Текст книги "Наследник (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Мама, он… – было начала объяснять свои эмоции Екатерина, но не находила слов. Молодая женщина сама не понимала, что именно такое «он». Мысли путались, но что-то в ней изменилось и речь не о особенностях женской физиологии, хотя и о ней тоже.

– Какая прелесть! – воскликнула Иоганна Елизавета, обратив внимание на подаренные Великим князем украшения. – Семь, может и восемь тысяч такие стоят, работа просто восхитительная. Дорогая, а ты разговаривала со своим супругом, чтобы он закрыл наши долги?

– Мама, я свои долги почти закрыла, мне перед свадьбой выдала императрица пятнадцать тысяч, – осмелев, Екатерина охолодила меркантильный пыл матери.

– Вот как? – Иоганна Елизавета пристально посмотрела на свою дочь, которая, как была убеждена эта женщина, всегда была и останется под властью ее – матери жены наследника российского престола. – Ты не забылась?

– Нет, мама, и попрошу не забывать, что я Великая княгиня! – с вызовом произнесла Екатерина.

– Ах ты не благодарная! – выкрикнула Иоганна Елизавета и с размаху ударила жену наследника престола. У Екатерины с уголка рта проступила кровь.

* ………* ………*

Петергоф. Левое крыло дворца.

Палаты императрицы

2 сентября 1745 года

– Скотина, курва немецкая! – негодовала Елизавета.

Императрице только в пять часов по полудни сообщили о конфликте вначале между женой наследника престола и ее матерью, а уже позже и Иоганной Елизаветой с Петром Федоровичем.

– Эта дура кем себя возомнила? В моем дворце, в моей империи она смеет бить мать будущего императора! – государыня продолжала быстрыми шагами ходить по большому залу, где еще прошлой ночью был бал в честь венчания наследника.

– Матушка, она уже собирает свои вещи под пристальным вниманием моих верных людей, – произнес Андрей Иванович Ушаков.

Нынешний глава Тайной канцелярии уже прекрасно понимал, что скоро его сместят и даже удивлялся, почему до сих пор этого не сделали. В конце концов, он начинал работать еще при Петре Великом и пережил всех правителей, был он главой Тайной канцелярии и при Анне Леопольдовне, видел, знал, докладывал о заговоре Елизаветы Петровны, но не предотвратил. А потом промахи с интригами французского посланника Шетарди, нелепость «заговора» Лопухиной и теперь вся работа Тайной канцелярии измеряется неудачами. Все же старость и болезни берут свое.

– Выгнать в зашей, с долгами пусть сами разбираются, – продолжала злиться императрица. – Бестужев, сопроводительные документы готовы?

– Да, матушка, – соврал опытный царедворец. Пока Иоганна выедет, все будет готово, даже сопровождение до пределов империи.

– А хорош племянник – рыцарь! Рванул на защиту жены, а когда эта скотина немецкая начала меня поносить, так вином ее облил, хорошо, что сам не ударил. Да я бы и не осудила, если бы и ударил. Это у меня лицо прыщавое? Просыпается кровь Петра Великого в Петруше, еще космы-то повыдергивает вам всем, – настроение Елизаветы менялось чуть ли не на каждом ее слове.

Вообще государыни испортили благоприятсвенное состояние еще на балу, когда молодые пошли в свои покои. Прусский и австрийский послы устроили перепалку, которая чуть не переросла в потасовку с вызовом на дуэль. Это русские дворяне только осваивают правила дуэли, а немцы постоянно шпагами машут. Было бы интересно посмотреть, как низкий толстенький прусский посол фехтует с рослым и поджарым австрийским.

Вообще нельзя было приглашать на один и тот же бал двух послов противоборствующих держав, когда прусский король просто и незатейливо позволяет себе оскорбления в отношении австрийской императрицы Марии Терезии. Но как не пригласить, если король Фридних, по сути, выступил в роли свахи, а Австрия союзница России.

