Текст книги "Под конвоем лжи"

Автор книги: Дэниел Силва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 40 страниц)

Глава 62

Ойстер-Бей, Нью-Йорк

Это был первый хороший – теплый и светлый – день весны. С Саунда тянул приятный легкий ветерок. Еще накануне было холодно и дождливо, и Дороти Лаутербах опасалась, что погода испортит заупокойную службу и прием. Она распорядилась, чтобы все камины в доме заблаговременно растопили и снабдили дровами, и особо приказала нанятому дворецкому приготовить непосредственно к прибытию гостей побольше горячего кофе. Но уже к середине утра солнце сожгло остатки облаков и ярко озарило остров. Дороти сразу же сориентировалась и перенесла прием из дома на лужайку, обращенную к Саунду.

Шеперд Рэмси привез из Лондона вещи Питера: его одежду, его книги, его письма, личные бумаги, которые не изъяли сотрудники службы безопасности. Во время перелета на транспортном самолете из Лондона Рэмси пролистал письма, желая дополнительно удостовериться в том, что там нет никаких упоминаний о той женщине, с которой Питера видели в Лондоне в последние дни перед смертью.

Церемония оказалась очень краткой. После смерти Питера в морской пучине не осталось тела, которое можно было схоронить, но все же рядом с памятником Маргарет положили небольшую могильную плиту с именем Питера Джордана. Присутствовали все сотрудники банка Браттона и почти весь персонал Северо-Восточной мостостроительной компании. В полном составе прибыло население Северного берега – Блэйкморы и Бранденберги, Карлайлы и Даттоны, Робинсоны и Тетлинджеры. Билли стоял рядом с Джейн, и Джейн опиралась на руку Уолкера Хардиджена. Представитель флота вручил Браттону американский флаг. Ветер срывал с деревьев лепестки цветов и сыпал их на толпу, как конфетти.

Один из мужчин стоял немного в стороне от всех остальных, сложив руки за спиной и почтительно склонив голову. Он был высок и очень худ, и его серый шерстяной двубортный костюм был чрезмерно плотным для теплой весенней погоды.

Единственным, кто узнал этого человека, был Уолкер Хардиджен. Но и он не знал его настоящего имени. Он всегда пользовался псевдонимом – настолько смешным, что Хардиджен всякий раз, употребляя его, был вынужден делать усилие, чтобы удержаться от смеха.

Мужчина был офицером разведки, руководившим действиями Хардиджена, и использовал псевдоним Брум.

* * *

Шеперд Рэмси привез письмо от некоего человека из Лондона. Дороти и Браттон, не дожидаясь конца приема, незаметно прошли в библиотеку и прочли его. Первой читала Дороти; ее руки заметно дрожали. Она заметно постарела и сделалась совсем седой. В декабре она сломала бедро, поскользнувшись на обледеневшей ступеньке своего манхэттенского дома. Оставшаяся после перелома хромота лишила ее значительной части обычной энергии. Когда она закончила чтение, ее глаза были полны слез, но она так и не расплакалась. Дороти всегда служила образцом сдержанности. Она вручила письмо Браттону, который, в отличие от жены, открыто плакат во время чтения.

Дорогой Билли!

Я пишу это письмо с чувством глубочайшей скорби. Хотя я лишь очень непродолжительное время имел удовольствие работать вместе с Вашим отцом, но он остался в моей памяти как один из самых замечательных людей, которых мне доводилось встречать. Он сыграл видную роль в разработке одного из самых важных для хода войны инженерных проектов, однако не исключено, что из-за требований безопасности Вы никогда не сможете точно узнать, что именно сделал Ваш отец.

Могу сказать лишь то, что работа Вашего отца поможет спасти бесчисленное множество жизней и позволит обитателям Европы раз и навсегда избавиться от Гитлера и нацистов. Ваш отец был настоящим героем и отдал свою жизнь за то, чтобы другие могли жить.

Но ничего из блестящих достижений Вашего отца не давало ему такого счастья, как Вы, Билли. Когда Ваш отец говорил о Вас, его лицо менялось. Каким бы усталым он в этот момент ни был, его глаза начинали светиться, и лицо украшала улыбка.

