Текст книги "Наследник (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава 5

Тула. Москва. Люберцы. Петербург. Ораниенбаум

Июль 1946 – 17 августа 1746 г.

Тула – прародина русского оружия. Еще в XVI веке тут проживало большинство оружейников в Московском царстве, а после и России. Не было никакой причины, чтобы обойти своим вниманием столь важный объект. Тем более, что в Туле производили в очень небольших количествах и штуцера и весьма неплохие фузеи. Я же не собирался класть все яйца в одну корзину и собирался пользоваться всеми возможностями, о которых додумаюсь и смогу дотянуться.

Никто не ждал меня в городе, что я воспринял благоприятственно. Не хотелось официоза и помпезности там, где место деловым переговорам. Скоро приеду ко двору и там начнется… А пока нужно загрузить нужные мне мощности работой.

«Отыгрывая» роль требовательного наследника престола, я приказал до конца года изготовить двести штуцеров и две тысячи новых фузей, три тысячи пистолей. Самое же важное, что я стребовал и мне пошли на встречу, так это предоставить не позднее чем через месяц пять мастеров опытных и пятнадцать грамотных подмастерий, либо смышленых отроков со станками и инструментом. Свое требование в городской управе я подкрепил шестьюстами рублей – на переезд и вспомоществование. Ну и пришлось платить откупные за специалистов.

Я собирался создать своего рода НИИ по исследованию и проектировке огнестрельного оружия. При том, что я хотел сам попробовать «создать» револьвер, но в перспективе, когда получатся дельные пружины. Главное, чем будут заниматься подмастерья – пули Минье или Патерсена, что получится из этого и что станет проще в производстве и покажет на какие новшества ориентироваться. И все это в условиях строжайшей секретности. А заготовить пуль нужно и на учебные стрельбы, без множества которых, не может быть штуцерника, и на войны нужно много пуль. Как минимум, две войны – с Пруссией и Османской империей. Получить преимущество в войнах, как в скорости перезарядки, кучности, точности, так и дальности новых пуль, вряд ли получится – европейцы быстро учатся и имеют высокую культуру производства уже сейчас. Так что быстро скопируют технологию и преимущество в этой области прекратится. Следовательно, большой запас иметь нужно, чтобы не затягивать войны.

Ну и мастера нужны для того, чтобы «изобретать» нужные вещи на продажу. В мыслях было изготовление детских колясок, велосипеда, зажигалок и ряда иных новшеств, но которых тут, почему-то не додумались, но которые неизменно должны пользоваться спросом.

В Москве, где я уже надеялся застать двор, такового не обнаружилось. Оказывается, вопреки планам императрицы, она уехала из первопрестольной сразу после отмечания годовщины коронации, при том, что и ездила без сопровождения двора, с Иваном Шуваловым.

Между тем, от приема московского дворянства мне отлынивать было нельзя. Опять же денег вбухали немало в фейерверки и в застолье. Речи про опору императрицы в московском славном дворянстве, про то, что и я и Елизавета любим Москву и посему часто в ней бываем и все такое, что нужно было сказать, и чего собравшиеся ждали от наследника.

Оказывается, что уже через месяц открывается и в Москве «ресторация» и имущая деньги элита ждет этого события с нетерпением, чтобы потратить свои средства в глупых попытках обыграть казино. Ну-ну, давайте!

Остановился же я в своем имении в Люберцах, где провел четыре дня, присутствуя на учениях Первого и Второго люберецких гренадерских полков, а так же Голштинского егерского полка. Численность расквартированных, уже частью и в бывших казармах Преображенского и Семеновского полков, солдат была более трех тысяч, среди которых четыре сотни русаков, объединенных в отдельный батальон и остальные были голштинцами, но, как меня заверили, офицеры учили русский язык, а православные священники вентилируют почву, как бы немчуру воцерковить в православие. Нужно сказать, что голштинцы проигрывали в выучке воронежским егерям Румянцева, несмотря на то, что из полка Петра Александровича были присланы пять офицеров, знающих немецкий язык для обучения личный состав уже по отработанным методикам егерей.

