Текст книги "Подземное время (ЛП)"

Автор книги: Дельфин де Виган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Матильда выбирает место в стороне, за колонной. Ест, не отрывая глаз от тарелки, стараясь ни о чем не думать; какое-то время она просто плывет по волнам шума, но затем слова вновь настигают ее. Земля вертится, как подол платья в цветочек, и Жак Пеллетье говорит: я не предполагал, я этим займусь, вы открыто демонстрируете неподчинение, поезд на Мелун прибывает к третьей платформе, я этим займусь, карты позволяют вербовать союзников среди членов группы, вы не проникаетесь задачами организации, вы здесь всего лишь временно, потому что настал момент, когда уже нельзя уберечь овец от волков, я недооценила вашу проблему, прежде всего я позвоню в отдел информатизации, так больше продолжаться не может, полученный ущерб сохраняется до конца и не восполняется. Полученный ущерб сохраняется до конца и не восполняется.

Матильда встала, не доев до конца, поставила свой поднос на специальную тележку и вышла. Дошла до привокзального кафе и заняла место за столиком в середине зала. Бернар вышел из-за своей стойки, чтобы ее поприветствовать.

Он усаживается напротив и улыбается.

Наверное, он видит, что с сегодняшнего утра Матильда потеряла еще несколько сотен пунктов.

Ей хочется, чтобы Бернар ее обнял. Вот так, ничего не говоря, хоть на мгновение. На пару секунд получить отдых, ощутить опору. Почувствовать, как уходит напряжение. Вдохнуть запах мужчины.

В конторе поговаривают, что хозяин кафе влюблен в нее. Что он готов позвать ее замуж. Говорят, что каждое утро он ждет минуты, когда Матильда заглянет в его заведение, чтобы выпить кофе. Что он надеется, что однажды она изменит свое отношение.

Бернар вернулся за стойку; теперь он протирает бокалы.

Иногда Матильда мечтает, чтобы нашелся человек, которого она могла бы спросить: ты можешь меня полюбить? Со всей моей прошлой, полной усталости жизнью; полюбить меня сильную и меня слабую? Человек, которому были бы знакомы и головокружения, и страх, и радость. Которого не испугали бы ни слезы, проступающие сквозь ее улыбку, ни смех, смешанный со слезами. Человек, который знал бы все сам.

Но между отчаявшимися людьми редко завязываются отношения. Разве что в фильмах. В реальной жизни они пересекаются, слегка задевают друг друга, может быть, даже соударяются. И часто отталкиваются, как два одноименных полюса магнита. Уж это Матильде известно давно.

Сейчас она наблюдает за девушкой и парнем, сидящими в глубине зала; их ноги переплетены под столом. Они молоды. На девушке очень короткая юбка; она что-то громко говорит. Парень пожирает ее глазами. Перед ними одна тарелка спагетти на двоих. Рука молодого человека лежит на бедре девушки.

Матильда ждет свой кофе и раздумывает над вопросом, который однажды ей задал Симон, ни с того ни с сего: «Когда двое начинают считаться парой?»

Она как раз готовила еду, а Симон за столом делал уроки. Близнецы были в своей комнате.

Матильда знала, что уже какое-то время он встречается с девочкой, что он влюбился.

Ей потребовалось время, чтобы найти ответ. Правильный ответ.

Сыну она сказала: «Подожди, мне надо сообразить». И затем, после минутного размышления:

– Когда ты думаешь о другом все время, когда тебе необходимо слышать его голос, когда ты переживаешь, все ли у него хорошо.

Симон продолжал смотреть на нее. Того, что она сказала, было недостаточно. Он ждал еще каких-то слов.

– Когда ты любишь человека таким, каков он есть, когда ты один видишь его скрытые способности, когда ты хочешь разделить с ним самое главное, представляешь его в различных ситуациях, порой выдуманных… Я не знаю… Когда это становится важнее, чем все остальное.

Ей хотелось бы, чтобы на эти вопросы отвечали двое.

Чтобы ответ держала пара, если быть точной.

