Текст книги "Под конвоем лжи"

Автор книги: Дэниел Силва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

Эти слова, казалось, произвели на Гитлера впечатление. «Если бы только Гитлер знал правду, – подумал Канарис, – что сейчас, когда через считанные месяцы состоится самое важное сражение войны, от разведывательной сети абвера в Англии остались жалкие клочья». В этом Канарис тоже обвинял Гитлера. Во время подготовки к операции «Морской лев» – так и не состоявшемуся вторжению в Великобританию – Канарис и его организация щедрой рукой засылали шпионов в Англию. Все предосторожности были отброшены из-за отчаянной потребности в разведданных об организации береговой обороны и расположении британских войск. Агентов поспешно вербовали, плохо обучали и еще хуже снаряжали. Канарис подозревал, что многие из них, если не большинство, случайно ли, намеренно ли, но сразу оказались в руках МИ-5, в результате чего сети, создание которых потребовало многих лет кропотливого труда, понесли непоправимый урон. Но признаться в этом он не мог: сделать это значило бы своей рукой подписать себе смертный приговор.

Адольф Гитлер снова забегал по комнате. Канарис знал, что Гитлер не боялся неизбежного вторжения. Как раз наоборот, он с нетерпением ожидал его. Он держал под ружьем десять миллионов немцев и обладал мощной промышленностью, которая, невзирая на все более ожесточенные бомбежки союзников и нехватку рабочей силы и сырья, продолжала производить умопомрачительные количества оружия и всяческого снаряжения. Он ни в малейшей степени не сомневался в своей способности отразить вторжение и полностью разгромить союзников. Как и Рундштедт, фюрер верил, что высадка на берегу Па-де-Кале в наибольшей степени стратегически оправданна, и именно там его Атлантический вал больше всего походил на неприступную крепость из его видений. Больше того, Гитлер даже пытался спровоцировать союзников на вторжение в Кале, приказав разместить там пусковые установки ракет «Фау-1» и «Фау-2». Но при этом Гитлер знал также, что британцы и американцы использовали дезинформацию много раз за время войны, и не сомневался, что, готовя вторжение во Францию, они поступят так же.

– Позвольте нам поменяться ролями, – сказал наконец Гитлер. – Как я поступил бы, если бы собирался вторгнуться во Францию из Англии? Стал бы я пользоваться очевидным направлением, тем самым, которое, по мнению моих врагов, скорее всего, выберу? Стал бы я организовывать лобовое нападение на самую укрепленную часть побережья? Или же я выбрал бы другое направление и попытался бы застать моего врага врасплох? Стал бы я передавать ложные радиограммы и посылать ложные донесения через вражеских агентов? Стал бы делать дезинформирующие заявления для прессы? Ответ на все эти вопросы – да. Мы должны ожидать, что британцы предпримут отвлекающие действия и попытаются замаскировать главный удар. Поэтому, как бы мне ни хотелось, чтобы они предприняли высадку в Кале, мы должны быть готовы к возможности вторжения в Нормандии иди Бретани. Поэтому нашим танкам следует оставаться в безопасности, на удалении от побережья, пока намерения врага не прояснятся. Тогда мы сожмем свой броневой кулак в пункте главного удара и вышвырнем врагов обратно в море.

– У меня есть еще один аргумент, который может укрепить вашу позицию, – включился в разговор фельдмаршал Эрвин Роммель.

Гитлер резко обернулся и взглянул ему в лицо.

– Продолжайте, герр генерал-фельдмаршал.

Роммель указал на большую – от пола до потолка – карту, висевшую за спиной Гитлера.

– Если вы разрешите мне небольшую демонстрацию, мой фюрер...

– Конечно.

Роммель порылся в портфеле, извлек оттуда большой циркуль и подошел к карте. В декабре он по приказу Гитлера принял под свою команду Армейскую группу В, стоявшую вдоль побережья Ла-Манша. В состав Армейской группы В входили 7-я армия, контролировавшая Нормандию, 15-я армия, расположившаяся между устьем Сены и Зейдер-Зее, и Нидерландская армия. Оправившись физически и морально после серии разгромов в Северной Африке, знаменитый «Лис пустыни» с невероятной энергией взялся за новое дело. Он чуть ли не круглосуточно носился по побережью Франции в кабриолете «Мерседес-230», осматривая сооружения береговой обороны, размещение войск и бронетехники. Он обещал превратить берег в «сад дьявола» – скопление артиллерии, минных полей, бетонных укреплений и колючей проволоки, сквозь которое враг никогда не пробьется. Однако в глубине души Роммель твердо знал, что любое укрепление, созданное человеком, может быть человеком разрушено.

