвечал пожилой энергичной вдове торговец Митрофан Сопотов.

К мнению этого мужчины многие прислушивались. Уважаемый купец был. Не богатый, а такой, что ближе к народу, и цены никогда не заламывал. И мука у него была неплохая, кукуйская, в основном. А все знали, что немцы с Кукуя муку хорошую мелят.

Разговор тот и был у лавки купца. Конечно же, как только люди узнали, что началось в Москве, сразу же рванули в лавки, скупать еду, соль. Ведь не бывает никогда сытно во время бунтов. А сколь его пережидать? Так что москвичи это знают, некоторые помнят и соляные, и медные бунты.

Вот и к лавке Митрофана всё подходили теперь люди. Но он ничего уже не продавал. Да и людей больно много стоит у лавки, не все из них знакомы. А это странно…

– А ты чего это лавку свою зачиняешь? Не бывало такого, что так рано торги ты сворачивал, – спрашивал у Митрофана гончар Афанасий.

– А что ж непонятно? С чего спрашивать, о чем и сам разумение имаешь? – раздраженно отвечал Митрофан Сопотов.

– Ты не уходи, Митрофан, где ж куплять муку станем, да и иное? – засуетилась Воробьиха, понимая, что именно собирается сделать купец.

Купец Сопотов не отвечал. Двое его работников уже готовили весь товар для отправки прочь, за пределы стольного града. И сам он с семьей уже через час собирался бежать из Москвы. У купца были родственники в Коломне. Вот и съездит к ним в гости. Давно звали. Все повода не было. А бунт в Москве – очень даже повод, целая причина.

– Купчины уйдут из града – и что тогда будет? – Воробьиха схватилась за голову и картинно стала причитать. – А на кого ж нас сирых оставляете? А детишек чем кормить-то?

– Ты, Воробьиха, не прибедняйся. Я тебе токмо вчера поутру продал ажно два пуда муки, да сколько соли. Ты уже сама все ведала, что творится. Это до уходу Первого стрелецкого полку в Кремль, – сказал торговец и с подозрением посмотрел на женщину.

Так много за раз муки не покупают. Она же испортиться может, или крысы с мышами поспособствуют уничтожению муки. Значит, Воробьиха знала больше и загодя. И не призналась.

– Пойду и я закроюсь! – подумав, сказал Афанасий, спасая Микулину Никитичну от вопросов.

Таковы побочные эффекты любого волнения, мятежа, бунта, революции. Деньги любят тишину! И припасы тоже.

– Митрофан Никитич, а ну-ка ты продай мне еще муки, – резко прекратив причитать, даже не попросила, а потребовала Воробьиха.

Её обычно мягкое и округлое лицо вдруг обрело некую твёрдость.

– Все… Нынче уже никому не продам, – сказал торговец и, заметив посмурневшие лица людей, попятился. – Прощевайте, люди добрыя, но уезжаю я.

– А как жа так? Воробьиха жа не за так просит, за медь и серебро покупать будет. А ты что? – спрашивал у купца стоявший до того молчаливым Митька Косой. – Нелюдь какой… Злыдень!

Митрофан Сопотов, услышав это и посмотрев на лица горожан, поспешил было изменить решение, ринулся к телеге, чтобы быстрее продать муку Воробьихе. Но… Поздно. Да и не собирался Митька Косой довольствоваться покупкой муки. Он тут по другой причине. В мутной водичке рыбку решил словить.

Митька был известным на Варварке и не только разбойником. Мудрым, хитрым. И обвинить его не в чем. Брал с торговцев не так чтоб много, но постоянно. Кто не платил такой вот выход, мог, например, угореть в пожаре. Вроде бы, и случайно. Пожары в Москве – дело частое. Но все знали, кто так мстит. Только раньше Косой действовал только тайно.

– Ату его, братцы! – выкрикнул Косой. – Бери и хлеба, и ткани… Все бери!