Бог не наградил меня сыном, но лишь после знакомства с Вашим отцом я понял, насколько сильно мне не повезло.

Искренне Ваш, Альфред Вайкери

Браттон вернул письмо Дороти, а та уложила его в конверт, который убрала в верхний ящик письменного стола мужа. Потом она подошла к окну и выглянула.

Все ели, пили и, похоже, хорошо проводили время. В стороне от толпы она разглядела Билли, Джейн и Уолкера, сидевших на траве неподалеку от причала. Джейн и Уолкер некоторое время назад стали больше чем друзьями. Их общение приобрело откровенно романтический характер, и Джейн уже несколько раз намекала на возможное замужество. «Разве не прекрасно, – подумала Дороти, – что у Билли снова появится настоящая семья».

В этой перспективе имелись респектабельность и завершенность, которые всегда умиротворяюще действовал на Дороти. Снова вернулось тепло, и скоро наступит лето. Во всех летних домах появятся обитатели, начнутся приемы. «Жизнь продолжается, – сказала она себе. – Маргарет и Питер покинули нас. Они ушли, но жизнь все же продолжается».

Глава 63

Глостершир, Англия, сентябрь 1944

Даже Альфред Вайкери был удивлен тем, насколько быстро его вышвырнули со службы. Официально это называлось административным отпуском, предоставленным ему на время проведения внутреннего расследования. Но и Вайкери, и большинство окружавших его отлично понимали, что все это лишь дымовая завеса, призванная прикрыть неминуемое увольнение.

Овладевшая им апатия была настолько сильна, что он даже послушался совета сэра Бэзила Бутби (впрочем, вполне здравого) и уехал в дом тети Матильды – он никак не мог привыкнуть называть его своим домом, – чтобы находиться подальше от всего этого. Первые дни изгнания показались ему невероятно тяжелыми. Ему не хватало духа товарищества, царившего почти во всех помещениях дома 58 по Сент-Джеймс-стрит, кроме, разве что, кабинетов высшего начальства. Он скучал по своей жалкой комнатушке без окон. Ему отчаянно не хватало даже продавленной раскладушки, поскольку он утратил способность спать в нормальных условиях. Он винил в этом удобную мягкую двуспальную кровать Матильды, на которой было слишком много места, позволявшего ворочаться с боку на бок от уколов беспокойных мыслей. Повинуясь одному из ставших столь редкими озарений, он отправился в деревенский магазин и купил новую раскладушку. Он установил ее в гостиной возле камина, поскольку никак не рассчитывал принимать гостей. И, начиная с той ночи, спал прекрасно.

Он терпел тягостную бездеятельность до конца зимы. Но весной, когда стало тепло, он обратил свою накопившуюся, пропадавшую впустую энергию на новый дом. Наблюдатели, наносившие ему без предупреждения и, предположительно, втайне от него редкие визиты, с неподдельным ужасом наблюдали, как Вайкери с огромными ножницами и серпом, в своих очках-полумесяцах атаковал запущенный сад. Не меньшее удивление вызвала у них его активность по перекрашиванию дома изнутри. Вернувшись в штаб-квартиру МИ-5, наблюдатели потом подолгу дискутировали между собой по поводу избранной им краски – чистейших белил. Они не могли понять: то ли у него улучшается настроение, то ли он превращал свой дом в подобие больницы и готовился к длительному пребыванию там.

Его образ жизни вызывал много пересудов в деревне. Пул, продавец местного магазина, утверждал, что такое состояние, как у Вайкери, может быть только следствием тяжелой утраты. «Чушь это все, – возражал Плендерлейт, работник плодового питомника, к которому Вайкери обращался за советами по поводу сада. – Он и женат-то никогда не был, да и, наверно, даже не влюблялся». Мисс Лазенби из магазина одежды сказала, что они оба неправы. «Это же несчастный влюбленный; любой дурак, кроме вас, конечно, понял бы это с первого взгляда. И, судя по его виду, предмет воздыханий не отвечает ему взаимностью».

