Текст книги "Неожиданная смерть"

Автор книги: Делл Шеннон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 4

К половине пятого все постепенно начало приходить в порядок: тело увезли, свидетели давали показания, записаны фамилии и адреса, и Мендозе вся эта обычная процедура уже наскучила. Тянуться она будет еще долго. Он оставил Хакетта и Паллисера и срочно вызванных на помощь Грейса и Пигготта заканчивать, а сам вернулся в управление.

Его все так же тревожила блондинка. И они еще ни черта не сделали – naturalmente[24]24
  Естественно (исп.).


[Закрыть], они были в полной уверенности, что о ней вот-вот кто-нибудь заявит, и чертовски странно, что никто этого не сделал. И пусть они занимались другими делами, но все равно должны были что-нибудь предпринять по делу блондинки. Сегодня утром он попросил, чтобы в лаборатории сделали несколько копий снимка ее лица крупным планом. Теперь он пошел узнать, готовы ли фотографии.

– Только-только закончил. Хотите взглянуть? – Скарн вышел и вернулся с глянцевым снимком размером 5x7. – Конечно, не скажу, чтобы уж очень удачное фото. Мертвецы на фотографиях редко хорошо выходят. Но думаю, что любой, ее знавший, признает и здесь.

Мендоза тоже ее узнал. Очень четкий снимок, сделанный анфас. Запоминающаяся блондинка – классические тонкие черты лица, бесподобно уложенные волосы до плеч… Он поблагодарил Скарна, затем вернулся к «феррари» и поехал в Беверли-Хиллз.

«Джина, Беверли-Хиллз, Калиф» – это было почти все, что они знали о блондинке: ярлычок на ее вечернем платье из зеленого кружева. Не считая, разумеется, вскоре ожидаемого заявления об исчезновении.

Это был небольшой, но по виду чрезвычайно дорогой магазин, с отделанным черным мрамором фасадом, с дверьми зеркального стекла, на Беверли-драйв. Мендоза поставил машину на стоянку и вернулся. Не теряясь в окружении дорогостоящих предметов, он не почувствовал трепета и в роскошной обстановке Джины. На полу лежал ковер, в котором нога утопала по щиколотку, стояли несколько витрин, одно вечернее платье было небрежно наброшено на спинку кресла – подлинного – времен Регентства; вся прочая одежда, предназначенная для продажи, очевидно, помещалась за малозаметной двустворчатой дверью в задней части магазина.

Через полминуты из двери вышла стройная седовласая женщина в изящном костюме серого шелка и невозмутимо спросила;

– Чем могу служить?

Царственная, с тщательно уложенными седыми волосами, очень умеренно подкрашенная, с нежным голосом истинной леди. Ни искры удивления не промелькнуло в ее глазах, когда вместо женщины-клиентки она увидела щегольски одетого Мендозу.

Он предъявил значок;

– Лейтенант Мендоза, лос-анджелесское управление полиции. Мы пытаемся разузнать об этой девушке, миссис…

– Миссис Пивер, – сказала она. На значок она взглянула с удивлением. А Мендоза едва удержался, чтобы не повторить недоверчиво имя; хозяйка магазина больше всего была похожа на престарелую герцогиню[25]25
  Ее простонародная фамилия разительно контрастирует с внешностью (прим. перев.).


[Закрыть].

– Скажите, пожалуйста, вы ее знали? – он подал ей фотографию.

– Почему я должна ее знать?

– Почему… да. На ней было платье, купленное в вашем магазине.

Миссис Пивер, иначе Джина, удивленно моргнула. Взглянула на снимок. Сдвинула брови.

– Нет, – проговорила она медленно, – я не знаю, кто она такая. К сожалению. Я… подождите-ка… я ее видела. Не сомневаюсь, видела – где-то. Она… это не очень хороший снимок, правда? То есть достаточно четкий, но…

– Мертвецы редко выходят на снимках хорошо, – рассеянно отозвался Мендоза. – Вы ее видели? Здесь?

Миссис Пивер задохнулась от изумления:

– Она мертва?

– Вы видели ее здесь? Но не знаете ее имени?

Она снова поглядела на снимок:

– Я не уверена, что здесь, но где-то видела. Пусть даже всего один раз. Но нет, имени ее не знаю.