Оказалось, что большинство мужиков, что, будто случайно остановившись, стояли поблизости – все из ватаги Митьки Косого. Вот они и ринулись грабить. С упоением, с готовностью убить любого, кто встанет на пути их обогащения.

А почему нет? В городе нынче не встретить стрелецкой стражи. Скоро небедные москвичи, те, которым есть что сберегать, уедут из города. Так что – самое время. Грабить да решать те свои дела, которые были нежелательны, когда городские улицы охранялись стрельцами.

– Не дам! – Митрофан Сопотов встал перед воротами на свое подворье. – Митька, мы жа знемся! Я выплачу тебе все сполна!

– Потому и говорю, дядька Митрофан, с тобой. А могу ведь и без слов…

Воробьиха попятилась, отошла в сторону и давай голосить:

– Помогите! Люди добрые! – кричала женщина.

Нет… Никто не поможет. Нет порядка в Москве, нет опоры для добропорядочных горожан. Смута пришла и на улицы, и в головы людей. И теперь каждый будет спасаться так, как может. А большинство – просто отсиживаться, трясясь от страха, но ничего не совершая.

И никто теперь не прибежит на зов Воробьихи. Побегут, но не на крики – а куда подальше от этого места.

Митька Косой вытер свой нож об рубаху убитого им купца.

– Ну говорил жа, кабы сам все отдал! – посетовал бандит. – Упертый какой!

А в это время подельники известного разбойника, который, вроде бы, как завязал с преступной деятельностью, грабили подворье купца. Будут ограблены еще не один и не два торговца или ремесленника. Такова цена бунта.

* * *

Москва. Кремль

12 мая 1682 года. Вечер

Волны стрельцов, всяких зевак, даже мальчуганов, которым интересно поизображать, будто бы дразня, грозного дядьку с ружьем, даже и с пищалями, выливались на Красную площадь [в то время термин «ружье» использовалось при определении любого вида оружия].

Как бурные реки, плыли колонны людей, чтобы сказать свое слово. И когда людей вот так много, то кажется, что не у государства сила, не у бояр, а вот – у них. И хочется примкнуть к этой силе, почувствовать и себя сильнее.

И любопытство тоже толкало людей вперёд.

– А чагось стрельцы в Кремле станут делать? – спрашивали одни.

– Так пойдем да и поглядим! – отвечали другие.

Толпа не шла тихо, нет. Теперь уже можно кричать во всеуслышание. Ведь силища-то какая!

– Ивана на царство! – кричали одни стрельцы.

– Нарышкины – воры! – кричали другие стрельцы.

А люди неоружные подхватывали слова и несли их, как лодка несется в бурном течении.

– Бам-бам-бам! – гремели многопудовые церковные колокола.

И все-таки патриарх играет в свою игру. Письмо с предложением запретить на пару дней бить в колокола ему верно доставили. Мало того, мои стрельцы были готовы, как им и приказано, дождаться решения владыки и донести его волю в храмы Москвы. Нет… Иаким изволил молиться. А вот сейчас гремят колокола, зазывают людей на бунт.

Я стоял у Спасских ворот, в сопровождении сразу двух рот стрельцов. Бойцы решительно раздували фитили на своих ружьях. Впереди – преграда из перевёрнутых телег.

Расчёт был на то, что, когда бунтующие стрельцы увидят, что уже против них готовы применять силу, тут же задумаются: нужно ли им это всё? Но не только силовой вариант развития событий я предусматривал.

– До моей команды никому не стрелять, всем понятно? – в очередной раз наставлял я своих солдат.

– Понятно ужо им! – пробурчал дядька Никанор.

Все ворота Кремля были взяты под охрану и закрыты. Открытыми оставались Спасские: тут находилось большинство моих бойцов, в том числе и две роты наёмников.

– Боярин Матвеев велит уйти за ворота и закрыть их! – подоспел ко мне человек от Артамона Сергеевича Матвеева.

– Поздно. Это сделать пока не могу, без нарушения чести и порядку в полку, – сказал я человеку Матвеева и сделал вид, что больше его не замечаю.