В этом году сюда будут переведены с повышением в чинах еще часть офицеров из Первого Воронежского егерского полка. Сам Петр Александрович Румянцев придет на зиму, чтобы задать вектор учения этим воинским формированиям. Хотелось их в большей степени разбавить русскими офицерами, но это оказалось архисложным, прежде всего из-за того, что руссаки-офицеры не горели желанием переводиться к немцам, даже с повышением по табели о рангах. Были и карьеристы, которые предполагали отсидеться на должностях. По итогам проверки, часть из этих карьеристов пойдет по ротации на замену выбывших из полка Румянцева офицеров, в свою очередь отправленных к голштинцам. В целом же формирование дивизии оказалось не таким уж и легким и скорым действом, поэтому, признав ошибки и неудачи, хотел просить Елизавету, или Бестужева-Рюмина, чтобы дали дозволение использовать и еще один полк, к примеру, Новгородский. Или помогли найти офицеров.

Порадовал и обстоятельный отчет Петра Евреинова, который пока оставался в Люберцах, отправив Абрамова в дальнее поместье под Рязанью с инспекцией. Все поля засеяны с упором на две культуры – сахарную свеклу и подсолнечник, последнее было опасным делом, не те широты и климат, но что делать, если пока не получается обосноваться на юге. Меньше, но не менее пятнадцати гектаров (так и хочется все эти чети и десятины переводить в привычные единицы) засеяны картофелем, есть клевер, овес. Строился и свой заводик сахарный и пресса для выжимки подсолнечного масла.

По подсчетам Петра Евреинова, без понимания, за сколько можно будет торговать подсолнечным маслом, имение принесет прибыль в одиннадцать тысяч рублей. Но и проблем хватало, прежде всего, люди. Крепостных не достаточно, квалифицированных работников просто нет, а тут еще и новаторство в производстве сахара и пока не практикующегося в России отжима масла из подсолнечника. Да и эта культура еще должна вызреть, тут климат Кубани или Дона отлично подойдет, а не Москва. Но, не имея гербовой, пишем на обычной.

Ну и еще одно направление – алкоголь. Пока тут еще мало чего сложилось, идет только кустарная апробация рецептуры. Если по ликерам немного было понятно, тот же бейлис или амаретто были мне вполне знакомы, то абсент, джин, знал на уровне некогда потребителя.

Некогда, уже в иной жизни, я занимался подпольным производством алкоголя. Да большинство околокриминального бизнеса в 90-е годы так или иначе занимались подобным делом. Вот только не мудрствуя лукаво, тогда я производил водку, в меньшей степени ликерами. Между тем я знал насколько был популярен тот же абсент в Европе и в колониальных войсках Европы, может, только уступая в распространении джина и в Центральной Америке рома. Знал, что джин пахнет можжевельником, а в абсенте экстракт полыни. Вот и экспериментировали. Получится, и тогда появится серьезный источник экспорта. Джин-тоник должен появиться еще не скоро, если только в Российской империи некий попаданец не ускорит этот процесс, чтобы заработать денежек.

В Москве меня настигли новости, которые не дали времени для рефлексии или вдумчивого участия в хозяйственных и производственных процессах в Люберцах, как и участия в обучении полков. Во-первых, Екатерина. Жена что-то там начудила с Сергеем Салтыковым и сердце, когда я узнал такие сплетни, неожиданно екнуло. Любовь – вряд ли, но умеет женушка располагать к себе, вот, видимо, и я поддаюсь на эти чары. Или я множу сущности, а на самом деле все проще, мужское собственничество сыграло во вне. Но то, что я узнал о, якобы адюльтере, слово же французы подобрали, не в Петербурге, а в Москве, спасло меня от слишком уж безрассудных поступков. Первоначально, я хотел просто убить Салтыкова, после я все еще хотел его убить, далее опять хотел убить. Однако, свои «хотелки» унял, и мне даже стало жалко Екатерину, которая одна, без поддержки, терпит издевательство двора. Это, если она не виновата и все россказни – сплетня и не более, может стать либо причиной нашего разлада, или, напротив, открыть окно возможностей для создания надежной семьи. В том же случае, если измена случилась… Вот тут я и сам терялся, что могу сделать.