Вайкери, если бы даже знал об этих разговорах, вряд ли смог бы дать ответы на вопросы, занимавшие его знакомых и соседей, потому что владевшие им эмоции были так же непонятны ему самому, как и окружавшим его. Декан его факультета в Университетском колледже прислал ему письмо. До него дошли слухи, что Вайкери больше не работает в Военном кабинете, и потому он хотел бы знать, когда следует ожидать возвращения уважаемого профессора в лоно университета. Вайкери медленно разорвал письмо на две части и сжег в камине.

* * *

С Лондоном его не связывало ничего, кроме дурных воспоминаний, так что он держался подальше от города. Он побывал там лишь однажды, на первой неделе июня, когда сэр Бэзил вызвал его, чтобы сообщить о результатах внутреннего расследования.

– Привет, Альфред! – бодро воскликнул сэр Бэзил, когда Вайкери вступил в его кабинет. Помещение было озарено изумительным оранжево-желтым утренним светом. Бутби стоял точно посередине комнаты, словно хотел иметь возможность двигаться в любом направлении. Он был одет в идеально скроенный и сшитый серый костюм и показался Вайкери еще выше ростом, чем прежде. Генеральный директор сидел на прекрасном антикварном диване, сложив руки, как будто молился, и разглядывал что-то, ведомое лишь ему самому, на роскошном персидском ковре. Бутби двинулся навстречу Вайкери, выставив правую руку, как штык. Глядя на его странную улыбку, Вайкери не мог понять, что собирался сделать сэр Бэзил: то ли обнять его, то ли ударить. Причем он не знал, чего следует опасаться больше.

Но Бутби лишь пожал Вайкери руку – немного энергичнее, чем это было в его привычках, – и положил свою огромную лапу ему на плечо. Ладонь была горячей и влажной, как будто он только что сыграл партию в теннис. Он собственноручно налил Вайкери чай и вел светскую беседу, пока Вайкери курил предложенную сигарету. И лишь после этого он все с той же подчеркнутой церемонностью взял со своего стола заключение наблюдательного совета и положил его на кофейный столик. Вайкери лишь бегло просмотрел эту бумагу, не вникая в подробности.

Затем Бутби с явным удовольствием объяснил Вайкери, что ознакомиться с материалами по его собственной операции ему не разрешено. Вместо этого Бутби показал Вайкери еще одно заключение – одну страничку машинописного текста, содержавшую «краткое изложение» многотомного дела. Вайкери читал документ, держа его обеими руками и напрягшись всем телом, чтобы, не дай бог, не выдать дрожи. Это был омерзительный, непристойный документ, но он знал, что если возьмется оспаривать его, результат будет еще хуже. Он возвратил бумагу Бутби, пожал ему руку, пожал руку генеральному директору и вышел из кабинета.

Он спустился по лестнице. Его кабинет уже занимал кто-то другой. Гарри находился на своем месте в общей комнате; на щеке у него был большой уродливый шрам. Вайкери не любил долгих прощаний. Он сообщил Гарри, что его уволили, поблагодарил за все и пожелал всего наилучшего.

Снова шел дождь, и погода была очень холодной для июня. Начальник транспортного отдела предложил Вайкери автомобиль. Вайкери вежливо отказался. Он раскрыл зонтик и под проливным дождем пошел пешком в Челси.

Эту ночь он провел в своем старом городском доме. Когда он проснулся на рассвете, по стеклам все так же грохотал ливень. Было 6 июня. Он включил Би-би-си, чтобы послушать новости, и узнал о начале вторжения.

Вайкери вышел в полдень, ожидая увидеть возбужденные толпы и услышать взволнованные разговоры, но в Лондоне стояла кладбищенская тишина. Лишь очень немногие люди шли с сумками, решившись выйти за покупками, кое-кто направлялся в церкви, чтобы помолиться. Такси ездили пустыми по пустынным улицам, тщетно разыскивая пассажиров.