Бояре явно нервничали. Красная площадь быстро наполнялась шумными и напряженными людьми с оружием в руках. Казалось, что сюда стекаются тысячи стрельцов. Но я пока оценивал, что их не более семи тысяч.

Нас, защитников Кремля, на данный момент было уже больше тысячи. Пришли люди вооружённые – то ли их слуги, то ли личная охрана. Некоторых своих слуг вооружил и Матвеев. Причём было видно, что эти люди и с оружием умеют обращаться, и характером стойкие. Явно не садовники и не повара тут собрались.

Ну да, у каждого боярина, как ведётся испокон веков, должна быть своя боевая дружина. Поместное войско ещё никто не отменял. И если прозвучит указ государя, что нужно собирать боевых испомещённых людишек, то некоторые бояре уже своих людей привели прямо в Кремль.

Толпа остановилась метрах в ста от Спасских ворот Кремля. Было видно, что стрельцы растерялись. Нет, не мои – готовые уже воевать так, как их на это настроили.

Наверняка многие из бунтовщиков посчитали, что им всё сойдёт с рук – надо лишь явиться, и ворота падут с петель. А тут видят, как другие стрельцы, в основном, Первого стрелецкого полка, уважаемого воинского подразделения, направляют свои ружья в сторону бунтовщиков.

Стрельцы крутили головами, выискивая того, кто должен был бы отправиться на переговоры. Ну или уж того, кто даст приказ: штурмовать Кремль. Ведь пока это только лишь солдатская масса, а не армия. И пока кровь не прольётся, её будут бояться многие.

– Сам сдюжишь поговорить? – спросил Никанор. – Позвать бы кого из бояр!

Я заметил, как фигура одного всадника, а за ним ещё десятерых, выделившись из толпы бунтовщиков, устремилась в нашу сторону.

– Матвеева зови! А я разговор начну, – сказал я, понимая, что придётся садиться на коня.

Со второй попытки у меня получилось вскарабкаться в седло. Я театрально хватался за бок, подволакивал ногу, чтобы показать, что причиной того, что я столь неловок – мои ранения. Впрочем, когда я был уже в седле, то у меня хватило выдержки, да и лошадь была просто умницей, поэтому я спокойно и даже в какой-то степени горделиво направился в сторону переговорщиков.

– Кто таков? – удивлённо спросил меня…

– Да и ты не представился! – вызывающе отвечал я, догадываясь, кто именно может быть передо мной.

– Я и сам казнить себя буду! – усмехнулся парламентёр от бунтовщиков.

– Я не думаю, что тебе придётся это делать. Ну а коли мне государь доверит право тебя казнить, то я буду благодарен царю, – успокаиваясь, всем своим видом желая осадить человека напротив, говорил я.

Хованский, а я уже был уверен, что это именно он, схватился за эфес своей сабли. Тут же в сторону главного исполнителя бунта был направлен пистолет в моей руке.

Среагировало и моё сопровождение – тоже десять бойцов, что стояли чуть позади меня. И они направили пистолеты в сторону Хованского и его охраны.

– Ты и есть тот Стрельчин, что полк поднял первый? Да иных стрельцов стращал? – проявил догадливость Хованский.

Вот оно как! Оказывается, я уже становлюсь популярной личностью. И это мне на пользу. Вот сейчас некоторые из стрельцов, что пришли бунтовать под стены Кремля, видели, что я не стушевался перед Иваном Андреевичем Хованским.

В военной среде личная храбрость значит очень немало. А ещё, наверняка, немало есть тех стрельцов, которые даже не мыслили, что можно хоть в чём-то перечить Хованскому. Значит, я – сильный, и ко мне могут потянуться сомневающиеся.

– Ты готов воевать и лить кровь русских людей? – усмехаясь, спрашивал Хованский.