Переезд в Петербург был самым комфортным из всех отрезков пути. Почтовые отделения без проволочек и быстро запрягали свежих лошадей, дороги были относительно ровные, погода стояла ясная. Кто там напишет про путешествие из Петербурга в Москву, критикуя российскую власть, Радищев? Ты бы «критикун» проехался по Уралу, или Оренбургской губернии, где и близко такого подорожного сервиса не было! Так что был я в столице очень скоро.

На посту у въезда в Петербург мне было сразу же сказано, что тетушка ждет немедля моего присутствия. Поэтому, переодевшись прямо в карете, я отправился к императрице.

– Я многое увидел, что Вы мне хотели показать. Я буду работать с Вами, интересно, к чему это все приведет. Да, мне придется наступить на горло своей гордости, вместе с тем, я надеюсь, что Ваша милость не изменится,– сказал Христофор Антонович Миних, когда мы с ним временно прощались – он уезжал в расположение воронежских егерей, где бывшему фельдмаршалу выделялся домик с прислугой.

В Петергофе меня встретил, чуть ли на правах хозяина, Иван Иванович и начал обнимать и тискать, словно сына. Противитсья не стал, пусть проявляет заботу. Или началась игра по облапошиванию гольштейнского герцога на предмет «нету больше твоей Голштинии»? Так это я понял еще в Москве, когда получилось собрать и часть фактов, и толику сочувственных взглядов. Но, если меня лишили денег, по сути, за предательство своей малой родины ...

– Петр Федорович, рад видеть тебя, возмужал то как за это время, – панибратски, казалось, искренне говорил фаворит Шувалов.

– И я рад тебе, Иван Иванович. Как здоровье? Как наши дела? – принял я манеру общения Шувалова.

– Все хорошо, вот, прикажу перевезти в Ораниенбаум еще двадцать три тысячи серебром – все по чести, все работает и завод и «ресторация», – расщедрился компаньон. Догадывался я, что дела в казино идут хорошо, даже москвичи специально ездили в это заведение, чтобы оставить там свои деньги, но настолько…

– Как тетушка? Вот что наипервейшее! – опомнился я, так как о здоровье Елизаветы нужно было полюбопытствовать первым делом.

– Проснулась уже и ждет нас к столу, – ответил Шувалов и указал рукой направление к двери, так как встречал он меня на ступенях заезда экипажей у дворца.

– Петруша! – сказала радостно Елизавета и приобняла меня, целуя в лоб.

– Тетушка, пожалейте девиц, они же плачут по ночам, так как ведают, что их красота никогда не сравнится с Вашей, – решил я начать общение с императрицей с витиеватого комплимента.

– Рассказывай, угодник, – сказала смеющаяся Елизавета.

Я рассказал, умалчивая о некоторых моментах. К примеру, я не говорил про конструкции новой пушки, которые отдал Никите Демидову, не рассказал и о технологии пудлинговых печей, как и о пулях Менье. Про заказы оружия поведал без деталей. Мой рассказ об общении с казаками и степняками, был немного ретушированный, но в целом решения были одобрены, кроме как заигрывания со станичниками в вопросе воли казацкой. Но, на удивление со мной все соглашались, не ругая и не осуждая. Ни слова упрека за своеволие, ни звука о том, что подвергал себя опасности, я готовился к иному. Ждал подвоха, и он не преминул прибыть через сорок минут, после моего приезда.

– Матушка, примчался быстрее ветра, – кланялся тот самый «подвох» в лице Алексея Петровича Бестужева-Рюмина.