Потом настроение императрицы стало веселым, когда она в подробностях узнала о первой брачной ночи Петруши, которого и называть-то сейчас хочется Петром, ибо не отрок, но муж. Елизавета, как женщина прониклась всей романтикой и таким знанием дела от наследника, что иной опытный сердцеед в своих действиях с еще девственной женой спасует перед, казалось бы, юнцом.

И снова, когда императрица, с рассветом, уже намеривалась идти спать в свою новую спальню, впрочем, она меняла их чуть ли не каждый день, Бестужев посмел озадачить проблемами. К канцлеру во время празднеств стекались вести, как и представители разных стран. И обнаружились подвижки в деле Шлезвига – датчане выставили встречное предложение. Даны предлагали пять миллионов полноценных флоринов за то, что Петр Федорович, как герцог Голштинии откажется от всего герцогства, раз он уже наследник Российской империи. Нет, само предложение не расстроило Елизавету, она просто не хотела работать, ее чрезмерно утомили разговоры Бестужева, государыня постаралась стерпеть, правда, на долго ее не хватило.

В целом же выходило, что датчане заволновались и решили поучаствовать в игре. Пусть они и считали и Верхний, и Нижний Шлезвиг своими, но понимали, что эти области вошли в состав их государства просто по праву сильного, даже с условием, что в тринадцатом веке, Дания владела еще большими землями. Просто откупиться датчане были, в общем, то и не против, но решили сразу замахнуться на большее, действуя по принципу: «проси больше, чтобы получить столько, сколько нужно».

И Бестужев продал бы и Шлезвиг чего уже там и Голштинию, но тут может пострадать авторитет России. Держава, которая бездумно раскидывается активами, формирует отношение к себе, как легкомысленной.

Бестужев-Рюмин, как и сама государыня, пусть она и не хочет в этом признаваться, понимали, что авторитета, как такового, у Российской империи нет, никто ее не признает за серьезного игрока, так – пугало для Европы, разменная монета. Да, был Петр Великий, он своей победой в Северной войне доказал состоятельность России, с позором проиграл в Прутском походе османам. Однако, Петра нет и не секрет для европейцев, что тот же русский флот сейчас в более удручающем состоянии, чем в петровское время. Анна Иоанновна смогла удачно поучаствовать в польских делах и сомнительно повоевать в Крыму и тогда к России присмотрелись, оценили, но высокомерие европейских домов успехи России объясняло помощью Австрии.

В России происходит череда переворотов и непонятная возня вокруг трона, русская армия в Европе почти и не показывалась. Поэтому французский Людовик даже не принимает русского посланника, посему австрийцы считают, что русские только лишь могут отвлечь противника, но не стать силой для кардинального решения европейских проблем.

И в таких условиях Бестужев предлагает немного показать Россию, хотя бы попугать датчан, тогда как Англии в целом безразлична судьба Шлезвига, им важен только Ганновер. Канцлер специально консультировался по этому вопросу с послом Англии в России лордом Кармайклом. Теория «управляемого хаоса» – так могли бы назвать то, что предполагал Алексей Петрович. Ждут от русских дикости, так и показать ее. Быстрым маршем зайти в Голштинию, пограбить ее, устроить столкновения с гвардией герцогства, в этих условиях Дания вводит свои войска, чтобы оградить от русских бесчинств бедных голштинцев. Россия же извиняется, конечно, и уже на этой платформе ведет переговоры, вытягивая деньги у Дании. И это иезуитство канцлеру подсказал Петр Федорович. Впрочем, Бестужев был уверен, что это он сам до такого додумался, наследник только натолкнул на нужные мысли.

И вся эта игра была сложным и несвоевременным для Елизаветы делом, вот только послы ждали ответов и в такой шахматной партии нужно быть расторопным, тем более, что Бестужев собирался стребовать с Дании четыре миллиона за Шлезвиг и еще подумать о Голштинии. А русская казна, как, прочем и всегда, требовала пополнений.