– Ну так ты привёл воров! Сам брешешь. Ведаешь же, что Иван Алексеевич – хворый. Многие о том знают, но стрельцам ты говоришь, что он здоров и может править? Лжа, – отзеркалив усмешку, говорил я. – А что, боярин, не передашь стрельцам, что могут они прислать людей своих, дабы те поговорили с Иваном Алексеевичем? Вот вы поговорили бы – да всё бы поняли и разумели. Но не для того ты здесь. А заранее решил встать при Иване правителем.

Хованский всё-таки извлёк саблю из ножен и направил её в мою сторону.

И я пистолет направил в его сторону. Обратил внимание, что конь под главным бунтовщиком будто бы недоволен своим всадником, так и хочет увести Хованского отсюда.

– Не выстрелишь! – сделал не совсем правильный вывод Хованский.

– Ты, боярин, проверить это можешь прямо сейчас. Два шага сделаешь в мою сторону – и я тебя убью, – решительно отвечал я.

– Погодь, полковник, убивать его! – пробасил Матвеев, а поравнявшись со мной, тут же обратился к Хованскому: – Ты что учудил, Иван Андреевич? Почто людишек привёл служивых?

Я не стал больше встревать в разговор двух бояр. Они поддевали друг друга, отшучивались – знали же друг друга очень давно. Вместе некогда заседали в Грановитой палате и давали советы царю Алексею Михайловичу.

– Прохор, будь наготове! – сказал я Прошке, которого взял с собой на переговоры.

Не нравилась мне обстановка. Бывает такое, что пока ничего конкретного не заметишь, но уже предполагаешь, что зреет тут нехорошее. И своей чуйке я привык доверять.

– Боярин, берегись! – крикнул я, одновременно вскидывая пистолет.

Курок щёлкнул, заискрился порох.

– Бах! – стреляю я, явно опережая стрелка, который выцеливал из пистолета именно Матвеева.

– Бах! – стреляет и этот убийца, но только в тот момент, когда моя пуля его настигла.

В облачное небо улетает свинцовый шарик, который должен был убить боярина Матвеева.

Хованский резко разворачивает своего коня, заставляя скакуна рвануть с места. Другие его подельники также уже убегают. На брусчатке Красной площади остаётся тело убитого мной Бориса Хованского.

Матвеев же не спешит разворачиваться и убегать – он пристально смотрит на меня.

– Спаси Христос, наказной полковник… Спас ты меня, – но вот тон боярина не показался мне радостным.

Да я и сам прекрасно понимал, что именно произошло. Нет, насчёт того, что Матвеева хотели убить, – это точно. И Хованский поступил очень хитро. Никто больше из его воинов не оказывал никакого сопротивления, не стремился стрелять либо в Матвеева, либо в меня.

– Уходим! – приказал Матвеев. – Нынче могут и на приступ пойти.

Та самая первая жертва, которая впоследствии заставит бунтовщиков действовать наиболее решительным образом, уже принесена. И понятно, почему теперь так спешно Хованский убежал и никто больше из его воинов не стрелял.

Иван Андреевич был не столь глуп, как я думал о нем из послезнания. Он сейчас спровоцировал создание «сакральной жертвы». За этого стрельца, что остался на брусчатке, будут мстить.

Теперь я в глазах многих стрельцов оказываюсь злодеем, который застрелил невинного человека.

Ведь обязательно сейчас будет сказано стрельцам, кто убил одного из людей Хованского. Что сделал это тот самый полковник, которому верили и который привёл полк в Кремль.

Значит, мне надо быть готовым ещё и к тому, что моё имя будет опорочено. Ну и к другому нужно готовиться…

– Приготовиться всем! – кричал я, когда заходил в оставленный проход между телегами. – Будет приступ. Зажечь фитили!

Я уже практически был уверен, что нас будут пробовать «на зуб».

Оказавшись за укрытием, я, наконец, посмотрел, что же делают бунтовщики. Они и вправду готовились. Линейной тактике стрельцы полноценно обучены не были. Но, в основном, стреляли они в линиях, не атакуя.

