Текст книги "Неожиданная смерть"

Автор книги: Делл Шеннон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 2

В течение полуминуты лекарство подействовало полностью; санитары принесли носилки, уложили на них мужа Китти и унесли его.

– Его зовут Роберт Дюран, сэр, – сказал один из полицейских, Бартлетт. – Кое-что успел нам рассказать, прежде чем сломался. Он работает официантом в отеле «Амбассадор». Вернулся домой рано, потому что вчера работал сверхурочно, Приехали эксперты.

– Черт, санитары ничего не сказали о времени… – вспомнил Мендоза. Впрочем, они возвратятся за телом.

Эксперты принялись фотографировать, а он и Хакетт вернулись в гостиную. Мендоза оглядел кофейный столик.

– Тебе это о чем-нибудь говорит?

– О двух вещах, – ответил Хакетт. – Учитывая, что Дюран не ломал комедию. Раз и навсегда мы можем вычеркнуть супруга из списка подозреваемых, como no?[8]8
  Не так ли? (исп.).


[Закрыть] Ну, проверить-то мы его проверим, но держу пари, он ни при чем. И… кто-то, кого она, знала… – он кивнул на столик. – Дверь не взломана.

– Значит, она сама впустила этого кого-то в дом. Двоих, Арт?

На столе были три чашки – пластмассовые, с симпатичным рисунком из желтых и зеленых маргариток. Такой же поднос, кофейник зеленой пластмассы, не в тон, сливочник и сахарница одного рисунка с чашками. На блюдечках использованные ложки из нержавеющей стали.

– Судя по всему, здесь пили кофе.

– Похоже на то, – согласился Хакетт. – Но мне это кажется странным. Она выглядела так, будто ее изнасиловали. Ну да ладно, такое раньше тоже случалось.

– Como si[9]9
  Как будто (исп.).


[Закрыть]. Пожалуй, нам стоит поговорить с. соседями, выяснить, что они знают о Дюранах. Санитары вернутся…

Теперь в холле находились две женщины – миссис Джентри и миссис Оттен, обе молодые домохозяйки. В один голос они рассказали Мендозе, что третью квартиру наверху занимают Вустеры, которые сейчас на работе. Да, миссис Дюран они знали. Женщины ахали и задавали вопросы; Мендоза сообщил им чуть-чуть и задал вопросов еще больше. Да, сказали они, Дюраны – милые люди, тихие такие, спокойные. Ни одна из них не была знакома с Китти Дюран близко: та оставила работу всего неделю назад, а до этого они виделись с ней нечасто. Она работала продавщицей в магазине готового платья. Нет, никогда никаких оргий или шума. Они думают, что Дюраны женаты недавно: они здесь самые молодые. Это кажется невозможным… такая милая тихая девушка, в своем собственном доме…

Да, после обеда сами они все время были у себя и ничего не слышали. Никаких криков, вообще ничего. Ну, конечно, если бы они слыхали… В какое время они отсутствовали? Ну, миссис Оттен между одиннадцатью и двенадцатью уходила на рынок, а у миссис Джентри началась мигрень, и она встала в шесть утра, приняла какие-то таблетки с кодеином и снова легла спать, но после полудня уже не спала, никуда не выходила и ничего не слышала.

Вернулись санитары узнать, могут ли они забрать тело: эксперты уже закончили с ним работать. Мендоза спросил, как долго девушка была мертва.

– По очень грубой оценке, скажем, от пяти до семи часов, – ответил старший из санитаров. – Можно забирать?

Мендоза махнул рукой, разрешая, и глянул на часы. Пять сорок. А может, это случилось, когда миссис Джентри еще спала, а миссис Оттен была на рынке?

Внизу Хакетт выслушивал примерно то же самое. Домовладелец, которым оказался пожилой мужчина со слуховым аппаратом, сообщил кое-что еще. Дюраны никогда не задерживали плату за квартиру, сказал он, и прожили здесь чуть меньше двух лет. Милые тихие молодые люди.

На ступеньках крыльца они сравнили записи. Конец рабочего дня, собирать ниточки будем завтра.

– Ты можешь проверить в «Амбассадоре», Арт, – сказал Мендоза, закуривая сигарету. – На первый взгляд, неизвестный – по меньшей мере знакомый, и она открыла ему дверь. В любом случае, мы, видимо, не сможем поговорить с Дюраном до завтра.

– Не сможем, – зевнул Хакетт.

