Текст книги "Под конвоем лжи"

Автор книги: Дэниел Силва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

– И как давно это у тебя? – спросил он.

– Почти два месяца.

Лицо Питера расплылось в широкой улыбке.

– Ты не сердишься на меня? – осведомилась Маргарет.

– Конечно, нет!

– А как же твоя фирма и все, что ты говорил насчет того, чтобы подождать с детьми до более подходящего времени?

Питер поцеловал жену.

– Все это не имеет значения. Ровным счетом никакого.

– Амбиции – это замечательная вещь, но только если их не слишком много. Питер, ты должен хоть иногда расслабляться и просто радоваться жизни. Жизнь – это не генеральная репетиция будущего.

Питер выпрямился и закончил одеваться.

– Когда ты намерена сообщить новость матери?

– Когда сочту время подходящим. Ты же помнишь, как она вела себя, когда я была беременна Билли. Она просто сводила меня с ума. У меня еще полно времени, чтобы сказать ей.

Питер сел рядом с женой на кровать.

– Давай займемся любовью перед завтраком.

– Питер, никак нельзя. Мать убьет нас, если мы не сойдем вниз вовремя.

Он поцеловал ее в шею.

– Что ты там говорила насчет жизни и генеральной репетиции?

Маргарет закрыла глаза и запрокинула голову.

– Это нечестно. Ты перевираешь мои слова.

– Ничего подобного, я просто целую тебя.

– Ты...

– Маргарет! – Голос Дороти Лаутербах гулким эхом разнесся по лестнице.

– Мы идем, мама.

– Хотел бы я... – загадочно пробормотал Питер и последовал за женой в столовую.

* * *

За завтраком, сервированным возле плавательного бассейна, к ним присоединился Уолкер Хардиджен. Они сидели под тентом: Браттон с Дороти, Маргарет с Питером, Джейн и Хардиджен. С Саунда тянул влажный непостоянный ветерок. Хардиджен был первым помощником Браттона Лаутербаха в банке. Он был высоким, с мощной грудью и широченными плечами. Большинство женщин считало, что он похож на Тайрона Пауэра[1]1
  Тайрон Пауэр – американский киноактер (1913 – 1958). (Здесь и далее – прим. пер.)


[Закрыть]. Образование он получил в Гарварде, где, когда учился на выпускном курсе, сумел приземлить мяч в зачетном поле во время матча с Йелем. На память о футболе у него остались разбитое колено и легкая хромота, благодаря которой он каким-то образом делался еще привлекательнее. Он говорил в ленивой новоанглийской манере и часто улыбался.

Вскоре после своего появления в банке Хардиджен попытался начать ухаживать за Маргарет, у них было несколько свиданий. Хардиджен стремился к продолжению отношений, но Маргарет этого не захотела. Она спокойно оборвала встречи, но продолжала регулярно видеться с Уолкером на различных вечеринках и держалась с ним по-дружески. Шесть месяцев спустя она познакомилась с Питером и влюбилась в него. Хардиджен пришел из-за этого в настоящее неистовство. Однажды вечером – это было в Копакабане – выпив лишнего и почувствовав страшный приступ ревности, он загнал Маргарет в угол и потребовал, чтобы она возобновила встречи с ним. Когда же она наотрез отказалась, он по-настоящему грубо схватил ее за плечи и принялся трясти. С ледяным выражением лица Маргарет объяснила ему, что если он раз и навсегда не прекратит это ребячество, то она позаботится о том, чтобы он смог поставить крест на своей карьере в банке.

Этот случай остался их тайной. Даже Питер не знал о нем. Хардиджен быстро рос по службе и вскоре стал одним из самых доверенных старших сотрудников Браттона. Маргарет ощущала наличие безмолвного напряжения, даже конкуренции между Хардидженом и Питером. Оба были молоды, красивы, умны и делали успешные карьеры. Ситуация ухудшилась в начале этого лета, когда Питер узнал, что Хардиджен старается воспрепятствовать выделению денег для его инженерной фирмы.