Но она одна, и потому отвечает только своим голосом. Голосом приглушенным, уменьшенным наполовину. Ее сыновья растут; им не хватает отца. Его мужского присутствия, его особенного взгляда на мир, его опыта.

Она – женщина, оставшаяся с тремя мальчиками, которые не перестают расти, меняться, преображаться. Она одна перед лицом их особости.

Прошло десять лет с тех пор, как умер Филипп.

Десять лет.

Смерть Филиппа стала частью ее. Она отпечаталась в каждой клетке ее тела. О ней помнят ее кровь, ее кости, ее внутренности. О ней помнят ее чувства. Тот весенний день, залитый солнцем. Бледный шрам, почти слившийся с кожей.

В первый раз после рождения близнецов они отправились на уик-энд без детей. Только вдвоем. Тео и Максиму только что исполнился год. Целый год разорванных, сомнамбулических ночей, овощных пюре, подогретых бутылочек, целый год, изо дня в день: загрузить стиральную машину, развесить белье, и вновь толкать переполненную тележку по переходам супермаркета.

Оставив трех мальчиков у родителей Филиппа в их доме в Нормандии, они ехали к морю. Оба они были на пределе своих сил. Матильда забронировала номер в отеле в Онфлере. Филипп вел машину, а она задремала, усыпленная мельканием деревьев вдоль дороги.

А потом грохот, пронзительный визг шин по асфальту, похожий на стон, разорвал оцепенение сна. Когда Матильда открыла глаза, они стояли посреди поля. Они съехали с дороги. Передняя часть машины, там, где находились ноги Филиппа, была смята. Вся нижняя часть его тела, до талии, исчезла под грудой жести.

Филипп был в сознании. Боли он не испытывал.

Они успели проехать десять или двенадцать туннелей, а потом врезались в дерево. Об этом Матильда узнала позднее.

Она огляделась вокруг: деревья, поля, насколько хватает взгляда. Ее бросило в дрожь, дыхание перехватило, в ней бесшумно нарастал ужас.

И вот, они не едут больше в отель. Не будут ужинать в ресторане, не проведут несколько часов, лаская друг друга под одеялом. Им не придется поваляться в постели. Отправиться под душ, а потом выпить вина глубокой ночью.

Они находились здесь, бок о бок, посреди пустоты. Что-то страшное обрушилось на них. Что-то непоправимое.

Матильда провела рукой по лицу Филиппа, по его шее. Дотронулась пальцами до его рта. Его губы были сухими; он улыбнулся.

Филипп сказал, чтобы она отправилась за помощью. С дороги их совсем не видно.

У Матильды заплетались ноги и стучали зубы.

Дверцу с ее стороны заклинило, ей пришлось поднажать. Матильда вышла из машины, обошла ее кругом, пока не оказалась на стороне Филиппа. Глядя на него сквозь стекло, на его колени и бедра, поглощенные металлом, она на мгновение засомневалась. Все казалось таким спокойным.

Она обернулась в последний раз и пошла прочь. Нахлынувшие рыдания разрывали ей горло; она шагала, пока не достигла насыпи, потом карабкалась вверх, хватаясь за кусты и траву, разрезая ладони до крови. Встала на обочину и подняла руку. Первая же машина остановилась.

Когда она вернулась к мужу, он уже был без сознания.

Три дня спустя Филипп умер.

Матильде только что исполнилось тридцать лет.

Она плохо помнит последующие месяцы. Время, проведенное под наркозом, ампутированное, не принадлежащее ей. Оно существовало отдельно от нее. Выскользнуло из ее памяти.

После похорон Матильда с мальчиками переехала к своей матери. Она глотала таблетки, белые и синие, разложенные по дозировке в прозрачной упаковке. Целые дни проводила в постели, уставившись глазами в потолок. Или простаивала в своей комнате, где она жила еще девочкой, прислонившись спиной к стене, не в состоянии присесть. Или часами сидела скрючившись под горячим душем, пока за ней не приходила мать.

По ночам, в тишине, она ощупью пробиралась в комнату сыновей, чтобы посмотреть, как они спят. Или даже устраивалась на полу рядом с ними. Дотрагивалась рукой до их тел, приближала лицо к их ротикам, пока не ощущала их дыхание.