Они поехали назад к управлению, где на столике оставалась машинка Хакетта, и Мендоза проговорил:

– Еще одно странное дело – в своем роде. Их порой становится невпроворот. Но меня беспокоит та блондинка. Именно, как я сказал, чья-то любимица. О ней должны были заявить – непременно должны.

– Принимай все таким, как оно есть, парень, – ответил Хакетт. Когда Мендоза въехал на стоянку, первые редкие капли дождя упали на лобовое стекло. – Вот черт – точно как говорил Том. Опять дождь. Будь я проклят. Говорят, это самая сырая зима за последние…

– Да, я тоже слышал.

Хакетт ехал домой, а ливень усиливался. Случай с блондинкой ему тоже казался странным, но не мучил его, как, совершенно очевидно, Луиса. «Но опять же, – размышлял он, – Луис склонен выискивать сложности там, где их нет. Что, надо думать, он сейчас и делает».

Когда он, сильно промокший за краткий миг пробежки от гаража до двери, вошел в дом, Анджела встретила его словами:

– Бог мой! Опять дождь. Наши отпрыски сидят взаперти, и от суматохи я просто сойду с ума. Обед будет через десять минут.

К Хакетту приковыляла Шейла, неуверенно держась на ножках в свои год и три месяца, он наклонился и взял ее на руки.

– Как поживает моя малышка?

Прибежал Марк Кристофер.

– Интересный был день? – Анджела щедро положила масло в спаржу.

– Так себе, – ответил Хакетт. – Как обычно. Ну и, конечно, блондинка Луиса. – Он помолчал. – Хотел бы я знать, есть ли у него предчувствие по ее поводу, – проговорил он задумчиво.

Хиггинс добрался домой на бульвар Силвер-Лейк под страшным ливнем. В его доме – даже спустя полгода Хиггинс по-прежнему удивлялся тому, что у него есть дом и есть семья, и, хотя раньше это была чья-то чужая семья, в ней скоро будет его собственное пополнение, во что ему и по сей день до конца не верилось, – в его доме было тепло и спокойно, Мэри накрывала на стол к обеду.

– Ты как?

– Замечательно, – Мэри улыбнулась. – Обед будет через десять минут. Да брось суетиться, Джордж. В конце концов, у меня это уже не первая попытка. Отчего мне только как-то… еще более странно – ведь Лоре уже десять. И они оба так интересуются, что становится прямо неловко, – она рассмеялась. – Я одно знаю точно. Потребуется все мое время и весь мой ум, чтобы этот ребенок не стал самым безобразно избалованным во всей стране. Особенно если будет девочка.

– Ну, Мэри…

– Я тебя знаю. И Стива тоже! – проговорила она, смеясь. – Можешь пойти ему сказать, чтобы мыл руки.

Хиггинс, улыбаясь чуть глуповато, пошел за Стивом. Тот делал уроки.

– Иду, – он поднялся с пола. – Джордж, я вот все жду и жду этого ребенка. Слушай, октябрь – это же ужасно долго. Я хочу, чтобы была девочка, а ты?

– Я думаю, подождем – увидим. Был сегодня у врача? Что он сказал о скобах? – после того как прошлой осенью Стива сбила машина, ему приходилось носить ортодонтические скобы.

– Сказал, в следующем месяце можно будет снять. Маленький братик тоже неплохо, но я очень надеюсь, что будет девочка, – серьезно проговорил Стив.

Мендоза приехал домой, посмотрел, как Элисон купала близнецов, и выслушал бессвязный рассказ об el pajaro[10]10
  Птица (исп.).


[Закрыть] и кошках. Садясь вместе с женой к столу, он спросил:

– А что, amante[11]11
  Любимая (исп.).


[Закрыть], разве эта чертова глупая птица вернулась?

– Да он и не думал улетать. Он вьет гнездо. Точнее, видимо, уже свил – на ольхе на заднем дворе, – и могу себе представить, что ему сказала жена, когда он явился спустя почти неделю. – Пересмешника, который, очевидно, вел неравный бой с гудронатором, отчего у него слиплись крылья, притащила домой Бает; Элисон и миссис Мак-Таггарт его отняли, а затем он провел несколько полных опасностей дней в ящике, пока они над ним трудились, стараясь помочь беде. – Птенцы уже явно вылупились, потому что они оба как сумасшедшие носятся в поисках пропитания – el pajaro и его жена, – когда он не пикирует на кошек. Близнецам интересно.