– Я не большой любитель Вагнера, особенно в нынешней обстановке, – сказал Хардиджен и сделал паузу, чтобы отхлебнуть холодного белого вина. Собеседники дружно усмехнулись. – Но уверен, что вы просто обязаны посмотреть на Герберта Джанссена в «Тангейзере» в «Метрополитен». Это изумительно.

– Я слышала очень хорошие отзывы, – отозвалась Дороти. Она любила обсуждать оперы, театральные постановки, новые книги и фильмы. Хардиджен, который умудрялся все видеть и читать, несмотря на огромную нагрузку в банке, старался угодить ей в этом. Кроме того, искусство было безопасной темой, в отличие от семейных дел и сплетен, которые Дороти не одобряла.

– Мы видели Этель Мерман в новом мюзикле Кола Портера, – сказала Дороти после того, как подали первую перемену – холодный салат с креветками. – Совершенно забыла название.

– «Благородная Дюбарри», – поспешил вставить Хардиджен. – Мне очень понравилось.

Он продолжал безостановочно болтать. Вчера вечером он побывал в Форест-Хиллз на матче Бобби Риггса. Бобби, конечно, выиграл. Хардиджен считал, что Риггс наверняка выиграет в этом году Открытый чемпионат Штатов. Маргарет наблюдала за своей матерью, которая не сводила глаз с Хардиджена. Дороти обожала Хардиджена и относилась к нему почти как к члену семейства. Она недвусмысленно давала понять, что предпочитает Хардиджена Питеру. Хардиджен происходил из богатого, консервативного семейства из Мэна; пусть не такого богатого, как Лаутербахи, но способного вести вполне достойную жизнь. Питер же принадлежал к ирландскому семейству очень среднего достатка и вырос в манхэттенском Вест-Сайде. Он может быть блестящим инженером, считала она, но никогда не станет одним из нас. Разногласия на этот счет могли привести к разрыву отношений между Маргарет и ее матерью. Положение спас Браттон, который не пожелал допускать никаких возражений по поводу выбора его дочери. Маргарет вышла замуж за Питера в июне 1935 года. В епископальной церкви Св. Иакова свершилась церемония, достойная описания в исторических хрониках и сборниках детских сказок. Хардиджен присутствовал среди шестисот приглашенных гостей. Он танцевал с Маргарет и вел себя, как подобает истинному джентльмену. Он даже задержался, чтобы проводить молодую чету в двухмесячное свадебное путешествие в Европу. Все выглядело так, будто инцидента в Копакабане вовсе не было... Слуги принесли главное блюдо – холодную вареную лососину, – и беседа, естественно, переключилась на Европу, где вскоре неизбежно должна была начаться война.

– Интересно, есть ли хоть какой-нибудь способ остановить Гитлера, или же Польше суждено стать восточной провинцией Третьего рейха? – задумчиво произнес Браттон.

Хардиджен, который являлся не только проницательным инвестором, но и юристом, был назначен ответственным за вывод активов банка из Германии и других опасных мест в Европе, куда были сделаны инвестиции. В банке ему присвоили шутливое прозвище «Наш домашний нацист» – не только из-за его имени, но и поскольку он в совершенстве владел немецким языком и часто бывал в Берлине. Он также поддерживал существование сети чрезвычайно ценных контактов в Вашингтоне и исполнял обязанности руководителя разведки банка.

– Я сегодня утром говорил с одним моим другом, он служит у Генри Стимсона в Военном министерстве, – отозвался Хардиджен. – По возвращении Рузвельта в Вашингтон из круиза на «Таскахозе» Стимсон встретил его на Юнион-стейшн и поехал вместе с ним в Белый дом. Когда Рузвельт спросил его о ситуации в Европе, Стимсон ответил, что оставшиеся мирные дни теперь можно будет пересчитать по пальцам двух рук.

– Рузвельт вернулся в Вашингтон неделю назад, – заметила Маргарет.

– Совершенно верно. А теперь подсчитывайте сами. К тому же я думаю, что Стимсон проявил излишний оптимизм. Лично я думаю, что война может начаться уже через несколько часов.

– А как же насчет статьи в утренней «Таймс»? – спросил Питер. Он имел в виду информацию об обращении Гитлера к правительству Великобритании, сделанном накануне ночью. «Таймс» предположила, что это могло быть шагом к мирному урегулированию польского кризиса.