– Что ж, спасибо. Значит, она здесь что-то покупала раз или два. Она не была одной из ваших постоянных покупательниц… – У него шевельнулась смутная мысль. – У вас есть еще работники – кто обслуживает покупателей, кроме вас самой?

– Флоренс. Да. Моя племянница, магазин принадлежит нам обеим. Больше никого.

– Если она здесь, могу ли я с ней поговорить?

– Да, конечно, – ответила миссис Пивер. Она открыла дверь и позвала, и на зов вышла молодая женщина, высокая, худая, в веснушках, с жизнерадостным выражением на лице, через руку у нее был перекинут джемпер с нашитыми блестками.

– Знаете, он в самом деле порван, – заговорила она миролюбиво. – И она это тоже знала. Решила обменять на другой цвет! Покупает себе тридцать восьмой размер, когда ей нужен сорок второй! Если… ой, извините, я не знала, что здесь кто-то есть, – она с любопытством посмотрела на Мендозу,

– Полиция, – сказала миссис Пивер. – Вот эта девушка. Она мертва, и он говорит, что на ней было наше платье, Фло. Представь себе.

– Ой, правда? – Флоренс затрепетала. Мендоза подал ей фотографию. – Эта. Да, я ее обслуживала.

– Значит, вот как я с ней встречалась, – заметила миссис Пивер.

– Когда, мисс…

– Пивер, – сказала Флоренс. – Это было… дайте подумать…, около двух недель назад. К сожалению, точнее вспомнить не могу.

– Вы не знаете ее имени?

– Понимаете, я ее поэтому и помню. То есть я бы ее и так смутно признала, но помню, что это было здесь, потому что она платила наличными. Так необычно, понимаете. Практически все выписывают чек или имеют у нас счет.

Мендоза подозревал что-то в этом роде.

– Она купила еще что-нибудь, кроме платья? Она покупала платье?

– Да, – ответила Флоренс. – Она купила вечернее платье из зеленого кружева и – еще одна причина, почему я ее запомнила, – черный бархатный жакет, который у нас сто лет провисел. В общем вышло – весь счет – больше трехсот долларов. И она оплатила наличными.

– Понимаю, – сказал Мендоза. – Большое спасибо. Вы не припомните, она когда-либо бывала здесь до того?

– Нет. А вот что я еще о ней помню – у нее на левой руке был каменище. На безымянном пальце. Ей-богу. Никогда не видела такого огромного бриллианта. Четыре или пять каратов.

– Да что вы говорите! – воскликнул Мендоза.

– Да, точно-точно, – ответила Флоренс.

Мендоза возвращался домой, рассуждая сам с собой о блондинке.

– Говорю тебе, – сказал он Элисон, – о ней должны были заявить. Такая девушка. Чья-то любимица. Теперь мы знаем, кто-то осыпал ее драгоценностями. Какого черта о ней молчат?

– Все думают, что она в Акапулько, – Элисон налила ему кофе.

– Ну, пожалуй, могло бы быть и так. Однако…

– Я услышала в новостях о том самоубийстве. Не понимаю, как люди могут это делать таким образом. Так много способов попроще.

– Я думаю, – сказал Мендоза, – его занесло внезапно, прямо там, на восьмом этаже, и – acabamiento![26]26
  Конец! (исп.).


[Закрыть] Самый доступный путь. Грязи, конечно, много. Наверное, Боб с Ником до сих пор еще бумаги пишут… Но эта блондинка…

– Что-нибудь в конце концов обнаружится, – сказала Элисон. – Из Акапулько не будет открыток, и кто-нибудь забеспокоится. Как тебе нравится суфле? Новый рецепт, который мне дала Анджела.

– Да, очень вкусно, – рассеянно отозвался Мендоза.

Хакетт приехал домой, передав бумажную работу Шенке и Галеано, и сказал Анджеле, что в определенных обстоятельствах он мог бы покончить жизнь самоубийством, но только не таким образом.

– У меня темнеет в глазах на верхней ступеньке лестницы.