– Caray[12]12
  Черт возьми (исп.).


[Закрыть], – сказал Мендоза. – Ему следует быть поосторожнее.

Элисон разлила кофе.

– Берта отлично справилась – мне нравится этот новый воск, – она с удовольствием оглядела сияющий стол. – Но она досадовала на Спенсеров – уж так она не любит, когда сбивается ее обычный распорядок. Они куда-то отправились, и она им пока не нужна, И похоже, на прошлой неделе у миссис Спенсер кончились чеки, а наличных тоже не хватало, – в общем, она Берте задолжала. Странно…

– Мм? – За время, что они здесь прожили, с миссис Спенсер, чей дом был через дорогу, Мендоза обменялся едва ли десятком слов.

– ¡Cuidado![13]13
  Осторожно! (исп.).


[Закрыть] – воскликнула Элисон, и Шеба мягко приземлилась на столе подле чашки Мендозы. На свежевощеной поверхности она поскользнулась и столкнула с подставки блюдо с горошком. – Кыш, негодница! Брысь со стола, monstruoso![14]14
  Безобразница (исп.).


[Закрыть] – Элисон встала и сняла кошку, а та явственно ее по-своему обругала. – У тебя озабоченный вид, – добавила она, садясь обратно. – Новое запутанное дело?

– У меня что ни день, то новое дело, – ответил Мендоза. – Разве нет? Но вот эта блондинка – она меня беспокоит. Почему о ней никто не заявит? Не люблю я такие странные вещи.

– Так расскажи мне о ней, – с сознанием исполненного долга проговорила Элисон. И выглядела она очаровательно: рыжие до плеч волосы блестят, зеленовато-карие глаза улыбаются.

– Ну хорошо…

Нет никаких сомнений, что рано или поздно что-нибудь с этой блондинкой прояснится. Спросить в том магазине готового платья в Беверли-Хиллз? Но его раздражал именно этот не укладывающийся ни в какие рамки пустячок, и разгоревшееся любопытство требовало удовлетворения, Луис Мендоза, получивший крупное наследство после смерти деда, старого скряги, домашнего тирана и шулера, мог вообще не работать, однако ненасытное любопытство не отпускало его из отдела по расследованию убийств.

После обеда, когда Элисон ушла в кабинет писать письма, Баст и Шеба уютно свернулись рядышком на шкафу, Нефертити устроилась у него на коленях, а Эль Сеньор, вероятно, отправился в качестве сторожевого кота в детскую. Мендоза раскрыл журнал, положил егр на Нефертити, и мысли его сами собой вернулись к блондинке. Вскоре Нефертити беззлобно зашипела, и что-то теплое и тяжелое легло ему на колени. Мендоза открыл глаза – это подошел недавно приобретенный пудель Седрик. Мендоза взлохматил ему шерсть на голове и потрепал за уши.

– И какого черта я все еще торчу на этой неблагодарной работе, – сказал он Седрику, – одному Богу известно.

Седрик ему улыбнулся и протянул большую лохматую лапу.

Утро среды, Хиггинс выходной, и по-прежнему идет дождь – легкая ленивая морось. Компенсируя Хиг-гинса, на работу вышли Джон Паллисер и Джейсон Грейс, вместе с Пигготтом они отправились на Кортес-стрит, чтобы начать опрашивать соседей Марион Дарли. Глассер взялся печатать предварительный отчет о неопознанном теле, обнаруженном на Скид-Роу.

Когда Мендоза в восемь часов переступил порог, он спросил:

– Есть что-нибудь из отдела пропавших без вести, Джимми?

– Ничего, а что такое? А, эта блондинка. Нет, ничего, – ответил Лейк. Выглядел он хмуро, и Мендоза знал, почему. На нем наконец сказалась сидячая работа, и Лейк был на диете. После того как в течение нескольких месяцев он пытался начать курить, полагая, что если бросившие курить набирают вес, то с ним может произойти обратное, ему пришлось-таки сесть на предписанную врачом диету, и сегодня, возможно, он завтракал сухариком и черным кофе.

– Это очень странно, – сказал Мендоза. – Более чем. Мертва с ночи понедельника. Заключение о вскрытии пришло?

– Нет, о ней – нет. Пока. Там…

– Ладно. Дай-ка мне больницу, – Мендоза прошел в свою комнату.