– Я думаю, что он хитрит, – продолжал Хардиджен. – Немцы сосредоточили вдоль польской границы шестьдесят дивизий, которые только и ждут приказа, чтобы двинуться вперед.

– Так чего же ждет Гитлер? – удивилась Маргарет.

– Предлога.

– Но ведь поляки не станут предпринимать ничего такого, что могло бы спровоцировать Гитлера на вторжение?

– Нет, конечно, нет. Но это его не остановит.

– Что вы предполагаете, Уолкер? – спросил Браттон.

– Гитлер найдет причину для нападения, выдумает какую-нибудь провокацию, которая позволит ему вторгнуться без объявления войны.

– Как же поведут себя британцы и французы? – спросил Питер. – Мне любопытно, будут ли они соблюдать свои обязательства. Ведь в случае нападения на Польшу они должны объявить войну Германии.

– Я уверен в этом.

– Но ведь они не попытались остановить Гитлера ни в Рейнской области, ни в Австрии, ни в Чехословакии, – сказал Питер.

– Это верно, но с Польшей другое дело. Британия и Франция теперь поняли, что Гитлера необходимо призвать к порядку.

– А как же мы? – воскликнула Маргарет. – Неужели мы можем остаться в стороне?

– Рузвельт утверждает, что у него именно такие намерения, – сказал Браттон, – но я ему не верю. Если вся Европа втянется в войну, то я очень сомневаюсь, что нам удастся сколько-нибудь долго делать вид, будто мы ничего не замечаем.

– А что будет с банком? – спросила Маргарет.

– Мы завершаем все дела с участием немцев, – ответил Хардиджен. – Если начнется война, то будет множество других возможностей для инвестиций. Может быть, война это как раз то, что нам нужно, чтобы наконец вытянуть страну из Депрессии.

– Ах, ничто не приносит такого дохода, как смерть и разрушение, – включилась в разговор Джейн.

Маргарет, нахмурившись, смотрела на младшую сестру. Типичное для Джейн поведение, думала она. Она любила изображать из себя бунтаря, мрачную интеллектуалку, критически относящуюся к своему классу и всему, что он собой представлял. Но при том вела оживленную светскую жизнь и тратила деньги отца с таким размахом, будто поставила себе целью выяснить, удастся ли ей разорить его. В свои тридцать лет она не имела никаких собственных средств к существованию и никаких перспектив на замужество.

– О, Джейн, неужели ты снова читала на ночь Маркса? – игривым тоном осведомилась Маргарет.

– Маргарет, прошу тебя, – недовольно одернула дочь Дороти.

– Несколько лет назад Джейн какое-то время жила в Англии, – продолжала Маргарет, как будто не слышала просьбы матери поддерживать мир за столом. – Там она стала самой настоящей коммунисткой, ведь правда, Джейн?

– Я имею право на собственное мнение, Маргарет! – огрызнулась Джейн. – В конце концов, Гитлер же не устанавливает порядки в этом доме.

– Я думаю, что мне стоит тоже стать коммунисткой, – продолжала резвиться Маргарет. – Из-за всех этих разговоров о войне лето прошло довольно уныло. Принять коммунистическую веру было бы очень даже забавно. В следующий уик-энд Хаттоны устраивают костюмированный вечер. Мы могли бы нарядиться Лениным и Сталиным. После окончания вечера мы отправимся на Норс-Форк и коллективизируем все фермы. Вот повеселимся так повеселимся.

Браттон, Питер и Хардиджен дружно расхохотались.

– Спасибо тебе, Маргарет, – строго проговорила Дороти. – Ты уже повеселила нас. Вполне достаточно для одного дня.

Разговор о войне затянулся. Дороти протянула руку и коснулась локтя Хардиджена.

– Уолкер, мне так жаль, что вы не смогли приехать на наш прием вчера вечером. Все прошло просто замечательно. Давайте-ка я расскажу вам об этом.