– Ваше Высочество, очень рад, выглядите мужем, очень похожи на славного деда Вашего Петра Великого, – извивался ужом канцлер.

– Алексей Петрович, спасибо, так же безмерно рад Вас видеть, и поражен столь ревностному отношению к делам державным, вы, право слово, так спешили, – вторил я канцлеру, при этом остро желая послать его по матери.

– Бестужев, ты уже успел хмельного выпить? – поморщилась императрица, от канцлера действительно веяло амбре.

– Это вчерашнее, матушка, – ответил он.

– Я еще не отобедала, поспешите решить вопросы, и пойдем откушаем, – проявила нетерпение Елизавета.

– Это мы быстро, матушка, не задержим. И бумага у меня с собой, – Бестужев достал из принесенной им папки три гербовых листа.

Я взял и вчитался. Договор с Данией был написан на французском языке, как и многие иные документы России. Насколько я знал, только при Николае Павловиче документооборот будет унифицирован на русском.

– Отчего я, теряя Голштинию, не получаю ничего? – довольно жестко сказал я, так как в бумагах о выплатах не было ни слова.

– Как же? – расплылся в улыбке канцлер. – Конечно, получите, мы позже обсудим количество серебра.

– Алексей Петрович, я теряю свою родину, пусть уже и считаю себя русским и желаю блага России, но свои активы за просто так не отдаю. Сколько мне причитается и когда люди герцогства со своим скарбом переселятся в Россию, на дарованные мне тетушкой земли? Здесь и сейчас отвечайте, канцлер, – голос мой звучал довольно жестко, чтобы удивить и Шувалова и Елизавету, но те молчали, являя собой зрителей.

– Три миллиона рублей, половина гвардии Голштинии выказала желание переехать к своему герцогу в Россию. И не забывайте, что много населения переселилось в Киль и его окрестности, чтобы жить в вольном городе, – недовольно, сбросив маску угодливости, сказал Бестужев.

– Все оружие герцогства должно быть у меня, или компенсация, четыре миллиона рублей и построенный в Киле линейный корабль с командой. Кроме того, все профессоры университета должны быть расквартированы в России и служить ей, хоть силой привезти их, – определял я свои условия.

– Четыре миллиона, не возможно, датчане согласились только на три с половиной, – отвечал уже Иван Иванович. – Что касается корабля, то команда единственного линейного голштинского корабля и двух шлюпов выразили желание служить во флоте России. Датчане готовят два фрегата и линейный корабль, как откуп за Ольденбург.

– Хорошо, я верю, что это так и есть. Корабли я и сам желал отдать флоту российскому, но оставаться их шефом, есть некоторые задачи, что я мню решить этими кораблями. Деньги доставят в Ораниенбаум, и я подпишу бумаги. Но… – я сделал паузу. – Я не хочу слыть предателем и буду горевать по потере, дам бал на котором представлю полонез, названный мной «Прощание с Родиной». На балу и дамы и кавалеры должны прийти с любым черным элементом.

– Нет, – ответила Елизавета, как все поняли, касательно черного цвета.

– Тетушка, Ваша воля – закон не рушимый, – согласился я, решив, что слухи о черном цвете и запрете его императрицей распространю. Я буду строить образ обманутой жертвы, аккуратно только.

– Вот и хорошо, подписывайте! Завтра прибудет серебро, датчане, в несвойственной им манере, быстро расплатились, – улыбаясь во всю ширь своего рта сказал Бестужев, видимо, в его понятии, он обвел наследника вокруг пальца.

Я подписал, после того, как Шувалов и сама императрица заверили, что деньги действительно будут. Плохо, что в России пока не было банка, как и бумажных денег, чтобы не хранить такое огромное количество металла во дворце. Вот и еще одно окно возможностей, которое нужно проработать.

