Текст книги "Наследник (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Петр Шувалов подписал уже заполненный бланк и отдал Шуринову, который быстро побежал к лошади, бывшей в метрах ста, лихо вскочил на нее и бросил кобылу в галоп.

– Я послал своих людей в Ораниенбаум, туда же выехал Бестужев и Апраксин. Преображенцы и лейб-драгуны шли убивать егерей, которые напали на наследника. Нужно остановить бойню и разобраться, чем займется канцлер со своим соратником генералом Апраксиным, а мы нужны Елизавете, – Шуваловы направились в сторону дворца, за ними пошел и Разумовский.

* ………* ………*

Ораниенбаум.

25 сентября 1746 г. 14.40

– По какому праву, сударь? – разъяренная Екатерина Алексеевна встретила на крыльце дворца в Ораниенбауме полковника Петра Александровича Румянцева.

– Мы должны Вас защитить, Ваше Высочество. Его Высочество Петр Федорович ранен и доставлен в полковой лазарет. Полк поднят по тревоге и перешел на военное положение. В лесу наличествуют банды рекрутов, которые в том числе напали и на Вашего мужа. Вероятны нападения и на Вас. Петру Федоровичу ничего не угрожает. С ним кроме роты Суворова, казаки, что остались в живых и не ранены, – докладывал Румянцев.

Екатерина почувствовала боль, причем не только физическую внизу живота. Она ощутила крайне болезненные эмоции, понимая, насколько боится потерять Петра. И не только потому, что он являлся залогом и ее безбедной жизни Великой княгиней, но и потому, что… Любит?

– Выпейте Екатерина Алексеевна, – с чудовищным акцентом сказал приехавший на осмотр беременной жены наследника престола доктор-немец.

– Извольте отпить, сударь, – Румянцев заслонил собой Великую княгиню.

– Но я есть не беременный, – стал возражать медикус, но поняв в чем дело, состроил крайне недовольную мину на лице, но отпил горькой настойки, показывая, что не имеет намерений отравить Екатерину.

– Подождите немного, Екатерина Алексеевна, и пейте, – сказал Румянцев, наблюдая за реакцией немца-медикуса.

– Господин полковник, к Ораниенбауму приближается не менее двух полков. Это лейб-драгуны и преображенцы. Идут рваной колонной, дальний пост снялся и занял позиции у левого крыла дворца, – доложился Румянцеву дежурный офицер.

– Первый залп вверх, потом на поражение. Направьте сообщение в лагерь, пусть выдвигают артиллерию, – быстро и, не колеблясь, принял решение Румянцев.

– Петр Александрович, Вы собираетесь стрелять в гвардейцев, которые пришли спасать Петра Федоровича? – возмутилась Екатерина.

– Ваше Высочество, не понятны намерения гвардейцев. Мы не знаем, что именно происходит, какая сейчас ситуация в Петербурге, поэтому, будучи верными императрице, обязаны всеми силами и средствами сохранить ваши жизни, – сказал Румянцев и не видел, как преображается милая и угодливая молодая привлекательная женщина в жесткую и бескомпромиссную Великую княгиню.

– Не сметь меня задерживать, сударь, примените силу и я не прощу Вам никогда, я Великая княгиня и жена наследника престола, будущая императрица, и будущая мать наследника. Дорогу! – ледяным голосом, пронизывающим до костей произнесла Екатерина и Румянцев замялся.

– Екатерина Алексеевна, позвольте, – Тимофей Евреинов, находящийся в соседней комнате, но прекрасно слышавший и умевший анализировать ситуацию, решил прийти на помощь жене наследника.

Еще ранее при разговоре с Петром Федоровичем, тот научил Евреинова тайному знаку – подмигнуть. Это могло означать как «подыграй мне», так и многое другое, но только тайный знак на то и тайный, чтобы сообщить нечто, не предназначающее для посторонних глаз и ушей. И Петр Федорович говорил, что только очень близкие люди, в числе которых он назвал и Екатерину Алексеевну, знают о знаке.