В больнице долго не могли отыскать, с кем ему говорить, наконец нашелся врач, который сказал, что к Дюрану можно прийти: он не спит и, в сущности, сам жаждет встретиться с полицией. Его сегодня выпишут. Мендоза поблагодарил и снова взял свою шляпу.

– Я – в больницу, повидать Дюрана, – сказал он Лейку. – Держи оборону.

– А что я все время делаю? – ответил тот. – Интересно, переведут ли меня обратно в патрульные…

– Разъезжать по улицам в машине – та же самая сидячая работа, – усмехнулся Мендоза.

– Вам хорошо говорить! – злобно произнес Лейк. – Вы, черти, ни фунта не набираете! Честное слово, я сочувствую Арту Хакетту куда больше, чем раньше. Творог! Черный кофе! Котлетки из барашка! Клянусь Богом…

– Ты просто неправильно живешь, – сказал Мендоза.

Ландерс пришел поздно – проспал, засидевшись вечером у телевизора. Никого не было, а Лейк предавался размышлениям над какой-то бумагой.

– Только что прислали. Проясняется одно твое дело – по крайней мере, наполовину. Полагаю, тебе все равно захочется походить и подразобраться. Опять же странно. Ты думал, это нападение, верно? Было на то похоже.

– Что? – Ландерс взял бумагу. Это пришло запоздавшее заключение о вскрытии Эдварда Холли. И то, о чем в нем говорилось, с одной стороны, вроде бы вносило некоторую ясность, а с другой – дело становилось еще более странным.

На Эдварда Холли никто не нападал – он был пьян. Количество алкоголя в крови существенно превышало уровень, при котором человек признается пьяным. Имеющиеся повреждения – трещина в черепе и кровоподтеки, – по всей вероятности, были получены при падении или нескольких падениях. С трещиной в черепе, которая и послужила причиной смерти, он мог бы прожить еще час или два и сумел проползти какое-то расстояние.

– Что за черт! – озадаченно проговорил Ландерс. Они были так уверены, что на Холли напали. При нем, конечно, остался бумажник, но… и судя по тому, что говорил его сын… – Вот уж удивительно. Пойду-ка я еще раз с сыном потолкую.

Он вышел на улицу под дождь и поехал к брокерской конторе, где работал Джон Холли. Они разговаривали в его крошечном офисе, и, когда Ландерс сообщил ему новость, Холли лишь удивленно на него посмотрел и решительно ответил:

– Это невозможно. Это совершенно невозможно, мистер Ландерс. Отец никогда не пил. Это нево…

– Он был трезвенником, мистер Холли?

Холли покачал головой.

– Нет, но… это невозможно! Нет, он никогда… он бы никогда… Послушайте, раз в год, на свой день рождения, он выпивал бокал вина перед обедом, и все. И не более того. Во-первых, это дорого. Что ни пей – дорого. А он был… ответственный человек, – он неопределенно взмахнул рукой. – Я ничего не понимаю. Бессмыслица какая-то. Говорить, что отец был пьян, – чушь несусветная! Да нет же, я вообще всего один-единственный раз видел, чтобы он выпил два бокала подряд: когда умерла мама – сразу после того, он был так потрясен, и доктор посоветовал… Но это же чушь несусветная!

– Знаете, мистер Холли, – медленно проговорил Ландерс – эта мысль только сейчас пришла ему в голову, – ваш отец переживал своего рода кризис, не так ли? Он скоро должен был бы оставить работу, он терял зрение… могло быть…

Холли покачал головой.

– Я этого просто не понимаю… А как насчет похорон? Мы можем…

– Можете забрать тело в любое время, – ответил Ландерс. – Мне очень жаль, мистер Холли. Такие вещи порой случаются.– Он вышел, сел в машину и раскрыл карту города. Кросби-лейн – куда, возможно, Холли направлялся, к себе домой, – и Кросби-плейс находятся всего в двух кварталах от Эко-Парк-авеню. И примерно на одинаковом расстоянии от бульвара Сансет, который пересекает Эко-Парк. Где-то там, вероятно, должны быть бары. Бары – и солидный, ответственный Эдвард Холли? Ландерс пожал плечами и завел мотор.