– Что думаете о племяннике моем, о наследнике российского престола? – вдруг спросила Елизавета видом и тоном матери, чей малолетний сын только что с выражением прочитал большое стихотворение, стоя по струнке на стуле.

Императрице начинал нравиться ее племянник, одновременно в душе Елизаветы зарождалась и тревога, что малолетний разумник, будучи уже, как минимум мужеского полу, станет более привлекательным для бунтарских голов, чем сама Дочь Петра Великого. Так и до бунта не далеко.

– Нужно, матушка, дать ему волю, пусчай проявит себя, коли что выйдет с того, так и добро, а коли нет – так станет и ясно, в какой стезе воспитывать отрока, – решился высказаться Иван Иванович Шувалов, который заскучал от хитросплетений политических игр Бестужева. Уже не раз подобные слова звучали с уст приближенных, но Елизавете важно было в очередной раз услышать то, о чем и сама думала.

Шувалов уже оценил изобретение Великого князя, ни одно строение, где было установлено устройство отвода молнии, не сгорело и даже не задымилось, несмотря на то, что в мае и июне грозовых дождей было более чем предостаточно. Уже это сэкономило немало средств, в том числе, и деньги всего семейства Шувалова, которые тратили до сорока тысяч рублей в год для покрытия расходов от пожаров, вызванных молниями.

Управляющие Шувалова не могут нарадоваться с того, что первый сахар из свеклы получился-таки и не хуже, пусть и не лучше, чем тростниковый. Да, технология была еще не отработана, часто приходится пристально смотреть, чтобы работники на сахарном заводике нарезали свеклу стружкой, еще плохо подобран известняковый раствор для отбеливания сахара, да так, чтобы без всяких привкусов. Были еще сложности, но Великий князь не чинясь, снисходил даже до худородных посыльных от управляющего заводиком, объяснял решения затруднений, как будто знал, как именно должно было все работать. Ну, не все мог рассказать Петр Федорович, некоторые вещи требовали решений и ученых мужей, но результат был. Уже Иван Иванович строит три новых сахарных завода в Новгороде, в Москве и еще один под Петербургом и собирался предложить половину дохода Петру Федоровичу, ибо видел, нет – чуял – что еще будут сюрпризы. Да уже есть – одного из посыльных Великий князь угостил сладкой водой лимонной с пузырьками и «вельми укусной», как говорил приказчик.

Так что Петру Федоровичу нужно больше воли и свободы продвижения и принятия решений, чтобы приносить деньги и ему, Ивану Ивановичу – уже точно не «бедному родственнику», становящимся одним из богатейших людей. Будет возможность еще больше прикормить Вольтера, или пригласить какого ученого в Россию.

– Иван Иванович, я и не противлюсь, быть по сему, а тебе Андрей Иванович следить за Петром, можешь и открыто, пусчай знает о том, что под надзором моим, – обратилась Елизавета к Ушакову, а тот воспарял, вытянулся, выпучил грудь, не замечая, что императрица подала знаки и Шувалову и Бестужеву, чтобы и те своих людей напрягли и примотрели за наследником.

* ………* ………*

Петергоф

Октябрь 1745 года

– Сударь, выйдете, я не желаю Вас сейчас видеть, – проявляла истерику Екатерина, нарушая наше же с ней правило говорить на русском языке.

– Никуда я не уйду. Я свою добродетельную мать не знал вовсе, она почила, когда мне был только месяц отроду, батюшка не занимался мной вовсе, я жил в казарме, не ведая любви родителя, только в строгости и был счастлив, когда меня хоть в малом похвалят. Теперь я есть у тебя, Катэ, и есть тетушка, она величественная, но и милосердная с большим сердцем, – говорил я, чуть ли не роняя скупую слезу, а в воображении представилось это «большое сердце» Елизаветы внушительного размера, размера так пятого точно.