– Да, Тимофей Григорьевич, пойдемте, – Екатерина была слишком сообразительна, чтобы отреагировать на тайный знак быстро и правильно.

Может Румянцев и проявил бы настойчивость и не отпустил Великую княгиню с Евреиновым, но на авансцену вошло еще одно действующее лицо.

– Арестуйте меня! Это моя вина в том, что произошло, – сказал Христофор Антонович Миних.

– Черных, арестуйте! – приказал полковник Румянцев, решивший за лучшее арестовать, а уже после дознаваться за что.

Миних сейчас проживал во флигеле дворца и слышал выстрелы вдали, но когда он поспешил на звуки, уже было поздно, и егеря спешили во дворец. Туда же направился и опальный фельдмаршал, но пришлось делать крюк, чтобы не попасться бегущему авангарду Воронежского полка и проникнуть во дворец первым. Однако, преимущество быть конным не помогло, быстро бегали егеря. И, когда Миних приблизился ко дворцу, там уже стояло оцепление. Гордо, независимо и властно, фельдмаршал спешился и направился к покоям Екатерины Алексеевны. Никто не посмел остановить русского немца в мундире генерал-майора и он спокойно добрался до жены наследника. Чтобы что?

А для того, чтобы повиниться. Дело в том, что еще вчера утром к Христофору Антоновичу прибыл его знакомый человек, дальше больше, ранее бывший соратником, сейчас же пребывающий порученцем у Манштейна – его, Миниха адъютанта. Дружеская беседа за бутылочкой вина, потом еще за второй и третьей бутылкой рейнского. После передача Бурхарду Кристофу аж пятнадцати тысяч талеров, якобы от Манштейна, который не может жить спокойно, когда знает, что его бывший командир нищенствует. Такие жесты были не похожи на бывшего адъютанта, но Миних не насторожился, он вообще отвык от интриг и лжи.

И только сегодня Хритофор Антонович понял, что это он рассказал, что Петр Федорович собирается ехать в Петрозаводск и после посещения егерей, где думал взять еще роту сопровождения. Так думал Миних, но наследник не думал о роте усиления. Если бы заговорщики узнали, что Петр Федорович будет без сильной охраны, то лучше бы напали по дороге в Петрозаводск. Однако, они резко меняли планы и в этом был «виноват» Миних, проболтавшийся своему бывшему соратнику о наследнике, которым начинал восторгаться, особенно во хмели.

Так что Миниха уводили под конвоем.

– Идемте, Екатерина Алексеевна. Не нужно Вам ссориться с полковником, он все правильно делает. И я не уверен, что мы благоразумно поступим, выходя из дворца, – бурчал Евреинов, провожая Великую княгиню через скрытый ход, о котором могла знать только прислуга, так как эта дверь использовалась для хозяйственных нужд, вдали от господских глаз.

– Господин Евреинов, Вы забываетесь! – было начала Екатерина указывать на место ближнему помощнику мужа, но поняла, что это не справедливо, да и не выполнил до конца Тимофей задуманное ею, а что, если он передумает выпускать ее из дворца и сошлется на волю Петра Федоровича. Однако, нет, Тимофей был сегодня явно не в своем уме.

Выйдя во двор, Екатерина обнаружила два коня, причем седла были мужские на обоих, а она в женском платье, не предназначенном для верховой езды ну никак.

– Простите, но вход на конюшни, где можно было взять женское седло, перекрыт солдатами, – понял заминку Екатерины Евреинов. – Ох и попадет мне от Его Высочества!

– Спасибо, Тимофей Герасимович. И вы же знаете, что я тайком езжу на коне по-мужски. Нет? Тогда знайте, – сказала Екатерина и вставив в подставленные ладони свою ножку, взобралась на скакуна неприлично задирая платье.

Следом не сильно умело, но решительно сел в седло Евреинов. И они направились к выезду с территории дворца.

– Стоять, не велено выпускать никого! – закричал капрал плутонга, дежурившего на дороге, ведущей в Петербург.

