Текст книги "Неожиданная смерть"

Автор книги: Делл Шеннон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Делл Шеннон
НЕОЖИДАННАЯ СМЕРТЬ

УДИВИТЕЛЬНОГО МНОГО ЕСТЬ НА СВЕТЕ, И ВСЕХ УДИВИТЕЛЬНЕЕ – ЧЕЛОВЕК.

Софокл. «Антигона»

ГЛАВА 1

Лейтенант Луис Мендоза, служивший в отделе по расследованию убийств полицейского управления Лос-Анджелеса, вошел этим утром в офис чуть запаздывая. Кончался март, был вторник. Дел у полиции было множество, и Мендоза застал лишь сержанта Лейка у коммутатора да Глассера, который печатал отчет.

– Джордж с Артом отправились потолковать с этим Донованом, – сказал Лейк.

– Dios[1]1
  Господи (исп.).


[Закрыть], я о нем и забыл, – отозвался Мендоза.

Донована они взяли вчера. На прошлой неделе тот со своим приятелем Родериком Довером весело развлекался, стреляя в ни в чем не повинного шофера, – возможно, как следует накачавшись наркотиками. Но едва только Хакетт привез Донована, как поступило то странное дело с Эдвардом Холли, которое они начали обсуждать между собой, а Донована вообще так и не допросили; он отправился прямиком в тюрьму.

– На вашем столе свежий отчет, – добавил Лейк. Мендоза прошел в свою комнату, сел к столу и взглянул на бумагу. Отчет был подписан Шенке – и от этой маленькой странной подробности брови Мендозы взлетели вверх, и он сказал себе:

– Extrano[2]2
  Странно (исп.).


[Закрыть]. Очень удивительно.

Прошлой ночью в одиннадцать тридцать некие мистер и миссис Джон Херли самым прозаическим образом возвращались домой из кино. Они жили в четырехквартирном доме на Элмир-стрит, по другую сторону железнодорожной сортировочной станции, а гаражи помещались позади дома вдоль маленькой дорожки. Когда машина Херли свернула на нее, фары высветили лежащее тело. У самой, сказал Херли Шенке, двери его собственного гаража. Супруги Херли вызвали полицию; первой, конечно, подъехала патрульная машина, а за ней Боб Шенке. Тело, утверждал Шенке, было интересное. Труп очень красивой молодой женщины, не старше двадцати одного – двадцати двух лет, в зеленом кружевном вечернем платье. Никаких повреждений, никаких драгоценностей, кошелька тоже нет. Просто красивая блондинка, лежащая мертвой на дорожке. Санитары сказали, что у нее сломаны шейные позвонки. «Очевидно, – писал Шенке, – погибшая жила не здесь. Судя по платью, она скорее из Беверли-Хиллз», – и это было в отчете, который читал Мендоза. «Чета Херли – обыкновенные горожане среднего возраста, он – государственный чиновник. Ранее служил в национальной гвардии. Все дело выглядит непростой загадкой – желаю вам повеселиться, когда будете расследовать».

Любопытство Мендозы привело его вниз, в морг. Блондинка и впрямь была красива. Двадцать – двадцать два года, тонкие черты лица, чистая белая кожа, большие голубые глаза, волосы от природы светлые, длиной до плеч, очень ухожены. Ни единого, как говорилось в отчете, повреждения на теле, кроме двух темных синяков на нежной шее.

– Посмотрим-ка ее одежду, – с интересом сказал Мендоза. Служитель принес ее. Инстинкт Шенке его не подвел: на вечернем платье из зеленых кружев ярлычок магазина Джины в Беверли-Хиллз – очень дорогого магазина. Белье: белый кружевной бюстгальтер, нейлоновые кружевные трусики, пояс с резинками и тончайшие чулки «паутинка» – все дорогое. Черные туфли-лодочки на высоком каблуке также имеют соответствующий ярлычок, размер четыре с половиной. Девушка была миниатюрной: пять футов роста, сто фунтов веса. На руках никаких свидетельств того, что она боролась с нападавшим: ногти не обломаны, скромный, с розовым отливом, лак не поврежден.