Да, я играл, но лишь от части, по мере произношения своих слов, с обязательным упоминанием о благодетелях тетушки, я и сам начинал во все сказанное верить, но эти дворцовые правила заставляют вести себя лицемерно, наиграно. Между тем, как это ни странно прозвучит, моя жена начинала мне все больше нравиться. Вот это проявление эмоций, первая действительно семейная ссора, все говорило, что мы становимся более близкими. Допустить истерику в присутствии стороннего человека Екатерина не могла.

– Прости, Петр, но я завсегда была подле матери, во все вояжи она брала меня с измальства, а тут ее рядом нет, – Екатерина достала платок и вытирала влажные глаза.

– Ее Величество императрица Всероссийская Елизавета, – прокричали в коридоре, причем там никого не было и «сигнализация» могла быть только от свиты самой тетушки.

Какая женщина! Восхищался я, наблюдая метаморфозы, которым подверглась моя жена. Из плаксивой девочки она молниеносно превращалась в Великую княгиню, менялось лицо, на которое приклеивалась услужливая улыбка, расправлялись плечи, приподнимался подбородок.

В комнату, где я, прервав свою тренировку, успокаивал жену, которой даже не дали попрощаться с ее матерью, а Катэ, вопреки всему, была привязана неимоверно к матери, ворвался ураган. И имя сей стихии – Елизавета Петровна. Императрица часто, особенно на эмоциях, ходила очень быстро, совершая широкие шаги, так, что придворным приходилось совершать перебежки трусцой. Вот и сейчас она быстрыми, широкими шагами, опираясь, в подражании Петру Великому, на массивную трость, вошла в комнату.

– Ваше Величество! – мы с Екатериной церемонно выказали приветственное почтение: я поклоном головы, жена – глубоким книксеном.

– Чада мои! – воскликнула императрица и стала лобызать нас, целуя то в щеки, то в лоб, мы же, дождавшись момента, поцеловали запястья рук тетушки. – Дозволяю Вам поступать, как вольно, но ведайте, что присмотр будет, может быть и иначе, коли непотребства чинить станете. Тебе, милая, ставлю запрет на переписку с Иоганной и не родней, сама ведаешь, что не права твоя мать. Тебе, Петруша, коли вольности ищешь и становишься мужем – погасить долги твоей жены и ее матери. И чтобы до конца года со всеми кредиторами рассчитался, коли муж разумный, отвечай за жену.

– Да, тетушка, все справедливо! – не стал я возражать, но внутри передернуло, так как боялся даже думать о тех умопомрачительных долгах тещи и сильно меньшие жены.

– Проси, что хочешь для дел твоих, но денег болей не дам, ни рубля, ни ефимки. У кредиторов станешь брать – под замок посажу, – продолжала фонтанировать императрица, да так эмоционально и громко, что подтянувшаяся следом свита из приближенных сановников понурила головы.

– Миниха Бернарда в учителя дай мне, Воронежский полк, дабы на его основе новое воинство готовить и волю в привлечении людей, – выпалил я и сам ужаснулся своему безрассудству, но настолько медленно получалось что-то решать, что хотелось форсировать события. Сонное правление Елизаветы, очень медленно что-либо происходит.

– Воронежский полк не против я отдать, не понимаю, отчего они, мог и ингерманландцев взять, да твои голштинцы, как я знаю, прибудут, но то воля твоя, – медленно, приглушенно говорила Императрица, обдумывая, видимо другое – зачем мне Миних.

На контрасте с предыдущим громом, такой тон показался могильным, так что присутствующие еще больше вжали головы в плечи, единственная Екатерина с большим удивлением посмотрела на меня, нарушая придворные негласные правила направлять внимание только на государыню.

– Зачем тебе Бернард Христоф Миних, может, еще и Эрнста Бирона вернуть хочешь? Немцев засилье возродить желаешь? – спросила Елизавета жутковатым тоном, не предвещающим ничего хорошего.

– Бирона не надо, пусть он и мог бы стать добрым заводчиком коней для войска. Миниха хочу поставить подле себя, дабы учил фортеции, ты же, государыня, ведаешь, что я способен к этому, так же может понадобиться и его опыт в потешных полках, – спокойно, выдерживая прессинг, ответил я.