Так она набиралась сил.

Ей казалось, что она могла бы провести вот так весь остаток своей жизни. Под материнской опекой. Укрытая от мира. С единственным занятием – вслушиваться, как пульсирует ее боль. А затем, однажды, она испугалась. Испугалась, что превращается в ребенка. Что больше не сможет уйти.

Тогда, мало-помалу, она снова началась учиться. Учиться всему – есть, спать, заниматься детьми. Она выбралась из бездонной пропасти оцепенения, где время сгустилось.

В конце лета Матильда наведалась в свою квартиру. Навела порядок, перебрала одежду, вынула все из шкафов. Вещи Филиппа она отдала в «Эммаус»[3], себе оставила только его диски, серебряное кольцо и записные книжки в переплете из чертовой кожи. Нашла другую квартиру и переехала туда. Симон пошел в школу. Матильда стала искать новую работу.

Несколько месяцев спустя она впервые встретилась с Жаком. После трех собеседований он принял ее на работу. Ее мать каждый день приходила приглядывать за Тео и Максимом, пока Матильда не смогла определить их в ясли.

Она снова начала работать. Она садилась в RIVA, разговаривала с людьми, каждое утро отправлялась туда, где ее ждали, состояла на службе, высказывала свое мнение, обсуждала погоду, стоя возле кофе-машины.

Она жила.

Они были счастливы, они с Филиппом, они любили друг друга. Ей выпала эта удача. Те годы отпечатались на ее теле. Смех Филиппа, его руки, его ласки, его глаза, блестящие от усталости, его манера танцевать, ходить, брать детей на руки.

Сегодня смерть Филиппа уже не отзывается болью.

Смерть Филиппа – это потеря, к которой она себя приучила. С которой она научилась жить.

Филипп – это недостающая часть ее самой, ампутированная конечность, которую она по-прежнему явственно ощущает.

Сегодня при мысли о смерти Филиппа у нее больше не перехватывает дыхание.

В тридцать лет она пережила смерть своего мужа.

Сейчас ей сорок, и один ублюдок в костюме-тройке поджаривает ее жизнь на медленном огне.

Глава 22

Матильда выпила свой кофе и оставила деньги на столике. Оказавшись на улице, она подняла голову к небу и постояла так минуту, наблюдая, как быстро и бесшумно по нему бегут облака.

На какой-то миг она подумала: что, если ей сейчас пойти к метро? Не возвращаться в контору? Вернуться домой, задернуть шторы, лечь на кровать.

Она заколебалась. Ей показалось, что ее силы совсем на исходе.

И все же она направилась вновь по своему утреннему маршруту, дошла до здания, проскользнула во вращающуюся дверь. Взяла еще один стакан кофе у автомата, подумав, что пьет его слишком много, поднялась на лифте, миновала стеклянные стены. Вдалеке послышался голос Жака, но она не стала смотреть. Матильда прошла через весь коридор, пока не достигла своего нового кабинета. Сняла жакет, села. Подвигала мышью, чтобы заставить включиться компьютер.

В ее отсутствие кто-то положил ей на стол CD-ROM, содержащий ее персональные данные.

Она всего лишь маленький стойкий солдат. Уставший, хромой, нелепый.

Ей не хотелось становиться трусом. Уступать свои земли. Ей хотелось выстоять, продолжить смотреть открытыми глазами. Бессмысленное проявление гордости, или храбрости, но она хотела бороться. Одна.

Теперь она знает, что ошиблась.

На нетронутом блоке бумаги для записей Матильда набрасывает список дел, которые ей необходимо выполнить, чтобы занять время. Позвонить в железнодорожную службу и забронировать билеты на поезд на каникулы; посмотреть сайт «World of Warcraft», чтобы уточнить правила игры; сделать заказ в «Ля Редут»; отправить электронное письмо в жилищную контору по поводу велосипедной парковки, от которой ни у кого нет ключей.

Ей надо продержаться до шести часов вечера.

Даже если ей нечем заняться. Даже если все это не имеет никакого смысла.