* * *

Большая роскошная квартира на Пятой авеню, из окон которой открывался вид на Центральный парк, была свадебным подарком от Браттона Лаутербаха. В семь часов вечера того же дня Питер Джордан стоял перед одним из окон своей квартиры. Над городом бушевала гроза. Молнии сверкали над темно-зелеными верхушкам парковых деревьев. Ветер швырял воду в стекло. Питер вернулся в город один, так как Дороти настояла на том, чтобы Маргарет оправилась вместе с родителями на прием в саду, который устраивала Эдит Блейкмор. В Нью-Йорк Маргарет должен был привезти Уиггинс, шофер Лаутербаха. А теперь они, несомненно, попали в непогоду.

Питер поднял руку и уже в пятый раз за последние пять минут поглядел на часы. По идее, в полвосьмого вечера он должен был встречаться за обедом в клубе «Аист» с главой Пенсильванской дороги и комиссии по мостам. Власти штата Пенсильвания решительно склонялись к тому, чтобы принять предложения по конструкции и ценам нового моста через реку Алеген. Босс компании хотел, чтобы этим вечером Питер довел дело до конца. Ему часто поручали очаровывать клиентов. Он был молод и умен, а его красавица жена была дочерью одного из самых крупных банкиров страны. Они были примечательной парой.

«Куда же, черт возьми, она пропала?» – в который раз подумал он.

Он набрал номер дома в Ойстер-Бей и поговорил с Дороти.

– Даже и не знаю, что вам сказать, Питер. Она уехала уже давно. Возможно, Уиггинс задержался из-за погоды. Вы же знаете Уиггинса. Стоит ему увидеть на стекле первую дождевую каплю, и он тут же начинает ползти как черепаха.

– Я подожду ее еще пятнадцать минут. А потом мне придется уехать.

Питер знал, что Дороти ни за что не станет прощаться первая, и поэтому повесил трубку, не дожидаясь, пока наступит неловкое молчание. Потом сделал себе джин с тоником и залпом выпил. В семь пятнадцать он спустился на лифте и стоял в вестибюле, дожидаясь, пока выскочивший под дождь швейцар поймает ему такси.

– Когда приедет моя жена, передайте ей, чтобы она сразу же отправлялась в клуб «Аист».

– Да, мистер Джордан, сэр.

Обед прошел хорошо, несмотря даже на то, что Питер три раз выходил из-за стола, чтобы позвонить к себе на квартиру и в Ойстер-Бей. К половине девятого он уже не чувствовал раздражения, зато волновался до спазмов в желудке.

Без четверти девять за спиной Питера появился Пол Делано, метрдотель.

– Вас приглашают к телефону в баре, сэр.

– Благодарю вас, Пол.

Питер попросил извинения у своих собеседников и поднялся. В баре ему пришлось повысить голос, чтобы перекрыть звон стаканов и гул голосов.

– Питер, это Джейн.

Он сразу услышал, что ее голос дрожит.

– Что случилось?

– Боюсь, что произошел несчастный случай.

– Где ты находишься?

– В полицейском управлении Нассау.

– Что случилось?

– На шоссе перед ними остановился автомобиль. Уиггинс не увидел его из-за дождя. Когда он начал тормозить, было уже слишком поздно.

– О боже!

– Уиггинс в очень тяжелом состоянии. Доктора считают, что надежды почти нет.

– Черт тебя возьми, что с Маргарет?!

* * *

На похоронах никто из Лаутербахов не плакал, горевать следовало без посторонних. Отпевание совершили в епископальной церкви Св. Иакова, той же самой, где Питер и Маргарет венчались четыре года назад. Президент Рузвельт прислал письмо с выражением соболезнования и очень сожалел о том, что не мог присутствовать лично. Но большая часть нью-йоркского общества сочла за долг почтить церемонию своим присутствием. Особенно полно были представлены финансисты, их не удержала даже царившая на рынках сумятица. Германия вторглась в Польшу, и мир, затаив дыхание, ждал ответного шага.

Во время службы Билли стоял рядом с Питером. Его одели в короткие штанишки, пиджачок и сорочку с галстуком. Когда семейство покойной направилось к выходу из церкви, он подбежал к своей тете Джейн и повис на подоле ее черного платья.

– А мама скоро придет домой?