Стоя перед картой, Роммель широко раскрыл циркуль.

– Это радиус действия «Спитфайров» и «Мустангов» – истребителей противника. Они базируются на нескольких крупных аэродромах на юге Англии. – Он по очереди поставил иголку циркуля в точки, обозначавшие положение авиабаз, и провел на карте несколько дуг. – Как вы можете видеть, мой фюрер, и Нормандия, и Кале отлично попадают в зону эффективного действия вражеских истребителей. Поэтому мы должны рассматривать обе области как возможные объекты атаки.

Гитлер кивнул; ему понравилась аргументация Роммеля.

– Займите на мгновение позицию врага, герр генерал-фельдмаршал. Где вы нанесли бы удар, если бы пытались вторгнуться во Францию из Англии?

Роммель наморщил лоб, изображая напряженную работу мысли.

– Я должен признаться, мой фюрер, что все признаки указывают на подготовку вторжения в Па-де-Кале. Но я не могу избавиться от мысли, что враг не станет предпринимать попытки лобового нападения на нашу самую сильную группировку. Я также научен опытом действий в Африке. Перед сражением при Аламейне британцы провели большую кампанию дезинформации. Они поступят точно так же перед тем, как вторгнуться во Францию.

– А как обстоят дела с Западным валом, герр генерал-фельдмаршал? Как идет работа?

– Дел еще много, мой фюрер. Но мы работаем быстро.

– Вы успеете закончить работы до весны?

– Я уверен в этом. Но береговые укрепления сами по себе не смогут остановить врага. Нам необходимо должным образом расположить наши танковые силы. А для этого, смею утверждать, мы должны иметь представление о том, где они планируют нанести удар. Ничего, кроме этого, не имеет никакого значения. Если врагу удастся его замысел, мы можем проиграть войну.

– Ерунда, – возразил Генрих Гиммлер. – Поскольку мы имеем своим предводителем фюрера, окончательная победа Германии не вызывает сомнений. Берега Франции станут кладбищем для англичан и американцев.

– Нет, – сказал Гитлер, помахав рукой, – Роммель прав. Если враг сумеет создать береговой плацдарм, война будет проиграна. Но если мы разгромим вторжение еще до того, как его начнут, – Гитлер откинул голову назад, его глаза сверкали, – для подготовки следующей попытки потребуются многие месяцы. Враг больше не пойдет на такой риск. Рузвельт никогда не будет переизбран. Он даже может закончить свои дни в какой-нибудь тюрьме! Боевой дух британцев рухнет в одночасье. Черчилль, этот больной жирный старик, утратит всякий авторитет! После того как парализованные американцы и британцы забьются в норы и примутся зализывать свои раны, мы сможем забрать солдат и технику с запада и перебросить их на восток. Сталину останется только положиться на наше милосердие. Он приползет просить о мире. В этом я нисколько не сомневаюсь.

Гитлер сделал продолжительную ораторскую паузу.

– Но, чтобы остановить врага, мы должны знать, где состоится вторжение, – сказал он. – Мои генералы думают, что это будет Кале. Я сохраняю скептицизм. – Он резко обернулся и впился взглядом в Канариса. – Герр адмирал, я хочу, чтобы вы разрешили этот спор.

– Не исключено, что это окажется невозможным, – осторожно подбирая слова, ответил Канарис.

– Разве военная разведка – это не задача абвера?

– Конечно, мой фюрер.

– У вас в Великобритании есть успешно действующие агенты. Доказательством тому служит донесение о прибытии генерала Эйзенхауэра в Лондон.

– Несомненно, мой фюрер.

– В таком случае, я предлагаю вам как следует потрудиться, герр адмирал. Я хочу иметь доказательства намерений врага. Я хочу, чтобы вы раскрыли для меня тайну вторжения и сделали это быстро. Позвольте мне заверить вас, что вы располагаете очень ограниченным запасом времени.

Гитлер бледнел прямо на глазах; можно было подумать, что он внезапно изнемог.

– А теперь, если, конечно, у вас, господа, нет для меня других плохих новостей, я хотел бы поспать несколько часов. У меня была очень трудная ночь.

Все поднялись с мест, провожая взглядами поднимавшегося по лестнице Гитлера.