– Muy extrano[3]3
  Очень странно (исп.).


[Закрыть], – проговорил Мендоза. – Кто же она такая и как оказалась мертвой на Элмира-стрит?

– Мне платят, чтобы я тут до похорон за ними приглядывал, – угрюмо ответил служитель. – Вы все посмотрели, что хотели?

– Пока да, – Мендоза вернулся к себе и распорядился, чтобы Лейк соединил его с отделом регистрации пропавших без вести.

– Кэйри? Мендоза говорит. Наш последний труп… – он подробно описал девушку. – Кто-нибудь о ней звонил?

– Нет, – ответил лейтенант. – Я бы такую запомнил. О ней никто не заявлял.

– Опять же странно. Судя по виду, ее сразу должны были хватиться. Она была… м-м… такая ухоженная. Изнеженная. Чья-то любимица.

– Ладно, если что-то о ней услышим, я тебе сообщу, – пообещал Кэйри.

– Ага, спасибо, – Мендоза положил трубку, рассеянно поглаживая усы.

– Я забыл сказать, – в комнату заглянул Лейк. – Том поехал за этим самым Милнером: позвонил осведомитель, сказал, он в каком-то кабаке на Роу.

– Мгм, – отозвался Мендоза. Вот как. Матерый громила с длинным послужным списком, который, несомненно, и убил того продавца винного магазина в прошлом месяце. Славно, что к нему подобрались.

– А Мэтт уехал по новому вызову.

– Мгм, – снова промычал Мендоза. – Что там?

– Мертвая старуха – найдена в собственной кухне. Кортес-стрит. Ее обнаружила невестка.

Не очень-то много, конечно. Поживем – увидим. Блондинка куда интереснее. Ночью у нее, разумеется, взяли отпечатки и отправили в свою картотеку и фэбээровцам в Вашингтон. В ФБР тьма отпечатков не одних только преступников, но также и вполне достойных граждан; быть может, у них найдутся и ее пальчики.

Возможно, эта маленькая загадка вскоре разъяснится; однако у Мендозы появилось предчувствие, что, возможно, и нет.

У Паллисера и Грейса во вторник был выходной.

Мендозе вспомнилось то чрезвычайно странное дело, с которым они покончили накануне; это было нечто! Теперь у них на руках опять есть кое-что – как обычно. В центральном отделе по расследованию убийств Лос-Анджелеса никогда не сидели сложа руки.

Снова заглянул Лейк.

– Пришел Джон Холли, – сказал он. – Хочет вас видеть.

– Что за… Ах да. Но мы еще даже не получили заключение о вскрытии – Бэйнбридж занят; я не знаю, что ему сказать.

Отец Джона Холли – это, конечно, еще одна закавыка. Эдвард Холли, уже за пятьдесят, администратор супермаркета, быстро теряющий зрение. Он никогда не выходил из дома ночью. Снимал маленькую квартирку окнами на задний двор на Кросби-лейн. В воскресенье утром найден мертвым в квартале от своего дома, на парадном крыльце пожилой вдовы, которая никогда раньше его не встречала.

– Ну ладно, я с ним поговорю, – сказал Мендоза. – Давай его, Джимми.

Джон Холли оказался худым молодым человеком в довольно поношенной одежде. Он работал бухгалтером в небольшой брокерской конторе. Холли сумрачно посмотрел на Мендозу и заговорил:

– Но я просто не могу этого понять. Никак не могу. Отец был такой… такой размеренный во всем. Я хочу сказать, держался определенного распорядка и все такое. Он никогда не выходил из дома как стемнеет, поскольку зрение у него быстро падало. Ему вскоре пришлось бы оставить работу – я говорил это другому детективу. И я…

– Вы сказали, из квартиры ничего не пропало? Детектив Ландерс просил вас посмотреть.