Ткнувшись во все заведения на бульваре Сансет, имеющие лицензию на продажу спиртных напитков, он почувствовал себя обескураженным. Он нашел всего одно заведение, где была хотя бы открыта дверь; владелец внутри что-то красил. Большинство же открывались в десять, в полдень или даже позже. Троих барменов Ландерс поднял с постели, разузнав фамилии и адреса в магазинах по соседству; оставались еще четыре бара, закрытые, с неизвестными владельцами – ему не удалось выяснить даже их имена.

Все бармены ему сообщили, с различной степенью раздражения, что они не могут сказать, кто, кроме постоянных посетителей, был у них в прошлую субботу, – откуда им знать? Мужчина среднего возраста, такой-то и такой-то наружности, в очках с очень толстыми стеклами, возможно, на него оказало сильное воздействие небольшое количество спиртного? Нет, они не могут сказать, никого похожего они не помнят.

Раздосадованный, Ландерс подумал, что придется ждать, когда откроются остальные заведения, куда мог зайти Холли, и попытать счастья там. Однако, направляясь к машине, оставленной на боковой улице, он заметил, что «Вики-Вики Гриль», мимо которого он проходил раньше, уже успел открыться. По крайней мере, дверь была распахнута. Ландерс вошел.

– Есть кто-нибудь?

От стойки к нему повернулся полный лысеющий мужчина:

– Закрыто, сэр.

– Детектив Ландерс, отдел по расследованию убийств, – Ландерс предъявил значок. – Вы – владелец, сэр? Работаете здесь? Можете ли вы сказать, кто обслуживал посетителей вечером прошлой субботы?

Полный мужчина заинтересовался.

– Сыщик? Вы? Вы слишком молодо выглядите, мистер. Вы в самом деле сыщик? Ну, все, что могу рассказать… В субботу вечером? В баре? Да, я. Обычно я по субботам не работаю – мой компаньон и совладелец, Кев Мак-Клири, субботы берет себе, но он заболел гриппом. Все от этих дождей. Я обслуживал. А что такое?

– Видите ли, мистер…

– Мойнихан. Роберт Эмметт Мойнихан.

– Мистер Мойнихан, не помните ли вы, чтобы к вам заходил такой вот человек? – Ландерс описал Холли. – Возможно, что на него сильно подействовало небольшое количество спиртного… – С другой стороны, конечно, процент алкоголя в крови…

Мойнихан взволнованно схватил его за руку:

– С беднягой что-то случилось! Случилось, да? Раз приходите вы – сыщик. Бедняга! Я никогда раньше его не видел, но пытался его остановить… Имя у него было какое-то холеное… Холм… черт, он же говорил мне… Холд…

– Холли.

– Холли! Ну да, конечно же. С ним что-то стряслось? Бедняга. Он выпил три неразбавленных виски, понимаете, и я видел, что он к такому непривычен. Совсем. Понимаете? Когда я налил второй бокал, ему захотелось поговорить, как это с некоторыми бывает, знаете, да? – Ландерс кивнул. – Он называл мне свое имя и еще сказал… Господи, он сказал, что ни разу не бывал в баре! Он сказал… дайте-ка вспомнить… сказал, может, стоит завести такую привычку. Сказал, что никогда раньше не понимал, почему людям нравится пить. Я понял, что ему это в новинку, и… еще он сказал, что слепнет. Бедняга. Вот, а когда он выпил третий, я не хотел наливать еще. Такому-то. Я говорю, пусть идет домой, ему и без того хватит. Его так развезло, как другого с седьмой порции или восьмой. Он захотел купить бутылку. Я говорю: нет. Да я бы и в любом случае не продал – это запрещено, вы знаете. Вывожу я его за дверь, спрашиваю, сумеет ли домой добраться, и он вроде тверже стоит на ногах, как продышался-то на улице, и уходит. Это было где-то около девяти часов. Но с ним потом что-то случилось? – Мойнихан покачал головой. – Вот бедолага, черт возьми.

– Пожалуй, мы можем себе представить, что случилось, – задумчиво проговорил Ландерс. – Вы были добрым самаритянином, мистер Мойнихан. Пытались отправить его домой. Однако же… значит, он хотел купить бутылку…

– Я бы ему не продал. Я ему говорил…

– Да. Но, может быть, кто-то другой… – сказал Ландерс.