Глава 5

Северная Испания, август 1936

Он стоит перед двустворчатой дверью, распахнутой в теплую ночь, держа в руке запотевшую бутылку холодного белого вина. Он наливает себе еще один стакан, не предлагая вина ей. Она лежит на кровати, курит и слушает его голос. Слушает, как теплый ветер шелестит листьями деревьев около веранды. Над долиной сверкает беззвучная зарница. Его долиной, как он всегда ее называет. Моя гребаная долина. И пусть только эти задрипанные лоялисты[6]6
  Лоялисты – здесь: войска и органы гражданской власти Испании, оставшиеся верными законному правительству во время мятежа генерала Франко (1936), приведшего к гражданской войне и государственному перевороту.


[Закрыть] попробуют отобрать ее у меня. Я отрезку их трипперные яйца и скормлю их собакам.

– Кто научил тебя так ловко стрелять? – требовательно спрашивает он. Утром они ходили охотиться в луга, и она добыла четырех фазанов против его одного.

– Мой отец.

– Ты стреляешь лучше, чем я.

– Я и сама это заметила.

Очередная зарница освещает комнату, и она может в течение нескольких секунд отчетливо видеть Эмилио. Он на тридцать лет старше, чем она, но все же она находит его красивым. У него темно-русые волосы, а лицо от солнца приобрело цвет потертой седельной кожи. Его длинный и острый нос похож: на лезвие топора. Она хочет чувствовать поцелуи его губ, но он все время берет ее очень быстро и грубо, а Эмилио всегда получает то, что он, мать твою, хочет, любимая.

– Ты очень хорошо говоришь по-английски, – сообщает он ей таким тоном, как будто уверен, что она слышит это в первый раз. – Совершенно без акцента. Я никогда не мог избавиться от моего, как ни старался.

– Моя мать была англичанкой.

– Где она теперь?

– Она уже давным-давно умерла.

– Ты говоришь также и по-французски?

– Да, – отвечает она.

– И по-итальянски?

– Да, я говорю по-итальянски.

– Но испанским ты владеешь не очень хорошо.

– Достаточно хорошо, – говорит она.

Разговаривая с нею, он мнет пальцами свой член. Он любит его точно так же, как любит свои деньги и землю. Он говорит о нем так же, как и об одной из своих лучших лошадей. В кровати он с ними, словно третий человек.

– Ты лежишь с Марией возле реки, а ночью позволяешь мне залезать в твою кровать и пялить тебя, – говорит он.

– Это можно было устроить только одним способом, – отвечает она. – А ты хочешь, чтобы я оставалась с Марией?

– Ты делаешь ее счастливой, – говорит он так, будто счастье – это основа основ.

– Это она делает меня счастливой.

– Я никогда еще не встречал такой женщины, как ты. – Он вложил сигарету в угол рта и зажег ее, прикрывая огонек спички от ночного ветра сложенными ладонями. – Ты, не моргнув глазом, в один день трахаешься со мной и кувыркаешься с моей дочерью.

– Я не верю в возвышенные привязанности.

Он смеется своим почти неслышным смехом.

– Это замечательно, – говорит он и снова заливается беззвучным смехом. – Ты не веришь в возвышенные привязанности. Это просто изумительно. Как мне жаль того болвана, которого угораздит влюбиться в тебя.

– Мне тоже.

– Ты можешь испытывать хоть какие-нибудь чувства?

– Если честно, то нет.

– Ты любишь хоть кого-нибудь или что-нибудь?

– Я люблю моего отца, – говорит она. – И я люблю лежать у реки с Марией.

Мария – единственная женщина из всех, которых она когда-либо встречала, чья красота представляет для нее угрозу. Она нейтрализует эту угрозу, присвоив красоту Марии себе. Ее пышные каштановые вьющиеся волосы. Ее безупречно гладкую оливковую кожу. Идеальной формы груди, которые в ее рту обретают сладость летних груш. Губы – мягче них она ничего не знает. «Давай поедем на лето в Испанию. Будешь жить со мной в нашей родовой estancia», – сказала ей Мария однажды дождливым днем в Париже, где они обе учились в Сорбонне. Отец будет недоволен, но мысль о том, чтобы провести лето в Германии, рассматривая марширующих по улицам безмозглых нацистов, нисколько не вдохновляет ее. Она же не знала, что угодит прямиком в гражданскую войну.