– Миниха в потешные генералы? А-ха-ха! – разразилась громоподобным смехом императрица.

– Он станет русским, может православие и не примет, но России служить станет честно. А коли не принесет Вам, тетушка, присягу честью и на Евангелии, то гнать стану в шею, – подкрепил я свою просьбу еще одним аргументом и еще решил добавить. – Хочу опыт его неудач в Крыму принять и не допустить боле, требовать можно, чтобы он не имел сношений при дворе, пока не докажет своей преданности ревностною службой, ни к кому из высшего общества его Христофора Антоновича не пущу. И за любую хулу на тебя, тетушка, самолично заколю шпагой.

– Алексей Петрович, – обратилась Елизавета, после долгой паузы, к Бестужеву, при этом я выдерживал ее жесткий взгляд. – Пошли за Бернхардом и под конвоем, но без насилия, привези Миниха. Он уже писал мне много, просил простить, говорил, что был только предан слову и присяге, потому и не стал рядом со мной. Пусть будет потешным генералом. С понижением в генерал-майоры. И, коли свою спесь уймет, и пойдет на такие условия, я еще подумаю. А почему, Петр Федорович, все же Воронежский пехотный полк? Почему не лебгвардейский, или Преображенцы, где ты, Петруша, полковником, или какой иной полк?

– Тетушка, воронежцами командует Петр Румянцев, он добрый командир, – ответил я.

– Ха-ха-ха! Вновь разразилась смехом императрица. Это Петр Александрович – то добрый командир? Это горе почтенной семье и слезы Марии – матери его! В полковника я его произвела за вести о мире со шведами, что он принес, да протекцией его почтенного отца, да моей статс-дамы Румянцевой. А этот ахальник нагой через весь Петербург к мужним девицам бегает, позорит фамилию, – императрица вновь залилась смехом, вспомнив, как красочно ей рассказывали про похождения двадцатилетнего Петра Румянцева, который уже полковник без существенных подвигов на войне. Отсюда и отношение к Петру Александровичу, как к баловню судьбы, незаслуживающего благосклонности и важного дела.

– Дозволь, тетушка, вижу я его добрым и дерзким командиром, что еще ворагам нашим холку чистить станет сильно, – настаивал я на своем.

– Говори с ним, решай сам, – императрица вытерла платком глаза и громко выдохнула, такие яркие эмоции вымотали Елизавету и проявили зверский аппетит, поэтому она спешила в свои палаты, где на подъемном, возникающем из пола, столе должны уже стоять яства.

* ………* ………*

Петербург

2 октября 1745 года.

– Господа! Рад вас видеть! – громогласно произнес я, когда вошел в большое помещение, служившее чем-то вроде столовой в расположении Преображенского полка.

Громогласные приветствия уже отзвучали на построении и во время небольшого показушного парада – как-никак, я, полковник Преображенского гвардейского полка, пришел, наконец, в свой полк. Да не один, а с супругой.

Эту встречу не то, чтобы я откладывал, но все было как-то не до нее, да и присутствовало некое смятение от понимания необходимости если не дружбы, то дружественного нейтралитета с гвардией. Я, Сергей Викторович, мало знал о правилах и моделях поведения с такой братией, как гвардейцы-сибариты, а я, Петр Федорович, просто боялся их, презирая «янычар». Так что пришлось немного подкопить информации и что-то для себя прояснить, прежде, чем начинать близкое знакомство с теми, кто уже неоднократно возводил на престол популярных в своей среде правителей. Между тем, я отслеживал ситуацию с гвардией и, когда обнаружил задержку выплаты жалования на целый месяц, быстро сориентировался и послал денег. Это резко, я бы сказал, молниеносно, подняло меня в глазах гвардии, тем более, что жалование им выдали в скорости и получилась такая вот премия от наследника. Но это не пустая трата денег, это вложение в свою безопасность.