Сейчас на нас надвигалась толпа не менее чем в три сотни бойцов. Решительно несли свои немалого размера пищали. Изготовились и мы…

– Хочешь, полковник, я отдам этот приказ? – спросил Матвеев, наверное, рассмотрев во мне какие-то сомнения.

Я понимаю: если он отдаст приказ, то и грех его. Вот только свои грехи я предпочитаю и совершать сам, и самостоятельно отмаливать.

– Нет, боярин. Не серчай, что перечу тебе, но это приказ мой! – ответил я, наблюдая, что расстояние между нами и бунтовщиками сократилось до семидесяти метров.

Я был спокоен. Волнения не было даже тогда, когда я наблюдал, как расстояние сокращается между нами и бунтовщиками. Оставалось до пятидесяти шагов, и уже стрельцы, те, которые изготовились к бою, облокачиваясь на телеги, целясь в своих же собратьев, смотрели на меня и ожидали приказа.

– Пали! – отдал я тот самый приказ.

– Бах! Бах! Бах! Бах! – раздались выстрелы, и маленькие облачка дыма, соединяясь в одно большое облако, устремлялись вверх.

Поднявшийся ветер уносил не только дым от сожжённых пороховых зарядов, но и надежды на то, что получится избежать большой крови.

ХОРОШИЕ СКИДКИ: /post/690568

Глава 16

Москва

12 мая 1682 года. Вечер

– Бах-бах-бах! – звучали выстрелы поверх голов стрельцов.

Движение толпы замедлилось, но не остановилось вовсе. Теперь некоторые из стрельцов, что ранее, преисполненные верой в безнаказанность, прорывались к воротам в первых рядах, как истинные «джентльмены», стали пропускать вперёд своих товарищей.

Те, кого пропускали, не будь дураками, всеми своими действиями, или, скорее, бездействием, показывали, что не намерены пользоваться вежливостью товарищей.

«Будьте любезны проследовать на штурм, сударь, » – словно бы говорили одни бунташные стрельцы.

«Только после вас, сударь, там что-то слишком жарко, боюсь опалиться, » – как будто отвечали другие.

Но в такой диалог легко вклинивалась третьей силе, которой было плевать на договоренности первых. Когда движется такая толпа, то задние обязательно подталкивают впереди идущих. Так оно получилось и в этот раз. И даже те стрельцы, что и вовсе уже были готовы отправиться к своим семьям домой, вынуждены были теперь подчиниться толпе и продолжать движение вперед.

– Перезаряжать! Следующий залп по толпе! – командовал я.

– Но как же так, выборный? – возмутился один из десятников. – По своим же стрелять будем!

– Сомневаться нужно было раньше! Исполнять приказ! – сказал я и направил пистолет на этого «морализатора».

Покрутив головой по сторонам, десятник нехотя несколько раз дунул на тлеющий фитиль, опер свою пищаль на выставленные сошки и изготовился стрелять.

Так оно. Для кого-то всё происходящее ещё недавно могло казаться игрой, лишь только процессом выбора правильной стороны. Одни выбрали бунт, другие антибунт. Но правда ли нужна большинству, за правое ли дело идут стрельцы? Уверен, что ещё немало тех, для кого «правильная сторона» – это та, где больше заплатят.

Нужна России профессиональная армия. И это не стрельцы. Они кто угодно в нынешних условиях. Полицейские, Росгвардия, но не армия. Реформа назрела, это видно в том числе и по тому, сколь бунташные стали стрельцы.

– Бах! – прозвучал выстрел со стороны мятежных стрельцов, и следом за ним последовали ещё два выстрела. – Бах! Бах!

Рядом с тем самым десятником, который только что пытался достучаться до меня со своими высокими моральными принципами, завалился стрелец.

– Михайло! – истошно орёт тогда стрелецкий десятник и выжимает спусковой крючок. – Кум!

Петушок с кончиком тлеющего фитиля падает на затравочную полку, порох воспламеняется, выталкивая свинцовый кругляш из ствола.