Впрочем, война не дерзнула сунуться в раскинувшийся в предгорьях Пиренеев райский уголок, принадлежавший Эмилио. Это самое замечательное лето ее жизни. Утром они втроем охотятся или натаскивают собак, а днем они вдвоем с Марией едут к реке, плавают в ледяной воде на глубоких плесах, загорают на теплых камнях. Марии больше всего нравится, когда они находятся на природе. Она любит ощущать прикосновение нежных солнечных лучей к своей обнаженной груди и присутствие Анны между своих ног. "Ты знаешь, мой отец тоже хочет тебя, – сообщила однажды Мария, когда они лежали в тени под эвкалиптами. – Ты можешь поиметь его. Только смотри не влюбись. В него все влюбляются".

Эмилио снова говорит:

– Я хочу, чтобы, когда ты через месяц вернешься в Париж, ты кое с кем встретилась. Ты сделаешь это для меня?

– Не знаю. Это будет зависеть от обстоятельств.

– Каких же?

– От того, кто он такой.

– Он сам свяжется с тобой. Когда я расскажу ему о тебе, он будет очень заинтересован.

– Я не собираюсь спать с ним.

– Он не будет стремиться переспать с тобой. Это семейный человек. Как и я, – добавляет Эмилио и снова заливается своим необычным смехом.

– Как его зовут?

– У него могут быть разные имена.

– Скажи мне его имя.

– Я не знаю, каким именем он пользуется сейчас.

– Чем твой друг занимается?

– Он собирает информацию.

Эмилио возвращается к кровати. За время беседы он снова возбудился. Его член опять тверд, и он хочет сразу же взять ее. Он толчком раздвигает ее ноги и пытается войти в нее. Она берет его член в руку, чтобы помочь, но тут же вонзает ногти в тонкую кожу.

– А-а-а-х-х! Анна, мой бог! Не так сильно!

– Скажи мне его имя.

– Это против правил... Я не могу!

– Говори! – требует она и вонзает ногти сильнее.

– Фогель, – бормочет он. – Его зовут Курт Фогель. Господи боже.

* * *

Берлин, январь 1944

Агентура абвера, работавшая против Великобритании, состояла из двух основных категорий агентов. Система S включала в себя агентов, которые приезжали в страну, селились там под фальшивыми именами и принимались за сбор сведений. Агенты системы R были, главным образом, подданными третьих стран; они периодически совершенно легально приезжали в Великобританию, собирали сведения и передавали их своим хозяевам в Берлин. Но существовала и третья, меньшая по численности и очень строго засекреченная сеть шпионов, известная как система V – горстка чрезвычайно хорошо подготовленных законсервированных агентов, глубоко внедрившихся в английское общество и дожидавшихся, порой на протяжении многих лет, приказа об активизации. Эта сеть была названа по имени ее создателя и единственного руководителя Курта Фогеля[7]7
  Фамилия Фогель пишется по-немецки Vogel.


[Закрыть].

Не производившая большого впечатления на непосвященных империя Фогеля состояла из двух комнат на четвертом этаже штаба абвера, располагавшегося в двух строгих серых каменных городских зданиях под номерами 74 и 76 по Тирпиц-уфер. Окна выходили на Тиргартен, 630-акровый парк, раскинувшийся в самом сердце Берлина. Еще в не столь давнем прошлом этот вид радовал глаз, но после нескольких месяцев союзнических бомбежек дорожки для верховой езды оказались изрыты множеством воронок, во многие из которых можно было бы спрятать тяжелый танк, а от большей части пышных каштанов и лип остались только почерневшие обгорелые пни. Большую часть помещений, выделенных Фогелю, занимали запертые несгораемые шкафы и тяжелый сейф. Фогель подозревал, что служащие центрального архива абвера были завербованы гестапо, и наотрез отказывался хранить там свои досье. Его единственным помощником был дежуривший в приемной заслуженный лейтенант вермахта Вернер Ульбрихт, искалеченный в боях против русских. Он держал в верхнем ящике стола два «люгера» и получил от Фогеля четкое указание стрелять в каждого, кто попытается войти без разрешения. Ульбрихту иногда снились кошмары, в которых он по ошибке убивал Вильгельма Канариса.

Официально Фогель носил чин капитана Kriegsmarine[8]8
  Военно-морской флот (нем.).