Весь этот день Вайкери наблюдал за лондонцами. Ему хотелось подойти к каждому из них, встряхнуть его и сказать: неужели вы не понимаете, что происходит? Неужели вы не представляете, чего это стоило? Неужели вы не знаете о тех злостных кознях, которые мы строили, чтобы обмануть их? Неужели вы не знаете, что они сделали со мной?

Он поужинал в пабе на углу; по радио передавали бодрые бюллетени с места боев. Ночью, снова в одиночестве, он выслушал обращение короля к народу, а потом лег спать. Утром он взял такси, доехал до Паддингтонского вокзала и уехал первым поездом обратно в Глостершир.

Лето шло, и постепенно у него начал складываться устойчивый ритм жизни.

Он рано вставал и читал вплоть до ленча, который ел в деревенском пабе «Эйт беллз»: печеные пирожки с овощами, пиво, мясо, когда оно было в меню. Потом он при любой погоде отправлялся на ежедневную прогулку по извилистым дорожкам вокруг деревни. С каждым днем ему требовалось немного меньше времени для того, чтобы больное колено начало нормально, без боли, сгибаться, и к началу августа он уже проходил по десять миль в день. Он отказался от сигарет и перешел на трубку. Ритуал, связанный с курением трубки – набивание, прочистка, раскуривание и повторное раскуривание, когда трубка гасла, – прекрасно подходил к его новой жизни.

Он не заметил точной даты, когда это случилось – того дня, когда все это ушло из его мыслей в область воспоминаний: его тесный кабинетик, грохот телетайпов, отвратительная еда в столовой, безумный жаргон – «двойной крест»... «Шелковица»... «Феникс»... «Литавры»... Даже Элен скрылась за запечатанной дверью памяти, откуда она больше не могла причинить ему вреда. Алиса Симпсон начала приезжать к нему по уик-эндам, и в начале августа осталась на целую неделю.

В последний день лета его охватила та легкая меланхолия, которая посещает деревенских жителей с окончанием теплого времени года. Сумерки были прекрасными: горизонт светился лиловым и оранжевым, в воздухе ощущалась первая осенняя прохлада. Примулы и колокольчики давно отцвели. Он вспомнил точно такой же вечер, бывший полжизни тому назад, когда Брендан Эванс учил его ездить на мотоцикле по тропам Фенса. Было еще достаточно тепло для того, чтобы можно было обходиться без огня в каминах, но со своего наблюдательного пункта на вершине холма он видел, что над трубами деревенских домиков вьются дымки, и обонял резкий запах горящих сырых поленьев.

И в этот момент то, что он видел на склонах холмов, каким-то образом сложилось для него в картину, не имевшую никакого отношения к мирному сельскому пейзажу. Словно при решении шахматного этюда, он увидел направление атаки, отвлекающий ход, хитрую ловушку. Все было совсем не так, как ему казалось.

Вайкери рысцой вбежал в дом, набрал номер штаб-квартиры МИ-5 и попросил соединить его с Бутби. И лишь потом до него дошло, что уже поздно, что сегодня пятница – дни недели давно уже не имели для него никакого значения. Но благодаря какому-то чуду Бутби оказался на месте и снял трубку телефона.

Вайкери представился. Бутби сказал, что очень рад слышать его голос. Вайкери заверил своего бывшего начальника, что у него все прекрасно.

– Я хотел бы поговорить с вами, – сказал Вайкери. – По поводу «Литавр».

Некоторое время в трубке молчали, но Вайкери знал, что Бутби не бросил трубку, потому что слышал поскрипывание кресла под тяжестью начальника отдела МИ-5.

– Вам больше нельзя приходить сюда, Альфред. Вы персона нон грата. Так что, полагаю, я должен буду сам приехать к вам.

– Прекрасно. Только не пытайтесь делать вид, что не знаете, как меня найти, – я много раз видел здесь ваших наблюдателей.

– Завтра в полдень, – сказал Бутби и повесил трубку.