– Дорогу жене наследника российского престола! – во все горло закричал Евреинов и солдаты, еще не забывшие раболепие перед барями не посмели препятствовать тем, кто всем своим поведением говорил, что имеет право отдавать приказы.

Еще два заслона егерей Екатерина в сопровождении Евреинова проскочила без проблем. Эти солдаты были заняты скорым приготовлением к сражению и знали, что дворец оцеплен и, если кто с той стороны и скачет, значит имеет дозволение командования.

Через две версты Екатерина заметила пыль, которая подымалась от движения большого количества людей и лошадей. Не колеблясь, повинуясь не расчету, а наитию, некому сверхчувству необратимости исполнения своего долга, та, которую один человек звал… зовет Катэ, загоняла лошадь, чтобы успеть остановить кровопролитие. Екатерина знала – преображенцы и лейб-драгуны полюбили ее мужа, и они не остановятся. Она не верила в предательство гвардии, как и знала о преданности воронежцев. Некие ряженные попытались убить Петра и, вероятно, пользуясь неразберихой, устроить побоище всех со всеми. Вот сейчас прольется первая кровь и уже будет неважно абсолютно все, начнется побоище. Скорее всего, воронежцы выстоят, но чтобы не говорили про гвардию, она все еще дерзкая и сильная.

Вперед выскочил, неожиданно для Екатерины, Евреинов, которого в седле шатало со стороны в сторону, и он чудом удерживался, но коня выбрал Тимофей более резвого, специально для возможности обогнать Великую княгиню.

– Ее Высочество Великая княгиня, жена наследника престола российского Петра Федоровича Романова! – кричал Евреинов, при этом он закрыл глаза, так как страх сковывал весь организм, а с закрытыми глазами, вроде как и не страшно лететь на обозленную и решительную гвардию.

В торговле, управлении – да, он был смел, мудр и прозорлив, тут же практически поле боя и он боялся, но исполнял свой долг. Евреинов отыграл у Екатерины Алексеевны полверсты и в случае того, если гвардия шла убивать наследника и его жену, Екатерина успеет развернуть свою лошадь и будет иметь шансы спастись.

Драгуны притормозили, но не остановились, продолжая движение. Вдали у дворца послышался залп из фузей, который предупреждал о решимости егерей идти до конца. Бесформенная масса гвардейцев споро превращалась в стройные две линии по четыре стрелка в ряд, по флангам располагались драгуны. Многие с интересом смотрели на приближающегося странного всадника, конь которого свернул чуть в сторону, а всадник как будто не реагировал на изменение курса.

Между тем приблизилась валькирия. Гвардейцы не сразу признали Великую княгиню, да и как признать, находясь в таком шоке. Женщина мало того, что сидела в седле, как мужчина, так и оголила чуть выше колен очень соблазнительные ножки. А еще она была простоволосая, и по мере приближения все больше казалась прехорошенькой. Такое впечатление многие мужчины-гвардейцы пронесут через всю свою жизнь.

– Знаете ли Вы меня, гвардейцы? – покричала Екатерина, и в уже выстроенных рядах преображенцев началось какое-то брожение. – Я пришла сюда, дабы не допустить кровопролития православного. Муж мой жив и сейчас в лазарете егерей, Румянцев защищает меня. Он не враг, но союзник.

– Так чего за юбкой прячется, командир потешный? – выкрикнул кто-то из гвардейцев и моментально получил по лицу от соседа справа, а потом и от соседа слева в глаз несдержанного горлопана прилетел кулак.

– Не прячется он, я сбежала, но муж мой узнает о словах твоих. Петр Федорович ваш командующий, я подполковник и приказываю вам, преображенцы, остановиться, лейб-драгунов прошу сделать тоже самое, – сказала Екатерина столь величественно, что гвардейцы прониклись. Многие из которых еще не забыли, как на руках вносили на престол Елизавету Петровну, какие эмоции в тот момент в них бушевали, как чувствовали себя всесильными сотрясателями империи, они были готовы так же внести на трон и эту милую, притягивающую к себе немку, такую сейчас желанную. Но гвардейцы не поддались глупому порыву, они хранители трона, они русский парламент, избирающий императоров, выбор сделан.