– Бах! – звучит выстрел.

– Не стрелять! – лишь чуть запоздав, приказываю я.

Понимаю, что теперь могли бы найтись те, у кого дрогнет рука, и прозвучат ещё и ещё выстрелы. Как у того десятника, который только что не хотел стрелять, а как только его товарища убили, так и моральные принципы резко изменились.

– На! – тут же бью в челюсть недисциплинированного десятника, и тот уходит в глубокий нокаут.

На меня бросают хмурые, недопонимающие взгляды. Ничего, поясним, воспитаем.

– Воевать нужно по наряду и порядку, али ступайте коровам хвосты накручивать и барина ублажать! Стрелец живет по наряду! – грозно прошипел я.

Я был готов даже в такой сложной ситуации, когда противник пусть и колеблется, но всё равно медленно и неуклонно продвигается, наказывать своих. Армия – это один из синонимов порядка. И к нему нужно стремиться, превозмогая сопротивление даже самых упёртых.

– Бах-бах-бах! – прозвучали выстрелы в нашу сторону.

В этот раз стреляли из пистолетов и явно издалека. Пуля настигла одного из бойцов. Тот завалился, но даже мимолётным взглядом я заметил, что свинцовый шарик не прошил плоть человеческую, а застрял в стрелецком кафтане.

Значит, действительно били из пистолетов и с немалого расстояния – на излёте пули. А между тем бунтовщики были уже шагах в сорока. Частью они уже изготовились рубить нас на фарш своими бердышами.

– Первая линия, пали! – отдал я, возможно, самый судьбоносный приказ в своей жизни.

В моей нынешней жизни – этот приказ самый важный. Но в прошлой мне довелось отдавать таких не один десяток. И даже приказывать открывать огонь по толпе людей. Не колебался я сейчас. Если эта толпа прорвется в Кремль, то крови будет не меньше, чем сейчас на площади, рядом со сводами собора Василия Блаженного.

– Бах-бах-бах-бах! – разрядилась первая линия стрельцов.

Они стали оттягиваться назад, но как-то неуклюже, мешая своим товарищам из назначенной второй линии занять позиции для стрельбы.

– Десятники, порядок наведите! Вторая линия, товсь! – кричал я одновременно туда и сюда будто пазлы собирая из людей: одного стрельца оттягивал, другого проталкивал, разбирая заторы из бойцов.

Ох, сколько ж ещё учиться и учиться! С этими бойцами не приходится мечтать о качественной линейной тактике, во всяком случае, сейчас. И глаз да глаз нужен тому, кто будет управлять таким боем.

Но у меня получалось это в прошлой жизни, и в этой, видимо, навык не исчез. Может быть, и не вся картина была мне видна и понятна, но большая часть происходящего ясна. Казалось, что видно было даже то, что происходит за моей спиной.

И как удачно, что этот навык из прошлой жизни ко мне вернулся. Во время сражения, во время любой операции умение видеть многое и одновременно анализировать множественность событий – это очень важное подспорье для успешной работы и службы.

– Бах-бах-бах! – наконец, прозвучал слаженный залп второй линии.

– Третья линия! – выкрикнул я, стараясь рассмотреть в дыму от сожжённого пороха результаты стрельбы.

Если бы мне не нужна была конкретика, то достаточно было бы всего лишь слышать: стоны, крики отчаяния и проклятия – всё это говорило о том, что наши пули не пролетели мимо. Хотя я заприметил троих бойцов, которые разряжали свои ружья заведомо выше голов наступающих бунтовщиков. И этих людей я запомнил. С ними мне не по пути. К сожалению, комплектование монолитного полка, способного быть примером дисциплины и порядка, – дело, как видно, длительное, если не сказать постоянное.

Лёгкий ветер чуть приоткрыл туманную завесу войны: из-за дымов я увидел, что не менее сотни мятежных стрельцов убиты или получили тяжёлые ранения. Те, кто был легко ранен, старались протиснуться назад, расталкивая целыми конечностями других колеблющихся, которые вынужденно шли вперёд, так как их поджимали сзади их же товарищи.