[Закрыть], но это было лишь формальностью, которую пришлось соблюсти для того, чтобы расширить его возможности для работы. Как и его наставник Канарис, он редко носил военную форму. Его гардероб изменился очень мало: темно-серый костюм, в каких ходят солидные предприниматели, белая сорочка, темный галстук. Его волосы серо-стального цвета выглядели так, будто он подстригал их самостоятельно и, может быть, даже без зеркала, а в глазах застыло вызывающее выражение, какое бывает у завсегдатаев кафе, любящих демонстративно бранить власти. Его голос больше всего походил на скрип ржавой дверной петли. После почти десятка лет конспиративных бесед в кафе, гостиничных номерах и многолюдных деловых конторах он редко говорил громче, чем это делают верующие, когда рассказывают о своих грехах исповеднику. Ульбрихту, который был глух на одно ухо, приходилось постоянно быть начеку, чтобы расслышать обращение своего командира, но это удавалось ему далеко не всегда.

Страсть Фогеля к сохранению анонимности доходила до абсурда. В его кабинете имелся только один личный предмет – фотография его жены Гертруды и девочек-двойняшек. Когда начались бомбежки, он отправил их всех в Баварию к матери Гертруды и с тех пор виделся с ними нечасто. Всякий раз, когда ему нужно было покинуть кабинет, пусть даже на минуту-другую, он снимал фотографию со стола и запирал в ящик. Даже его служебный пропуск был совершенно необычным. На нем не было фотографии, а имя было вымышленным. Он снимал маленькую квартирку неподалеку от штаб-квартиры, до которой в те редкие ночи, когда он разрешал себе покинуть служебное помещение, можно было не без удовольствия дойти пешком по усаженным старыми деревьями берегам Ландвер-канала. Его домовладелица считала, что он преподаватель какого-то учебного заведения, имеющий много подружек, у которых часто ночевал.

Даже в абвере о нем было мало что известно.

Курт Фогель родился в Дюссельдорфе. Его отец был директором местной школы, а мать время от времени – по желанию – преподавала музыку. Она бросила многообещающую карьеру концертирующей пианистки, чтобы выйти замуж и заниматься семьей и детьми. Фогель закончил Лейпцигский университет, где его обучали гражданскому и политическому праву двое величайших знатоков юриспруденции в Германии – Герман Хеллер и Лео Розенберг, – и получил докторскую степень. Он был блестящим студентом, лучшим на своем курсе, и его профессора между собой предсказывали Фогелю в будущем место в Reichsgericht, Верховном суде Германии.

С приходом к власти Гитлера все изменилось. Гитлер верил во власть людей, а не закона. Уже через месяц он поставил всю судебную систему Германии вверх тормашками. Fuhrergewalt – воля фюрера – стала беспрекословным законом в стране, и каждая маниакальная прихоть Гитлера немедленно воплощалась в кодексы и инструкции. Фогель помнил некоторые из смехотворных афоризмов, изобретенных архитекторами гитлеровской перестройки законов и права Германии: «Закон – то, что полезно для немцев! Закон должен истолковываться через здоровые эмоции народа!» Когда нормальная судебная власть попыталась отстоять свои позиции, нацисты сформировали свои собственные Volksgenchtshof – Народные суды. По мнению Фогеля, самый черный день в истории немецкой юриспруденции наступил в октябре 1933 года, когда десять тысяч юристов, стоя на ступенях Reichsgericht в Лейпциге, подняли руки в нацистском приветствии и поклялись «следовать курсом фюрера до конца своих дней». Фогель был среди них. Тем же вечером он пришел домой, в маленькую квартирку, где они жили вдвоем с Гертрудой, сжег в печи всю свою юридическую библиотеку и напился до рвоты.

Несколько месяцев спустя, зимой 1934 года, его пригласил к себе низкорослый, щуплый, строгий с виду человек, рядом с которым всегда находилась пара такс, – Вильгельм Канарис, новый глава абвера. Канарис спросил Фогеля, не желает ли тот работать под его началом. Фогель согласился с одним лишь условием – чтобы его не принуждали вступать в нацистскую партию, – и на следующей неделе вошел в мир немецкой военной разведки. Официально он числился личным юрисконсультом Канариса. Неофициально же он получил задачу обеспечить подготовку к войне с Великобританией, которая, по мнению Канариса, была неизбежна.

Сейчас Фогель сидел за столом, согнувшись над листком бумаги, прижав скрюченные пальцы к вискам. Он изо всех сил старался сосредоточиться и перестать замечать непрерывный шум: скрежет старого лифта, то и дело проползавшего вверх или вниз прямо за его стеной, стук ледяного дождя в стекло, какофонию автомобильных клаксонов, возвещавшую о наступлении берлинского вечернего часа пик. Посидев так немного, он отнял руки от висков, распрямил пальцы и зажал уши ладонями. Наступила тишина.