– Да. Я помню. Ничего. Он собирался… собирался переезжать к нам… к нам с Бонни… Бонни – это моя жена, она была ужасно к нему привязана… мы хотели о нем заботиться… переехать в квартиру побольше… он уже продал кое-что из мебели. Понимаете, моя мать умерла лет десять назад, и он… но у него не было каких-то особых денег или ценностей… и если это был просто грабитель, то как же отец оказался за целый квартал от дома? Я…

Если вдуматься, то это действительно маленькая интересная загадка. Почему он там оказался? И, разумеется, еще более странно то, что при нем оставался бумажник – ив нем пятьдесят шесть долларов.

– Мы должны сегодня получить заключение о вскрытии, мистер Холли, – произнес Мендоза. – Это нам кое-что скажет.

– Я просто не могу понять, – с несчастным видом повторил Холли. – Я подумал, а вдруг вы что-нибудь узнали. Ну что ж, спасибо, – он поднялся.

Едва он скрылся за дверью, вошли Хакетт и Хиггинс, два здоровяка, в присутствии которых комната всегда казалась крошечной.

– Так вот, Донован – совершенная копия Довера, – раздраженно начал Хакетт, – только он не был накиренным, когда мы его привезли. Чертов легавый сорвал ему развлечение. Но Довер-то, конечно, на него показывает, да и в машине, возможно, найдутся его отпечатки.

– Хорошо, – сказал Мендоза. – Все так? Сядьте и послушайте нашу последнюю загадку, – он дал им отчет Шенке; Хиггинс читал через плечо Хакет-та. – Я сходил на нее посмотреть. На Элмир-стрит она была совершенно неуместна – да, именно так, неуместна. Никто не заявил о ее исчезновении.

– Забавно, очень даже, – проговорил Хиггинс, его грубо высеченное лицо было задумчиво. – Подождем ответа – есть ли она в картотеке, или вдруг ее знает Вашингтон.

– Si[4]4
  Да (исп.).


[Закрыть]. Как семья? – спросил Мендоза.

Хиггинс улыбнулся:

– Отлично. Просто отлично.

Всем отделом они в свое время желали Хиггинсу удачи в его робком преследовании вдовы Бэрта Дуайера и были очень довольны, когда полгода назад та вышла за него замуж, подарив готовую семью из двух славных ребятишек Дуайера – Стива и Лоры; сейчас она снова была в положении, и Хиггинс ходил такой же счастливый и глупый, как любой будущий отец, – закоренелый холостяк Хиггинс.

В дверь заглянул Ландерс и сказал:

– Этот Милнер. Он был там – я его забрал. Кто-нибудь хочет поприсутствовать на допросе? – Ландерс потирал плечо: он совсем недавно вышел на работу после того, как в него угодила пуля. – Знаете, пожалуй, тот парень, Чалмерс, оказал мне услугу. Чертово плечо. Я тут его проверял, и будь я проклят, если оно не сделало из меня бюро прогнозов погоды. Начинает болеть за день до дождя.

Хакетт вздохнул и поднялся:

– Как будто нам мало дождей. Эта зима была самой сырой, как писали газеты, за последние семьдесят лет. Я поприсутствую. Всегда одно и то же. Он доставил тебе много хлопот?

– Черта с два. Он слишком удивился.

Примерно в то же самое время Берта Хоффман, очень удивленная, спрашивала:

– Уехали?

– Во-во, правильно, – ответил мальчишка. – Мама сказала, чтобы вы пока не приходили. Она вам сообщит, когда они вернутся.

– Ну а что же они без детей-то уехали?

– Ну, мама с папой, им пришлось поехать на восток, ухаживать за бабушкой – она больна. А нам в школу надо ходить. Я опаздываю на первый урок – остался передать вам: мама сказала, не нужно приходить.

Миссис Хоффман была раздосадована. Она зарабатывала на жизнь, прибирая чужие дома, и ей было весьма неприятно терять половину ежедневного дохода. К тому же в этом доме ей обычно очень аккуратно платили.

– Ну что ж, – сказала она. – Ладно.