Потом я уже собирался навестить гвардию, но дел после свадьбы образовалось столько, что пришлось кроить свой распорядок дня чуть ли не ежечасно.

Так, сразу после венчания, чтобы не слыть простачком и показать, что нельзя мною крутить сверх меры, я проверил работу совместных с Иваном Ивановичем Шуваловым предприятий. Остался недовольным организацией работы и попытался хоть что-нибудь изменить, сахарные заводы не были загружены и на половину но… Оказалось, что свеклы для загрузки даже одного невеликого заводика до нового урожая просто нет. И было не понять, почему. Один управляющий ссылался на то, что на землях Шувалова просто высадили ее мало, другой, что треть урожая погнило еще до того, как он попал на завод. Думалось, что и то и другое имело место, и первоначально Иван Иванович не поверил в успех предприятия, чтобы взять тот же урожай под плотный контроль. Правда, сейчас Шувалов строил еще три фабрики и думается, что по весне сахарной свеклы будет высажено немерено. Еще одним примером бесхозяйственности стало то, что получаемый жмых от переработанной свеклы либо воровался работниками, либо просто уничтожался. Почему не поставить рядом свинарник, или кто там ест такое лакомство, не знаю, но не должно быть так – выкидывать корм.

Между тем, сахарный завод дал мне некий профит в виде пяти тысяч рублей. По мерилам Великого князя, это очень мало, но как начало больших дел – очень даже неплохо. Сахар, произведенный на заводе, не стал дешевле привозимого тростникового, но почти сравнялся с ним в цене, только чуть-чуть дороже выходил. И тут компаньон включил «административный ресурс», взял в заговорщики своего двоюродного брата Петра Ивановича Шувалова, скорее последний и был инициатором сговора, и устроили эти деятели дефицит сладкого продукта, задерживая корабли и скупая на корню весь сахар, до которого могут дотянуться и который поступает в Россию. Данная политика привела к тому, что сахарный завод, не просто вышел на рентабельность, но и принес первую ощутимую прибыль.

Другое дело – это ресторация «Элита». Вот там все идет просто идеально. И причина в отлично проведенной рекламной компании. Так, Ивану Ивановичу, при некотором моем содействии, удалось заманить императрицу в это заведение. Конечно, это был закрытый прием, инициированный Иваном Шуваловым, все больше входящим в фавор, оттесняя, но, не сменяя Алексея Разумовского. «Почесала пятки» Императрице и жена Петра Ивановича Шувалова, Марфа. Это такое мероприятие, в ходе которого государыня соглашалась практически на все, уж сильно Елизавета любила массаж пят.

И вот после этого бала в ресторации «Элит», императрица сыграла в рулетку, посидела за карточным столом в игре «Фараон», потратила неимоверную сумму денег, которую по обыкновению некоторые придворные попытались захапать. Однако, крупье, как и охрана, сдали свой экзамен, а Шувалов подтвердил полномочия служб заведения. Блюда, которые попробовала Елизавета не вызвали у нее восторга. Разве… только – котлеты «по-киевски», на что и не рассчитывали. Елизавету позабавил момент, когда из этой котлеты брызнуло сливочное масло. Попало бы горячее масло на лицо, руки, или, не дай Бог, на платье, быть беде, но обошлось.

В тот вечер заведение заработало пятнадцать тысяч рублей, большую часть из которых оставила расточительная императрица. Были и те, кто проявил себя игроманом и был практически оттащен от рулетки, пользующейся особой популярностью. Шувалов уже думал о дополнительном столе с такой забавой.

Тут же было и фортепьяно, еще мало известное в России, и даже пианист, который ранее играл на клавесине, но более-менее освоил и новомодный английский инструмент. А я «накидал» парочку произведений. Предков зарубежных музыкантов будущего искать не буду, чтобы оплатить им за использование произведения потомков, иначе все содержание и заработок потрачу на компенсации. Так что, Людвиг Ван, как и некоторые иные гении, обязательно напишите что-то иное. А вот, господин Рахманинов, не беспокойтесь: во-первых я вспомнил только небольшие отрывки вашего творчества, во-вторых, еще не скоро появятся музыканты, способные исполнять столь сложные произведения. А пока общественность восторгалась «гением» Великого князя – автора душещипательных музыкальных творений.