Десять командиров – от секунд-майоров до подполковника вместе с Великой княгиней готовились отправиться в сторону Ораниенбаума.

– Кто это? – спросила Екатерина Алексеевна, когда на дороге вдруг появилась карета в сопровождении роты уланов.

Евреинов ей не ответил, так как на карете не было герба, а именно это средство передвижения не было засвечено у кого-либо из власть имущих. Но любопытство Великой княгини быстро было удовлетворено. Не дождавшись остановки кареты, ее дверца была резко открыта, а оттуда выглянул генерал Апраксин. Но главной фигурой, которая прибыла к Ораниенбауму, стал канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Почему именно он прибыл, было не ясно, тот имел опосредованное отношение к гвардии. Между тем логично, что для поддержки канцлер прихватил друга и одного из видных бойцов «партии Бестужева». Вот только Апраксин становился скорее бойцом на паркете политических интриг, чем с боевым генералом. Но стоило надеяться, что исполняющий обязанности Президента Военной коллегии остудит гвардию.

– Братцы! Я прибыл, дабы не допустить кровопролития. Я заставлю сдаться предателя Румянцева, и он ответит за обиды Петру Федоровичу, – распылялся Бестужев.

Однако, опытный политик и дипломат Бестужев сразу проникся тем, что гвардия накачана и не его словами, которые, не встречая отзыва, беспрепятственно летят прочь, они уже в подчинении другого лица. И он узрел ее, Екатерину Алексеевну, которую рассматривал в своих интригах значительно позже, нежели сейчас, может через лет десять. А девочка уже себя проявляет. Алексею Петровичу представилось, как ее, эту миловидную немку вносят на престол и признал, что не так уж и невероятно это выглядит, особенно, если она родит от Петра сына. Канцлер знал, что беременность Екатерины протекает болезненно, а сейчас еще эти выходки Великой княгини с поездкой на коне.

«Дура! Выкинешь дите, и на черта ты кому нужна будешь, если Петр Богу душу отдаст» – подумал Бестужев и решил не препятствовать группе гвардейцев и Екатерине отправляться к взбунтовавшимся егерям.

– Господа, прошу, за мной! – ни слова лишнего не говоря, лишь укоризненно, даже обидчиво посмотрев на Екатерину, Петр Румянцев пригласил парламентеров отправиться с ним сразу в лазарет. С командующим Первого Воронежского егерского полка были всего пять офицеров, одного из которых сильно выделял Петр Федорович – молодой Суворов, не доросший в чинах даже до капитана, но уже командующий ротой. Меньшим количеством своей свиты Румянцев демонстрировал и свою отвагу и то, что не имеет желания обострять и без того накаленную обстановку.

Только пять минут назад прискакал посыльный из военного городка, он рассказал новости, которые уже стали обрастать фантазиями и легендами, что формировали образ наследника престола на новой основе, стараясь не поминать былые глупости подростка, он так переменился после оспиной болезни. А что было до того, блажь и дурь немецкая, что вышла из внука Петра Великого.

Еще не полную картину случившегося удалось собрать из обрывочных данных и казаков, героически защищавших наследника, и оставшихся в живых нападавших. И сразу же начал обрастать небылицами сюжет, как Петр Федорович самолично порубал, пострелял, руками забил, заакрыз… Даже Румянцеву обрисовали уже искаженную картину произошедшего. Выходил эпос про богатыря-цесаревича.

Глава 6

Ораниенбаум, Петергоф, Петербург.

18 августа 1746 года-10 апреля 1746 г.

Пробуждение было резким, как будто только что тонул в мутной воде, и некая сила рывком выбросила меня не только из воды, но и подняла на пару метров над водной гладью, и вновь шмякнуло, но уже об бетон. Боль вдруг разлилась по всему телу, наиболее концентрируясь в районе правого плеча и на затылке.

– Доложите о потерях! – прохрипел я, выплескивая все свои мизерные силы.