– Я остался вас предупредить, – повторил мальчик. – Мне надо идти, а то опоздаю.

Он захлопнул за собой дверь и сбежал мимо нее по ступенькам.

Миссис Хоффман помедлила на крыльце. По вторникам она утром всегда работала здесь, а днем – в доме через дорогу, где она тоже убирала давно и без задержки получала плату. Пожалуй, идти обратно домой – попусту терять время, может быть, она сможет вместо этого прибраться напротив?

Она перешла дорогу, чтобы спросить у хозяйки.

– Ну что ж, миссис Дарли, – сказал Пигготт, – я понимаю, вы огорчены, но если бы вы…

– Огорчена! – воскликнула Роуз Дарли. – Огорчена! Вот уж словечко вы подобрали – найти свою собственную свекровь убитой! Огорчена! А что Чарли скажет… Господи, просто ужасно, что нынче происходит… и старики живут одни… но у нас ни у кого не было для нее места, да и у нее этот дом… и, Боже мой, мне нужно позвонить Чарли и сказать ему…,

– Полицейские на патрульной машине поехали за вашим мужем, – терпеливо проговорил Пигготт. Он вызвал передвижную лабораторию, и эксперты уже приступили к работе. Пигготт огляделся и подавил вздох. Полиции неизбежно приходится видеть изнанку жизни.

Это был старый, маленький, убогий домик на Кортес-стрит, неподалеку от управления. Покосившийся, годами не знавший ни свежей краски, ни должной заботы. Пигготг и миссис Дарли, еще не старая особа, сидели сейчас в гостиной, но полицейский отчетливо помнил представшую его взору кухню: темная, скорее каморка, чем комната, груда грязных тарелок в раковине, древний холодильник, в котором что-то протухло, и на полу довольно-таки страшный труп Марион Дарли – чрезвычайно толстой старухи в рваном фланелевом халате, одетом поверх заношенной ночной рубашки. Гостиная была не лучше. Скудная, старая, разваливающаяся мебель: продавленная кушетка, два обтянутых материей стула, никакого ковра, а у стен громоздятся в буквальном смысле слова тысячи старых журналов – старых дешевых журналов, посвященных шедшим когда-то кинофильмам и жизни кинозвезд. Везде пыль и грязь.

– Миссис Дарли, если бы вы…

– Да я вам уже говорила, как ее нашла. Я обычно останавливаюсь и захожу к ней, когда еду на рынок, – два или три раза в неделю. Понимаете, мы живем в двух кварталах отсюда, и я спрашиваю, не надо ли ей чего. Я обычно прохожу через заднюю дверь, потому что она, как правило, сидит в кухне. И вот это я захожу, а она тут лежит. Мертвая. Убита. Боже мой…

«И при этом, – подумал Пигготт, – крепко избитая. Не очень-то симпатичный труп».

– Миссис Дарли, ваша свекровь была хорошего здоровья? Она выходила из дому? Ходила сама в магазин, или вы…

– Да, конечно. Конечно, ходила. Я просто останавливалась, ну, чтобы ей не ходить лишний раз, вот и все.

Роуз Дарли посмотрела ему в лицо. Около тридцати лет, слегка полновата, темноволосая. Ее муж Чарли, сын убитой, работал на станции техобслуживания где-то неподалеку. Два других сына миссис Дарли постоянно жили на пособие по безработице. Сама она получала пенсию.

– Как давно она здесь жила? Не знаете ли вы, у кого-нибудь из соседей могла быть причина так с ней обойтись?

– У соседей? Черт возьми, мне-то откуда знать? По-моему, она прожила здесь около тридцати лет – они только что оплатили дом, когда умер ее муж. Отец Чарли. Он работал на железной дороге. Я ничего не знаю, единственное – что вот я вошла и увидела ее. Да и откуда мне знать? Наверно, грабитель какой-то к ней забрался. Господи, что творится нынче на свете! Только на прошлой неделе ограбили Хартов, наших соседей…

– Вы могли бы сказать, если б что-нибудь пропало? Если бы вы посмотрели…

– Да, наверное. Но у нее ничего особо-то и не было… То есть она жила на свою пенсию, вот и все ее деньги. Не вижу, чтобы что-то пропало.