Записка, с которой он работал, была дана ему лично Канарисом в середине дня, через несколько часов после возвращения «Старого лиса» из Растенбурга, где он встречался с Гитлером. Канарис сказал, что считает результат встречи многообещающим, и Фогель вынужден был согласиться. «Гитлер требует результата, Курт, – сказал Канарис, сидя за своим видавшим виды антикварным столом с видом всезнающего и ко всему на свете готового старого испанского дона; его глаза шарили по переполненным книжным полкам, как будто искали бесценный, но давно потерянный том. – Он хочет получить обоснованные сведения о том, где состоится высадка: в Кале или в Нормандии. Возможно, наступило время ввести в игру ваших самых драгоценных агентов».

Фогель уже один раз наскоро просмотрел текст. Теперь он прочитал его более внимательно. По его мнению, ситуация сложилась не просто многообещающая – она была идеальной. Появилась та самая возможность, которой он давно ждал. Закончив чтение, он поднял голову и несколько раз позвал по имени Ульбрихта, но сделал это так тихо, как будто говорил прямо ему в ухо. Немного подождав и не получив ответа, он поднялся и вышел в приемную. Ульбрихт чистил свой «люгер».

– Вернер, я зову вас уже пять минут, – сказал Фогель своим почти неслышным голосом.

– Простите, капитан, но я вас не слышал.

– Завтра я с самого утра хочу встретиться с Мюллером. Включите меня в его расписание.

– Слушаюсь.

– И, Вернер, сделайте что-нибудь с вашими проклятыми ушами. Я уже надсадил себе горло.

* * *

Бомбардировщики налетели в полночь, когда Фогель забылся чутким сном на неудобной раскладушке в своем кабинете. Он спустил ноги на пол, не спеша поднялся и подошел к окну. Над головой гудели самолеты. Берлин содрогнулся; в районах Панкоф и Вейссензее занялись первые пожары. «Какую еще кару сможет перенести город», – спросил себя Фогель. Уже целые кварталы столицы Тысячелетнего рейха превратились в груды щебня. Значительная часть самых знаменитых пригородов больше походила на горные хребты из раздробленных кирпичей и искореженной стати, прорезанные узкими извилистыми ущельями. От лип на Унтер-ден-Линден остались опаленные остовы, торчащие на фоне закопченных, лишившихся витрин окон некогда блестящих магазинов и банков, занимавших обе стороны широкого бульвара. Известные всему миру часы в церкви мемориала кайзера Вильгельма с ноября показывали половину восьмого: в этот час союзнические бомбардировщики превратили в руины сразу тысячу акров[9]9
  Акр – мера площади, равная 0,405 га.


[Закрыть] территории Берлина.

Он наблюдал за ночным налетом, а в памяти у него повторялся текст вчерашней записки.

АБВЕР/БЕРЛИН XFU0465848261

КАНАРИСУ ОТ МЮЛЛЕРА: 2 НОЯБРЯ 43 Г.

21 ОКТЯБРЯ КАПИТАН ДИТРИХ ИЗ АСУНСЬОНСКОЙ РЕЗИДЕНТУРЫ ВСТРЕТИЛСЯ С АМЕРИКАНСКИМ ИСТОЧНИКОМ СКОРПИОНОМ В ГОРОДЕ ПАНАМА. КАК ВЫ ЗНАЕТЕ, СКОРПИОН ОДИН ИЗ НАШИХ САМЫХ ПОЛЕЗНЫХ АГЕНТОВ В АМЕРИКЕ. ОН ЗАНИМАЕТ ВЫСОКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ В НЬЮ-ЙОРКСКИХ ФИНАНСОВЫХ КРУГАХ И ИМЕЕТ ХОРОШИЕ СВЯЗИ В ВАШИНГТОНЕ. У НЕГО ЛИЧНЫЕ ДРУЖЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ СО МНОГИМИ ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫМИ ЧИНОВНИКАМИ В ВОЕННОМ МИНИСТЕРСТВЕ И ГОСУДАРСТВЕННОМ ДЕПАРТАМЕНТЕ, ЛИЧНО ВСТРЕЧАЛСЯ С РУЗВЕЛЬТОМ. НА ВСЕМ ПРОТЯЖЕНИИ ВОЙНЫ ЕГО ИНФОРМАЦИЯ БЫЛА СВОЕВРЕМЕННОЙ И ОЧЕНЬ ТОЧНОЙ. НАПОМИНАЮ ВАМ О ПОСТУПИВШИХ ОТ НЕГО СВЕДЕНИЯХ О ПОСТАВКАХ АМЕРИКАНСКОГО ОРУЖИЯ БРИТАНЦАМ.