Вытрясла с меня тетушка и обещание, не тратить такие большие деньги бездумно и особо крупные расходы согласовывать. Я согласился, при этом даже не думая поступать таким образом. В любом случае, львиная доля пойдет на благо России, просто в этом вопросе появляется больше свободы действий, деньги добавляют свободы.

За обедом уже серьезных тем не подымалось, если не считать некоторых намеков Елизаветы, что некоторые девушки столь доверчивы льстивым речам, что теряют голову. Я пропустил это мимо ушей, поедая очень недурно приготовленный суп из голубей и заедая все это сдобным хлебом.

Провожал меня опять же Шувалов, который противопоставил себя Бестужеву и уведомил, что две телеги с серебром, что составило мою долю в деле, уже отправились в Ораниенбаум. В отличие от канцлера, он, якобы, сразу расплачивается, а не ждет завтрашнего дня. Уже спускаясь по лестнице, я все же не выдержал и спросил:

– Екатерина Алексеевна виновата?

– Доподлинно не известно, Сергей Салтыков бахвалится, что был адюльтер, но видоки говорят, что скорее всего, не было, – ответил Шувалов и резко развернулся в сторону входа во дворец.

Что я чувствовал от того, что, по сути, продал малую родину? Вот ждал боли утраты от Голштинии, или терзания от предательства людей, проживающих в герцогстве, все же два сознания во мне и тот, Карл Петер должен был выть, но ни-че-го. Больше меня занимал вопрос о Екатерине и Салтыкове, который, впрочем, я пытался гнать, концентрируясь на Голштинии.

Что получилось? Русские войска вошли в, практически союзное герцогство, как-никак наследник российского трона владетель этой территории. Произошли столкновения, которые обязательно должны были быть, так как русская армия, сдобренная казаками и калмыками, не могла быть управляемым монолитом. Достаточно было одного идиота с оружием, чтобы разразился настоящий бой. Возможно, это и произошло. После русские начали грабить и Репнин с Левеном их не остановили, возможно и намеренно. Естественно, подобное поведение вызвало недовольство у местного населения, а может масштабы и были преувеличены – насколько я знал, русская армия сильно уступала в жестокости европейцам.

Тем не менее, Брюммер призвал шведов в помощь и собирался объявить о протекторате шведского короля над герцогством Гольштейнском. При таком раскладе, Абосское соглашение сразу же ставило русских в неловкое положение, так как этот договор Россия не нарушала и не жаждала очередной войны с северными соседями. Дания же, с попустительства России «решила защитить гольштейнский народ», беря за основу договоры пятнадцатого века, когда герцогство входило в состав Дании. Россия же, пограбив, договорилась с датчанами от имени меня, Петра Федоровича, ибо трепался на Совете о подобном варианте. Да и куда бы я делся? Засунули бы в золотую клетку и не давали выйти дальше парка – вот судьба моя за то, что я посмел бы противиться воле императрицы.

Теперь я жертва, которую обманули дикие русские, – жертва, у которой три с половиной миллиона рублей, о которых общество не должно знать. И нет, терзания отсутствуют, а вот радость от того, что теперь смогу не в долг заказывать ружья и пушки, а все в полном объеме оплатить, это хорошо.

В подобных раздумьях я и доехал до Ораниенбаума, где, как уже начинали говорить в обществе, был «молодой двор». Встречал меня Бернхольс и с десяток слуг, камердинер не поехал в Петергоф, а поспешил «домой», чтобы организовать и обед и комнаты, да и неприлично было бы мне приезжать без предупреждения. Та же Екатерина должна подготовится к встрече. И очень надеюсь, что Салтыков просто сбежит, иначе на одного камердинера у меня может стать меньше.

– А почему моя супруга меня не встречает? – задал я вопрос Бернхольсу.

– Ее Высочество, Великая княгиня ожидает Вас к ужину, – почти без акцента сказал гольштейнский камердинер.

Быстро зайдя к себе в комнаты приведя себя в порядок, направился в столовую. Я как-то предполагал, что комнаты наши с Катэ будут общие, но нет – разные.