Бутби приехал точно в полдень на служебном «Хамбере», одетый ради выезда в сельскую местность в твидовую рубашку с расстегнутым воротом и удобный кардиган крупной вязки. Поскольку ночью прошел дождь, Вайкери отыскал в подвале для Бутби пару огромных сапог, и они, словно старые приятели, отправились на прогулку по лугам, где тут и там паслись стада стриженых овец. Бутби болтал о новых сплетнях, ходивших в отделе, а Вайкери притворялся, будто слушает его с интересом, для чего ему требовались немалые усилия.

Через некоторое время Вайкери остановился и уставился куда-то вдаль.

– Всего этого на самом деле не было, не так ли? – проговорил он. – Джордан, Кэтрин Блэйк... Эта история с самого начала была разыграна.

Бутби улыбнулся с таким видом, будто выслушал прекрасный комплимент.

– Не совсем так, Альфред. Но действительно что-то в этом роде.

С этими словами он повернулся и пошел дальше; его длинное тело перечеркивало горизонт вертикальной чертой. Сделав несколько шагов, он приостановился и жестом пригласил Вайкери следовать за собой. Вайкери двинулся вслед за Бутби своей неровной, механической из-за хромоты походкой, нащупывая в карманах очки-полумесяцы.

* * *

– Самая суть операции «Шелковица» поставила нас перед сложнейшей проблемой, – без предисловий начал Бутби. – В работе участвовали десятки тысяч людей. Конечно, огромное большинство понятия не имели, чем они занимаются. Однако угроза утечки информации была колоссальной. Конструктивные элементы были настолько огромными, что их можно было строить только на открытом месте. Строительные участки были разбросаны по всей стране, но часть работы проводилась прямо в лондонских доках. Как только нам сообщили о проекте, мы поняли масштаб проблемы. Мы знали, что немцы смогут сфотографировать строительные участки с воздуха. Мы знали, что даже один приличный шпион, побродив вокруг строительства, вполне мог выяснить, для чего предназначено то, что там делается. Мы отправили человека в Челси, чтобы проверить, как там поставлена охрана. Он напился чаю в столовой и поговорил с несколькими рабочими, но никто так и не проверил у него документы.

Бутби негромко рассмеялся. Пока он говорил, Вайкери рассматривал его. От привычной напыщенности и аффектации не осталось и следа. Сэр Бэзил был спокоен, собран и любезен. Вайкери подумал, что при иных обстоятельствах этот человек, вероятно, понравился бы ему. Он также с величайшим недовольством собой понял, что с самого начала сильно недооценил интеллект Бутби. Он был также поражен тем, как Бутби использовал местоимения «мы» и «наши». Сэр Бэзил был членом закрытого клуба, а ему, Вайкери, лишь разрешили ненадолго прижаться носом к оконному стеклу.

– Самая большая проблема состояла в том, что «Шелковица» выдавала наши намерения, – продолжил Бутби после недолгой паузы. – Если бы немцы выяснили, что мы строили искусственные гавани, они вполне могли бы сделать вывод, что мы собираемся нанести удар в Нормандии, не связываясь с чрезвычайно сильно укрепленными портами Кале. Поскольку проект из-за его масштаба было невозможно осуществить втайне, мы должны были предположить, что немцы рано или поздно выяснят его предназначение. Наше решение состояло в том, чтобы выкрасть для них тайну «Шелковицы» и постараться взять в свои руки весь ход игры. – Бутби посмотрел на Вайкери сверху вниз. – Что ж, Альфред, теперь ваша очередь. Я хочу узнать, много ли вам удалось вычислить.

– Уолкер Хардиджен, – сказал Вайкери. – Я бы сказал, что все началось с Уолкера Хардиджена.

– Очень хорошо, Альфред. Но как именно?