СОГЛАСНО ДАННЫМ СКОРПИОНА, ИЗВЕСТНЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ ИНЖЕНЕР ПО ИМЕНИ ПИТЕР ДЖОРДАН В МИНУВШЕМ МЕСЯЦЕ ПОДПИСАЛ КОНТРАКТ С АМЕРИКАНСКИМ ФЛОТОМ И НАПРАВЛЕН В ЛОНДОН ДЛЯ ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ СТРОГО СЕКРЕТНОГО СТРОИТЕЛЬНОГО ПРОЕКТА. ДЖОРДАН НЕ ИМЕЕТ НИКАКОГО ВОЕННОГО ОПЫТА. СКОРПИОН ЗНАЕТ ДЖОРДАНА ЛИЧНО И ГОВОРИЛ С НИМ ПЕРЕД ЕГО ОТЪЕЗДОМ В ЛОНДОН. СКОРПИОН УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ПРОЕКТ ОПРЕДЕЛЕННО СВЯЗАН С НАМЕРЕНИЕМ ВРАГА ВТОРГНУТЬСЯ ВО ФРАНЦИЮ.

ДЖОРДАН ИЗВЕСТЕН СВОИМИ ПРОЕКТАМИ НЕСКОЛЬКИХ КРУПНЫХ АМЕРИКАНСКИХ МОСТОВ. ОН ВДОВЕЦ. ЕГО ЖЕНА, ДОЧЬ АМЕРИКАНСКОГО БАНКИРА БРАТТОНА ЛАУ-ТЕРБАХА, ПОГИБЛА В АВТОМОБИЛЬНОЙ АВАРИИ В АВГУСТЕ 1939. СКОРПИОН УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ДЖОРДАН ДОСТУПЕН ДЛЯ ВОЗДЕЙСТВИЯ СО СТОРОНЫ ЖЕНСКОГО ПЕРСОНАЛА.

ДЖОРДАН В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ПРОЖИВАЕТ В РАЙОНЕ ЛОНДОНА ПОД НАЗВАНИЕМ КЕНСИНГТОН. СКОРПИОН ПРЕДОСТАВИЛ АДРЕС ДОМА, А ТАКЖЕ КОМБИНАЦИЮ ЗАМКА ЛИЧНОГО СЕЙФА ДЖОРДАНА.

ЖДУ УКАЗАНИЙ ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШИХ ДЕЙСТВИЙ.

Фогель заметил под дверью полоску света и услышал стук и поскрипывание деревянной ноги Ульбрихта. Во время бомбежек Ульбрихт приходил в сильнейшее беспокойство, которое даже не мог выразить словами. Фогель так и не смог понять этого его чувства. Фогель взял из ящика стола связку ключей и подошел к одному из стальных шкафов. Досье лежало в черной папке без надписи. Вернувшись к столу, он налил себе хорошую порцию коньяка и раскрыл папку. Там было все: фотографии, подготовительные материалы, донесения о ходе работы. Ему совершенно не нужно было читать все это. Все это он писал собственной рукой и к тому же, подобно объекту этого досье, был рабом такого проклятия, как безупречная память.

Он перевернул еще несколько страниц и нашел собственные заметки, сделанные после их первой встречи в Париже. Первым документом в папке была телеграмма, присланная ему человеком, который обнаружил эту женщину – Эмилио Ромеро, богатым испанским землевладельцем, фашистом, талантливым агентом и вербовщиком абвера.

ОНА ИМЕННО ТО, ЧТО ВЫ ИЩЕТЕ. Я ХОТЕЛ ОСТАВИТЬ ЕЕ ДЛЯ СЕБЯ, НО КАК ДРУГ УСТУПЛЮ ЕЕ ВАМ. ПО РАЗУМНОЙ ЦЕНЕ, КОНЕЧНО.

Комната внезапно показалась ему ужасно холодной. Он снова лег на свою армейскую кровать и укрылся одеялом.

«Гитлер требует результата, Курт. Возможно, наступило время ввести в игру ваших самых драгоценных агентов».