– Ваше Высочество! – Екатерина изобразила книксен.

– Вышли все вон! Бернхольс проверь, чтобы никто не слушал, – выкрикнул я, присаживаясь за стол, дождавшись, когда двери закроются, я уже обратился к жене. – Говори все, что было, без утайки.

Екатерина Алексеевна некоторое время собиралась с мыслями, после, как будто «окунулась в омут с головой», начала рассказывать. В ходе этого повествования, я услышал, как бедную девушку обманом завлек обольститель в нежилой охотничий домик, от куда она, избежав изнасилования сбежала. И что она, наивная, даже не предполагала такую дерзость. Не забыла добавить, что ударила его, как только Салтыков набросился на милую и наивную.

– Катэ, я хочу тебе верить. Но ты сама пошла в тот дом, добровольно зашла, скорее всего, одумалась и убежала. Чего ты добивалась, тебе мало внимания, или это любовь к Салтыкову? Если любовь, то я могу дать развод и даже хорошее приданное – теперь я очень богат. Да и Салтыковы далеко не последние богачи в России. Что скажешь? – спокойным тоном сказал я.

– Я Ваша жена и чиста перед Вами, а впредь стану более осмотрительной. Я не желала быть с Салтыковым. Я была обозлена из-за Вашей связи с Краузе, но уже поняла, что это была глупость, Вы вольны поступать, как посчитаете возможным, – сказала Екатерина, а я ощутил, что хочу эту женщину, долгое воздержание и фантазии о самых приятных часах в интимной обстановке с Катэ будоражили мое молодое уже тренированное тело. Заглушить гормоны не мог даже скепсис и сдержанность от сознания взрослого многоопытного человека.

– Бенрнхольс, – крикнул я громко, чтобы камердинер точно меня услышал. – Позови Кондратия.

Через десять минут, которые прошли в молчании и поедании внеочередного для меня обеда или ужина, пришел Кондратий.

– Изыскать Сергея Салтыкова и сюда. Хоть по-доброму, хоть и силком, – скомандовал я и мой нукер без лишних слов и эмоций, направился исполнять.

– Вы же не собираетесь здесь устраивать скандаль? – озабоченно спросила Екатерина.

– Я лишь хочу добиться того, чтобы все знали, что мое – это ТОЛЬКО МОЕ. Катэ, я не галантный человек, который будет предоставлять свою карету жене, чтобы ей не было стыдно ехать на встречу с любовником из-за худого выезда [реальная история, произошедшая во Франции и одобренная европейским обществом]. Не приемлю я и домостроя, когда женщину прячут. Я хочу любить и быть, если не любимым, то уважаемым своей супругой, – сказал я, а сам подумал, что достаточно уже год беречь Екатерину, пора и беременеть, а не прерывать любовные утехи, грех это.

Ранее я посчитал, что девушка еще до конца не созрела, чтобы выносить ребенка без последствий. Но прошел год, Катэ еще больше расцвела и теперь можно подумать о наследнике. Если я об этом не подумаю, то, не дай Бог, задумается кто-то иной, какой-нибудь Сережка Салтык.

– Ваше Высочество, это немыслимо! – говорил разбитым в кровь ртом Сергей Салтыков.

– Я к Вашим услугам, сударь, – сказал я и жестом приказал отпустить руки обольстителю. – Вы мне назовете мне имена, кто надоумил Вас начать ухаживание за Великой княгиней, и перестанете гнусно распространять слухи о вашей амурной победе. Тогда я посчитаю, что все кончено и оставлю Вас при себе, все же Вы мой камердинер. Иначе не помогут и искренне мной уважаемые члены Вашей фамилии.

Я понимал, что делаю неправильно, что это нарушение всякого этикета, варварство чистой воды, но у меня же просыпается кровь Петра Великого, вот пусть и думают, правильно ли то, что современная идеология России идеализирует моего деда. Он-то и бороды рубил, и лупцевал своих ближних от души, с оттяжкой.