– Уолкер Хардиджен – богатый банкир, бизнесмен, ультраконсерватор, антикоммунист и, вероятно, немного антисемит. Входит в Лигу Плюща и знаком с половиной Вашингтона. Учился с ними в одной или в соседних школах. Американцы мало отличаются от нас в этом отношении. По своим делам часто ездил в Берлин. Когда такие люди, как Хардиджен, бывали в Берлине, то посещали там обеды и приемы, которые устраивались в посольстве. Они обедали с главами крупнейших немецких компаний и деятелями нацистской партии и государства. Хардиджен идеально говорит по-немецки. Он, вероятно, восхищался кое-чем из того, что делали нацисты. Он верил, что Гитлер и его нацисты служат мощным буфером между большевиками и остальной Европой. Я думаю, что во время одного из своих визитов он привлек внимание абвера или СД.

– Браво, Альфред. Это был именно абвер, а конкретно Пауль Мюллер, координировавший все операции абвера в Америке.

– Ладно, значит, Мюллер завербовал его. О, вероятно, это было сделано предельно осторожно. Хардиджена заверили, что он работает вовсе не на нацистов, а помогает в борьбе против международного коммунизма. Они просили Хардиджена сообщать им информацию о состоянии промышленного производства в США, настроениях в Вашингтоне и тому подобных вещах. Хардиджен согласился и стал агентом. Но у меня есть вопрос. В тот момент Хардиджен уже был агентом американской разведки?

– Нет, – сказал Бутби и улыбнулся. – Не забывайте, что все это происходило в самом начале игры, в 1937 году. Американцы тогда были ужасно неискушенными. Хотя они знали, что абвер активно действует в Соединенных Штатах, особенно в Нью-Йорке. Годом раньше в портфеле шпиона абвера Николауса Риттера из страны уплыли чертежи бомбардировочного прицела фирмы «Норден». Рузвельт приказал Гуверу принять меры против шпионажа. В 1939 году Хардиджена сфотографировали во время встречи в Нью-Йорке с известным агентом абвера. Еще через два месяца его застукали с другим агентом абвера в Панама-сити. Гувер хотел арестовать его и отдать под суд. Мой бог, американцы были тогда совершенными новичками в игре. К счастью, к тому времени в Нью-Йорке появилось представительство МИ-6. Они вмешались и убедили Гувера, что Хардиджен, оставаясь на свободе, будет куда полезнее для игры. Если же его упрячут за решетку, это принесет только вред.

– Так кто же его вел: мы или американцы?

– Это с самого начала был совместный проект. Через Хардиджена мы направляли немцам непрерывный поток превосходных, умопомрачительных материалов. Акции Хардиджена в Берлине взлетели до потолка. Тем временем мы тщательнейшим образом изучали все подробности жизни Уолкера Хардиджена, включая его отношения с семейством Лаутербахов и с блестящим инженером по имени Питер Джордан.

– И в 1943 году, когда было принято решение о проведении высадки войск в Нормандии с помощью искусственной гавани, британские и американские разведчики обратились к Питеру Джордану с просьбой взяться за это дело.

– Да. Если уж быть точными, то в октябре сорок третьего.

– Его кандидатура оказалась идеальной для всего плана, – сказан Вайкери. – Это был инженер как раз такого сорта, какой необходим для столь крупного проекта. Он был широко известен и пользовался большим уважением в своей области. Все нацисты, я думаю, сразу кинулись в библиотеки, чтобы прочитать о его достижениях. Смерть жены повысила его уязвимость. Значит, в конце 1943 года вы направили Хардиджена на встречу с контролирующим офицером абвера, чтобы тот рассказал о Питере Джордане. И много ли вы тогда им сообщили?

– Только то, что Джордан участвует в работе над большим строительным проектом, связанным с вторжением. Мы также намекнули на его «уязвимость», как вы выразились. Абвер проглотил наживку. Мюллер выложил ее Канарису, и Канарис передал Фогелю.

– Выходит, что это было всего лишь сложной интригой, направленной на то, чтобы всучить абверу фальшивые сведения. А Питер Джордан оказался тем самым хрестоматийным козленком, которого привязывают в джунглях, чтобы приманить тигра.

– Совершенно верно. Первые документы, связанные с проектом, были специально сделаны неоднозначными. Они предоставляли возможность для различных интерпретаций и дебатов. Элементы «Фениксы» могли быть и деталями искусственной гавани, и плавучими островами для размещения зенитных батарей. Мы хотели, чтобы они заспорили, передрались, вцепились друг другу в глотки. Помните, что говорил ваш Сун-цзу?