– У нее был телевизор?

Телевизор имеют большинство людей, даже те, кто живет на пособие и пенсию. «Пожалуй, – мысленно поправился Пигготт, – чаще всего именно они».

– Нет. Она обычно приходила смотреть его к нам и к Биллу и Джо. К двум другим сыновьям. И к соседям. Ну, вы понимаете.

Один из экспертов, Дьюк, заглянул в гостиную и поймал взгляд Пигготта. Тот вышел к нему, в крошечный коридорчик, ведущий к парадной двери.

– Итак?

– Итак, уйма отпечатков, – ответил Дьюк и поморщился. – Чертовски грязная, пыльная берлога – тут годами не мыли. Поэтому никак не скажешь, какие из отпечатков что-нибудь значат. Что до остального, то санитары говорят, она умерла ночью – возможно, около полуночи. Вы видели обстановку в кухне: она разделась и села к столу выпить пива, когда появился «икс». Просто вошел в дом – задняя дверь была не заперта.

– Полезные сведения, – отметил Пигготт, глядевший на жизнь пессимистически. – Тогда спросим соседей, не видел или не слышал ли кто-то из них что-нибудь. Как обычно. Здесь мог быть кто угодно – даже в подобных кварталах о любом человеке, который живет один, начинают ходить сплетни, что он, дескать, прячет у себя деньги. Могло быть что-нибудь в таком роде. Хотя в доме, конечно, не рылись. Что, вероятно, сделали бы, если… Ладно, спасибо и на том.

– Что-нибудь может обнаружиться – мы осмотрим ее одежду и все остальное. Мне нужны для сравнения отпечатки ее невестки, – сказал Дьюк. – Она тоже вошла через заднюю дверь и, более чем вероятно, испортила нам то, что мог оставить «икс».

Передняя дверь распахнулась, закачавшись на своих древних петлях, и в дом ворвался приземистый смуглый человек. За ним виднелись люди в форме.

– Что за черт?… Мама?… Эти парни сказали…

– Мистер Дарли? Я детектив Пигготт из отдела по расследованию убийств, – Пигготт предъявил значок. – Боюсь, ваша мать мертва. Я понимаю, что вы огорчены известием…

– Огорчен! – проговорила миссис Дарли у него за спиной. – Господи Боже мой, огорчен!

В управлении, в отделе по расследованию убийств, день шел как обычно. Ландерс и Хакетт долго допрашивали громилу Милнера и совершенно ничего не добились. У них уже, правда, имелось несколько очень симпатичных отпечатков пальцев, взятых с кассового аппарата в том самом винном магазине, где был убит продавец. Они полагали, что продавец ранил Милнера – на улице остались капли крови, – и небезынтересно было обнаружить полузаживший шрам у Милнера на левой руке. Уверенности, что на этом основании они смогут что-либо доказать, не было, однако его препроводили в камеру и испросили ордер на обыск комнаты, которую он снимал, – быть может, там найдется пистолет.

Вернулся Пигготт, собираясь печатать предварительный отчет по новому делу, и рассказал о нем Мендозе.

– Еще одна загадка, – проговорил тот. – Возможно, не такая уж мудреная. В ходе обычной процедуры что-нибудь может обнаружиться.

На Роу объявился очередной неопознанный труп – возможно, чрезмерная доза алкоголя. Туда поехал Хиггинс. В старой гостинице на Олив самоубийство: женщина средних лет, оставила записку, так что здесь предстоит лишь заполнить бумаги. На Уилшире машина сбила десятилетнего мальчика – насмерть; водитель скрылся. На место выехал Хакетт.