Хек! – я пробил по печени Сережки, чтобы не смел наставлять мне рожки.

– Я сам этого захотел, но надоумил меня человек Бестужева, – прохрипел Салтыков.

– Вот и хорошо, – унизительно для оппонента, я погладил того по голове. – Первое – Вы говорите о женской добродетели Екатерины Алексеевны, каетесь на исповеди в Казанском соборе, после работаете у меня верой и правдой. Если об этом разговоре кто-либо узнает, либо лишняя царапина появится у моих казаков, я найду для Вас порцию белладонны, или лично прирежу. На людях и я стану Вам благоволить. И женитесь на Матрене Балк, она хорошая девица, да и подарок от нас с Великой княгиней будет достойный.

Салтыков кивал, словно болванчик, соглашаясь на все, а я огорчался этому факту. Он либо сломлен и такой помощник мне не нужен, либо соглашается с камнем за пазухой, который метнет в мою сторону при первой возможности.

Салтыков быстро развернулся и уже в дверном проеме сделал вежливый поклон. Ушел. Я же стал раздевать взглядом свою жену.

– Катэ, никто, кроме тебя, но и ты должна понимать – муж вернулся с долгого похода. Наградите, сударыня, лейб-гвардейского драгунского полковника своим вниманием, – сказал я и, не обращая внимания на робкие возражения, понес молодую жену в спальню. Нужно запомнить этот день, возможно от него и следует отсчитывать девять месяцев.

Уверен, что ребенок, если мы сегодня его зачали, будет плодом любви. Я искренне любил в эти минуты свою Катэ, она, я это чувствовал, отвечала мне тем же. Была страстна и требовательна ко мне. Только тогда я скорее почувствовал, что измена не случилась и что есть шанс создать нормальную семью.

Сутки мы практически не вылезали из постели. Я забросил все свои тренировки, работу с бумагами. Когда Сергей Салтыков прислал записку через служанку, что он готов к выполнению любого задания, я послал его узнать, чем загружены петербуржские верфи, ну и сказать всем интересантам, что наследник с женой изволят наследника делать. Это была дерзость, и выходило за рамки приличий, но наше настроение было слишком игривое и да – мы делали наследника, а между тем много говорили. И только сознание опытного человека внутри меня противилось полностью окунуться в чувства и эмоции и искренне признаться в своей безмерной любви к Екатерине. Даже когда стали прибывать телеги, груженные серебром, я лишь дал распоряжение Тимофею Евреинову принять и все пересчитать, чтобы до рубля, а после прыгнул в кровать, где грациозно лежала нагая Великая княгиня.

Поручение Салтыкову было связано с тем, что флот русский был не просто в плохом состоянии, он неумолимо исчезал. Петр Великий неимоверным напряжением сделал из России державу морскую, его женушка, как и внучек Петр II, вообще не занимались флотом. При Анне Иоанновне, как ее не пытаются очернить, флотские немного вздохнули воздуха. Ну а Анна Леопольдовна, как и моя тетушка вообще забросили детище Петра Великого. Ходили слухи, которые я пытаюсь проверить, что немало флотских офицеров уходят в отставку, сбегают иностранные специалисты, моряки часто замешиваются в криминальных делах. Жалование во флоте не платят уже полтора года, тимбировка кораблей [ремонт днища и не только] не проводится. И спросить толком не кого, так как в адмиралтейств-коллегии нет главы. Все это вызывает такие ситуации, что в навигатскую школу, или роту гардемаринов записываются вообще бедные и часто неграмотные дворянчики, которых и учат спустя рукава. Только на императорских яхтах ситуация блестящая, во всех смыслах. Там и деньги вовремя и чины и почтение.

Так что нужно, обязательно нужно и для России в целом и для многих моих торговых проектов мощный флот. Ну, никак я не хочу быть наследником державы, которую в пух и прах разгромит даже скудный прусский флот, или шведский.