– Хорунжий раненый, семеро казаков убиты, одиннадцать ранены, татей постреляли и посекли три дюжины, еще четыре дюжины взяты в плен, половина из них ранены, – отчитывался какой-то офицер, имени которого я не знал.

– Кто? – выдавил я лаконичный вопрос и обмяк. Нет, находился в сознании и даже сквозь вязкий туман сознания проступали некоторые слова «шведы», «переселенцы», «прусские штуцера». Вот только свести воедино обрывки фраз не получалось – голова болела и эта боль «стреляла» по разным местам организма.

После того, как в меня влили горькую настойку, я уснул.

Уже после сна немного полегчало, и я мог и слышать и воспринимать слова, может пока был не в состоянии анализировать, но, используя выводы говорящих, картину случившегося для себя прояснял.

– Вот, Петр Федорович, они – эти голштинцы, да со шведами, намеренно записались в наш полк. Мы же брали по умениям, а это были готовые богатыри, да и стрелки среди них оказались хорошие. От чего же не взять? Да и у каждого история была, что они гонимы на родине, что готовы верой и правдой стоять за Россию. Кто же знал, что на самом-то деле в головах у них, – говорил у моей кровати Суворов. Я узнал место, где был помещен – одна из спален в доме Румянцева в военном городке.

Пусть еще зудела голова, и мысли были не стройными, но картина для меня сложилась более-менее стройная, в особенности, когда вспомнил звериные глаза Брюммера. Вот она – ответочка за «продажу родины». Или скорее лишение обер-гофмаршала его положения? Найти горячих голов для исполнения акции по устранению предателя, не должно было составить труда. В таком хаосе, что, наверняка, творился в Голштинии при переходе ее под управление Дании, были и жертвы и лишенные имущества, да и двадцать пять лет внушения враждебности к датчанам – все это рождало «непримиримых».

Теперь же нужно подумать. А что же мне с этим делать? Какой профит можно извлечь от покушения? Первое – это вероятное улучшение отношений с Елизаветой. Она не может ни проникнуться ситуацией и испугаться за свое будущее, как и России. Проблема престолонаследия становится в полный рост, еще не известно, что там с беременностью моей жены. Жена!

– Что с Великой княгиней? – спросил я.

– Все хорошо, дворец в Ораниенбауме взят под охрану, медикус пользует Екатерину Алексеевну, – ответил Суворов.

Ох уж это выражение «пользует Екатерину» – сразу лезут в мою болезненную голову дурные мысли извращенца со стажем. Но это уже и признак того, что мне становится все лучше, раз я размышляю о семантике слова «пользует».

Через полтора часа начала приходить новая порция информации. Так, были отловлены еще шесть человек в лесу у дороги, в направлении шведского Гельсингфорса. С ними же было аж четыре штуцера, немало серебра и какие-то бумаги. Имеют ли они отношение к покушению на меня доподлинно не известно, но казачки-пластуны-диверсанты шерстили все дороги в сторону Швеции, как только поступили данные о том, что шведы каким-то образом замешаны в покушении. А тут скрывающаяся в подлеске у дороги группа, да еще и с диковинными для многих в русской армии штуцерами.

Ну и без конкретики, как я понял по наставлению медикуса, мне поведали про то, что Великая княгиня Екатерина Алексеевна как-то там разрулила ситуацию и сейчас в сопровождении гвардейских офицеров направляется посмотреть на меня и определить степень моей живучести. Может затем, чтобы как в 1762 году ударить по голове уже наверняка, чтобы без шансов… вновь последствия травмы сказываются, или нет…

Раньше Екатерины прибыл Андрей Иванович Ушаков, который и не думал ломиться в стену, кою создали егеря у Ораниенбаума, а залез в форточку, прибыв в военный городок егерей со стороны владений Голицыных.