А Мендоза не переставал думать о блондинке в зеленых кружевах. Вернувшись после ленча, он попросил сержанта Лейка связать его с управлением в Беверли-Хиллз; его немного поотсылали с одного номера на другой, и в конце концов он описал девушку некоему сержанту Мейси.¡

– Она выглядит на Беверли-Хиллз, если вы понимаете, что я хочу сказать. Ярлычки на одежде и все такое. В наш отдел регистрации пропавших без вести заявление о ней не поступало. Я подумал, может, вам звонили. В зависимости от того, где ее хватились.

– У нас¿ нет такого разделения, как у вас, в большом городе, – сухо ответил Мейси. – Поэтому могу сказать сразу: о вашей красотке в зеленых кружевах мы не слыхали. Если что-нибудь будет, я вам сообщу.

– Сообщите, – сказал Мендоза. – Это странно – такая девушка; я бы сказал, о ней– уже должны бы заявить.

Он позвонил сержанту Барту в полицейский участок на Уилкокс-стрит в Голливуде, но и там о блондинке ничего не слышали.

Пигготт и Ландерс уехали обратно на Кортес-стрит начинать обычную процедуру расследования – порасспросить соседей Марион Дарли, не видел или не слышал ли кто-нибудь чего-нибудь подозрительного. Такое занятие очень часто приносит плоды.

В отделе оставался один Мендоза, когда в три сорок позвонили из больницы. Врач говорил извиняющимся тоном; они стараются не допускать подобных вещей, но вот тут случилось. Родерик Довер вскрыл себе вены пару часов назад.

– ¡Por vida! – воскликнул Мендоза. – Eso si gue esta bueno[5]5
  Что за жизнь! Вот это здорово (исп.).


[Закрыть]. И даже налогоплательщикам это не сэкономит судебные издержки, поскольку остается Донован. Проклятье, к тому же у Донована прибавляется шансов выйти сухим из воды – мы знаем, что стрелял Довер. Или вы надеетесь его вытащить?

Врач сказал, что вряд ли это удастся.

– Он употреблял наркотики, не так ли, ЛСД и героин? Ну, а такие чего только ни выкинут… Мы, естественно, забрали у него все потенциально опасное. Пояс, перочинный нож и прочее. Как обычно. Он…

– Как он умудрился?

– В комнате не было даже стакана. Он воспользовался лампочкой на потолке. Очевидно, встал на кровать – в нем и самом-то росту шесть футов два дюйма, – вывернул лампочку и разбил. Взял крупный осколок и… Конечно, сейчас он уже одной ногой в могиле. Ему давали снотворное, и около часа его никто не проверял, а за это время дело уж далеко зашло. По всей видимости, он успел до того, как лекарство подействовало.

– Vaya[6]6
  Несомненно (исп.).


[Закрыть].

«Итак, бумажной работы прибавляется. И весьма вероятно, что Донована теперь условно освободят, – с досадой подумал Мендоза. – Он потенциально столь же опасен, как и Довер, однако во время той забавы всего лишь вел машину.

Хорошо. Сообщим-ка пока отцу. Дерек Довер, печальный человек, отрекшийся от сына, который так неожиданно отправился ко всем чертям. А затем напечатаем отчет».

Когда он заканчивал печатать, вернулся Хакетт.

– Нет, ты подумай! – с порога начал он. – Этот наезд, когда водитель смылся, Сорок свидетелей – и, соответственно, сорок различных описаний машины. Не раскроем, можно хоть сейчас ставить на деле крест.

– Сперва поработай над ним немного, – отозвался Мендоза. – В нашем случае порой приходится получать результат из ничего, Артуро. Что-нибудь может появиться. Да, кстати, мы потеряли Довера, – он рассказал всю историю, и Хакетт выругался.

– Не то чтобы великая потеря, но теперь второго слегка отшлепают и отпустят.

– Как выпадут карты. – Мендоза подписал готовый отчет о смерти Довера, откинулся на спинку кресла и закурил. – Меня занимает эта красивая блондинка. Судя по всему, ее давно должны были хватиться и заявить. Вот мне и интересно…

– Не надо, – сказал Хакетт, – лишних забот. Всему свое время.