– Нет, Билли, она больше не придет. Она покинула нас.

Эдит Блейкмор услышала вопрос ребенка и разрыдалась.

– Какая трагедия, – проговорила она сквозь рыдания. – Какая бессмысленная трагедия!

Маргарет погребли под сияющими лазурными небесами в фамильной усыпальнице Лаутербахов на Лонг-Айленде. Когда преподобный Пью произносил заключительное слово, по толпе присутствовавших на кладбище прошел ропот, который, впрочем, сразу же стих.

Когда все кончилось, Питер возвращался к лимузинам в обществе своего лучшего друга Шеперда Рэмси. Именно Шеперд познакомил Питера с Маргарет. Даже в темном костюме, надетом по случаю траура, он выглядел так, будто только что сошел с палубы своей яхты.

– О чем там болтали? – спросил Питер. – Это выглядело просто омерзительно.

– Кто-то опоздал и успел услышать новости по автомобильному радио, – объяснил Шеперд. – Британцы и французы только что объявили войну Германии.

Глава 3

Лондон, май 1940

Профессор Альфред Вайкери исчез без объяснения причин из Университетского колледжа в третью пятницу мая 1940 года. Последней из всех сотрудников его видела секретарь, которую звали Лилиан Уолфорд. В крайне редком для нее приступе неосмотрительной откровенности она сообщила другим профессорам, что последний телефонный звонок, адресованный Вайкери, был от нового премьер-министра. Более того, она говорила с мистером Черчиллем лично.

– Точно то же самое случилось с Мастерменом и Чини из Оксфорда, – сказал Том Перрингтон, египтолог, разглядывая запись в книге телефонных звонков. – Таинственные звонки, мужчины в темных костюмах. Я подозреваю, что наш дорогой друг Альфред скрылся за занавесом. – Он помолчал и добавил вполголоса: – Удалился в тайный Акрополь.

Вымученная улыбка Перрингтона мало помогала ему скрывать разочарование, заметит позже мисс Уолфорд. Какая жалость, что Великобритания вступила в войну не с древними египтянами: возможно, в таком случае Перрингтона тоже пристроили бы к делу.

* * *

Последние часы в университете Вайкери провел в своем тесном захламленном кабинетике, выходящем на Гордон-сквер. Он заканчивал отделку статьи для «Санди таймс». В статье высказывалось предположение, что нынешнего кризиса, возможно, удалось бы избежать, если бы Британия и Франция напали на Германию в 1939 году, когда Гитлер был поглощен проблемой Польши. Он знал, что при нынешней обстановке подвергнется резкой критике; за предыдущую публикацию он получил в пронацистской прессе крайне правого толка прозвище «Черчиллевский прихвостень». Вайкери тайно надеялся, что его новую статью встретит такой же прием.

Стоял один из тех дней поздней весны, когда, несмотря на яркое солнце в безоблачном небе, воздух все же бывает неожиданно холодным.

Вайкери, прекрасный шахматист (хотя он и ленился участвовать в соревнованиях), ощутил обманчивый характер погоды. Он поднялся, надел вязаную кофту и вернулся к работе.

Яркое солнце создавало ложную картину приятной погоды. Великобритания находилась в осаде, была беззащитной, перепуганной и испытывала крайнюю растерянность. Уже был разработан план эвакуации королевского семейства в Канаду. Правительство ломало голову над тем, как спасти другое национальное сокровище Британии – детей. Их было решено послать в сельскую местность, где они окажутся в относительной безопасности от бомбардировщиков Люфтваффе.

При помощи квалифицированной пропаганды правительство осведомило широкую публику о той опасности, которую представляли для страны шпионы и «пятая колонна». Теперь пришло время пожинать плоды такой политики. Полицейские участки были буквально завалены заявлениями насчет незнакомцев, людей странного облика или похожих на немцев. Добропорядочные граждане подслушивали беседы в пабах, выдергивая из них то, что хотели, а потом спешили с доносами к констеблям. Поступали сообщения о дымовых сигналах, мигающих огнях на берегу и даже о спускавшихся на парашютах шпионах. По всей стране прошли слухи о том, что во время вторжения в страны Бенилюкса немецкие агенты переодевались монахинями, и внезапно монахини оказались на положении подозреваемых. Теперь они старались не покидать пределов стен, окружавших их священные жилища, без самой крайней необходимости.