– Я слышала об этом в выпуске новостей, – отозвалась Анджела, что-то помешивая на плите. – Я бы тоже не смогла. Но тебе все же придется достать лестницу, Арт. В ванной перегорела лампочка. Ты сможешь до нее дотянуться с нижней ступеньки, – добавила она ободряюще. Он принюхался к тому, что она помешивала. – Это не для тебя. Голландский соус – слишком много калорий.

– Вот черт, – сказал Хакетт. Но завтра у него выходной – пожалуй, стоит подстричь газон. Если не будет дождя. На прошлой неделе он не смог этим заняться, потому что лило как из ведра.

Пигготт пообедал в кафе на Хилл-стрит, заехал домой, принял душ и надел чистую рубашку. В восемь часов он приехал в церковь – он пел в хоре – и в дверях встретился с той милой девушкой, Пруденс Рассел.

– Мэтт, я как раз думала, придешь ли ты. Я слышала об этом ужасном самоубийстве…

– И десять к одному, что ночная смена все еще печатает отчет, – сказал Пигготт, – Знаешь, Пруденс, я могу понять, когда кончаешь с собой, если ты неизлечимо болен, или, например… ну… чтобы не выдать врагу под пыткой сведения, что-нибудь такое… но сделать это так – нет. У меня голова кружится, как об этом подумаю. – Однако он ей улыбнулся: Пруденс была хорошенькой. Только в наше время, когда творятся подобные вещи, когда дьявол неотступно бродит вокруг, строя козни, задумаешься, разумно ли жениться, заводить детей, И всерьез задумаешься.

Утро четверга. Хакетт выходной, Паллисер и Грейс первыми появились в отделе; позвонили из больницы, просили прислать полицейских – некий доктор Гудхарт. Они поехали.

Эта ночь была спокойной: что касается отдела по расследованию убийств, только удар ножом на Роу. Вслед за Мендозой подъехали Хиггинс, Ландерс, Глас-сер, Пигготт. Из лаборатории пришел отчет по делу Дарли. Они сняли кое-какие отпечатки в доме и отослали в картотеку, примерно к этому сводилась вся суть. Заключение о вскрытии Дарли тоже поступило, и оно сообщало еще меньше. Ее забили до смерти: причиной смерти послужил удар по голове. Она боролась с нападавшим: под ногтями были обнаружены соскобы кожи и волосы. Волосы светло-коричневого цвета, кожа белого человека.

– Проклятье, – Мендоза подтолкнул оба листа Пигготту. – Пойди опроси ее родственников, не ссорилась ли она недавно с кем-нибудь. С ними. И так далее. Возможно, ты ничего не найдешь, но мы должны искать.

Пигготт направился к двери, читая заключение о вскрытии и бормоча что-то нелестное о существующем порядке расследования.

Поступил второй вызов: тело в меблированных комнатах на Темпл. Патрульные полагают, естественная смерть, – старик. Ландерс поехал взглянуть.

– Эта блондинка, – обратился Мендоза к Хиггинсу. – Джордж, нам нужно наконец что-то предпринять. Я… Джордж!

– Что? – вздрогнув, Хиггинс очнулся.

– Клянусь Господом, – сказал Мендоза, – это хуже, чем когда она только что за тебя вышла! Я говорю, эта блондинка. Мы должны искать. Я кое-что узнал – не слишком много – в том магазине готового платья. – Он рассказал. – Теперь пора разослать ее фото во все газеты.

– Да. Очевидно, пора. Хочешь, чтобы я этим занялся?

– Por favor[27]27
  Будь любезен (исп.).


[Закрыть].

В полдевятого Паллисер и Грейс прибыли в городскую больницу, спросили доктора Гудхарта, и вскоре их провели к нему в крошечную комнатушку. Гудхарт был высокий, худощавый, лет под шестьдесят, с гривой седых волос и усталыми голубыми глазами, в очках с роговой оправой. Сотрудники отдела по расследованию убийств представились.

– Вы что-то подозреваете доктор? – спросил Паллисер.

– Ну, не совсем – мы, конечно, произведем вскрытие… и будем надеяться, нам удастся вытащить остальных, хотя не очень-то на это похоже, но все же это внезапная смерть, ваша область, и к тому же нам надо найти родителей, – ответил Гудхарт.

– Родителей? – переспросил Грейс.