Уже вроде бы и не глава Тайной канцелярии, но пока Александр Шувалов не берет все бразды руководства важнейшего органа-охранителя Елизаветы, продолжает делать то, чем занимался всю свою жизнь при всех императорах. Он самолично решил разузнать, почему полк, который был на хорошем счету и в большом фаворе наследника, решил своего благодетеля изничтожить. Многоопытный, несменный долгое время, глава Тайной розыскной канцелярии не верил в то, что находилось на поверхности, не верил в предательство егерей, да еще и целого полка. С ума они там сошли что ли? Да и семью Румянцевых Ушаков знал очень хорошо, чтобы даже подумать о них, как о предателях. Да, сын, Петр Александрович, был взбалмошным и продолжал чудить, за что был выпорот отцом. Но наряду с загульным образом жизни, парадоксально, но факт – младший Румянцев все больше становился стоящим командиром, требовательным и исполнительным. А женят, появится и еще одна опора для императрицы. Кровиночка румянцевская стала серьезной и возмужала. Вот и прибыл Андрей Иванович Ушаков с ротой ингерманландцев в становище тех, кого уже многие окрестили убийцами.

Сильно больной человек, который и передвигался чаще-то с помощью слуг, спокойно прошел через усиленные кордоны егерей, когда один из офицеров признал в старом человеке ужасного ката из подвалов и провел Андрея Ивановича через посты к лазарету. Внутрь дома, который и стал лазаретом, Ушакова впустили без сопровождения, а ингерманландцев оттеснили и взяли под наблюдение.

– Кто старший офицер? – спросил Ушаков скрипучим, пропитанным старостью и болезнями, голосом.

– Секунд-майор Градовский, – представился офицер, который и являлся на данный момент в военном городке старшим.

– Доложите, что произошло! – потребовал Ушаков и Градовский подчинился.

Секунд-майор говорил, а Ушаков сожалел. Он жалел, что Господь уже надумал его прибрать к себе. Такого дела Андрей Иванович еще не раскручивал никогда. Получалось, что это не внутренняя крамола, измена, бунт, а вмешательство иностранцев. Так действовать против члена императорской семьи нигде в Европе не решались. Может, и были какие отравления, элегантные убийства, но крайне мало, да и против наследника совершить нападение…

– Дозвольте пригласить, граф, казака пораненного – Кондратия. Он повсюду сопровождал Его Высочество и принял первую пулю в ногу, но уже передвигается, да и со стреляной ногой взял двух разбойников, которые сделали первые выстрелы из-за леса, – отрекомендовал Пилова секунд-майор.

– Я буду в этом доме, проследите, чтобы больше никого там не было, и пропустите моих помощников. И еще – я, волею матушки императрицы Елизаветы Петровны, генерал-аншеф. Так что сударь, извольте это знать, – напомнил Ушаков про субординацию. На самом деле секунд-майор и понятия не имел, какое воинское звание носил глава розыскной Тайной канцелярии, догадывался, что в генеральских чинах.

– Ну, говаривай, хорунжий, – сказал Ушаков, когда вошел в комнату казак. Он ковылял на правую ногу, руки были все еще в крови, короткие волосы поменяли цвет с чернявого на черно-бордовый, опять же из-за крови. Но такие картины Ушакова напугать не могли, и не то видал он за свою службу.

– Мы направлялись в Петрозаводск и по дороге хотели заехать к егерям, у Петра Федоровича были дела там, не ведаю какие. В двух верстах от дворца я почуял неладное и приказал казакам-личникам Великого князя, дабы прикрыли его своими телами. Прозвучал первый выстрел и моя кобыла завалилась, а пуля прошлась мне, значит, по ляжке. Я отдал приказ ускориться и всем направляться к егерям, до которых оставалось еще три версты, но на разворот не было времени, и мы могли подставиться, да и штуцерники стреляли по возничим. Значит, с Никиткой мы подотстали, я сменил коня и погнались за теми татями, что стреляли из штуцера с кустов. Пока мы их брали, начался бой, мы возвертаться, а там уже все заканчивается и Петр Федорович лежит весь в крови, а вокруг его не меньш дюжины разбойников посеченных. И Степан, то мой заместитель, пораненный лежит, но он больше от усталости.

– Ты казак, не заговаривайся, кто то был? И где полоняные? – направил Ушаков в нужное русло разговор.