Матильда достает из кармана Рыцаря Серебряной Зари и кладет перед собой.

Когда компьютер перешел в режим ожидания, экран превратился в аквариум. Разноцветные рыбки ударяются о стекло, меняют направление, плывут то в одну сторону, то в другую. Неутомимо. Они пересекаются, задевают друг друга, выпускают изо рта тонкие пузыри. Они не выглядят страдающими.

Возможно, в этом все дело – в их бессознательности.

Жизнь в стеклянном сосуде возможна, лишь пока все идет гладко, когда нет встрясок и волнений.

Затем однажды по воде проходит рябь. Сначала это незаметно. Лишь легкая пелена. Со дна поднимаются едва видимые глазу частицы ила. Но что-то бесшумно рушится. Никто не знает, что именно. А потом начинает не хватать кислорода.

А затем одна из рыб сходит с ума и начинает пожирать остальных.

Глава 23

Когда Тибо вернулся к своей машине, лобовое стекло украшал протокол, подрагивавший на ветру. Он зашел в ближайшее кафе; его сразу же оглушил шум, так что он несколько секунд колебался, идти ли дальше. Заказав сэндвич у стойки, он отправил SMS Розе, предупреждая, что берет двадцатиминутный перерыв.

Тибо уселся на свободный стул и отключил телефон.

Он чувствовал себя усталым. Ему захотелось, чтобы какая-нибудь женщина обняла его. Ничего не говоря, хоть на мгновение. На пару секунд получить отдых, ощутить опору. Почувствовать, как уходит напряжение. Иногда он хочет, чтобы появилась женщина, которую он мог бы спросить: ты можешь меня полюбить? Со всей моей прошлой, полной усталости жизнью? Женщина, которой были бы знакомы и головокружения, и страх, и радость.

А сам он мог бы полюбить другую женщину?

Теперь.

Может ли он желать другую женщину: ее голос, ее кожу, ее запах? Готов ли он еще раз все начать сначала? Эта игра во встречу, игра в обольщение, первые слова, первый физический контакт, губы и затем соитие… Есть ли у него еще силы на все это?

Что, если, напротив, он чего-то лишился? И отныне именно этого «чего-то» ему недостает, не хватает?

Начать заново. Еще раз.

Но возможно ли это? И имеет ли это смысл?

Рядом с Тибо, не присаживаясь, обедает какой-то человек в строгом костюме, одновременно листая газету. Тибо хочется закрыть глаза, перестать слышать, отрешиться от всего, пока нечто внутри него не придет в равновесие, нечто, что он больше не в силах сдерживать.

– Да знать бы мне самой, что это значит – быть вместе, во что это может вылиться, да еще в моем возрасте, на что это похоже, и вдобавок все эти убогие интрижки, которые хвостом тянутся за тобой, ты понимаешь?

Тибо повернулся к женщине, что сидит рядом. Сперва он решил, что она разговаривает сама с собой, затем увидел, что на ухе у нее закреплен наушник, а напротив губ подрагивает микрофон. Она говорит все громче, безразличная к бросаемым на нее взглядам.

– Нет, в это я больше не верю. Вот именно, все так и есть! Я в это больше не верю. У меня нет ни малейшего желания пускаться куда-либо на этом корабле, вот так. Потому что меня тошнит, представь себе, меня тошнит от моря, да, я его боюсь, ну, хорошо, если ты так хочешь, но что дальше? Иногда страх – лучший советчик. Я… Что?

Скрестив ноги и выпрямив спину, уперев каблук в стальную поперечину, она чудом удерживается на высоте барного стула. Мобильный телефон лежит перед ней. Она смотрит на свой пустой стакан и говорит, сопровождая свою речь жестикуляцией, абсолютно равнодушная ко всему, что ее окружает.

Тибо хочется дотронуться рукой до плеча этой женщины, чтобы привлечь ее внимание. И сказать ей: да заткнитесь вы, все слышат только вас.

За его спиной отзвуки десятков разговоров смешиваются со звоном столовых приборов и шумом передвигаемых стульев. За его спиной чокаются, смеются, жалуются.