– «Смутить, развратить, посеять внутренние разногласия среди предводителей врага...»

– Совершенно верно. Мы рассчитывали усилить трения между СД и абвером. При этом мы не хотели слишком уж облегчать их задачи. Постепенно документы операции «Литавры» кусочек за кусочком проясняли картину, а ведь эту картину разворачивали перед Гитлером лично.

– Но зачем были нужны такие большие хлопоты? Почему нельзя было просто использовать одного из тех агентов, которые уже работали на нас? Или одного из фиктивных агентов? Зачем понадобился живой инженер? Ведь вполне можно было обойтись тряпичной куклой.

– По двум причинам, – с готовностью отозвался Бутби. – Во-первых, это было бы слишком легко. Мы хотели заставить их хорошенько потрудиться. Нужно было исподволь подталкивать их мысли в определенном направлении. Мы хотели, чтобы они не сомневались в том, что сами приняли решение начать разработку Джордана. Вы же знаете главную мантру «двойного креста»: то, что слишком легко дается, может быть с той же легкостью отвергнуто. Поэтому была выстроена длинная цепь, по которой, звено за звеном, и шла запушенная нами информация: от Хардиджена к Мюллеру, от Мюллера к Канарису, от Канариса к Фогелю и от Фогеля к Кэтрин Блэйк.

– Впечатляет, – признался Вайкери. – А какова же вторая причина?

– Вторая причина состоит в том, что мы в конце 1943 года узнали, что переловили не всех немецких шпионов, работавших в Великобритании. Мы узнали о существовании Курта Фогеля, узнали о его сети и узнали, что один из его агентов – женщина. Но перед нами стояла серьезная проблема. Фогель предпринимал такие меры предосторожности, внедряя к нам своих агентов, что мы не могли не только накрыть их, но даже определить их местонахождение. Вы ведь помните, что нам нужно было раскочегарить на полные обороты операцию «Конвой» и обрушить на немцев целую лавину дезинформации. Но мы не могли чувствовать себя спокойно, зная о том, что в стране продолжают работу неизвестные нам агенты. Было необходимо выявить всех до единого. В противном случае у нас не было бы уверенности, что немцы не будут получать сведений, противоречащих целям «Конвоя».

– Как вы узнали о сети Фогеля?

– Нам о ней сообщили.

– Кто же?

Бутби сделал несколько шагов молча, с величайшим любопытством рассматривая испачканные грязью носки своих сапог.

– Нам сообщил об этой сети адмирал Вильгельм Канарис, – сказал он наконец.

– Канарис?!

– Естественно, через одного из своих эмиссаров. Это было в сорок третьем, в конце лета. Возможно, это вас сильно удивит, но Канарис был одним из предводителей Schwarze Kapelle. Он хотел получить от Мензайса и Интеллидженс Сервис поддержку, чтобы свергнуть Гитлера и закончить войну. В знак своей доброй воли он сообщил Мензайсу о существовании сети Фогеля. Мензайс проинформировал об этом Службу безопасности, и уже вместе мы придумали схему «Литавры».

– Начальник разведки Гитлера – предатель. Замечательно. И вы, естественно, все это знали. Знали уже тогда, когда меня назначили вести это дело. Та ваша речь о предстоящем вторжении и планах дезинформации... Она была заблаговременно подготовлена для того, чтобы гарантировать мою слепую лояльность. Дать мне дополнительную мотивацию и сориентировать в нужном вам направлении.

– Да, боюсь, что так.

– Выходит, у операции было две цели: обмануть их насчет целей «Шелковицы» и одновременно вытащить на свет божий агентов Фогеля, чтобы мы могли их нейтрализовать.