– Чего у нас, конечно, никогда нет, – проговорил Мендоза.

Тут вошел сержант Лейк. Он был краток:

– Сообщение. Сто восемьдесят семь на Уэстморленд. Женщина.

– Что я тебе говорил? – отозвался Мендоза.

Сто восемьдесят семь – номер статьи Уголовного кодекса, предумышленное убийство. Не просто убийство. Мендоза встал, машинально поправил манжеты и потянулся за шляпой.

– Туда едет «скорая помощь» и лаборатория.

– Bueno[7]7
  Хорошо (исп.).


[Закрыть]. Пошли, Арт.

– У меня еще этот чертов отчет о… Проклятье, если уж не одна забота, так все семь сразу, – пожаловался Хакетт.

Они поехали на Уэстморленд-авеню в «феррари» Мендозы. Здесь не слишком-то шикарно жили люди среднего достатка: дома на несколько семей, старые дворы, кое-где особняки, за многими из которых виднелись меньшие по размеру здания, пристроенные позже. По адресу, названному патрулем, находился дом, в котором жили восемь семей, – старый, коричневого цвета, с осыпающейся штукатуркой. Нужная квартира была на втором этаже и выходила окнами на задний двор. Соседи собрались внизу, в холле: толстая тетка в розовом хлопчатобумажном халате, хорошенькая молодая смуглянка с испуганным лицом, прижимавшая к груди посиневшего от натуги орущего младенца, пожилой мужчина со слуховым аппаратом – все они сгорали от любопытства, без умолку задавали друг другу вопросы, глазели на полицейских.

«Скорая помощь» уже приехала, стояла у обочины пустая. Мендоза и Хакетт начали подниматься по голым, не покрытым ковром ступенькам и, пока шли, слышали доносившийся сверху голос: кричал мужчина, громко, истерически, не владея собой. Оба они долгое время служили в полиции, и с опытом пришло к ним умение без ошибки распознавать правду. И, слушая этот голос, оба сразу поняли, что слышат сейчас именно правду. Более того, слышат, как человек в безумной муке обнажает душу.

– Но Китти… моя Китти… нет, нет, это неправда, неправда, ох, Боже милостивый, нет, нет, нет, нет, нет… Китти, Китти, Китти… только не Китти.

Они поднялись на площадку. В дальнем конце холла боролись люди: двое санитаров в белом, один штатский, один в полицейской форме. Штатский всхлипывал, пытаясь вырваться из их рук и броситься назад в квартиру.

– Китти, Китти, Китти… моя любимая… нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет…

Когда Мендоза и Хакетт подошли, санитары уже справились: один из них и полицейский держали человека, а второй приготовил шприц. Игла легко вошла под кожу, а он вырывался и всхлипывал; потом постепенно он начал обмякать.

– Бедняга, – потрясенно проговорил санитар со шприцем. – Сломался полностью. Ну, теперь он несколько часов проспит, – он поднял глаза и увидел сотрудников отдела по расследованию убийств. – Вернулся домой с работы, нашел свою жену… Он хорошо держался, и вот только десять минут назад… Я полагаю, запоздалый шок. Тело в спальне.

Мендоза и Хакетт вошли в квартиру. Обычная гостиная: мебель старая, но везде порядок и чистота. На кофейном столике подле кушетки стоял поднос, на нем три пластмассовые чашечки, сливочник, сахарница, кофейник. Дверь слева вела в маленькую кухоньку, дверь справа – в спальню. Второй полицейский с патрульной машины был там.

Обыкновенная спальня: широкая кровать, застеленная белым шенилевым покрывалом, стул с прямой спинкой, двустворчатый платяной шкаф, дверь в туалет, вторая дверь, открытая, ведет в ванную. И на кровати – тело. Тело молодой темноволосой женщины – обнаженной, с вытянутыми ногами, покрытой кровоподтеками и мертвой. Может быть, изнасилованной? Врач скажет.