– Да. Пятеро ребятишек, старшему семь, младшему шесть месяцев. Мы знаем только фамилию, Йокум. Умер самый маленький. Остальные в очень тяжелом состоянии. Мы полагаем, одна из форм ботулизма, хотя, как я сказал, мы произведем вскрытие. Очевидно, их обнаружила соседка и вызвала «скорую». У меня здесь адрес… – он передал Паллисеру листок бумаги. – Мы были слишком заняты, чтобы разыскивать родителей, но решили, что вам следует знать.

– Гм, – сказал Грейс. – Угол Двадцатой и Комптон. Ребятишки цветные, доктор?

– Да, – ответил Гудхарт. – Я бы не поручился, что кто-то из них выкарабкается. Полагаю, соседи должны были сообщить родителям, когда те вернулись домой, но они до сих пор не объявились.

– Пищевое отравление? – спросил Паллисер.

– Да.

– Хорошо, доктор, разберемся, – сказал Грейс.

– Угол Двадцатой и Комптон, – произнес Паллисер, усаживаясь в синюю гоночную малютку Грейса, «элву». – Там, как и везде, люди бывают самые разные. Хорошие, плохие и равнодушные. Но кое-кто из равнодушных…

– …может быть чрезвычайно равнодушным, – договорил Грейс. – Посмотрим, что там.

По указанному адресу находился маленький красный дом, стоящий на участке голой земли: никаких признаков того, что здесь когда-нибудь пытались выращивать траву или цветы. Дом был пуст, и они позвонили в дверь соседнего дома, где у переднего крыльца пробивалась робкая трава. Дверь открыла пухлая негритянка в аккуратном розовом домашнем платье. Они представились. Женщина с любопытством взглянула на Грейса, на значки, снова на Грейса – безукоризненно одетого, с аккуратно подстриженными усами Джейсона Грейса.

– Мы насчет детей, миссис… детей Йокумов. Самый маленький умер, и мы хотели бы узнать…

Ее лицо болезненно исказилось:

– Это просто ужасно. Ужасно! Какое несчастье. Я не… мы их совсем не знаем, они сняли дом рядом всего недели две назад. Я о них ничего не могу рассказать. Мистер и миссис Йокум, просто молодые люди. Они сезонники, вот и все, что я знаю.

– Сезонники? – переспросил Грейс. – А, вы имеете в виду, сезонные рабочие на ферме?

– Точно, сэр. Он сказал Сэму – моему мужу – они редко приезжают в город, когда не сезон работать. Все, что я знаю. Ой, вот ужас-то с маленьким. Отравленная пища, да? Понимаете, миссис Йокум приходит ко мне вчера и говорит, не присмотрю ли я за детишками, а то ей надо в магазин или куда-то, а раз я все равно дома, то что ж не присмотреть, я говорю, конечно. Детишки вели себя тихо – сидели дома, когда дождь, – она перевела взгляд с одного на другого, двое сотрудников отдела по расследованию убийств, белый и негр. – Она сказала, оставила им завтрак. Но вот уже пять, шесть часов, а ее все нет, и его нет, и я говорю Сэму, надо бы их опять покормить. Он ужасно рассердился. У нас у самих-то немного, чтоб еще чужих детей кормить. Сэм, он работает уборщиком в школе. Но детишек нужно накормить.

– Да, миссис…

– Мейсон, я миссис Мейсон. И вот иду я туда, и – Господи Боже! Это было ужасно. Они все лежали, и им было так плохо: моя мама называла это кровавым поносом, и их еще рвало – они лежали и стонали, бедняжки, и я вижу, им сейчас же нужен доктор, бегу домой сказать Сэму, а он – в аптеку, вызывать «скорую». Вот все, что я могу рассказать.

– Йокумы домой еще не вернулись?

– Нет, сэр. Я смотрела и попросила миссис Картер, которая живет с другой стороны, тоже смотреть – должны же они узнать про своих детишек, – но они не вернулись. Пока еще.

– Что ж, спасибо большое, – сказал Грейс. – У них есть машина?

– Да, сэр, старая такая. «Форд» или что-то в этом роде – старая черная машина.

Грейс записал на карточке телефонный номер отдела и подал ей.