Тибо хочется остаться одному. Ему одновременно и холодно и жарко. Возможно, у него начинается мигрень (не наверняка, но скорее всего это оно). Он как-то странно ощущает свое тело – словно это пустырь, заброшенная земля, тем не менее накрепко связанная с окружающим хаосом. Его тело словно находится под давлением, готовое в любую минуту взорваться. Город гнетет, душит его. Он устал от его непредсказуемости, от его бесстыдства, от его фальшивых связей. Он устал от его притворного воодушевления, от его обманчивой пестроты. Город есть сплошная оглушающая ложь.

Глава 24

– Ну, как тебе?

Летиция без стука появилась на пороге кабинета. Она поворачивается вокруг себя, принимает то одну, то другую позу, подходит ближе, затем отходит назад. Летиция ждет, что скажет Матильда.

– Замечательно, и очень тебе идет. Ты купила его на этих выходных?

– Да. А самое глупое знаешь, что? Что у меня уже есть такой же синий и такой же черный. Ну, ты помнишь, я недавно надевала. И вот еще один. Когда я вернулась домой, я почувствовала себя такой жалкой.

– А ты, наоборот, скажи себе, что покупаешь вещи, руководствуясь неизменной логикой. Что все твои покупки связаны одной идеей, некой константой.

Летиция смеется.

Матильде нравится эта девушка. Ее манера отвлекать разговором, уходить от драм, избегать сочувствия.

Вот и сейчас Летиция явилась не с удрученным видом, который, учитывая обстоятельства, напустил бы на себя любой другой. Она пришла показать свой новый жакет – легкомысленный повод, которого она никогда не упускала.

– Ну, а ты как? Ты решилась пойти к Полю Вернону? Потому что сейчас, Матильда, совершенно необходимо, чтобы за твоей спиной стоял профсоюз. Одна ты ничего не добьешься. Ты не того уровня фигура. Этот тип – больной, он не успокоится, пока тебя не зароет. Ты была его созданием, его вещью, а потом ускользнула от него. Именно так об этом говорят; да ты и сама знаешь. Помимо прочего. Совсем одна ты не справишься, Матильда.

Летиция обводит взглядом кабинет.

– Да посмотри ты на это все, это же позорище!

Летиция не понижает голоса. Она хочет, чтобы ее услышали. Еще немного, и она выйдет с рупором в коридор, чтобы вызвать скандал.

– Патрисия Летю только что звонила мне, она взяла это дело в свои руки. Сейчас она в самом деле подыскивает мне другое место. Я верю, что она найдет.

– Что же, Матильда, тем лучше. Но и ты, с твоей стороны, ты не должна пускать все на самотек. Ты должна защищаться. Продолжать действовать так, словно война продолжается. Быть готовой к худшему.

Затем, немного помолчав, Летиция добавляет:

– Будь осторожна. Обещай мне, что повидаешься с Полем, хотя бы просто для того, чтобы посоветоваться. Тебе нужно заручиться помощью, Матильда. Не оставайся одна.

Летиция ушла. У нее была назначена встреча.

Матильда не смогла ей сказать, что уже звонила Полю Вернону. На прошлой неделе. Поль с ходу понял ее. Он несколько раз повторил ей, что увольняться не следует. Ни под каким предлогом. Что бы ни произошло. Он объяснил, что надо все сохранять, фиксировать каждую деталь, записывать как можно точнее все перемены, создать объективную картину развития ситуации. Посоветовал составить что-то вроде хронологической таблицы, по которой можно было бы проследить ухудшение ее отношений с Жаком, этап за этапом, отметить ключевые даты. Она должна подготовить досье.

Казалось, рассказ Матильды его ничуть не удивил. Ни ситуация, в которой она оказалась, ни то, что она позвонила ему только сейчас.

Он сказал: в подобных случаях люди всегда ждут слишком долго. Пытаются бороться и изнемогают в этой борьбе.

Если ситуация обострится, Матильде понадобятся свидетели. Ей придется представить доказательства, что она была лишена возможности работать, что ее должность была модифицирована. Представить доказательства, что перед ней больше не ставится никаких задач, что она отстранена от разработок. Необходимо, чтобы кто-то взял на себя риск ее поддержать. Ее сотрудники. Люди из ее отдела. Люди из других отделов. Потому что ничего, конечно же, не фиксировалось и не имеет официального подтверждения. Ничего нельзя проверить.