Итак, вот что вырисовывается. Холли, чрезвычайно редко позволяющий себе пригубить спиртное, в подавленном состоянии – домовладелица слышала, как он после работы вернулся к себе, но снова вышел из дома, – заходит в бар немного выпить. Такого, разумеется, никогда раньше не было, однако теперь известно, что именно так он и сделал. Выпив, он приободрился, почувствовал себя лучше. Счастливее. Неожиданно понимает, почему некоторые пьют больше одной порции виски. И, вероятно, кто-то – хотя они, возможно, никогда не узнают, кто именно, – в каком-то другом баре продает ему бутылку. Поблизости здесь нет винных магазинов, да и в любом случае их владельцы обычно избегают продавать товар пьяным – лишиться лицензии проще простого. А по Холли непременно было бы видно, что он пьян. Во всяком случае, Холли с бутылкой направляется домой. Пьет из нее по дороге? И в конце концов падает – возможно, не один раз – падает, ударившись головой, когда, пошатываясь, бредет к дому. Теряет бутылку. Умудряется взобраться на крыльцо той вдовы…

Не очень для него характерно. Но, имея дело с человеческой натурой, полицейские знали точно: люди совершают самые удивительные, неожиданные, непредсказуемые, нехарактерные и глупые поступки.

Ну что, довести начатое до конца? Поискать бутылку поблизости от того места, где нашли Холли? Во всяком случае, дело можно считать закрытым. Объясненным. Пусть даже в терминах глупой человеческой натуры.

– Спасибо вам большое, – сказал Ландерс Мойнихану.

– Бедолага, – проговорил тот, качая головой. – Что с ним случилось?

На Кортес-стрит обычная процедура опроса соседей ничего особенного не дала. Джейсон Грейс слушал мистера Фреда Доусона, жившего за четыре дома от Марион Дарли. Доусон был ни молодой, ни старый, представлял собой нечто неопределенное и довольно грязное и не жаловал полицейских, Он имел жену и четверых детей, из которых старшему было семнадцать; этот семнадцатилетний – жердь шести футов росту и от полицейских тоже не в восторге. Доусон работал в мастерской по ремонту обуви на Бродвее, сейчас сидел дома с простудой, «Это все проклятые дожди», – сказал он.

– Конечно, мы знали миссис Дарли, – говорил он. – Ну и что? Тут большинство людей знали, кто она такая. Что вовсе не значит, будто мы знаем, кто ее убил. Что? Нет, не припомню, чтоб я ее видел последние два дня.

Жена и дети сказали то же самое. Размышляя о том, что в будний день дети не должны сидеть дома – из школы их всех исключили, что ли? – Грейс вышел и встретился с Пигготтом, выходившим из дома напротив.

– Никто ничего не знает, – сказал Грейс, приглаживая усы, на шоколадно-коричневом лице было написано обычное его выражение циничного довольства.

– Сатана там правит бал, Джейс, – ответил Пигготт. – Однако – в таком вот районе – они, возможно, говорят нам чистую правду. Во всем квартале я не нашел никого, кто жил бы на пособие, похоже, они все работают. Поэтому их не бывает дома – днем либо ночью. Если бы я клялся, – Пигготт, разумеется, был благочестивым методистом, – я бы поклялся в этом. Женщина, дом которой сразу за домом Дарли, убирает по ночам в конторах и никогда не возвращается раньше половины третьего утра. Будь она в то время у себя, могла бы что-нибудь услышать.

– Грустно, – согласился Грейс.

Подошедший сержант Джон Паллисер услышал его.

– Пожалуй, концов мы тут не найдем, если только лаборатория чего-нибудь не подкинет. Невестка наконец сказала, что исчезла сумка Дарли, с которой та всегда ходила. Да в ней не нашлось бы больше нескольких долларов. Таким образом, грабитель вламывается, вырубает Дарли, хватает сумку, оглядывается, видит, что больше ничего ценного нет, и уносит ноги. Не оставив нам никаких зацепок.

– Я бы не поручился, – отозвался Пигготт. – Эта самая миссис Ламповски, которая живет по соседству с другой стороны, кое-что поведала. Она сказала, что миссис Дарли совсем недавно крупно повздорила с мистером Фелкером – его дом рядом, возле дома той женщины, которая убирает конторы, – повздорила из-за всех этих старых журналов, что у нее везде лежат. Он сказал, что может случиться пожар, и они ужасно переругались.

– Да, – сказал Паллисер. – Большое дело. Достаточно для…

– Никогда не знаешь, Джон, – ответил Грейс, – что люди могут выкинуть. Из-за какого пустяка. Может, нам лучше скопом навалиться на мистера Фелкера да как следует его прощупать.