А на следующий день, двор бурлил, все обсуждали «ресторацию», особенно в костер интереса подкидывали дров подговоренные Иваном Шуваловым придворные. Как мне докладывал вернувшийся из Ораниенбаума Тимофей Евреинов, который не растерял связей в корпусе слуг при дворе. Некоторые дамы с кавалерами остались весьма довольны нумерами в «Элите». И это бурление в обществе вылилось в аншлаги на протяжении уже трех недель. Да, были эксцессы, вызовы на дуэль, ссоры из-за дам, восторг и недовольство от кухни, но интерес не иссякал, а Шувалов уже выкупил большое здание в Москве для организации подобного и в Первопрестольной. Впрочем, я и там вошел в долю, пусть в данном случае и только на сорок процентов от доходов.

Так что деньги текли, пусть и не полноводной рекой, но ручейком точно. Доход уже приближался к цифре содержания от императрицы.

Что же касается Разумовского, то мне было его как-то жалко, пылких чувств к нему Елизавета уже не проявляла, но и не гнала от себя. Да тот сам виноват в происходящем. Елизавете, может, нравилось ощущать себя простой бабой, когда пьяный мужик лается и глупости делает, но, как экзотика, так сказать по разовой акции, а Разумовский стал во хмели позволять себе слишком уже многое, мог и толкнуть даже, обозвать Елизавету. Да, потом вымаливал прощение, находил красивые слова, на коленях стоял перед дверями в спальню государыни, завязывал пить…не некоторое время. Так что пусть муж пока поест груш, хотя, как человек, Алексей Григорьевич хороший, простой, но Шувалов – партнер и смена «ночного императора» пойдет только на пользу моих дел.

– Прошу вас, господа, не чинясь, мы не на светском рауте, и даже вне службы. Хотелось бы провести время в компании друзей, – высказался я, обращаясь к преображенцам.

– Позвольте судари, мне покинуть вашу компанию, есть масса обязательных дел, – проворковала Екатерина, стреляя глазками «по площадям», в столовой было явно больше трех десятков мужчин-гвардейцев и это были рослые, лихие мужчины.

Ну, и получит она сегодня постельный марафон, в лучших гвардейских традициях – приличная мамзель и подвыпивший гвардеец, даже приду к спальню в гвардейском мундире. А ревность-то у меня не наигранная проснулась, естественная. Может я сам себя уже обхитрил, и постепенно начинаю верить всем тем словам любви, что говорю жене?

После слов Катэ все собрание щелкнуло каблуками сапог, а я пошел провожать жену.

– Катэ, я приревновал тебя. Ты так стрельнула глазами по гвардейцам! – шепнул я супруге, помогая ей взобраться на облучок кареты.

– А ты, Петр, ревнуй и цени, – стрельнула уже точечно в меня глазками Екатерина. – Целуй страстно, гвардия смотрит!

И я поцеловал, как и просила жена, страстно, долго. А вовремя этого поцелуя, несмотря на то, что он был весьма приятен, я понял в очередной раз – с этой женщиной лучше дружить. Это так прочувствовать ситуацию… лихие гвардейцы, которые ценят и личную храбрость и некоторое безрассудство, особенно в отношении дам. Они, преображенцы, почувствуют, что наследник такой же, как и они – любит, так напоказ, всем большим сердцем, не стесняясь проявить чувства на людях. Вот только почти тоже самое они могут подумать и о Екатерине, а, если взять во внимание кокетство супруги… А, может, я все усложняю?

Когда я вернулся в столовую, куда еще ранее вошло командование, вышедшее так же проводить Великую княгиню, лица гвардейских офицеров сияли пониманием и улыбками, мол «вот так и нужно любить, наотмашь, по-русски».