– Было семьдесят три разбойника. Из них тридцать один – голштинец, пятнадцать пруссаков, двадцать шесть шведов, остатния али иные немцы, али подговоренные этими татями руссаки – новыя рекруты, они за наживой пошли. Были те, кто хулил Великого князя предателем, что он сдал Голштинию и превратился из немца в русского. Были у них деньги – ефимки, числом две тыщи, но что с бою, то наше. Командование было у Гюнтера, я его и брал, он уйти хотел, но не успел. Тридцать девять полонили, остальные или издохли, или тяжело раненые. Это кратко, записать не поспел, – закончил свой доклад Кондратий, а Ушаков прямо облизнулся и осознал, что, если бы продолжал исполнять обязанности главы Тайной канцелярии, то выкупил, а, нет, украл такого казака, что и считать и писать, да и дозание грамотно учиняет. А ведь сперва показался мужичьем сиволапым.

Уже чуть позже, обходя выложенные в ряд трупы убитых, Ушаков узнал Брюммера, который больше походил на оборванца, так как был обобран до нитки. Тогда и сложилась основная версия произошедшего, и он поспешил отправить пятерых уланов с заводными конями, чтобы те как можно быстрее передали письмо императрице. Сам же Ушаков оставался, нужно было понимание судьбы наследника, который пребывал в бессознательном состоянии, то приходя в сознание, то снова впадал в беспамятство.

Он дождался очередного пробуждения Петра Федоровича, после чего незамедлительно отправил еще пятерых уланов уже с новым письмом к императрице, где, в том числе, излагал и о событиях у Ораниенбауме и роли в них Великой княгини Екатерины Алексеевны.

Когда вышло очередное пробуждение наследника тот стал хулить медикусов, что те не прочистили рану и будет «антонов огонь» – жар от гноений, потребовал водки и чтобы все сделали, как нужно. Мало того, потребовал позвать всех медикусов полка, что были в лагере и старших офицеров и сам направлял руку хирурга, который нещадно разрезал вокруг раны плоть, а наследник вместо того, чтобы кричать от боли, пел песни и указывал, что делать медикусу.

Нет, этот наследник не будет лишь бычком осеменителем, от которого ждут доброго теля, как того хотела Елизавета, этот сам взойдет. Уж кто-то, а Ушаков это видел, как никто другой, пережить стольких правителей и знать их характеры, да не увидеть в Петре Федоровиче характер Петра Великого…

* ……… * ……… *

Военный городок егерей.

18 августа 1746 г.

– Ой то не вечер, то НЕ-Е вечер, да не жалей, жалость в этом деле убить воина может, режь…да лей водку на нож, – исполнял я театр абсурда.

Пуля, которая застряла в плече, была изъята, видимо на излете была, или повезло, а вот каналы не прочищены, частички камзола вошли в рану, да и пуля сама вряд ли стерильная, но никто об этом и не подумал. Уже скоро должен подняться жар и вновь был бы на грани жизни-смерти. А так, пусть это и выглядит глупостью, но сейчас рождаются легенды. И, кроме того, пиар, он и в елизаветинское время таковым является, а то оказывает и еще большее влияние на умы, чем в далеком будущем. Можно много говорить о нужности и правильности медицины, но не проникнутся люди, кои часто страдают от заскорузлости ума, а вот этот спектакль из уст в уста перескажут и запомнят. Будут говорить: «Наследник терпел и даже песни пел, а ты что? Говорил Петр Федорович, что нужно, дак, так и делать станем».

Вытерпел я стоически, не ожидал от себя такого, наверное, присутствие многих повлияло на проявление мужества. Потеря лица была страшнее смерти. Слезы, мольбы, истерика – все это крах складывающейся репутации. А так, собственноручно и разбойников побил без счета и стерпел боли с песнями. Аника-воин!

– Ваше Высочество! – в лазарет влетела Катенька. – Вы живы?

– Любимая, ты как? Все ли хорошо? – сказал я и увидел, что большинство, может кроме Ушакова, улыбнулись, демонстрируя принятие такого моего общения с женой.