Полю Вернону пора было отправляться в суд по решению трудовых споров в связи с закрытием одной из фабрик. Матильда пообещала перезвонить ему.

Это было неделю назад. С тех пор она ничего не сделала. Несмотря на то, что перед ней по-прежнему маячила пустота, она так и не начала вести записи и готовить документы, о которых ей говорил Поль Вернон.

У Матильды не хватило духа сказать Летиции, что она звонила Полю Вернону. Потому что уже слишком поздно. Потому что все равно она не сможет сделать то, что он от нее ждет. Она разучилась говорить, у нее нет больше слов. Она, которую опасались из-за хорошо подвешенного языка. Она, которая была способна отстоять свою точку зрения, одна против десятерых, когда она заменяла Жака на совете директоров. Этого Поль Вернон не учел в своем коротком телефонном разговоре: слишком поздно. Матильда теперь в лагере слабых, в том смысле, как это понимает Патрисия Летю. Беззащитных, жалких, немых. Теперь она прозябает в закутке рядом с клозетом, потому что это именно то, чего она заслуживает. И нет надежды, что все когда-нибудь остановится.

Матильда смотрит на список, только что составленный ею: незначительные дела, но и их она уже не может выполнить.

Мимо идет Эрик, направляясь в туалет. Он бросает беглый взгляд внутрь кабинета, но не останавливается.

Сквозь стену Матильда слышит: задвижка, вентилятор, струя мочи, бумага, смыв, раковина.

Когда он снова проходит мимо ее двери, Матильда его окликает.

Поколебавшись, Эрик входит; видно, что ему не по себе. Садись, говорит ему Матильда.

За последние недели Матильда научилась интуитивно определять по человеку, является он для нее другом или противником. В мире Азерота, у порога Врат Тьмы, важно знать своих союзников.

Матильда сама привела Эрика в организацию, три или четыре года назад. Ей пришлось побороться, чтобы его утвердили в должности. Он стал одним из лучших менеджеров по продукту в ее команде.

Матильда пока не знает, к какой группе причислить Эрика. Слишком он зыбкий.

– Эрик, я хочу тебя кое о чем спросить.

– Да?

– Ты можешь подписать одно письмо? В нем будут перечислены несколько конкретных фактов. Не письмо против Жака, ни против кого бы то ни было, просто краткий обзор сложившейся ситуации. Например, что я больше не контролирую напрямую работу команды, не участвую в планерках, не принимаю никаких решений. Только это: подтвердить, что я отстранена от всего.

Молчание. Щеки Эрика становятся пурпурными.

Эрик оглядывает кабинет: ни одного окна, мебель, покрытая пылью. Он машинально вытирает руки о штаны и отодвигает свой стул. Говорит, не глядя на Матильду:

– Я не могу, Матильда. Ты же знаешь, я не могу позволить себе потерять работу. Я… Моя жена беременна, она не работает, я… Мне жаль. Я не могу.

Он ушел, ступая осторожно, на цыпочках.

Матильда не станет спрашивать ни Жана, ни Натали, ни кого бы то еще. Одного раза ей вполне достаточно.

Прочие рыбки, с блестящей чешуей, гладкой на вид, со здоровыми плавниками, отдалились от нее. Они плавают в других водах, более чистых, более прозрачных.

Ее же краски поблекли, тело стало прозрачным, она качается на поверхности, брюхом кверху.

Глава 25

Матильда старается не смотреть ни на свои ручные часики, ни на часы на экране компьютера и мобильного телефона. Едва она начинает следить за временем, как оно растягивается, расползается, превращается в вечность.

Не нужно ничего считать. Ни ускользающее время, ни то, что остается после него.

Не нужно прислушиваться к шуму, доносящемуся из кабинетов на другом конце коридора, к взрыву голосов, к обрывкам разговоров на английском, к телефонным звонкам.

К шуму работы.