– Буде какие указы? – спросил Никанор.

– Третья линия, товьсь! Без приказа не стрелять! – выкрикнул я.

Уже было очевидно, что противник, который нам сейчас противостоит, максимально дезорганизован. Те стрельцы, что привычно п пытались выставить на сошки пищали, то и дело бывали сбиты другими бунтовщиками, которые либо стремились убежать прочь, либо тоже что-то сделать. Но без приказов, без порядка в рядах, могли прозвучать только одиночные выстрелы.

И в данном случае этой паузой я давал шанс бунтовщикам организоваться хотя бы на отход.

– Третья линия, пали! – выкрикнул я, когда не менее четырёх десятков бунтовщиков рванули в нашу сторону.

– Бах-бах-бах! – прозвучали выстрелы.

– Первая линия, готовься! – сразу после выстрелов последовал мой очередной приказ.

Стрельцов с бердышами смело свинцовыми пулями. Теперь уже не было среди моих бойцов тех, что стреляли бы поверх голов. Даже если ты сомневаешься, стрелять ли в толпу, всё равно выжмешь спусковой крючок, когда на тебя с бешеным взором и с отчаянным криком бегут бородатые мужики с огромными топорами. И их цели и намерения более чем понятны.

Первая линия же теперь ещё была не готова стрелять. Больше половины бойцов не успели перезарядить свои ружья. А ведь времени, по моим подсчётам, у них для этого было предостаточно – не менее сорока секунд.

Ну и как в армии прусского короля Фридриха Великого добивались от солдат четырёх выстрелов в минуту? А ведь оружие наше не столько устарело – нет, не в этом овтет.

Кремнёвое ружьё на вооружении стрельцов было, может, одно на десять человек. Нового образца, возможно, закупленного в Голландии или германских государствах. Новое оружие, как правило, находилось в пользовании молодого и неопытного стрельца. Потому что ветераны предпочитали пользоваться знакомым вооружением. Изменить эту тенденцию в одночасье не получится. Так что я даже не тратил силы. Хотя как раз-таки кремнёвые ружья сейчас уже были готовы стрелять.

– Первая и вторая линии прикрывают! Остальным – отход в Кремль! – выкрикнул я очередной приказ.

И линии зашевелились. О! Такая бы прыть – исполнять другие приказы… Правда, дисциплины всё равно не хватало. Мои бойцы рванули к открытым Спасским воротам. А ведь в моем подчинении лучшие бойцы России, Первый стрелецкий полк. Ну если только можно было поспорить со Стремянным полком, конными стрельцами.

Я подал заранее оговорённый сигнал Рихтеру. Стволы фитильных и кремнёвых ружей уже торчали из башни над Спасскими воротами, немцы приготовились стрелять с позиции на стене.

– Бах-бах-бах! – звучали выстрелы в нашу сторону.

– Вжиу! – просвистела пуля возле моей головы.

Горячий поток воздуха обжёг щёку. Я усмехнулся. Свою пулю никогда не увидишь, никогда не услышишь. А я и услышал, и, казалось, даже увидел в полёте немалого размера свинцовый шарик. Так что поживу еще. Долго ли?

Но ситуация становилась критической. Внутренне похвалив себя за вовремя отданный приказ, я наблюдал, как противник начинает организовываться. Вперёд вышли люди, в большинстве своём даже одетые не как стрельцы.

Казалось эти бунтовщики похожи и по внешнему виду, и даже по каким-то повадкам на тех разбойников, которые напали на меня, которые убили моего отца. Как два сапога пара. В общем, сапоги это были из одной партии и сделанные на одной фабрике.

– Первая линия, пали! – выкрикнул я, закрывая уши и открывая рот.

– Бах-бах-бах! – примерно две трети стрельцов выстрелили в сторону уже почти изготовившихся к стрельбе противников.