– Полагаю, это возможно, – сказал Палли-сер. – Хотел бы я знать, нашла ли что-нибудь лаборатория. Спрашивать еще, конечно, рано. Эксперты работают тщательно и не торопясь.

Хакетт провел утро в отеле «Амбассадор», расспрашивая о Роберте Дюране. Со всех сторон он слышал одни лишь похвалы. Дюран обычно выходил в дневную смену, обслуживал номера, а также ресторан и коктейль-бар. Он проработал здесь три года, слыл уравновешенным, спокойным человеком. Его смена приходилась на время с девяти утра до шести вечера, но иногда он оставался поработать сверхурочно. Так было в понедельник вечером: он помогал обслуживать банкет – проводился национальный съезд дантистов. Поэтому он на два часа раньше окончил работу во вторник.

Дюрана, совершенно очевидно, любили все, в один голос уверяя: очень милый молодой человек. В любом случае, у него было алиби: между девятью и четырьмя часами во вторник его постоянно видели в «Амбасса-доре», – а убийство, вероятно, совершено где-то между одиннадцатью и часом. И это было все, или почти все, что интересовало Хакетта. Но, учитывая тот факт, что Китти Дюран знала неизвестного, впустила его в квартиру и подавала ему (или им?) кофе, он задавал и другие вопросы – и не получил в ответ ничего стоящего.

Отель был большой, со множеством официантов и работников на кухне, но все утверждали: нет, они не общались близко с семьей Дюранов Никогда не встречали миссис Дюран. Никогда не бывали у них дома (в сущности, один только метрдотель знал их адрес). Никогда не виделись с Дюраном во внерабочее время. Несколько человек: метрдотель, старший помощник и два официанта, которые вроде бы знали Дюрана лучше других, – заявили, что он был просто без ума от своей жены и не стеснялся об этом говорить. И конечно, вкупе с тем срывом, это выглядело более чем правдоподобно.

Кто был достаточно близко знаком с Дюранами? Настолько, что Китти Дюран доверчиво открыла дверь своей квартиры насильнику и убийце? Они еще не знали, изнасилована ли она, но на то было очень похоже.

Хакетт снова поехал на Уэстморленд-авеню и занялся расспросами – безрезультатно. В рабочих кварталах живущие по своим квартирам люди предпочитают держаться особняком.

В маленьком расшатанном письменном столе в квартире Дюранов была обнаружена записная книжка. Вчера вечером, после того как эксперты сняли с нее отпечатки пальцев, Мендоза забрал ее и передал Хакетту. Сейчас, сидя в машине, по крыше которой тихонько постукивал дождь, он достал ее и просмотрел. Имен вписано немного. Адреса в Чикаго, Рокфорде, Иллинойсе, Лонг-Биче, Голливуде, Лейквуде. Их нужно будет проверить.

Прежде чем отправиться по ближайшему адресу, к некоей Дженет Наттинг, проживающей на бульваре Кахуенга в Голливуде, Хакетт заехал в управление узнать, нет ли новостей.

Когда он вошел, Мендоза разговаривал по телефону.

– Ничего? ¡Qui demonio![15]15
  Что за черт! (исп.).


[Закрыть] Ладно, спасибо, – он недовольно повесил трубку. – Странно, вот что я тебе скажу, – обратился он к Хакетту. – Чертовски странно, что об этой блондинке никто не заявляет. Никто. Ниоткуда. Что у тебя?

– Nada[16]16
  Ничего (исп.).


[Закрыть], – ответил Хакетт. – Дюран – образец добродетели, труженик и достойный человек. К тому же у него алиби. Он был на работе, когда Китти убили.

Мендоза повернулся в своем крутящемся кресле и взглянул в окно на повисшую над городом серую завесу мелкого дождя.

– Какие мы делаемся циничные, – помолчав, сказал он. – Первое, куда смотрим, – на мужа или жену. Да, значит, это не он. Мы ведь догадались, верно?

– Интуитивно, – согласился Хакетт. – Я собираюсь проверить адреса из той записной книжки. Джимми сказал, ты ходил допрашивать Дюрана. Узнал что-нибудь полезное?

– Не очень-то много, – Мендоза развернулся обратно лицом к Хакетту. – В конце концов обычным порядком что-нибудь да выяснится. Но…

– Но – блондинка, – довольно проговорил Хакетт.

– Она меня беспокоит, – ответил Мендоза, хмурясь.