Не нужно так же прислушиваться к шуму смываемой воды в туалете. В среднем раз в двадцать минут.

Сейчас этот кабинет уже не кажется ей таким ужасным местом. Она привыкла.

Если вдуматься, с самого начала она только это и делает: привыкает. Забывает все, что было прежде, как все могло быть по-другому; забывает, как она умела работать. Привыкает терять себя.

Матильда смотрит на CD-диск с копией своих персональных данных. Думает, не вставить ли его в привод, но затем отказывается от этой мысли. Стоит ли переносить свои файлы в новый компьютер?

Возможно, завтра она окажется где-то еще, в подвале, возле кухни кафетерия или рядом с помещением для мусорных ведер. Или, наоборот, ее переведут в другой отдел, в другой филиал, где она вновь будет отвечать на звонки, получать электронную почту, где от нее будут ждать новых проектов, документов, прислушиваться к ее мнению, где она вновь обретет вкус к жизни.

Матильда нажимает кнопку на клавиатуре, чтобы вывести компьютер из режима ожидания. У каждой машины часть объема памяти отведена под личный каталог, называемый «диском C». На диске C содержатся папки «Мои документы», «Моя музыка», «Мои картинки». Ее диск C пока пуст, поскольку она только что получила новую машину. Все компьютеры подключены к серверу компании. Сервер называется «диск M». Каждый отдел имеет свой каталог на этом диске. Каталог отдела международного маркетинга называется «MKG-INT». В каталогах отделов хранятся документы, имеющие отношение к деятельности организации. Последнее время Матильде постоянно приходится заглядывать в эти папки, чтобы получать информацию о разработках новых марок и следить за операциями по продвижению товаров. Чтобы быть в курсе. Даже если она отстранена от всех дел, даже если больше ни в чем не участвует, даже если это ничего не меняет.

Матильда два раза кликает ярлык с буквой «M». Директория открывается; Матильда находит нужный каталог и кликает снова.

Тут же появляется сообщение об ошибке:

«M:\MKG-INT недоступен. Доступ запрещен»

Матильда делает еще одну попытку; появляется то же сообщение.

Наверное, служба технической поддержки забыла авторизовать ее учетные данные на новой машине.

Матильда набирает номер и слышит голос техника, что приходил утром; он еще спрашивал у нее карту Рыцаря Серебряной Зари.

Она представляется и объясняет свою проблему. Мужчина проверяет: Матильда слышит в трубке треск клавиш и его дыхание.

– Дело не в новом компьютере. У вашей учетки нет прав доступа в этот каталог.

– Как это?

– В пятницу мы получили заявку от вашего отдела. Ваша фамилия отсутствует в списке.

– Каком списке?

– Каждый отдел регулярно подает заявки на обновление и подтверждение доступа к каталогам и подкаталогам. Согласно заявке вашего отдела, вам не предоставлен доступ к этому каталогу.

– Кто подписал заявку?

– Самый главный, я полагаю.

– Кто именно?

– Господин Пеллетье.

Вот и настал момент, когда все должно остановиться. Когда больше выдерживать невозможно.

Сейчас она ему позвонит. И не положит трубку до тех пор, пока он не ответит, хоть двадцать минут, если понадобится.

Но сначала ей надо успокоиться. Восстановить дыхание. Подождать, пока руки перестанут дрожать.

Сначала она должна закрыть глаза, покинуть территорию гнева и ненависти, перекрыть поток брани, который захлестнул ее мозг.

Жак снял трубку где-то после сотого гудка.

– Это Матильда.

– Слушаю.

– Кажется, вы аннулировали мои права доступа к каталогу отдела.

– Да, так и есть. Патрисия Летю сообщила мне, что вы подали запрос на перевод. По причинам, которые вам хорошо известны, я не могу предоставить вам тот же доступ, что и другим сотрудникам отдела. Вы знаете, что маркетинговая политика предусматривает ограничение доступа к конфиденциальной информации для некоторых лиц, включая работников организации.

Когда Матильда волнуется, в ее голосе порой появляются визгливые ноты, и она может двумя словами охватить целую октаву. Но не в этот раз. Сейчас ее голос звучит низко и размеренно. Она на удивление спокойна.