Миллион мужчин, слишком молодых, слишком старых или слишком слабых для действующей армии, устремились записываться в силы самообороны. Для них не хватало оружия, и потому они вооружались всем, что попадалось под руку: дробовиками, шпагами, ручками от метелок, средневековыми палицами, гуркхскими кинжалами, даже клюшками для гольфа. Тем, кому все же не удавалось раздобыть подходящее оружие, давали совет носить с собой перец, чтобы швырять его в глаза мародерствующим немецким солдатам.

Вайкери, известный ученый-историк, следил за нервными приготовлениями своей нации к войне со смесью огромной гордости и тихой подавленности. На всем протяжении тридцатых годов он предупреждал в статьях в периодике и в лекциях о том, что Гитлер представляет собой серьезную угрозу Англии и всему остальному миру. Но Великобритания, дошедшая до истощения во время предыдущей войны с немцами, была совершенно не настроена воспринимать предупреждения о новом военном конфликте. И вот теперь немецкая армия двигалась по Франции с непринужденностью, достойной поездки на загородный пикник. Скоро Адольф Гитлер станет главой империи, простирающейся от Северного полярного круга до Средиземноморья. И Великобритания, плохо вооруженная и плохо подготовленная, в одиночестве пыталась противостоять ему.

Вайкери дописал статью, отложил карандаш и начал перечитывать ее с начала. Снаружи солнце цвета спелого апельсина изливало свой свет на Лондон. В окно вплывал запах крокусов и нарциссов, росших в садах на Гордон-сквер. К вечеру похолодало, и от этого запаха хотелось чихать. Но ветерок, влетавший в окно, приятно освежал лицо, и от этого даже чай почему-то казался вкуснее. Профессор оставил окно открытым и наслаждался свежим воздухом.

Война вынудила его думать и действовать не так, как раньше. Она заставила его более пристально и даже нежно всматриваться в своих соотечественников, к которым он обычно относился с чувством, довольно близким к форменному отчаянию. Он восхищался тем, как эти люди отпускали шутки, спускаясь в бомбоубежища, устроенные на станциях метрополитена, и тем, как пели они в пабах, чтобы скрыть свой страх. Вайкери далеко не сразу удалось идентифицировать и назвать то чувство, которое он испытывал, глядя на них: патриотизм. На протяжении всей своей жизни, отданной науке, он постепенно пришел к заключению, что это самая разрушительная сила на планете. Но теперь он чувствовал пробуждение патриотизма в своей собственной груди и вовсе не считал себя виноватым из-за этого. Мы воплощаем собой добро, а они зло. Наш национализм имеет оправдание.

Вайкери решил, что хочет внести вклад в общее дело. Он хотел делать что-нибудь, а не просто смотреть на мир через крепко запирающееся окно.

В шесть часов в кабинет без стука вошла Лилиан Уолфорд. Это была высокая женщина с ногами толкательницы ядра и в круглых очках, благодаря которым ее взгляд казался необыкновенно суровым. С молчаливой непреклонностью ночной медсестры она принялась складывать разбросанные бумаги и закрывать книги.

Номинально на попечении мисс Уолфорд находились все профессора кафедры. Но она полагала, что Бог в его неизреченной мудрости препоручил каждому из нас одну душу, за которую мы ответственны перед ним. И если какая-то душа нуждалась в постоянной заботливой опеке, это был, конечно же, профессор Вайкери. В течение десяти лет она с военной точностью надзирала за деталями несложной жизни Вайкери. Она следила за тем, чтобы в его доме в Дрейкотт-плейс, в Челси, всегда была еда. Она следила за тем, чтобы его рубашки вовремя доставлялись в прачечную и оттуда домой и чтобы при стирке использовали должное количество крахмала – не слишком много, иначе жесткие воротнички будут раздражать нежную кожу его шеи. Она контролировала оплату его банковских счетов и регулярно читала ему лекции о состоянии его банковского вклада, которым хозяин совершенно не желал управлять. С регулярностью смены времен года она нанимала ему новых горничных, потому что старые не желали подолгу мириться со спорадическими вспышками его дурного характера. Несмотря на многолетние и тесные служебные отношения, они никогда не называли друг друга по имени. Она была мисс Уолфорд, а он профессором Вайкери. Ей нравилось именовать себя личным ассистентом, и Вайкери, что было совершенно нехарактерно для него, потворствовал ей в этом.