Уже не таким болезненным для моих ушей оказался этот залп. Но голова шумела. Видно, лёгкую контузию я получил.

– Первая линия, отход! Вторая линия, прикрывать! – выкрикнул я, оставаясь на месте и наблюдая за раскрывавшейся картиной последствий выстрелов.

– Бах-бах-бах! – около десяти фузей противника разрядились в нашу сторону.

Трое моих бойцов завалились на спину, один схватился за плечо. А ведь это ещё мы прикрывались телегами. Потерь могло бы быть значительно больше.

Я перехватил нарезной мушкет, до того не использовавшийся из-за сложности работы с этим оружием. Но еще сложнее было перезаряжать штуцер. И теперь я стал выцеливать того офицера, который смог навести порядок пусть и среди крайне ограниченного числа бунтовщиков.

Такие деятельные командиры должны уничтожаться первыми.

Я ещё раньше, когда мы только выходили к Кремлю, выискивал хоть один нарезной ствол. Для меня, как человека, научившегося стрелять одновременно с тем, как ещё хилые ручонки мальчишки могли держать первую винтовку, мелкокалиберную ТОЗ-8, была неприемлема стрельба «в ту степь». Только видеть цель и поражать ее.

И такой мушкет, пусть и фитильный, был найден лишь только у двух сотен «синекафтанников», что присоединились к нам. Громоздкое, однако, оружие. Но когда-то из похожего мушкета, правда, с колесцовым замком, я стрелять пробовал.

– Вот ты, гад! – сквозь зубы прошептал я, наблюдая за командиром, который кричал на своих подчинённых и выстраивал их в линию.

– Бах! – прозвучал выстрел.

Несколько искр от сгоревшего пороха обожгли мне висок. В плечо мушкет лягнул так, что промелькнула мысль – не сломать бы.

Дым от сгоревшего пороха устремился в сторону, и я увидел корчившегося от боли командира бунтовщиков. Есть. Куда прицеливался, туда и попал. Наверняка живот у него разворотило.

– Пали! – отдал я приказ.

И как только прозвучали выстрелы второй линии, я приказал и им отходить.

Бойцы ринулись ко всё ещё открытым воротам. Я же отходил степенно, наблюдая за тем, как не менее двухсот стрельцов, которые только что стремились спастись и спрятаться за спиной своих товарищей, рванули к телегам.

Да, они увидели, что больше защитников нет, оставался лишь только я один, а все бойцы либо уже покинули позиции, либо прямо сейчас заходили в Спасские ворота.

И всё-таки позёрство и демонстрацию своей смелости нужно использовать дозировано. Ведь сейчас было бы очень логичным начать закрывать ворота, даже если за их пределами остаюсь я.

Так что ноги в руки – и бегом!

– Бах-бах-бах! – раздались выстрелы с башни и стен Кремля.

Рихтер выполнял свою задачу. Он этим залпом отсекал меня от жаждущих расквитаться за все свои страхи бунташных стрельцов.

И вот я внутри Кремля. Выстрелы со стены ещё звучали, но явно бунтовщики не пойдут прямо сейчас на штурм. Нет у них для этого должной организации.

– Расступись! Дорогу! – требовательно взывал кто-то.

Стрельцы и вправду расступались. Большинство смотрели в мою сторону. Ждут ли чего, слова от меня? Я собирался подбодрить бойцов, но уже видел залысину Матвеева, а после показалась его пышная, но с прядями седых волос борода.

– Полковник… – обратился ко мне Матвеев, но из-за его спины вдруг выскочил царственный ураган.

– А! Ты славно дрался! Но я видел, что можно было сделать на два залпа побольше! – скороговоркой, быстро переминаясь с ноги на ногу, как будто бы прямо сейчас готов бежать спринтерскую дистанцию, говорил Пётр Алексеевич.

– Ваше Величество! – сказал я, кланяясь царю.

– Величество? Артамон Сергеич, боярин-то яко меня назвали? – будто бы похваляясь, сказал Пётр Алексеевич.