– Жак, нам надо поговорить. Уделите мне несколько минут. Это смешно. Я никогда не обратилась бы за переводом, если бы не обстоятельства, вы хорошо знаете, что у меня нет…

– Хм… Но послушайте, результат таков, каков он есть. Не будем углубляться в хронологию, уверен, у вас и у меня есть чем заняться помимо этого.

– Да ладно вам, Жак, вы отлично знаете, что как раз мне заняться нечем.

На несколько секунд наступает тишина. Матильда задерживает дыхание и бросает взгляд на Рыцаря Серебряной Зари: он по-прежнему вглядывается в далекую линию горизонта.

Ее сердце больше не колотится. Руки не дрожат. Она спокойна, и все вокруг нее обретает необычайную ясность. Матильда чувствует, что подошла к некому рубежу.

Внезапно Жак начинает кричать.

– Не смейте разговаривать со мной таким тоном!

Матильда не понимает. Она разговаривала с ним ровно. Ни одного резкого слова. Но Жак опять повторяет:

– Вы не можете говорить со мной таким тоном!

У Матильды перехватывает дыхание. Она оглядывается вокруг, ищет, за что зацепиться, что-то твердое, осязаемое, что имеет свое имя, и это имя у него никто не может отнять, этажерка, комод, папки с документами, она не в состоянии произнести ни звука.

А Жак заходится все сильнее:

– Я запрещаю вам говорить со мной таким образом! Вы меня оскорбляете, Матильда! Я ваш непосредственный начальник, и вы меня оскорбляете!

Внезапно Матильда понимает. Понимает, что происходит.

Его дверь открыта настежь, и он кричит именно с тем, чтобы все его услышали. А Жак повторяет: «Я запрещаю вам говорить со мной таким тоном, да что с вами, в конце концов?»

И все, кто находится рядом, смогут подтвердить: Матильда Дебор оскорбляла его по телефону.

Матильда теряет дар речи. Этого просто не может быть.

Жак не останавливается. Он отвечает на ее молчание гневными тирадами, возмущается, негодует, как если бы он реагировал на ее реплики. Наконец, он заключает:

– Вы становитесь грубой, Матильда. Я отказываюсь продолжать этот разговор.

Жак кладет трубку.

И снова перед ней возникает картина: отекшее лицо Жака и струйка крови в уголке его рта.

Глава 26

Нет, между ней и Жаком никогда не было двусмысленности. Ни томных взглядов, ни касания ногами под столом, ни игры словами. Никакой неясности. Ни жестов, ни намеков.

Разумеется, ее об этом спрашивали. Советовали поразмыслить над этим. Что-то должно быть. Не может не быть. Что могло стать причиной этой перемены, такой резкой и такой внезапной. Непостижимой. Что-то, связанное с чувствами и желаниями, и чего Матильда не хотела замечать.

Матильда не однажды перебирала в памяти события недавних лет, выискивая подробности, которые могли от нее ускользнуть. И не находила. Сколько раз они задерживались в конторе допоздна, вдвоем, сколько раз они обедали или ужинали вместе в ресторане, сколько ночей они провели в отелях – каждый в своем номере, сколько часов в машине, в поезде, в самолете, так близко друг к другу, сколько было возможностей… Но ни разу их руки не соприкоснулись, ничего не поднялось из глубины, ничего, что могло бы вызвать искру. Пожалуй, было пару раз, под конец дня, что Жак, забывшись, говорил ей «ты» – Жак, который со всем светом был на «вы». И вот теперь, оглядываясь на эти годы, что она может сказать?

Нет, Жак не был влюблен в нее.

Здесь что-то другое. С самого начала он взял ее под свое крыло, выбил для нее пост, отстаивал ее продвижение перед руководством. Он делал из Матильды свою самую верную союзницу, свою правую руку. Жак, на всех смотревший свысока, только к ней проявлял уважение и только ей оказывал доверие, отказывая в этом всем прочим. С самого начала они были в одной лодке, и ничто не могло ее ни раскачать, ни заставить отклониться от курса.