Мисс Уолфорд прошествовала мимо Вайкери и закрыла окно, бросив при этом на него осуждающий взгляд.

– Если вы не возражаете, профессор Вайкери, я хотела бы уйти домой сегодня вечером.

– Конечно, мисс Уолфорд.

Он взглянул на женщину снизу вверх. Он был суетливым маленьким человечком из тех, кого называют книжными червями, с полысевшей макушкой, на которой, впрочем, сохранилась одна непокорная седая прядь. На кончике носа косо висели многострадальные очки для чтения со стеклами в форме полумесяца. Эти стекла были почти непрозрачными из-за давней привычки их хозяина снимать и надевать очки всякий раз, когда он был чем-то возбужден или напряженно думал. Он ходил в поношенном твидовом пиджаке, а на шею повязывал выхваченные наугад галстуки, все как один в пятнах от крепкого чая. Его походка служила предметом насмешек во всем университете; кое-кто из студентов мог в точности скопировать ее (конечно, втайне от профессора). Во время минувшей войны он был ранен в колено, отчего остался на всю жизнь хромым. «Сломанный игрушечный солдатик», – иногда говорила себе мисс Уолфорд. Его голова часто наклонялась вперед так, что он без труда смотрел поверх своих очков. Со стороны казалось, будто он всегда куда-то спешит.

– Мистер Эшуорт недавно доставил вам домой пару хороших бараньих отбивных, – сообщила мисс Уолфорд, хмуро глядя на неопрятную стопку бумаги, как глядела бы на проказливого ребенка. – Он сказал, что у него, вероятно, некоторое время совсем не будет баранины.

– Этого следовало ожидать, – ответил Вайкери. – В Коннахте мяса не видели по целым неделям[2]2
  Вероятно, имеется в виду Великий голод в Ирландии (1846 – 1848 гг.), во время которого население страны, за счет смертности и эмиграции, уменьшилось почти на четверть.


[Закрыть].

– Но не кажется ли вам, профессор Вайкери, что это становится немного абсурдным? Сегодня правительство выпустило декрет о том, чтобы верх лондонских автобусов выкрасили в голубовато-серый цвет, – сказала мисс Уолфорд. – Они думают, что благодаря этому пилотам Люфтваффе будет труднее бомбить их.

– Немцы безжалостны, мисс Уолфорд, но даже они не станут тратить впустую время и бомбы, охотясь за пассажирскими автобусами.

– Они также издали закон, запрещающий стрелять почтовых голубей. Не будете ли вы любезны объяснить мне, каким образом я должна отличать почтового голубя от обыкновенного?

– Даже не могу сказать вам, как часто меня подмывало отправиться на охоту за голубями, – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Вайкери.

– Между прочим, я взяла на себя смелость распорядиться, чтобы вам доставили также немного мятного соуса, – продолжала мисс Уолфорд. – Я отлично знаю, что вы не можете есть бараньи отбивные без мятного соуса, и после этого у вас на целую неделю пропадает работоспособность.

– Спасибо, мисс Уолфорд.

– Звонил ваш издатель, чтобы сказать, что готов прислать вам гранки новой книги.

– И с опозданием всего на четыре недели. Рекорд, годный для «Кэгли»! Напомните мне, мисс Уолфорд, что я должен найти нового издателя.

– Хорошо, профессор Вайкери. Также телефонировала мисс Симпсон и передала, что не сможет пообедать с вами сегодня вечером. Ее мать заболела. Она особо попросила меня сказать вам, что ничего серьезного не случилось.

– Проклятье, – пробормотал Вайкери. Он с нетерпением дожидался свидания с Алисой Симпсон. Отношения с этой женщиной были у него самыми серьезными за очень долгое время.