– Да, – согласился Бутби. – Была еще и третья цель: подбросить Канарису хороший материал, чтобы его не потащили на плаху. Нам меньше всего было нужно, чтобы разведка перешла в руки Шелленберга и Гиммлера. Ведь абвер был полностью парализован, и его работа фактически направлялась нами. Мы знали, что, если организацию возглавит Шелленберг, он прежде всего займется проверкой всего, что делал Канарис. Но тут мы, увы, оплошали. Канариса сбросили, и Шелленберг наконец-то подчинил себе абвер.

– Если так, то почему же операции «двойной крест» и «Конвой» не пошли прахом с падением Канариса?

– О, Шелленберга куда больше интересовало наведение порядка в своей новой империи, чем засылка в Англию новых агентов. Он был занят организационными перестановками, реорганизацией отделов, изучением личных дел сотрудников и тому подобными вещами. За пределами страны он сместил, а в значительной части уничтожил опытных офицеров разведки, верных Канарису, и заменял их неопытными ищейками, преданными национал-социалистической партии и СС. Тем временем офицеры-оперативники в штабе абвера шли на все, чтобы доказать, что агенты, действующие в Великобритании, живы, здоровы, свободны и поставляют подлинную информацию. Причина проста: это был для них вопрос жизни и смерти. Если бы они признались, что их агенты работают на противника, то отправились бы с первым поездом на восток. Или куда похуже.

Некоторое время они шли молча. Вайкери поспешно приводил в порядок всю новую для него информацию. У него кружилась голова. У него возникла тысяча вопросов, и он боялся, что Бутби в любую секунду может замкнуться и оборвать этот разговор. Поэтому он выстроил вопросы в порядке важности, обуздав свои кипящие эмоции. На солнце набежало облако, и сразу сделалось прохладно.

– И это сработало? – спросил он.

– Да, причем блестяще.

– А как же радиовыступление лорда Гав-Гав? – Вайкери слышал его своими ушами, сидя в гостиной дома Матильды, и от того, что он тогда услышал, его кинуло в дрожь. «Мы точно знаем, для чего вам нужны эти бетонные коробки. Вы думаете, что вам удастся затопить их у наших берегов и напасть на нас. Что ж, мы хотим помочь вам, парни...»

– Оно вызвало панику в Верховном командовании союзников. По крайней мере, так это выглядело, – самодовольно добавил Бутби. – Лишь очень узкому кругу офицеров было известно о дезинформационной операции «Литавры», и они поняли, что это всего лишь заключительный акт нашего спектакля. Эйзенхауэр телеграфировал в Вашингтон и попросил прислать пятьдесят конвойных судов, чтобы спасать команды в том случае, если наши «Шелковицы» будут потоплены во время переправы через Канал. Мы удостоверились в том, что немцы знают об этом. Тэйт, наш двойной агент с фиктивным источником в ГШСЭС, передал информацию о запросе Эйзенхауэра своему диспетчеру из абвера. Через несколько дней японский посол совершил поездку по побережью Франции, осматривая сооружения береговой обороны, и имел беседу с Рундштедтом. Рундштедт рассказал ему о «Шелковице» и объяснил, что агент абвера, дескать, выяснил, что это плавучие зенитные дивизионы. Посол переслал эту информацию своему правительству в Токио. Эта радиограмма, как и все остальные сообщения японского посольства, была перехвачена и расшифрована. И тогда мы узнали точно, что наши «Литавры» гремят вовсю.

– Кто руководил всей операцией?

– МИ-6, естественно. Они ее задумали, они ее начали, и у нас не было никаких оснований пытаться вырвать ее у них.

– Кто знал о ней в отделе?

– Я, генеральный и Мастермэн из Комитета «двойного креста».

– А кто занимался координацией?

Бутби посмотрел на Вайкери:

– Брум, конечно.

– Кто такой Брум?

– Брум это Брум, Альфред.

– Но есть все-таки еще одна вещь, которую я никак не пойму. Зачем нужно было обманывать собственного сотрудника?

Бутби чуть заметно улыбнулся, словно его встревожило какое-то давнее, не слишком приятное воспоминание. Пара фазанов взметнулась из-под живой изгороди и устремилась поперек оловянно-серого неба. Бутби остановился и уставился на облака.