– Петр Федорович, мы знаем, что Вы предпочитаете хмельному иные напитки…– робко было начал было офицер, имя которого я не запомнил, он был всего-то прапорщиком, но, видимо, настолько бесшабашный, что именно этого гвардейца подослали провентилировать вопрос о пьянке.

– Господа, делу время, а потехе час. Вот я и предлагаю эту самую потеху. Не соблаговолите ли выпить со мной вина, или водки? – обратился я к сибаритам-янычарам.

Встретив гул гвардии, в столовую вносили закуску и напитки. Вот так, нарушая свой режим, систему правильного питания и лицедействуя, приходится набирать политический капитал. На Руси же как повелось? Если с человеком выпил, то, как породнился, зло сделать собутыльнику уже будет мукой и терзанием, даже бесчестием. Значит, выпьем, а потом еще нальем, но мысли глупые выкинем из головы. Пусть разносят гвардейцы по столице и за ее пределами, что наследник никакой не немец, а наш, руссак – истинный внук Петра Великого.

Когда прозвучали многие здравицы и торжественное застолье стало из организованного банкета деградировать в мужскую пьянку, мне подали гитару и я исполнил «домашнюю заготовку», чтобы закрепить мнение гвардейцев о сегодняшнем дне. Я пел:

– Господа офицеры, по натянутым нервам. Я аккордами веры эту песню пою. Кто не ради карьеры, живота не жалея, свою грудь подставляет за Россию свою, – затянул я немного переделанную песню Газманова, которая пробиралась и будет пробираться в самые глубины офицерских душ и не только. – Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом. За Россию и царицу до конца. Офицеры, россияне, пусть Отчизна воссияет, заставляя сильней звучать сердца.

Тишина. Выпученные, от неверия в произошедшее, глаза.

– Виват! – громыхнуло, как слаженный залп из десятка пушек. – Виват!

Все, после такой реакции, они надолго запомнят наследника и не позволят хулить и полоскать мое имя. Спасибо, Олег Газманов, гениальная песня!

А вечером была страсть. Катэ выпила вина и была развязной. Эта женщина обладала удивительной чувствительностью и пылкостью. Да, после брачной ночи, жена не подпускала меня к себе две недели. Вначале под предлогами после, не утруждая себя какими-либо объяснениями. И в один из вечеров я был достаточно настойчивым, чтобы принудить Екатерину исполнять-таки свой супружеский долг. Она вначале плакала, но постепенно лицо женщины преображалось, накатывали ощущения, и они влекли за собой эмоции. После той ночи отношения наладились, и теперь я порой думал об том, чтобы просочковать семейное ложе, иначе придется забросить все дела.

Нет, уверен, что ни Котэ меня не любит, ни я ее, но то, что мы перестали быть противными друг другу – это точно.

– Ты сегодня опять бегать и после такой ночи? А потом куда? – спросила обнаженная нимфетка.

Я скоро приучил жену не стесняться меня, не быть жеманной, и она уже с удовольствием демонстрировала свое молодое, красивое тело, нисколько не худое, а вполне себе атлетически сложенное. Екатерина не чуралась упражнений, особенно любила верховую езду, которая очень даже энергозатратная и требует определенных усилий.

– Согласен, что сложно будет бегать, не выспавшись, но нужно. А сегодня у меня запланирован выезд к воронежцам, они становятся на квартиры в нашем поместье, нужно проконтролировать, да и с Петром Александровичем поговорить, а то дошли до меня слухи, что Румянцев младший не в восторге от перевода его полка, – ответил я, натягивая широкие шаровары, которые использовал в качестве спортивных штанов.

– А я буду слушать скучную даму Чоглакову о том, какой именно должна быть супруга наследника Российской империи, а потом, в лучшем случае, читать. Только и развлечение, что платья выбирать для посещения поместья Голицыных, – сетовала молодая женщина.