Иногда он подумывал о том, чтобы оставить ее вне игры до тех пор, пока все это дело не закончится, а потом найти какой-нибудь способ вывезти ее оттуда. Но вообще-то она идеально подходила для этого дела. Она была красива, она была умна, и ее английский язык и знание британского общества были безупречны. Он повернулся и посмотрел на фотографию Гертруды и детей. Ничего себе, он даже подумывал о том, чтобы бросить их ради нее. Каким же он был дураком. Он выключил свет. Воздушный налет закончился. В ночи звучала симфония сирен. Он попробовал заснуть, но, увы, безуспешно. Она снова забралась ему под кожу.

Бедняжка Фогель. Я разбила тебе сердце, правда?

Глаза, смотревшие с семейной фотографии, подействовали на него угнетающе. Это просто никуда не годилось: вспоминать о ней, глядя на них. Он встал, подошел к столу, убрал фотографию в ящик и запер его на ключ.

– Курт, ради бога! – воскликнул Мюллер, когда Фогель на следующее утро вошел к нему в кабинет. – Признайтесь, мой друг, кто в последнее время подстригает вам волосы? Позвольте мне порекомендовать вам женщину, которая стрижет меня. Может быть, ей удастся привести вас в человеческий вид.

Фогель, совершенно не отдохнувший за минувшую бессонную ночь, сел и молча уставился на хозяина кабинета. Пауль Мюллер координировал работу разведывательной сети абвера в Соединенных Штатах. Он был невысок ростом, упитан и одет в прекрасно сшитый во Франции, но уже порядком залоснившийся костюм. Его редкие волосы были смазаны бриллиантином и зачесаны назад, открывая все его ангельское личико, на котором выделялся маленький ротик с пухлыми губами, красными, словно у ребенка, который только что съел вишневый леденец.

– Подумать только, великий Курт Фогель, здесь, в моем кабинете, – с той же делано приветливой улыбкой продолжал сыпать словами Мюллер. – Чему я должен быть обязан такой радостью?

Фогель служил объектом профессиональной ревности прочих офицеров абвера. Благодаря тому, что его система V обладала особым статусом, он получал больше денег и различного снаряжения, чем другие руководители направлений. Ему также разрешали совать нос в их дела, что сделало его чрезвычайно непопулярным в агентстве.

Фогель вынул из нагрудного кармана пиджака копию записки Мюллера и помахал у того перед носом.

– Расскажите мне о Скорпионе, – потребовал он.

– Так значит, Старик все же решил обратить внимание на мою записку. Взгляните-ка на дату этого проклятого документа. Я отдал ему эту бумагу два месяца назад. Она валялась у него на столе, собирая пыль. А ведь информация – чистое золото. Но она попала в зубы Лиса и осталась валяться в его норе. – Мюллер сделал паузу, закурил сигарету и выпустил облачко дыма к потолку. – Вы знаете, Курт, мне иногда становится интересно, на чьей же стороне на самом деле Канарис.

Последнее замечание в эти дни совершенно не казалось чем-то необычным. После ареста нескольких высоких чинов абвера по обвинению в измене моральный дух на Тирпиц-уфер упал до предельно низкого уровня. Фогель чувствовал, что служба военной разведки Германии теряет управляемость. До него доходили слухи о том, что Канарис утратил расположение Гитлера. В управлении даже поговаривали, что Гиммлер вел интригу, целью которой было устранить Канариса и взять абвер под контроль СС.

– Расскажите мне о Скорпионе, – повторил Фогель.

– Я познакомился с ним на обеде в доме американского дипломата. – Мюллер откинул назад круглую голову и уставился в потолок. – Перед войной, если я не ошибаюсь, в 1937 году. Если нужны точные данные, я посмотрю в его досье. По-немецки этот парень говорит лучше меня. Убежден, что нацисты – это замечательные люди, делающие великие дела для Германии. Больше чем евреев он ненавидит только большевиков. Он говорил так, будто стремился убедить меня в своей преданности рейху. Я лично завербовал его на следующий же день. Самая легкая работа за всю мою карьеру.

– А что у него в прошлом?

Мюллер улыбнулся.

– Банковские инвестиции. Лига Плюща[10]10
  Лига Плюща – общее название для нескольких старейших и самых престижных университетов США.


[Закрыть], хорошие контакты в промышленности, ходит в друзьях с половиной Вашингтона. Поставлял нам просто превосходную информацию о военной промышленности.