– Когда Йокумы вернутся, миссис Мейсон, пожалуйста, позвоните по этому номеру и сообщите нам.

Впрочем, возможно, это вовсе и не нужно: когда Йокумы приедут и узнают, что их дети в больнице, они появятся там.

В подобных районах такие ситуации не столь уж редки или необычны. Предполагается, что дети рано должны взрослеть и заботиться о себе сами. Задержавшись по какой-либо из множества причин, Йокумы – странствующие сезонные рабочие, – вероятно, не стали бы особенно о них беспокоиться. Со временем они вернутся.

Паллисер и Грейс подошли к соседнему дому и обнаружили, что дверь не заперта. За раскрытой дверью дома миссис Мейсон они видели довольно убогую, но аккуратную и чистую гостиную: пару обитых материей кресел, тонкий старый половик, маленький переносной телевизор, кушетку цвета электрик с дешевеньким пейзажем над ней. За этой же дверью они увидели вопиющую нищету.

Всю мебель крошечной гостиной составляли заляпанный матрас на полу да пара складных стульев, на одном из которых лежало ярко-красное шерстяное женское пальто. В доме стоял отвратительный запах, и везде была неимоверная грязь.

По узкому коридору они прошли мимо спальни, тоже пустой, за исключением тюфяка на полу, в кухню. Там была допотопная газовая плита, покрытая коркой многолетней грязи, и на конфорке – большая эмалированная кастрюля. Еще в кухне стояли стол и два стула; пятна кровавой рвоты виднелись по всему полу и на крошечном заднем крыльце. Из кастрюли тоже доносился дурной запах.

– Доктор не сказал, есть ли у него образцы того, что они ели, но думаю, что нет, – их привезла «скорая», – сказал Грейс, принюхавшись и вздыхая. – Господи всемогущий. Пожалуй, следует вызвать лабораторию, пусть возьмут образцы. Это явно все, что у них было из еды, – я больше ничего не вижу.

Они поглядели. В буфетах было почти пусто: кукурузная мука, сухое молоко, сахар, нераспечатанная коробка овсяного печенья, пачка крекеров, консервированный суп. Грейс заглянул в кастрюлю:

– По-моему, кукурузная каша. Знаешь, Джон, это странно.

– То есть?

– Кочующие сельскохозяйственные рабочие, – пояснил Грейс, – следуют за урожаем. Порой приезжают в город, когда не сезон. Стоит страшный крик о том, что их эксплуатируют и мало платят, но я как-то раз слышал настоящие цифры – разговаривал с одним из них. Парень, который случайно насмерть сбил пьяного. В сущности-то, Джон, эти люди зарабатывают чертовски неплохие деньги. От двадцати долларов в день. Достаточно, чтобы жить припеваючи, когда негде собирать урожай.

– Вот как?

– Совершенно точно. Конечно, -. продолжал Грейс, оглядываясь, – они тоже бывают самые разные, верно? Большинство из них – как и везде – обычные честные граждане. А некоторые – нет. Тратят все на выпивку, одежду, азартные игры… Ладно. Надо вызвать лабораторию. Чертовы бедолаги – детишки.

Берта Хоффман, по вторникам и четвергам убиравшая в доме Мендозы, по-прежнему досадовала на миссис Спенсер. Как и всем прочим, справедливо полагала она, миссис Спенсер следует помнить о том, что она должна платить за услуги, что у нее дом и дети и миссис Спенсер задолжала ей больше двадцати долларов.

В тот день она мыла окна в гостиной миссис Мендозы, время от времени отгоняя то кошек миссис Мендозы, то эту огромную псину, которой они только что обзавелись, – Берта сама держала, как она называла, «немскую овчарку» Фрица (вот уж не стала бы заводить собаку вроде этого Седрика: расчесывай его каждый день) – и поглядывала на дом Спенсеров через дорогу. Без четверти четыре появился старший мальчишка Спенсеров, Джим, и вошел в дом. Берта бросила тряпку на газету, торопливо вытерла руки, поспешила туда и позвонила…

– Твоя мать действительно не оставляла для меня деньги?