– Это все?

– Нет, еще вам звонил премьер-министр.

– Что! Почему же вы не сказали мне об этом сразу?

– Вы оставили строгое указание не беспокоить вас. Когда я сказала об этом мистеру Черчиллю, он прекрасно все понял. Он сказал, что его самого ничего так не раздражает, как помехи в то время, когда он пишет.

Вайкери нахмурился.

– С этого момента, мисс Уолфорд, у вас имеется мое прямое указание отвлекать меня от работы в том случае, если позвонит мистер Черчилль.

– Хорошо, профессор Вайкери, – ответила она, по-прежнему пребывая в самом твердом убеждении, что она поступила совершенно правильно.

– Что сказал премьер-министр?

– Он ожидает вас в Чартуэлле завтра к ленчу.

* * *

Вайкери менял маршрут, по которому шел домой, в зависимости от настроения. Порой он предпочитал толкаться среди народа на оживленной торговой улице или же смешивался с фланирующими оживленными толпами в Сохо. Иными вечерами он покидал большие улицы и бродил по тихим жилым кварталам, приостанавливаясь, чтобы рассмотреть какой-нибудь ярко освещенный дом – пример георгианской архитектуры[3]3
  Георгианский – относящийся к эпохе одного из четырех английских королей, носивших имя Георг (1714 – 1830 гг.)


[Закрыть], – замедлял шаг, прислушиваясь к звукам музыки, смеху и звону бокалов, доносившимся из окон, за которыми проходила веселая вечеринка.

Этим вечером он одиноко плелся по тихой улице в угасающем сумеречном свете.

До войны он проводил многие вечера в библиотеке, где бродил, подобно призраку, среди стеллажей до поздней ночи. Случалось, что он засыпал в читальном зале за столом. Мисс Уолфорд дала ночным дежурным строгие указания: в случае обнаружения спящего профессора Вайкери его следовало разбудить, надеть на него плащ и отправить домой на ночлег.

Затемнение все изменило. Каждую ночь город погружался в кромешную тьму. Коренные лондонцы путались в улицах, по которым ходили в течение многих лет. Вайкери, страдавший от куриной слепоты, почти полностью утратил способность ориентироваться в городе. Он вообразил для себя, что именно таким Лондон был две тысячи лет тому назад, когда он представлял собой всего лишь кучки бревенчатых хижин, разбросанные по обоим болотистым берегам Темзы. Связь времен распалась, столетия ушли в небытие, неумолимый прогресс человечества оказался под угрозой прекращения в результате ударов бомбардировщиков Геринга. Каждый день Вайкери спешил уйти из колледжа и мчался, чтобы попасть домой до того, как превратится в беспомощного скитальца на затемненных улицах Челси. Благополучно добравшись до дому, он выпивал свои традиционные два бокала бургундского и съедал отбивную с горохом, которую горничная оставляла для него на тарелке в теплой духовке. Если бы профессору не готовили пищу, ему, вероятно, пришлось бы голодать, поскольку он до сих пор не смог разобраться в тонкостях оснащения современной английской кухни.

После обеда он некоторое время слушал музыку или радиоспектакль, иногда читал детективные романы. Об этом своем пристрастии он не говорил никому. Вайкери любил тайны; ему нравилось разгадывать загадки, нравилось использовать свое мастерство в дедукции и построении умозаключений для разгадки преступлений, прежде чем автор любезно сделает это за него. Он также любил изучать характеры персонажей детективов и часто находил в них параллели своей собственной работе – почему хорошие люди подчас совершают дурные поступки.

Сон осуществлялся поэтапно. Начинался сон, как правило, в его любимом кресле, при горящей настольной лампе. Затем он перебирался на кушетку. И уже после этого, обычно незадолго до рассвета, направлялся наверх, в свою спальню. Бывало и так, что от усилия, необходимого для того, чтобы снять одежду, он разгуливался и не мог снова заснуть. В таких случаях он лежал с открытыми глазами, думал и ждал наступления серого рассвета и хихикающего крика старой сороки, которая каждое утро плескалась в купальне для птиц, устроенной в саду.