Лишь старый Ушаков, устало развалившись на принесенном ему кресле, осуждающе взирал и на спектаклю, и на мои откровения с Великой княгиней. Но смотрел он, как смотрит родитель на своего ребенка, без излишней злобы, но требовательно, как будто тот без спросу подверг себя опасности и решился оседлать ретивого жеребца. И опасно и нужно бы наказать за непослушание и гордость за то, что смелого и решительного ребенка воспитывает.

– Любимый, все хорошо. Живот… – хотела добавить Катэ, но поняла, что говорить о беременности и особенностях в этой связи сегодняшнего дня не стоит.

– Оставьте нас! – прохрипел я, так как попытался пошевельнуться и чуть угасшая головная боль, переместилась и прожгла плечо. Наверное, и плечо вывихнул и уж, не дай Бог что-то там сломал.

– Ваше высочество! Позвольте только услышать от Вас, кто все же виноват в случившемся, – спросил кто-то из преображенцев, я не заметил кто именно.

– Спросите у Андрея Ивановича, но голштинцев и иных немцев не бейте, они служить будут России. Да и Румянцев защищал меня и Великую княгиню, оставался всей душой верным императрице, – сказал я и прикрыл глаза.

Когда все вышли, Екатерина, понимая, что именно я хотел от нее услышать, рассказала, что живот у нее тянуло, когда все началось. Однако, после стало легче, только поясница побаливает.

– Ложись рядом, – скомандовал я, понимая, какую нагрузку получила жена и что угроза выкидыша очень велика. Поэтому сразу же покой и прямо здесь.

– Но как это будет принято? – опешила Екатерина Алексеевна.

– Да плевать, ложись и моли Бога, чтобы не лишил нас дитя, – на последних силах сказал я и уснул.

Снился мне диалог Петра Федоровича и Сергея Викторовича, разговаривали они о женщинах. Некоронованный император просил позаботиться о Лизаньке Воронцовой, когда та подрастет, подобрать ей хорошего мужа и обязательно, чтобы он ее любил. Просил не забрасывать скрипку и хвалил за великолепные произведения, что пусть и были украдены, но появились в этом мире раньше и уже волнуют просвещенное общество. Мы пили почему-то капучино, который я никогда не употреблял и в той жизни, кроме того, я добавлял ложку подсолнечного масла в этот напиток, а закусывали все это серым, как будто грязным, сахаром. И мне было необычайно вкусно!

– Ваше высочество! Просыпайтесь! – тормошил меня за бок Сергей Салтыков.

Я открыл глаза и смог разглядеть, что рядом со мной, кроме этого неудавшегося, все еще уповаю на то, что адюльтер не случился, любовника Екатерины, еще была чета Чоглоковых, Бернхольс и Миних. Странно, вроде бы его арестовали, так мне сказали, а он тут. Выясним.

– Зачем просыпаться, господа? Я могу быть и зол, если не высплюсь! Тем более, что я все еще прикован к кровати, – сказал я вовсе без злобы.

– Петр Федорович, Вы проспать больше пятнадцати часов и медикусы сказать, что можно Вас перевозить, – сказал голштинский камердинер.

– Бернхольс, учи спряжения русских глаголов, – вырвалось у меня. Вот не знаю, есть в этом времени вообще понятие «спряжение». Но реакции удивления на мои слова не последовало, все только и ждали, когда мое Высочество соизволит собираться.

Тетушка так расчувствовалась, что потребовала раненного племянника тащить ближе к своей юбке. Может, я и не против пообщаться с такой сердобольной родственницей – быть рядом с ней уже подняться высоко в реалиях этого общества. Однако, отменять поход на Южный Урал нельзя, там уже должны начинать действовать. Тот же Неплюев уже довел до сведения киргизов ультиматум, чтобы те отодвинули свои кочевья от Яика на Восток, даже предложил денег. Ждем ответа. И, если сорвется поход, – не то, что уважения в регионе не получим, вся политика там рухнет. Как и мой только зарабатываемый авторитет пошатнется.