– Ну, это самое… нет, к сожалению, миссис Хоффман, – ответил мальчик. – Ну, то есть, что я могу сказать? Наверно, они так спешили и все такое – что бабушка заболела, – и она просто не подумала, забыла.

– Это выглядит странно, – сказала Берта. – Она обычно очень точна. Ты от них что-нибудь слышал?

– Ага, вчера пришли две открытки. Я так понимаю, бабушке еще очень плохо.

– Ну что ж… – Берта пошла обратно через улицу. Недовольство ее не утихло, и, придя на кухню за горячей водой, она сказала об этом миссис Мак-Таг-гарт. – Не то чтобы я не знала, как это бывает, когда вдруг кто-то из родных заболеет, но она всегда была аккуратна.

– Милая женщина, – миссис Мак-Таггарт приглядывала за близнецами, игравшими на заднем дворе, и одновременно делала свое фирменное песочное печенье. – Но ей пришлось уехать из-за внезапной болезни – вам придется просто с этим примириться. Пока они не вернутся домой.

– Я понятия не имею, куда они отправились. Или хотя бы на сколько. И это тоже выглядит странно…

Когда Хиггинс, уладив дело с газетами – они обещали напечатать снимок блондинки в ближайших выпусках, – вернулся в отдел, ему пришлось немедленно уехать по последнему вызову. Работа полицейского – все равно что работа по дому: конца ей нет. Все время появляется что-нибудь новое.

На этот раз был новый труп на Пекан-стрит. Соседи вызвали полицию, и, когда приехал Хиггинс, патрульные еще были там.

– Его звали Гарри Тидуэлл, – сказал один из них. – Второго, который столкнул его с крыльца, так что раскололся череп, зовут Теренс Мак-Кэй. Тидуэлл получал пособие по безработице, Мак-Кэй тоже. Они тут сидели и пили, а потом поссорились, как нам рассказывали.

– Так часто бывает, – произнес Хиггинс. «Скорая помощь» ждала, санитары стояли рядом, покуривая. – О'кэй, парни, вы тут толчетесь, чтобы загрузить его внутрь, да?

Тело Тидуэлла лежало там, где он упал, на дорожке, – его, очевидно, столкнули спиной вперед с крутого переднего крыльца. Подле ближайших домов виднелись кучки соседей, которые глазели и переговаривались. На женщине в соседнем дворе был очень откровенный алый шифоновый пеньюар и, на первый взгляд, больше ничего. «Поступай в полицию – и увидишь жизнь», – подумал Хиггинс.

Теренс Мак-Кэй был крупный волосатый мужчина около сорока лет. Он сидел на крыльце на расшатанном стуле, свесив руки между колен, над ним возвышался второй патрульный. Хиггинс прикинул, что Тидуэлл был примерно того же роста, но легче фунтов на тридцать. По другую сторону Мак-Кэя стояла женщина, недурная собой растрепа лет тридцати, с привлекательной, хоть и весьма пышной фигурой, которую плотно обтягивал голубой свитер и еще плотнее – голубая юбка. Вид у нее был одновременно воинственный, вызывающий, испуганный, сердитый и угрюмый. Хиггинс предъявил значок.

– Я не думал его убивать, – мрачно проговорил Мак-Кэй. – Я просто… я совсем не хотел…

– Слушай, фараон, – сказала женщина, – у мужа есть право защищать жену, верно? Когда кто-то оскорбляет честную девушку, ее муж имеет право…

– Хорошо, – сказал Хиггинс, – что тут произошло?

– Он просто говорил, – ответил Мак-Кэй. – Сидел себе и говорил – и вдруг оскорбил Дорис. Вот я ему и дал. Я не хотел…

Хиггинс почувствовал легкую усталость.

– Вы на пособии?

– Да. И Гарри тоже получал. А что?

– А почему тогда вы оба были тут, а не искали работу? – Глупый вопрос. Мак-Кэй посмотрел на него непонимающе.

– Да слушайте, я же заработаю от силы три пятьдесят в день, копая городские канавы. А пособие я получаю четыре двадцать. Мы просто здесь сидели. Я…

– Вместе, – Хиггинс заметил на крыльце бутылку, – с капелькой хлебной водки.