Через день в Ораниенбаум начали пребывать послы. Не совсем понял, зачем именно. Наверное, только для того, чтобы посмотреть на спектакль «наследник горюет и скорбит, но бессилен противостоять монархам». За обедом, при произнесении молитвы, я просил у Бога милости для Голштинии и людей ее населявшим. Отрадно, что послы, прежде всего австрийский и шведский, не знали о деньгах, что я получил за герцогство. Вернее, они знали, утаить это было сложно, но иноземцы не могли оценить масштабов, чтобы сложить свое мнение о моей роли в событиях. Апогеем таких посиделок как с австрийским послом, так на следующий день и с прусским, становилось исполнение полонеза «Прощание с Родиной», который в ином варианте истории написал Михал Клеофанс Агинский после разделов Речи Посполитой. Тогда плакала вся пресвященная Европа, слушая действительно гениальное произведение, о Польше, критикуя и ругая больше Россию, но не забывая упоминать и Пруссию с Австрией. Сейчас все сочувствуют мне – бедному мальчику в варварской России. Мои слезы, как и слезы Екатерины, не оставляли шансов заподозрить в моем лице что-либо, кроме жертвы сильных мира сего. А полонез все звучал, завоевывая сердца просвещенных подданных Российской империи и уже готовящийся собирать эмоции в европейских обществах.

Через два дня был театр в Петергофе. Мы с Катэ прибыли и озаряли пребывающий в недоумении елизаветинский двор, счастьем, не забыв при этом и высказать свое сожаление о потери Голштинии и даже одеть траурную ленту.

Перед самим представлением, императрица, по своему обыкновению, делала правку спектакля, который сегодня давали гардемарины морской академии. Неумелые актеры больше кривлялись, чем играли. Французские слова, написанные самим великим Мольером, коверкали до неузнаваемости. Между тем, Елизавету представление позабавило, она искренне смеялась скорее неуклюжести исполнителей, чем от того юмора, который вкладывал в свое произведение французский драматург. Екатерина же с трудом скрывала свое раздражение, ей категорически не нравилось, что происходило на построенной сцене в саду. Вместе с тем, Катэ держала меня за руку и это многие находили милым, снисходительно улыбаясь.

Я уже знал, что двор фантазирует на предмет, что именно произошло между мной и Сергеем Салтыковым. Многие считали, что внутри Великого князя проснулось наследие Петра Великого, который впадал в приступы непреодолимой агрессии. Пусть думают, может меньше будет соискателей на сердце и тело моей, именно что моей, жены. К чести камергера Салтыкова, он не стал развивать туман событий, напротив, говорил, что наследник достоин своего предка. Казалось, реклама так себе – черный пиар, скрыть синяк и разбитую губу несостоявшийся любовник не смог, пусть и пытался, используя пудру, но общество уже посматривало на меня не снисходительно, а опасливо. И эти взгляды мне нравились больше.

В последние годы общество, вторя императрице, настолько идеализировало личность Петра I, что даже негодное поведение схожее с тем, как себя вел первый российский император, выглядело правильным. Ну это пока на своей спине железную трость монарха не прочувствовали. Салтыков немножко уже почувствовал, поинтересовались бы, как это.

Камергер, наконец, нагруженный делом, сообщил, выполняя первое поручение, что верфи Петербурга заняты ремонтом больше частных мелких суденышек, но и корабли военного флота так же занимают места на стапелях, некоторые более двух лет стоят там. Так что могло и не получится заложить новый фрегат или хотя бы шлюп, да хоть галеру.

Я решил заложить новый корабль, потребовав освободить от ремонтных работ одну верфь, иначе и не сладится построить более-менее сбалансированную эскадру. Тем более, что высушенный лес имеется, предполагалось уже как год строить новый корабль, но все никак, а лес все равно закупался, уже и на пяток фрегатов хватит строительных материалов. Однако, со флотскими пообщаться необходимо, как и дать сколько-нибудь денег, иначе Россия потеряет статус морской.