– Ага, верно. И он оскорбляет мою жену. Обзывает ее нехорошим словом. У меня есть право ударить всякого, кто оскорбляет мою жену.

– Что он сказал? – спросил Хиггинс.

– Этот парень… он сказал, что Дорис… она… – Мак-Кэй наморщил лоб, – палкрит – что-то там такое… палкритьюд… что-то вроде того… и я его ударил. У человека есть право, если кто-то скажет подобное о его жене…

– Черт возьми, еще бы! – проговорила женщина пронзительно. – Обозвать меня проституткой! Я была девушкой, когда мы обвенчались в церкви, – с какой стати…

Хиггинс поглядел на мертвого Тидуэлла, лежащего на дорожке. Тидуэлл, живущий на пособие по безработице, но чуть лучше образованный? Взахлеб читавший словари?

«Красотка[28]28
  Непереводимая игра слов: Тидуэлл назвал Дорис малоупотребительным словом «pulchritude» – красивая (англ.).


[Закрыть], – подумал Хиггинс. – Да, этого у Дорис не отнимешь». Он сказал:

– Пойдемте, мистер Мак-Кэй. Вы сможете дать показания в управлении. – Тогда и сообщим ему о его правах и прочем. Он кивнул санитарам: можно было забирать тело.

Хиггинс записал показания Мак-Кэя, отправил его в тюрьму и уже после двенадцати появился в ресторане Федерико. Десять минут спустя пришел Мендоза, и Хиггинс рассказал про Мак-Кэя. Лейтенанта история позабавила.

– Ridiculo[29]29
  Смешно (исп.).


[Закрыть], – сказал он. – Нынче это называют нарушением процесса коммуникации.

– По мне, это очень печально, Луис, – ответил Хиггинс. – Во всяком случае, фото твоей блондинки должным образом появится в газетах. Уж кто-нибудь, кто ее знает, обязательно должен откликнуться,

– Должен – главное слово, Джордж. «Ситизен» успеет опубликовать сегодня? – Из всех газет только «Ситизен» выходила днем.

– Они обещали.

– Bueno[30]30
  Хорошо (исп.).


[Закрыть].

Но так случилось, что газетам не пришлось участвовать в деле опознания блондинки.

Без пятнадцати минут три Мендозе позвонили по внутреннему телефону.

– Мендоза? Кэйри говорит. Красотка, о которой ты говорил, еще не опознана? Нет? Кажется, я могу помочь. Буду у тебя через пять минут.

Пять минут спустя Кэйри вошел в отдел по расследованию убийств в сопровождении четырех человек. Одного из них Мендоза знал: высокого, лысеющего, безупречно одетого мужчину по имени Клод Серио. Он был из ФБР. С ними вместе пришли красивый мужчина лет пятидесяти, холеный, с измученным лицом, воинственным взглядом, и миловидная женщина около сорока пяти лет, изысканно одетая, с осветленными в дорогом салоне волосами, осунувшаяся и с потрясенным выражением в голубых глазах. И еще с ними был очень рассерженный и огорченный красивый молодой человек лет двадцати пяти, также безупречно одетый, который яростно повторял:

– Я же советовал им позвонить в полицию! Я с самого начала говорил, что надо позвонить в полицию… я все время это говорил…

– Серио, – произнес Мендоза, вставая. – Что…

– И я им тоже сказал, – ответил Серио. – Черт возьми, тянули три дня. Нужно было позвонить в полицию и нам сразу же. Но когда они в конце концов – около сорока минут назад – решились-таки к нам обратиться, я, естественно, первым делом позвонил в отдел пропавших без вести, и Кэйри вспомнил, что ты ему говорил. И уж мы бы обо всем позаботились, будь это похищением – удавшимся или нет. Но Кэйри сказал, у тебя есть тело. Прошу прощения, это мистер и миссис Стэнъярд и мистер Пол Трулок.

– Похищение? – повторил Мендоза. – О чем вы?

– Я говорил им, – сказал Трулок лишенным всякого выражения голосом. – Я говорил им – но они были чертовски уверены, что это похищение: ждали письма с требованием выкупа! Господи! Когда она исчезла… просто невероятно, вот только что была – и вдруг нет. Господи, если бы у меня хватило ума позвонить в полицию тогда…